Текст книги "Стеклянный ключ"
Автор книги: Виктория Угрюмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)
– Хорошо, конечно, что Димка объявился так вовремя, – невпопад заметил капитан. – А то бы я ни за что не поверил. И как нам теперь со всей этой историей быть?
– С какой историей? – поднял бровь Николай. – Нет никакой истории. Это наше частное дело, никто нам ничего расследовать не поручал. Считай, это вообще беллетристика. Мало ли что пригрезится майскою ночью – кому утопленницы [12]12
Отсылка к повести Н. В. Гоголя «Майская ночь, или Утопленница».
[Закрыть], кому – детективы. Завтра же кладу на стол рапорт, независимо от того, возьмет меня Бабченко или нет. Ты со мной?
– Я с тобой, – согласился капитан. – Кажется, пора круто менять жизнь. И кажется, мне это понемногу начинает нравиться.
Они помолчали немного, переваривая полученную информацию. И у того, и у другого голова раскалывалась от перенапряжения и избытка чувств.
– Послушай, – спросил вдруг Юрка, – а зачем она тебе все это рассказала? Могла просто послать ко всем чертям и была бы права. Даже если ты еще не все знаешь, если, как ты говоришь, она обещала позже объяснить все до последней буквы – не понимаю. Я бы не стал с нами откровенничать. Опасно. А вдруг мы подлецы, и это как раз тот самый случай, когда все сказанное вами может быть использовано против вас?
– Видишь ли, – пояснил Варчук, – она мне доверилась. И еще – она считает, что мы хорошие.
* * *
Владислав Витольдович без всякого видимого интереса просматривал утренние газеты. За его спиной горничная бесшумно накрывала на стол. Она служила у старика вот уже полгода, но все еще не могла привыкнуть к старомодным роскоши и великолепию, которыми он себя окружил: серебряные подносы, фарфоровая посуда, серебряные же столовые приборы – сегодня в охотничьем стиле: черенки ножей, ложек и вилок выполнены в виде звериных голов; огромный букет нарциссов в двустенной вазе эпохи Мин посреди стола.
До того как попасть к одноглазому, горничная, которую звали Милочкой, работала «помощницей по хозяйству» в доме у одного из известных депутатов. Он тоже был очень богат, и когда-то Милочка считала его эталоном изысканного вкуса, но теперь она очень четко ощущала разницу между нуворишем и потомственным аристократом. Последнего она боялась до дрожи в коленях, но и боготворила, тогда как предыдущего хозяина попросту презирала. Здесь, у Владислава Витольдовича, в окружении красивых, скромных, донельзя изысканных вещей, ей и самой хотелось стать лучше; и старалась она не только за страх, но и за совесть; в данном случае не только за деньги, но и просто чтобы соответствовать миру, в котором очутилась волею судьбы.
Когда одноглазый попросил ее надевать на службу строгие платья определенного фасона и кроя, Милочка хмыкнула – любые капризы за ваши деньги; но теперь она полюбила эти платья, понимая, что выгодно отличается от сверстниц, и с удовольствием ловила восхищенные мужские взгляды.
Как было сказано выше, она обожала своего нового хозяина; но еще и сочувствовала ему. Если бы ей рассказали, что глубокий старик пронес через всю жизнь любовь к единственной женщине, она бы только отмахнулась. «Не смешите меня, – сказала бы умная Милочка, – все они одинаковые». Но Владислав Витольдович никогда не расставался с возлюбленной: ее портрет висел в зале, ее фотография стояла на ночном столике. И эти удивительные нарциссы, доставленные сегодня представителем голландской цветочной фирмы, тоже предназначались ей.
Милочка очень быстро сделала нужные приготовления и ушла. Обычно в это время одноглазый беседовал со своей возлюбленной, и она старалась ему не мешать.
Оставшись наедине с собой, Владислав Витольдович с видимым удовольствием приступил к трапезе.
