Текст книги "Стеклянный ключ"
Автор книги: Виктория Угрюмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)
* * *
Сергей подал ей накидку:
– Танечка, вы были неотразимы. Вас проводить?
– Спасибо, – мило отказалась она, – за мной приедут.
– Я и не сомневался, что приедут, – вздохнул Колганов. – Но все-таки надеялся. Вот столечко.
В прихожую провожать Татьяну вышла и Жанна в сопровождении бессменной подруги. Алина взяла слово. Сергей слушал ее, кривя недовольно рот, – эту Жаннину неотвязную тень он и так на дух не переносил, а тут она еще открыто грубила его драгоценной гостье.
А Ковальскую несло, как байдарку на перекате. Она уже не могла остановиться или смолчать, ей приспичило хоть напоследок уколоть Татьяну.
– Я просто вам завидую, – говорила она. – Вот вы рассказывали некоторые случаи. У вас такое богатое прошлое, прошлое хорошо и со вкусом пожившего человека.
При этих словах Жанна победоносно усмехнулась.
– Да, – очень спокойно и уверенно отвечала Тото, – полноценный человек должен иметь прошлое. И оно обязано соответствовать двум пунктам: быть интересным и ярким, но при этом таким, чтобы о нем было не стыдно вспоминать вслух даже в самой многолюдной компании и даже во хмелю.
– Ой, Танечка! – вмешался наконец хозяин дома. – Я так хотел показать вам коллекцию.
– Сегодня уже поздно. Такую коллекцию нужно рассматривать вдумчиво и не торопясь. Я там у вас успела увидеть мизерикордию. Если даже это подделка, то блестящая, но я бы все-таки определила ее как оригинал.
– Невероятно! – ахнул Сергей. – У вас глаз – алмаз. Но ваша правда, еще успеем. Буду ждать с нетерпением.
* * *
Она выбежала из дому и попала прямо в объятия Андрея, который уже нервничал, высматривая ее на темной улице.
– Здравствуй. – Он прижал ее к себе и не отпускал. – А тебе взрослые не говорили, что ночью маленьким девочкам одним ходить нельзя? Послушай, какая ты шикарная!
– Тебе нравится?
– Безумно.
– Спасибо, солнышко. Мне действительно важно, что ты думаешь. Очень важно. – И она уткнулась носом в его плечо, вызвав у молодого человека такой прилив нежности, что ему показалось, он сейчас задохнется.
Они сели в машину, и Андрей вырулил на проезжую часть.
– Ты вообще в курсе, что завтра выходной?
– Господи, счастье-то какое! – искренне обрадовалась она. – Теперь в курсе.
– И что ты хочешь мне сказать по этому поводу? Какие у нас планы на завтра? – тревожно спросил он, замирая при мысли, что планов у нее окажется чересчур много и в них он не предусмотрен.
– После трех я в твоем распоряжении.
Андрей демонстративно закатил глаза, взывая к людской справедливости.
– То есть до трех я могу сидеть и покрываться пылью. Ладно, предположим, что мы договорились. Но тогда чтобы никаких планов до утра понедельника. Считай, что для окружающих ты… взята в заложницы.
– Серьезное заявление, – заметила Тото.
– А я вообще очень серьезный мужчина. И хоть твоя скамеечка под окном мне действительно понравилась и Артур оказался чудесным парнем, но не проводить же там всю сознательную жизнь в его компании?
Татьяна немного помолчала.
– А помнишь, ты спрашивал, нет ли у меня сестры или родственницы?
– Отчего это ты вдруг вспомнила?
– Не знаю. Вечер, всяко-разные мысли в голову лезут.
– Да это я заскакивал как-то к одному нашему финансовому воротиле. И в дверях увидел женщину, похожую немного на тебя. То есть это мне тогда так показалось, на самом деле ты единственная и никого даже отдаленно похожего нет и быть не может. Вот и все. А что?
– Нет, ничего, – пожала она плечами. – Со всяким бывает.
* * *
Приглашенный в каминный зал для беседы с шефом, Вадим с нескрываемым удовольствием разглядывал размещенную на обитой пробковым деревом стене коллекцию крохотных кувшинчиков: керамические чайники в виде домов, телефонных будочек, омнибусов и швейных машинок; очаровательное собрание миниатюрных бутылочек со спиртными напитками, занимавшее двустворчатый стеклянный шкаф; и изысканные старинные гравюры с видами Генуи, Флоренции и Падуи.