– Полагаю, Нита, – по обыкновению, обратился он к портрету, – что вот эти беседы с безмолвным собеседником – признак подступающего старческого маразма. Ты бы это не одобрила, правда, ласточка моя? Но что же мне делать, если меня никто и никогда не понимал и не слушал так, как ты. Это действительно болезнь, и я ничего не хочу с ней делать. Кстати, сегодня Бахтияру удивительно удалась рыба. Не рыба, а поэма. Ты бы оценила.
Ах, Нита, как бы мы были с тобой счастливы, если бы ты не предпочла мне этого сосунка. Ничто тебя не оправдывает. Даже наше с ним родство. Нет, форель «Дворецкий» просто изумительная. Интересно все-таки, где ты сейчас: в аду, в раю или где-нибудь неподалеку? Я видел твое завещание и видел могилу – этого слишком мало, чтобы убедить меня в твоей кончине. Да и Тото ведет себя более чем подозрительно. Я грешным делом полагаю, что ты обосновалась где-то там, куда твоя внучка, как птичка, защищающая свое гнездо, никого не подпускает. И знаешь, с каждым днем я восхищаюсь ею все больше и больше. Есть в ней какая-то загадка, тайна, как в истинной женщине наших кровей и наследнице славного рода.
Кстати, мне понравилось, как она относится к внезапному богатству, свалившемуся на нее из глубины веков. Ты удивлена, милая, что я об этом осведомлен? Но знала бы ты, сколько приспособлений нынче изобрели, чтобы подглядывать, подслушивать, обманывать. Нынешним шпионам нет нужды думать, они могут прибегнуть к помощи этой аппаратуры. Я ее не люблю, это недостойно настоящих врагов, но что поделать – мои помощники не гнушаются подобных средств. Правда, они узнали только про письма, да так и не поняли чьи, но Александра Львовна посвятила меня в эту давнюю историю.
Впрочем, у меня пропал интерес к твоей квартире и твоим сокровищам. Наша Тото не станет по ним убиваться – что ж толку их отнимать? Отнимать нужно то, что ценят, тогда месть приносит хоть какое-то удовлетворение. Я пока не отыскал у своей праправнучки слабого места. Может, это ты, дорогая моя? Я бы не слишком удивился.
А может, это безумная надежда и тебя нет вовсе? Ах, Нита, Нита, если бы ты перестала терзать меня – как бы я был тебе признателен.
Да, радость моя. Я ведь вот о чем. У нашей девочки завтра состоится персональная выставка, и я намерен ее посетить. А все-таки Тото уродилась в меня: вот и склонность к живописи – тоже от меня.
Влад доел свою рыбу, удовлетворенно промокнул губы салфеткой и небрежно швырнул ее на стол. Полузакрыв глаз, пригубил белое вино из высокого изящного бокала.
– Тебе бы понравилась теперешняя жизнь. Уверен. Ну, за тебя, любимая.
* * *
Татьяна заявилась к бабушке под вечер.
– Хороша, канашка! – одобрила старуха, окидывая внучку оценивающим взглядом.
– Ба! – обрадовалась Тото. – Полжизни хочу у тебя узнать, да все как-то руки не доходят: а что такое канашка?
– Тоже мне вопрос вопросов, – пожала плечами Антонина Владимировна. – Не знаю. Но могу предположить, что это производное от канальи. Только ласковое такое.
– Наверное.
– Судя по тому, что ты снова поменяла все, что только подлежит изменению… – начала бабушка.
– Еще что-то осталось, – успокоила ее Татьяна. – Но я сразу за это примусь, как только обнаружу. Скажи, а голодных и неприкаянных детей в этом доме кормят?
Бабушка указала вилкой на блюдо с голубой форелью:
– Присаживайся, присоединяйся. Я сегодня такого «Дворецкого» сварганила. Сбрызни лимончиком. Вина?
– И водки тоже.