Сам Влад восседал в глубоком кресле перед огнем и как раз приступал к ритуалу закуривания сигары. Он не спеша выбрал ее из коробки – будто именно эта сигара имела какой-то определенный вкус; отрубил кончик золотой карманной гильотинкой. За всеми этими неспешными манипуляциями Вадим следил с пониманием.
– Ну-с, молодой человек, – наконец обратился к нему одноглазый. – И какими успехами вы можете порадовать старика?
– Не вижу особых причин для радости, – не стал малодушничать помощник.
– Вот как? – равнодушно спросил Влад.
– Надо бы объясниться, – решился Вадим.
Когда он сказал напарнику, что хочет переговорить с хозяином по существу, Валерий выразительно покрутил пальцем у виска, а затем на пороге комнаты помахал ему рукой, будто прощаясь навсегда. Он не верил в возможность подобной беседы, и человека, затевавшего такой разговор, считал отъявленным безумцем.
Однако одноглазый не рассердился. Напротив, даже заинтересовался. Он давно уже сетовал единственному собеседнику – Уинстону – на то, что блестящих, остроумных и аккуратных исполнителей нынче днем с огнем не найдешь. Вадим нравился ему больше всех, с кем пришлось иметь дело в последние полгода.
– Я всегда готов внимательно выслушать как жалобы, так и предложения своих подчиненных, – сказал он, виртуозно выпуская колечки ароматного дыма.
– Видите ли, Владислав Витольдович, – решительно и отчаянно заявил помощник, – те незамысловатые операции, которые я выполняю согласно вашим распоряжениям, я мог бы проводить значительно лучше, если хотя бы в общих чертах представлял себе конечный пункт. Цель. Ведь есть же у нас какая-то цель?
Влад долго смотрел на него сверкающим, круглым, немигающим глазом. И Вадиму на какой-то миг показалось, что его прожигает лазерный луч.
– У меня наверняка. Но зачем вам моя цель? Вы еще нестарый человек, у вас много лет жизни впереди. Наверняка есть какие-то нереализованные мечты и желания. С теми деньгами, которые я вам плачу, вы сможете исполнить хотя бы некоторую их часть. А мои запросы намного скромнее.
Вадим позволил себе слегка поморщиться:
– Мне неприятно думать, что вы подозреваете меня в праздном любопытстве. Я не юноша, который при виде кирпича сразу думает о женщине, потому что он вообще всегда о них думает. – Тут одноглазый издал ухающий смех. – Объясню подробнее, если позволите.
Влад благосклонно кивнул, и некто, выступив из темноты ниши за его спиной, пододвинул помощнику второе кресло. Вадим вздрогнул от неожиданности и не сумел это скрыть. Присутствие телохранителя стало для него очередной новостью. Одноглазый не переставал преподносить сюрпризы, причем не всегда приятные.
От Влада его замешательство не укрылось, и он с иезуитской усмешкой пояснил:
– Обожаю всякие ниши за драпировками, отъезжающие панели, переходы. Дом строили по моему проекту. Это к слову…
Вадим устроился в кресле, поерзал, подождал с минуту, не решит ли хозяин продолжить беседу. Но тот выжидательно молчал, и потому помощник решился:
– Девочка эта, Марина, с которой мы разыгрываем комбинацию насчет Трояновского, не вызывает у меня никаких положительных эмоций.
– Да оно, собственно, и необязательно, – заметил Владислав Витольдович. – Разве нет?
– Я неправильно выразился, – откашлялся Вадим. – Девочка она простенькая, только хорошенькая, как куколка. Но не может такой мотылечек иметь хоть какое-то влияние на мало-мальски самостоятельного мужчину. Калибр не тот. А из того, что я узнал о господине Трояновском, следует, что он весьма умен и крайне разборчив. Барышню свою держит не для души, а для дизайну. И поэтому в нашей игре она всего лишь пешка – то есть фигура разменная и практически бесполезная.
– Даже так? – заметно заинтересовался одноглазый. Колечки перестал выпускать.