– У твоего – это выходит уже что прапрадеда – был любимый денщик, – мечтательно улыбнулась Нита, – так вот готовил он – пальчики оближешь. Это центральный персонаж всех семейных легенд.
– Нешто я не помню, господин хороший? – обиделась Тото. – С тех пор все денщики в нашей семье звались Бахтиярками, правильно? О-о-о-о. Ба, не знаю, как там насчет Бахтияра, но это выше всяких похвал.
Антонина подождала, пока внучка утолит первый голод, и спросила:
– Солнышко мое, а теперь ответь мне серьезно. Что случилось?
– Боюсь, я не смогу объяснить. Ничего особенного не случилось. А вот весь мир вокруг меня взял и рухнул.
– Он не позвонил? – предположила Нита, наливая Тото еще вина.
– Нет, конечно. Все бы ничего, если бы он не сказал как-то, что никогда не предаст меня. И отчего-то так противно. Впрочем, справедливости ради стоит отметить, что постарался не только он. Ба, потешь душу грешную: расскажи, как вы с Лёсиком познакомились.
– Тысячу раз рассказывала, – отмахнулась старуха.
– Две тысячи. Но кто ж считает? – И голосом кота из рекламы корма попросила: – Хозяйка, повтори…
– Вот оно, пагубное влияние масс-медиа! – воскликнула Антонина. – Что тебе рассказать, ребенок?
– Как вы с Владом впервые встретились с его сыном…
– Кстати, тоже был май, – удивилась совпадению Нита. – И я надела впервые шикарное файдешиновое темно-синее платье и туфли с пряжками. А еще у меня была крохотная шляпка – жемчужно-серая, с темно-синими отворотами и цветком.
– Не пропускай ничего важного, – укорила ее Татьяна. – Ты должна непременно упомянуть, что туфли у тебя были из обезьяньей кожи и их шил сапожник Косиора. И каблучок у них был сорокавосьмигранный.
Антонина Владимировна посмотрела на нее, как смотрит мать на драгоценное дитя, требующее, чтобы она в трехсотый раз прочитала ему сказку про репку. Закурила. В глубине ее прозрачных, удивительных глаз пробегали тени воспоминаний.
– Тогда у меня были по-настоящему синие глаза, – сказала она с ноткой сожаления.
– У тебя и сейчас они синие-синие. Как море.
– Нет, – покачала головой Нита, – сейчас они выцвели. Я думаю, что непролитые слезы выжигают страшнее, чем горькие потоки пролитых. Но тогда о слезах и речи быть не могло. Мне было чуть больше двадцати пяти, я только что развелась с Виктором, и он просиживал у Шуры целыми днями, пытаясь меня вернуть. А я бродила как в тумане. Влад сделал мне предложение, я его приняла, и мы обручились прямо на улице, около бывшего «Максима». Представляешь, синее платье, сапфировое кольцо и огромный букет палевых роз?
– И синие счастливые глаза.
* * *
И этот вечер Андрей проводил дома, постепенно наполняясь ужасом: неужели ему теперь предстоят только такие часы и минуты – нелепые, пустые, утомительные? На кухне хлопотала довольная Марина. Она что-то напевала себе под нос, и это раздражало его с каждой минутой все сильнее. Он уже выслушал ее точку зрения на последние политические события: «Нам-то какое дело до этой нудьги? Ты же не премьер-министр, а по второму каналу идет хороший бразильский сериал…»; затем его принудительно посвятили в семейные секреты общих знакомых, до которых Трояновскому не было ровным счетом никакого дела; а сейчас все шло к семейному счастливому ужину. И при мысли об этом волосы на голове молодого человека вставали дыбом. Он потянулся к телефону, но рука его зависла в воздухе. А что он ей скажет?
Марина изучала яркий пакет с замороженными овощами и, шевеля губами, постигала секреты их приготовления. Несколько банок и нераспечатанных коробок ждали своего часа на кухонном столике.