– Я показал ей фотографии, как вы и велели. Девочка неприятно поражена, но ни на что толковое не решилась. Забегала, засуетилась, наделала глупостей. Попыталась выяснить отношения с Трояновским. Сделала это крайне необдуманно, так что теперь он знает, что его фотографировали. Будет начеку. Впрочем, все это я подробно изложил в двух предыдущих докладах. Я просто хотел уточнить – вы именно этого и добивались?
– Г-м-м, – протянул Владислав Витольдович. – Вы правы дважды: я неверно выстроил эту партию и мало доверял вашему профессионализму. Что ж, будет мне урок. А что бы вы теперь предприняли на моем месте?
– Да ведь мы с вами с этого и начинали. – Вадим в волнении даже привстал со своего места. – Я не на вашем месте и совершенно не знаю, чего вы добиваетесь.
– Теперь я вижу, что был совершенно прав, когда отказался от услуг вашего предшественника, – заметил одноглазый. – Он полагал, что раз Марина является дамой сердца господина Трояновского более трех лет, то она имеет на него определенное влияние и сможет оказать нам немало мелких, но бесценных услуг. Здесь и будут полезны фотографии – утверждал ваш предшественник. А вот фотографий до недавнего времени у нас не было. Трояновский достаточно холоден и рассудочен, занят скорее работой, нежели прекрасным полом.
– Не сейчас, – возразил Вадим. – Судя по состоянию Марины, ее возлюбленный на самом деле не на шутку увлечен Татьяной.
– Ею трудно не увлечься, – с непонятной для окружающих, плохо скрытой гордостью ответил хозяин. И помощник снова задумался, какое отношение старик имеет к Татьяне Зглиницкой, что она ему? Больше всего это было похоже на любовь-ненависть, но ведь он сам наводил справки, сам часто следил за ней и наверняка знал, что с Владиславом Витольдовичем она не встречалась ни разу в жизни.
А одноглазый в последний раз затянулся сигарой и сообщил:
– Ну что, меняем тактику? Напоминаю, что даже пешка может стать ферзём. Исходя из этого, поступим следующим образом…
* * *
Андрей привез Татьяну домой, провел до дверей, поцеловал. Он понимал, что тем все его обязанности, равно как и права, исчерпываются, и не находил причин, чтобы задержаться еще чуть-чуть, хотя бы на пару минут.
– Уже поздно, – мягко напомнила Тото, – езжай.
– Хорошо. Как скажешь, – грустно ответил он.
– Созвонимся около трех?
– Ты необыкновенная… – невпопад сказал Трояновский.
– То есть не созвонимся? – спросила она лукаво и потерлась щекой о его ладонь; слегка ее укусила.
– Сумасшедшая девчонка, – прошептал молодой человек, чувствуя, как расползаются по коже мурашки.
– Черт! – озорно прищелкнула она пальцами. – Меня давно никто не называл девчонкой. Это приятно.
– Может, поохранять тебя тут до завтрашнего утра? – предложил Андрей. – А то опять исчезнешь.
– Когда это я исчезала? – изумилась Тото.
– А где ты была все эти годы? Таилась? Пряталась? Енотов всяких заводила.
И было неясно, шутит он или всерьез ее укоряет за многолетнее отсутствие и его неправильную, как теперь выяснилось, жизнь.
– Дался вам этот несчастный енот.
– Енот как раз счастливый, – заметил Андрей. – Его уже подобрали, приютили, пригрели. Это я несчастный, потому что меня прогоняют.
– Потому что спят усталые игрушки, книжки спят. И одеяла, и подушки ждут ребят.
– Понял, понял. Поцелуй меня еще раз на прощание.
Он повернулся и ушел не оглядываясь.
Татьяна осторожно, чтобы не перебудить домашних, пробралась в свою комнату; с облегчением сняла роскошный наряд, украшения, расчесала волосы, сняла макияж и довольно долго просидела перед туалетным столиком, жмурясь и улыбаясь своим воспоминаниям. День выдался настолько приятный, что его не испортила даже крохотная ложка дегтя: тон, которым разговаривал с ней Говоров. И дело вовсе не в том, что он занят, а в непривычных небрежности, досаде и раздражении, тщательно скрываемых, но от того не менее очевидных.
Но ей не хотелось думать о неприятном. С этим всегда успеется. Она потянулась, села на край постели, собираясь уже уютно устроиться под одеялом и помечтать всласть. Но неведомая сила подняла ее с мягкого ложа и потащила к окну.
Татьяна осторожно отодвинула занавеску и замерла: на скамейке, сгорбившись, подперев голову рукой, сидел Андрей. В темноте трудно было что-то разглядеть; так что он скорее почувствовал, нежели увидел ее силуэт. Вскочил, подбежал к окну.
– Ты тут?
Татьяна протянула к нему руки, и он легко спрыгнул в комнату.
Он обнял ее так, что в первый момент ей сделалось больно. А ему казалось, что ее нужно держать крепко, еще крепче, еще, чтобы их уже никто и никогда не растащил. Он вдыхал аромат ее духов, от них кружилась голова; ее кожа оказалась мягкой и шелковистой на ощупь, а завитки волос щекотали шею. Она была такая родная, теплая, маленькая и беззащитная, что Андрей застонал от переполнявших его чувств.
Ее руки обнимали его и ласкали с такой изощренной и беззастенчивой нежностью, какой никогда и ни от кого он не видел. Все происходило, будто впервые в его жизни, а многое и на самом деле в первый раз – и это пугало и восхищало; и делало счастье совершенно невыносимым.
* * *
В то позднее ночное время, когда Вадим обсуждал с хозяином сложившуюся ситуацию, а Андрей собирался провести под окном у любимой всю ночь, не в силах расстаться с ней, еще один наш добрый знакомый разыгрывал из себя полуночника.
Капитан Сахалтуев писал рапорт о предоставлении ему трех суток отгулов в связи с тем, что он дежурил в этот Новый год и на Рождество. Сложность заключалась в том, чтобы составить бумагу без ошибок, правильно и по всей форме. Сам Юрка склонен был считать данную проблему старинным родовым проклятием: в ту минуту, когда ему срочно требовалось написать официальную бумагу, у него отказывали все системы.
То он начисто отрицал правила грамматики и правописания; вот и сегодня первый вариант рапорта походил на работу китайского студента-первокурсника, только-только поступившего в университет. Текст, несомненно, заинтересовал бы сатириков, но отгулы за него никто не даст. Затем Юрка забыл собственное отчество и отчего-то сделался не Ивановичем, а Игоревичем, наверняка заставив покойного родителя хорошенько поворочаться в гробу с боку на бок. Минут десять после обнаружения этой ошибки Сахалтуев перебирал в памяти всех знакомых Игорей подходящего возраста, ничего толкового не вспомнил, скомкал рапорт и принялся за новый, высунув от усердия язык.
На сей раз подвела старательность – первые три или четыре предложения он повторил по второму кругу. Не стали исключением и следующие варианты, и вот наконец к третьему часу ночи капитану удалось написать девятую, самую удачную редакцию рапорта. Он довольно допил кофе и собрался было спрятать бумагу в папку, но природная недоверчивость заставила все-таки перечитать текст еще раз. К тому же Сахалтуев вспомнил старый филологический анекдот: решили как-то издать безупречную энциклопедию, редактировали три раза, держали одиннадцать корректур; наконец напечатали и издали. На титульном листе значилось: «Энциклопудия».
Пробежав глазами свой эпистолярный шедевр, Юрка издал крик, похожий на брачный призыв гамадрила, застукавшего свою гамадрилиху в объятиях соперника-орангутанга. В правом верхнем углу листа самым аккуратным его почерком было выведено:
«Полковнику Бутузу Даниле Константинополевичу».
Глава 11
Тем утром ни Аркадий Аполлинариевич, ни Геночка так и не смогли прорваться на кухню, чтобы поучаствовать в разговоре за чашечкой кофе. Капа и Липа, заметив печальные тени, возникавшие периодически на пороге, строго на них шикали, совали печеньице или конфету из вазочки и безжалостно выпроваживали, не обращая внимания на протестующее и обиженное бормотание.
Татьяна вышла к тетушкам на диво похорошевшая, в утреннем голубом пеньюаре. Подошла, поцеловала обеих:
– Доброе утро, тетя Капа. Доброе утро, тетя Липа.
Старушки захлопотали, наливая ей крохотную чашечку ароматного горячего напитка, подставляя коробку с шоколадными трюфелями, серебряный кувшинчик, полный свежих сливок, тарелочку с крохотными печеньицами «Шлоссербубен».