– Андрюша! – крикнула она в приоткрытую дверь. – Что ты хочешь на ужин – творожный тортик или мексиканскую смесь?
– Все равно, – ответил Трояновский.
– Андрюша, – протянула она недовольно, – ну скажи, я же хочу доставить тебе удовольствие.
– Дорогая, – раздраженно откликнулся Андрей, – мне абсолютно все равно, какую банку ты ловко откроешь консервным ножом.
– Давай я сделаю салатик.
– Знаешь, – не выдержал он, вспоминая восхитительный аромат домашних булочек с начинкой из вишни и абрикоса, которыми так недавно угощала его Тото, – салатики твои полуфабрикатные мне надоели хуже горькой редьки.
– Почему ты все время хочешь со мной поругаться? Ты выживаешь меня из дому, да? – плаксиво спросила Марина.
– Да нет, нет, прости, – спохватился он – ей ведь нельзя волноваться. – Правда, мне абсолютно все равно. Я не очень-то и голоден. Делай что хочешь.
– Тогда я быстренько сделаю твой любимый салатик, – тут же повеселела подруга.
Андрей выразительно округлил глаза. Какую-то минуту он сидел неподвижно, пока тоска и душевная боль не стали уж вовсе невыносимыми и ему не захотелось распахнуть окно и вышагнуть вниз. Тогда он набрал нужный номер, но когда прозвучал третий или четвертый гудок, быстро повесил трубку. Он безумно хотел услышать голос Татьяны, но совершенно не представлял, что дальше.
– Андрюша, – спросила бдительная Марина, – а кому ты звонил?
– Это очень существенно? – сухо уточнил он.
– Снова этой, да?
Андрей появился на пороге кухни и внимательно разглядел свою подругу. Произнес раздельно, буквально по слогам:
– Дорогая, тебе-то какая разница?
– Мне-то как раз большая, – огрызнулась она, но тут же примирительно добавила: – А хочешь, я сейчас позвоню и закажу пиццу? Ужасно захотелось пиццы с помидорчиками и колбаской, а еще с курицей и ананасами. Где твоя кредитная карточка?
– Ты ли это? – изумился он. – А кто глотал десятки пилюлек и сидел на диете? Бегал к массажисту и в тренажерный зал?
Марина по-детски непосредственно удивилась, вытаращив на него большие глаза, когда-то казавшиеся ему весьма красивыми:
– Ну, теперь-то я могу и не сидеть на диетах. Ты на мне женишься, я буду вести хозяйство, воспитывать нашего ребенка.
– Слушайте, мадам хозяйка нашего дома, – спросил он, – а ты не хочешь научиться печь пироги?
– Издеваешься? – обиделась девушка.
– Вовсе нет, – развел он руками. – Просто я люблю вкусно покушать, как все мужчины. Захотелось вдруг домашнего пирожка с чем-нибудь вкусненьким. С вишней, клубничкой…
– Так давай закажем, – недоуменно предложила она, все так же не понимая, при чем тут ее умение, когда в городе сколько угодно прекрасных кондитерских и кулинарий, наперебой предлагающих услуги по доставке своих изделий на дом в любое время суток.
– Понятно, – он обреченно уселся за накрытый стол. – О пирожках ты знаешь все. – И, стараясь хоть как-то разрядить обстановку, Петрушкиным голосом озвучил давно полюбившийся диалог: – «С чем это у вас пирожки: с мясой, с рисой или с капустом?» – «Без никому – это пончики».
* * *
Нита задумчиво рассматривала старые фотографии.
– Отчего-то ему было бесконечно важно, чтобы я познакомилась с Лёсей. Что делать? Мы пошли на прогулку, затем в ресторан, и вот в ресторане к нам присоединился Лёся. Ему тогда исполнилось… сколько же ему стукнуло? Тридцать пятый год, Влада большевики только-только выпустили. Неизвестно, кстати, почему. Так, в тридцать пятом мы праздновали мое двадцатипятилетие, значит, Лёсе – пятнадцать. Совершенное дитя. Господи, кто бы мог подумать!