– Спасибо, – сказала Тото. – Как спалось?
– Великолепно, – ответила Капа. – Такие яркие сны смотрела.
– И пробуждение было не менее любопытным, – не утерпела Липа. – Таточка, я вынуждена констатировать, что лошади, экипажи и машины имеют один и тот же недостаток. Их совершенно невозможно спрятать в наших лысоватых зарослях. Особенно от любопытных тетушек.
– А любопытные тетушки не хотят притвориться, что ничего не видели? – беззлобно подтрунила Татьяна.
– И хотели бы, – смущенно призналась Олимпиада Болеславовна, – но силенок не хватает. Любопытство сильнее нас.
– Кошмарня. То есть исповеди мне не избежать?
– Нам очень стыдно, что мы такие неделикатные, – подтвердила Капа, – но рассказывай скорее, как все это было? Он отважился на признание? Что ты ему ответила?
В этот момент – такой неподходящий – в дверь кто-то позвонил. Геночка бросился открывать, затем так же быстро протопотал назад.
– Там опять посыльный, – запыхавшись, доложил он. – Без тортика. С клумбой. – И развел короткие ручки, показывая размеры упомянутой клумбы.
– С чем, с чем? – строго переспросила Капа.
Геночка надулся:
– Там такая охапка цветов, что на это просто нельзя спокойно смотреть. Но поскольку в прошлый раз вы, Капитолина Болеславовна, не взяли тортик и ругали меня за то, что я хотел его взять, то теперь я сказал, что не знаю, живет ли тут такая Зглиницкая. Идите и разбирайтесь сами.
– Ну совершенно же ясно, что всякий приличный мужчина… – начала было Липа, но осеклась. – Сейчас, сейчас, разберусь.
Они с сестрой отправились ко входу и вскоре вернулись, с трудом волоча огромную корзину с орхидеями. Из корзинки торчал уголок визитки Андрея. На обратной стороне значилось: «Самой прекрасной женщине на свете».
Впервые в жизни Трояновский понял смысл удивительно красивого японского обычая, согласно которому мужчина, проведший ночь с женщиной, посылает ей в благодарность ветку сакуры либо цветы и стихи. Сознавая скромность своего поэтического дарования, на стихи он не решился, но зато компенсировал их отсутствие размером букета. И еще неизвестно, кто получил больше удовольствия – даритель или его адресат.
– Ну, говори же скорее, ты счастлива? – нетерпеливо пританцовывая на месте, спросила Капитолина Болеславовна.
– Да, тетя Капа. Невыразимо счастлива. Но, прошу занести в протокол, никаких иллюзий.
– Ну как это так – без иллюзий? – ужаснулась Липа. – Таточка, так и с ума сойти недолго. Иллюзии – вот за что мы ценим влюбленность.
– Ах, тетя Липа, – и Тото обняла старушенцию, – мне бы вашу способность безоглядно влюбляться и верить. Просто я уже давно старая, а вы все никак не выкарабкаетесь из юношеского возраста.
– Да, я такая, – не стала отрицать та.
– Он тебя разочаровал? – осторожно спросила Капа.
– Напротив – очаровал, – вздохнула Татьяна. – У меня такое ощущение, будто я впервые в жизни влюбилась и впервые провела ночь с мужчиной. Я на седьмом небе от счастья… Но ведь и разочаровать он меня может сильнее, нежели кто-то другой…
И дамы вернулись к столу, чтобы насладиться утренним кофе. Но в дверях снова возник Геночка, на сей раз более всего напоминавший Джона Гилгуда [6]6
Знаменитый английский актер (р. 1904), особенно прославившийся своими ролями в шекспировских пьесах.
[Закрыть]в роли Гамлета. Трагическая фигура кренилась на правую сторону и ковыряла пальцем притолоку. Вы можете возразить, что наш персонаж существенно старше, но мы на это возразим вам, что в пьесе Шекспира есть ремарка – Гамлет тучен и немолод, просто режиссеры ее не любят и потому не принимают во внимание.
– Если мне нельзя присутствовать на ваших тайных заседаниях, – молвила трагическая тень, – то дайте хотя бы чашку чаю и пирожок. Нет, вон тот – побольше. И печенье.