– Господь как раз и мог, – заметила Татьяна. – Раз уж он тебя создал, то должен был предвидеть последствия.
– По-моему, ему самому интересно, чем все это закончится, – хмыкнула Антонина Владимировна.
– И он смотрел на тебя весь вечер как завороженный, – подтолкнула ее к дальнейшему повествованию нетерпеливая внучка. – Я имею в виду Лёсю. Хотя, возможно, что и Господь не отказался бы от такого зрелища.
– Да, – рассмеялась Нита, – а мне льстило такое откровенное восхищение, и я, что уж греха таить, лезла из кожи вон. Я была остроумна, хороша собой, слегка кокетничала с Владом, а немного – с Лёсей, и он чувствовал себя настоящим кавалером. А как он мило смущался. И на прощание, целуя мне руку, он задержал губы у запястья и поцеловал еще раз, и еще. А я слышала его прерывистое дыхание… – Тут она строго взглянула на Татьяну поверх очков. – Так, стоп. Сентиментальные воспоминания хороши в малых дозах. Иначе у слушателей начнет сводить скулы. Или я ударюсь в эротическую прозу.
– Ба, ну еще чуть-чуть.
Бабушка безнадежно взмахнула рукой и зашарила по карманам в поисках носового платочка:
– А, что там говорить? Я влюбилась в него на целых полдня. А потом забыла, легко и просто. Потом – война. Потом Влад вытащил меня из горящего Киева, полного немцев. Потом были кровь, смерть, голод. Я ждала Влада. В сорок пятом, в октябре, в дверь постучали, я думала – это он. А на пороге появился красавец военный, с майорскими погонами и огромным букетом астр. Я его не узнала. – Тут она еще раз внимательно оглядела замершую Татьяну. – Ты это тоже наизусть знаешь…
– Совсем не узнала? – проигнорировала та предыдущую реплику.
– Совсем, – вздохнула Антонина Владимировна. – У него ничего не осталось от того прежнего мальчика. Хотела было сказать – глаза, но и глаза были другие. Когда человек сталкивается со смертью лицом к лицу, у него навсегда меняется взгляд. И виски уже серебрились. Это в двадцать-то с небольшим. Стою я на пороге, глупо улыбаюсь, а потом мне вдруг взбрело в голову, что Влад погиб, и это его друг пришел, чтобы сообщить…
А офицер взял мою руку и поцеловал. А потом еще раз, и еще. Так знакомо. Потом он подхватил меня на руки и понес куда-то, и я больше ничего в тот день не помню, кроме него.
– Ты дождалась с войны своего мужчину.
– И ты дождешься, – утвердила Нита.
* * *
После ужина Андрей снова улизнул в коридор и, пользуясь тем, что Марина затеяла мыть посуду, набрал опять номер, но не решился дождаться того момента, когда на том конце снимут трубку. Он сел на тумбу в темной прихожей, уперся лбом в стенку, зажмурился.
Марина включила свет, вызвав у него короткую гримасу раздражения, подошла, обняла за плечи.
– Что, совсем плохо?
– Прости, – он похлопал ее по руке, – мне нужно сколько-то времени, чтобы привыкнуть.
– Не извиняйся, – попросила она. – К этому нельзя привыкнуть. Но давай все-таки постараемся начать сначала. Нам ведь есть, с чего начинать. Правда? – от волнения она запиналась и кусала губы.
– Да, да, конечно, – рассеянно, словно в бреду, отвечал Андрей. Подскочил, схватил куртку, нащупал в кармане ключи от машины и опрометью кинулся из квартиры.
– Ты куда? – крикнула Марина в отчаянии.
– Извини, мне нужно! Срочно… Я совсем забыл… Ты ложись, не жди меня.
Он хлопнул дверью с такой силой, что на пол с подоконника слетела ваза с цветами.
Марина начала собирать осколки и вымакивать воду, поднимать цветы, но они выскальзывали из плохо гнущихся пальцев как живые, сопротивляясь ее напрасным усилиям. Движения девушки казались бестолковыми, будто она пьяная или слепая. Все в этом доме, начиная от хозяина, заканчивая самой глупой бездушной вещью, не принимало ее – и это неприятие она ощущала всей поверхностью кожи. Наконец девушка порезалась осколком, села на пол и горько зарыдала, разглядывая трясущуюся порезанную ладонь.
– Все, все, – шептала она как заведенная, – все, все…
* * *
Подкатив чуть ли не к самому парадному, Андрей замер в нерешительности – как поступить? Он не мог ни расстаться с Татьяной, ни остаться с ней. Ему хотелось, чтобы ее вообще никогда не было в его жизни – ни ее, ни этой безумной квартиры с не менее безумными обитателями, но никто не властен над прошлым. Встреча уже состоялась, и жить так, как если бы она не случилась, оказалось решительно невозможно.
Он думал о своем и не заметил, что облюбованная им лавочка уже занята и оттуда не без любопытства рассматривает его некая фигура. Наконец фигуре наскучило ждать, когда он примет решение, она отделилась от скамейки, подошла к машине и, наклонившись к ветровому окну, сказала: «Эй!»
– Артур? – подпрыгнул Трояновский на месте. – Это ты?
– Добрый вечер, коллега, – приветствовал его Скорецкий. – Что, не спится?
Андрей вылез из машины и потопал к их персональной лавочке. Устроился поудобнее, запахнул ветровку.
– Холодновато сегодня.
– А я вот в гостях засиделся, – пояснил Артур, – в преферанс резался с нашими дамами. Хорошо, что на гривенники, а не на гривны. А то бы вообще ушел без штанов. Ох, они звери. Особенно Липочка. Софья Ковалевская по сравнению с ней отдыхает.
– Никогда не сказал бы.
– Вот-вот. Божий же одуванчик с диагнозом: «Мадам, уже падают дятлы». А там не мозги, но компьютер. Только не слышно, как щелкает.
– Долго сидели? – равнодушно поинтересовался Андрей, погруженный в невеселые раздумья.
– Вот недавно вышел. И так идти лень домой. – Артур тронул его за плечо. – Татьяна не придет. Она звонила несколько часов назад. Это я просто так тут сижу, по привычке.
– Боюсь, у меня тоже заведется такая привычка, – горько усмехнулся Трояновский.
Скорецкий поцокал языком:
– Плохая привычка. Лучше поменяй ее на какую-нибудь другую, пока не поздно. Вот очень неплохо лазить в окна к любимой женщине, признаваться ей в любви. А еще, мне кажется, хорошо бы завести привычку поговорить, пока поезд не ушел.
– Она тебе что-то рассказывала? – вскинулся Андрей.
Артур криво усмехнулся:
– Я ее не видел. Но такое выражение, как у тебя, уже видел однажды. Не самое прекрасное зрелище в мире, если разобраться.
– Точно. Мерзкая рожа.
– Отчаявшаяся. Что случилось?
Андрей довольно долго смотрел на Артура, не зная, можно ли говорить с ним о таком интимном.
– Тебе не кажется, что мы с тобой сталкиваемся, как попутчики в одном купе? – спросил тот. – А попутчику многое можно рассказать.
– Ой ли, попутчики? – усомнился Трояновский.
– Я потерял ее – это медицинский факт, – на удивление спокойно ответил Артур. – Но в Афгане я понял одно: главное, чтобы близкий друг остался жив. Неважно, где он, с кем он, кто он, если с ним все в порядке. Я ее потерял, но я не хочу, чтобы теряла она.
Андрей поколебался всего несколько секунд:
– Кажется, я ее предал.
– И себя заодно.