– Геночка, – обратилась к нему Капа, наливая полную фаянсовую кружку с уточками, – откройте секрет. Чем вы так насмешили посыльного? Что вы ему сказали?
– Как вы учили, – важно отвечал драгоценный сосед. – Что-то убедительное. Что я не из этого района.
– О-ё-ё! – От полноты чувств Капитолина Болеславовна прибегла к современным выражениям, что с ней случалось крайне редко.
Когда Геночка вышел, Липа жестом призвала сестру к молчанию.
– Таточка, детка, любовь – тема неисчерпаемая. Ты только не подумай, что мы с Капой безразлично относимся к твоей личной жизни, но мы проявили и напечатали фотографии. И ничего особенного на них не обнаружили…
– Ничего удивительного, – пожала плечами Татьяна. – Это была остроумная идея, но что нового вы могли рассмотреть на фотографиях собственной квартиры?
– А вот это мы сейчас и узнаем, – заметила Капа, подсовывая Тото кипу снимков.
Татьяна честно принялась их рассматривать и раскладывать на поверхности стола; Липа и Капа постепенно отодвигали и убирали по одному предметы, освобождая ей место. Со стороны это стало похоже на какую-то малоизвестную игру со сложными правилами.
– Авантюристки, джентльменки удачи, – осуждающе забормотала она себе под нос. – Так рисковать. А если бы он был вооружен? А если бы он вас обнаружил?
– Мы находились под охраной двух мужчин, – важно сообщила Капа.
– Кстати, – строго сказала Тото, – и втянули в эту аферу безответных и беззащитных мужчин. Что усугубляет вашу вину.
– Они принимали участие в обсуждении, – возмущенно запротестовала Липа. – И сами согласились.
– Ага! Я себе представляю, что бы было, если бы они вдруг решили отказаться.
Она вгляделась в своеобразный пасьянс из снимков, внезапно начала перекладывать их с удвоенным рвением, какие-то отбрасывала в сторону, другие, напротив, лихорадочно разыскивала в отложенной уже куче.
– Возможно, я и ошибаюсь, но мне кажется, что кое-что я обнаружила. Тетушки мои, возможно, я возводила на вас напраслину, а на самом деле вы гении…
– Я же говорила! – торжествующе молвила Капитолина Болеславовна, выпрямляясь, как человек, которому только что сообщили, что ему ставят прижизненный бюстик на родине и хотят уточнить, где он эту самую родину желает видеть. – «Большое видится на расстояньи».
– И маленькое, оказывается, тоже. – Тото задумчиво покусывала кулачок. – Вот если положить их именно так. Вам ничего не кажется?
Старушки дружно надели очки и принялись вдумчиво изучать предложенную композицию. Сзади дробной рысью подскочили Геночка и Аркадий Аполлинариевич, подтвердив тем самым печальное мнение о том, что они все это время подслушивали под дверями, и тоже начали высматривать нечто необычное, вытягивая шеи и выглядывая из-за голов старушек и Татьяны. Наконец Аркадий Аполлинариевич пробасил:
– Сдаемся.
– Пораженец! – обвинила его Олимпиада Болеславовна.
– Смотрите, – показала Татьяна, – что общего на всех этих кадрах?
– Печи, – проницательно ответил Геночка.
– А если мы внимательно рассмотрим вот эти вот узоры?
– Позвольте, – воскликнул Аркадий Аполлинариевич, – так ведь вот эти плитки похожи на фрагмент одного рисунка. И вот, и вот. А это должно лежать здесь.
– Главное – найти плитку с полным узором. Или я начиталась каких-нибудь детективных романов?
Капа уже ворошила фотографии:
– Кажется, тот, кто занимался строительством нашей квартиры, читал что-то очень похожее.
* * *
Андрей, сонный, уставший, но счастливый и переполненный впечатлениями настолько, что заснуть все равно не мог, приплелся в офис, где весьма скоро понял, что дела его никоим образом не волнуют. Он спрятался у себя в кабинете, во второй его части, о которой знали только посвященные. Здесь стояли уютный диван, бар, журнальный столик с креслом, телевизор с магнитофоном, а также находились душ, крохотная, но уютная кухонька и небольшой гардероб с джентльменским минимумом одежды.
Там его и обнаружил господин Касатонов, выглядевший, не в пример другу и шефу, сердитым и озабоченным.