– И себя…
* * *
– А теперь слухайте сюда, – деловито сказала Тото, копаясь в шкафу и прикладывая к себе вешалки с разными костюмами. Новый образ требовал осознания, и она пыталась понять, что из прошлых нарядов ей пойдет, а что придется отвесить в сторону до следующей перемены облика. – О сантиментах мы поговорили, нужно поговорить о коммерции.
– Крупной или мелкой? В чем гешефт? – уточнила Нита.
– Ах, оставьте ваших глупостей, – заявила внучка. – Коммерция не может быть крупной или мелкой. Это как искусство, или высокое, или вообще никакое.
– И какое у нас искусство?
Татьяна оживилась:
– О, презабавное. Значит, так, наши драгоценные Капочка и Липочка при помощи маникюрных ножниц взломали Шурин тайничок. То есть мы с тобой предполагаем, что он Шурин, а на самом деле, кто его знает.
Антонина Владимировна призналась:
– Это ужасно звучит: маникюрные ножницы, взлом, Капа и Липа – кладоискатели. Просто переполох в благородном семействе.
– Знала бы ты, как это жутко выглядит, – наябедничала Тото. – А на заднем плане вообрази мятущихся и страждущих Геночку и Аполлинариевича, которых лишили заслуженного кусочка славы. Помнишь анекдот? Почему мужчины не берут женщин на рыбалку? Потому что женщины неправильно насаживают червячка, неправильно забрасывают удочку, слишком громко говорят, неверно подсекают и вообще… ловят рыбы значительно больше.
– Выкладывай, что они там нашли.
– Три письма. И черепаховый ларец.
– Три Шурины письма? И ради этого стоило колупать ножницами бесценные изразцы? А что в ларце?
– Во-первых, откуда ты знала, что именно изразцы?
– Тоже мне, бином Ньютона, – Нита кивнула на кучу фотографий. – Фрагменты узора, отдельная плитка, представляющая их в совокупности. Кстати, где-то вычитала, что совокупление – это покупка совы. Так что с письмами и с ларцом?
– Я бы и признала их Шуриными, – не удержалась Татьяна от эффектной позы, – но только они датированы одна тысяча шестьсот шестьдесят восьмым годом. Кроме того, вряд ли у бесценной прабабули были почерк и подпись Луи четырнадцатого. А в черепаховом ларце обнаружились не менее бесценные, чем прабабуля, звездчатые сапфиры неимоверной красоты и немыслимой величины. И тот, и другой я отдала Пашке, чтобы он вызвал экспертов, – ему проще провернуть такое дельце, не поднимая много шума. Ты ведь не против?
– Конечно, нет. Павлуша – порядочный и добрый мальчик. Ты все сделала верно. А что в письмах? – спросила Нита.
– Что там может быть? Любовная история, тоска по несбывшемуся. Даже Павел прослезился. Ну и как тебе твоя мамочка? Ты как будто и не удивлена вовсе.
Бабушка сделала легкое движение бровями, призванное обозначать, что у Шуры еще и не то могло заваляться в ее тайничках.
* * *
Высокий сухощавый человек в цветной футболке и легкомысленной панамке направлялся в сторону цепи озер, славящихся на всю область своей знатной рыбалкой. Места тут были благословенные, словно здешние жители ничего не знали о прогрессе и цивилизации, а потому строили свои особняки в сени деревьев, окружали их цветущими садами и, скупив гектары земли для поместий, отчего-то не вырубали леса под корень.
В этом загородном поселке жили те, кто мог позволить себе наслаждаться природой. Почти вся обширная территория была поделена между несколькими владельцами, однако они, как люди интеллигентные и терпимые, спокойно относились к редким приезжим, когда те хотели порыбачить в их озерах или собрать ягодку-другую в их лесах. Но только в том случае, если то оказывались люди их круга, еще не построившие здесь дом, а только присматривавшиеся к покупке.