– Ну что, – сказал Мишка, падая в кресло, – вроде все дела утряс, все проблемы перетер.
– Обсудил, – лениво, без энтузиазма, сказал Андрей.
– И не обломно тебе все время меня исправлять? – обозлился Миха. – Макаренко, блин. У меня разговор есть. Что ты будешь с Маришкой делать, Макаренко?
Андрей понял, что никто ему не позволит погрузиться в роскошную негу воспоминаний, и сел на диване, обхватив руками голову.
– Она тебя что, наняла адвокатом? Который раз ты твердишь одно и то же. Не знаю я, что буду делать. Расставаться буду. Нет у нас общего будущего, и никогда не было. И я ей, между прочим, ничего не обещал.
– Ты что теперь, как собачонку приблудную, ее выставишь?
– Я же ее не с улицы подбирал, – отрезал Андрей. – Наверное, она где-то жила. Или ты думаешь, что ее, как Снегурочку, за пару часиков слепили?
– Ой ли? – Мишка вскочил с кресла и заходил по комнате. – Жила? Ты что, не знаешь, каково ей дома приходилось?
– Ну, куплю ей квартиру, – равнодушно пожал плечами Трояновский. – Наверное. Денег дам, а там пусть на работу устраивается.
– А что она умеет делать? Куда ты ее устроишь?
Спокойный и выдержанный обычно Андрей наконец взорвался. После тишины, нежности, покоя и абсолютного умиротворения, которые принесло пробуждение в объятиях любимой и необыкновенной женщины, претензии старого друга и бывшей любовницы казались ему не только чрезмерными, но и просто утомительными. Он чувствовал себя так, будто стая изголодавшихся комаров слетелась на него, звеня от радостного возбуждения, что нашлось, чью кровь попить. И хотелось отмахнуться от них, назойливых, требовательных, жадных, и сбежать к Тото – туда, где никто ничего не требует, а только дарит счастье с царской щедростью и простотой.
– А почему ее должен устраивать именно я?! – повысил он голос настолько, что Касатонов отшатнулся. – Я не понимаю, а как живут остальные. Ну те, которые еще не успели сесть ни на чью шею. Или я по жизни буду решать проблемы бедной девочки, потому что она слабая и беззащитная? Или потому что я ее время от времени…
Обычно во время таких споров Мишка отступал, стараясь не сцепиться с другом и не рассориться с ним. Способный ввязаться в серьезную склоку вплоть до драки с любым другим человеком, он настолько ценил дружбу с Андреем и, чего греха таить, финансовые выгоды, из этой дружбы проистекающие, что умудрялся вовремя остановиться. Но тут он уперся, набычился и сдаваться не собирался.
– Ты брал на себя какие-то обязательства, – напомнил он, стараясь не сорваться на крик.
– Слушай, – удивился Трояновский, – ты прямо как патер католический. Откуда вдруг этот избыток сострадания? У тебя с ней что-то было? Так прямо и скажи.
– При чем тут это? – растерялся Касатонов. – Было, не было… не было ничего. Такое скажешь! Просто девка ко мне бегает плакать в жилетку, так уже жилетки сушить не успеваю. И все просит, чтобы я тебя вразумил, поговорил о ваших отношениях. – И он описал руками замысловатую фигуру в воздухе, пытаясь проиллюстрировать эти самые отношения. – А я что? Я к ней привык уже – все не чужой человек: три года изо дня в день встречаться. Да и неплохая она девчонка. Добрая, не такая чтоб слишком жадная. Хорошенькая, посмотреть приятно. Простая. А эта твоя меня пугает.
– Чем? Ты же ее и не знаешь совсем.
– А мне и не надо! – крикнул Мишка. – Мне достаточно, что я тебя с детства знаю и уже не узнаю. Будто тебе мозги полностью подменили и прополоскали. Ходишь, сам с собой хихикаешь. Еще чертиков считать начни. – Он повертел в пальцах карандаш, вгляделся в него, будто не узнавая, что это за предмет и для чего он предназначен; хмыкнул; засунул карандаш в нагрудный карман. – Понимаешь, она какая-то вся слишком. Слишком необычная, слишком умная, слишком независимая, слишком красивая – не чета Маришке, с которой все ясно: ушки там, ручки, ножки, носик, пока она молодая. Твоя – королева, не удивляйся, я же не слепой. Я понимаю, как ею можно восхищаться издали, но вот как с такой жить?
Андрей глядел на него, не узнавая. Привычный ему Михаил Касатонов не был способен на такие философские обобщения и психологические экзерсисы.
– Странный ты, Миха! Ты бы радовался, что я счастлив. А ты все нудишь, как ревматизм к дождю. Правда, в одном ты абсолютно прав – я Маринке если и не обязан, то по крайней мере должен. Все-таки не щенка покупал. Идти ей и впрямь некуда. А главное, я не хочу, чтобы потом обо мне кто-то плохо говорил. Я чистым хочу быть. Чтобы новая жизнь была настоящей, без всяких яких. – Он откинулся на спинку дивана и залился счастливым смехом. – Миха! Миха! Мерзавец ты мой! Ты же ничего не понимаешь!
– Слишком много я понимаю, – пробурчал друг. – И это отравляет существование. Особенно как гедонисту [7]7
Человек, утверждающий удовольствие и наслаждение как высший смысл существования.
[Закрыть].
* * *
Примчавшись к бабушке около полудня, Татьяна маленьким смерчем пронеслась по квартире, чмокнула Ниту и принялась разгружать пакеты на кухне.
– Ты припозднилась, – сказала Антонина Владимировна, но не обвиняюще, а вопросительно.
– Куча событий, а тут пришлось еще лишний крюк дать.
Нита помрачнела:
– Опять?
– Это уже добрая традиция, – отмахнулась Тото. – Не переживай, я им не по зубам. Да и не до них вообще.
– Ну, рассказывай. – Бабушка уселась за кухонный стол и скрестила руки на груди в стилистике «опытный заговорщик». – Подробно.
– Ох уж мне эти сказочки, ох уж эти сказочники! – хихикнула Тото. – Ох уж эти дознаватели! Ну, ничего от вашего брата не скроешь. Нет, Капа с Липой хоть автомобиль под окном обнаружили. А ты что?
– А я читать умею. У тебя на лбу большими буквами написано: первое романтическое свидание закончилось просто великолепно и на ближайшие дни у меня грандиозные планы. Да и холодильник ты мне запаковала так, будто уезжаешь на Северный полюс. Ну, так куда ты уезжаешь?
– Ба, всю эту лирику ты мне сама можешь рассказать, причем дословно. А мне нужен трезвый взгляд со стороны. Вот с твоей точки зрения – имею ли я право на еще одну попытку?
– Имеешь, не имеешь, – усмехнулась Антонина Владимировна, шаря по карманам в поисках мундштука. – Можно подумать, ты сейчас способна прислушаться к голосу разума.
Татьяна устроилась на маленьком диванчике напротив нее, подобрав под себя ноги. Подумала немного и сообщила:
– Представляешь, кажется, способна.
– А вот это плохо, – сказала бабушка.
– Да нет, не плохо. Страшновато.
Нита с любовью поглядела на внучку.
– Советовать боюсь, но скажу вот что: когда я бросила Влада и вышла замуж за Лёсю, я ни о чем не думала. А вот когда лет восемь или девять спустя я влюбилась в чудесного человека, вот тогда я прислушалась к голосу разума. Я подумала: «Господи! Что же я творю? Сколько можно искушать судьбу?» И так и не решилась…
– А теперь? – жадно спросила Татьяна.
Бабушка ответила ей совершенно другим тоном – веселым и весьма беззаботным:
– Недавно лазила по Интернету, коротая время, и на каком-то сайте нашла чудесную фразочку: «Прислушайся к голосу разума! Слышишь? Слышишь? Слышишь, какую чепуху он несет?» Тото, родная моя, ты никому и ничего в этой жизни не должна. Помни об этом. Ведь такие чудеса, как любовь, случаются крайне редко, и просто грех от них отказываться.
* * *
Этим чудным субботним днем в доме Колгановых все происходило далеко не чудесно. Бушевал тут грандиозный скандал, который Тото обычно определяла кратко, но емко: «„Цыганочка“ с тремя коленцами и выходом». Проистекало сие ошеломительное действо в основном на кухне, где все еще высилась гора немытой посуды после вчерашнего приема и стояли тарелки с остатками салатов, блюда с пирогами и недопитое вино.