Ивана Андреевича здешнее малочисленное общество приняло благосклонно. Он перезнакомился почти со всеми обитателями этого райского уголка, кроме одного – отшельника и нелюдима, одноглазого господина в летах, владевшего самым большим участком территории, включавшим огромный лес, несколько холмов, пару озер и кусок реки. Вот он-то как раз гостеприимством не отличался: не успевал Иван Андреевич со своими удочками приблизиться к его особняку, похожему на старинные викторианские усадьбы, как немедленно возникал из ниоткуда какой-нибудь вежливый монстр с размерами и улыбкой горного тролля и, тщательно подбирая слова, оповещал заблудшую душу о том, что она находится на частной территории, куда вход без приглашения хозяина воспрещен.
Кажется, одноглазому безразлично, что судачат о нем соседи; он полностью игнорировал и тот факт, что прослыл скрягой, надменным и заносчивым стариком и личностью крайне неприятной. Иван Андреевич не сомневался в том, что одноглазый крайне бы удивился, когда бы узнал, что в округе существуют какие-то люди, которые что-то о нем говорят. Сам он их просто не замечал.
В обычное время тот, кто называл себя Иваном Андреевичем, плюнул бы на зловредного старикашку и с удовольствием воспользовался бы гостеприимством одной очаровательной особы женского пола, которая в свои сорок пять могла дать фору любой молоденькой. Она ему явно благоволила, и случайное знакомство имело все шансы перерасти в нечто более приятное и устойчивое, однако бедный дачник не имел права поступать так, как ему заблагорассудится. Он находился на работе.
Когда сзади зашуршали кусты, он приготовился ко встрече с очередным охранником одноглазого и даже заготовил соответствующее выражение лица: глуповатое, извиняющееся и немного просительное. Дескать, извините, люди добрые, промахнулся в расчетах, забрел не туда, вот сейчас и уберусь. Однако, обернувшись, он это выражение сразу потерял.
Глуповатая маска соскользнула с его лица, будто растаяла, и Иван Андреевич издал сдавленный, изумленный возглас. К нему приближался тот, в ком Вадим без труда опознал бы нового помощника Владислава Витольдовича – Алексея.
Иван Андреевич встретил его странно: он пощупал охранника, потряс его за плечи и с видимым недоверием уточнил:
– Ты? Нет, правда – ты?! Но ведь Халк сказал, что…
– Ты что, маленький, – сердито спросил Алексей, – не понимаешь? Что бы ты хотел, чтобы он тебе сказал?
– Ты добрался? – не то спросил, не то утвердил Иван Андреевич.
Алексей тревожно огляделся по сторонам, жестами показывая, что нужно соблюдать тишину и отойти подальше.
– Пошли туда, – предложил он, понизив голос. – Там моя машина.
Иван Андреевич покорно пошел следом, покорно сел в машину и откинулся на спинку сиденья.
– Ты что-то выяснил? – приступил он сразу к делу.
– Много всякого, но пока ничего важного, никакой системы. Мне нужно, чтобы ты передал Халку следующее… Нет, лучше отъедем ближе к городу, а то, если здешние заметят, я костей не соберу.
Человек понимающе кивнул, настороженно, немного испуганно оглянулся. Отправляя на это задание, Халк предупредил его о «милых» привычках здешнего хозяина. Алексей попытался завести машину, но она зачихала, взвыла и не тронулась с места. Огромный джип «крайслер» стоял как вкопанный.
– Вылезь, посмотри, что там, – попросил Алексей у компаньона. – Ты же у нас не зря – Кулибин.
Тот рассеянно кивнул, выбрался из машины и сунул голову под капот. Он погрузился в свои размышления настолько, что не замечал ничего вокруг – что-то странное чудилось ему во всей этой ситуации, но он еще не понял, что именно. Они с Алексеем знали друг друга слишком давно, чтобы заподозрить самое худшее.
И потому Иван Андреевич так ничего и не понял, когда в затылок ему уперлось что-то твердое и раздался едва слышный хлопок.
