Текст книги "Стеклянный ключ"
Автор книги: Виктория Угрюмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)
– Я понимаю, – закивала она, думая, насколько же похожими бывают обстоятельства. Этот вот текст о том, чтобы начать с того места, где остановились, она недавно слышала от Машки – та рассказывала, что именно такое объяснение предложил Сергей, уходя от нее к Жанне. – Спасибо тебе за честность.
– Ты меня прощаешь? – спросил он с тревогой.
– Так ведь не за что, – пожала она плечами. – Тем более ты сам сказал, что нет мужчины, который бы не изменял никогда своей женщине.
– Больше меня слушай, – буркнул он. – Ты меня прощаешь?
– Да, конечно, милый. Тут даже не о чем говорить. Давай ляжем отдыхать, я дико устала.
Оставшись с ней наедине в спальне, Александр попытался поцелуями и объятиями заглушить собственный страх и тоску. Татьяна отзывалась на его ласки, и все вроде происходило как обычно, но на какой-то краткий миг ему показалось, что внутри все заледенело, будто его проткнули насквозь огромной сосулькой. И показалось, что так теперь будет всегда, что ни его, ни ее душа больше не оттают, и он тоскливо застонал, до боли сжимая ее податливое тело.
Говоров не видел глаз возлюбленной, и хорошо, что не видел. Они светились холодным ровным светом, и не было в них больше ни сострадания, ни нежности, ни тепла.
* * *
Именно Трояновский всегда настаивал на том, что загнать здравомыслящего человека в угол в реальной, нормальной жизни невозможно. Что для этого нужны какие-то более серьезные обстоятельства вроде войны, массового террора или прочих кошмаров, с которыми не справится ни один умник, будь он даже семи пядей во лбу. «А обычно, – твердил он, – в капкан попадают по собственной вине, небрежности или глупости». И вот теперь ему предоставился случай на собственной шкуре ощутить, как чувствует себя загнанный человек и до какой степени возможно логично и трезво рассуждать в этом состоянии.
Марина же, напротив, вела свою партию свинцовой пулеметной строкой, так, чтобы сразу наповал. Она чудесно понимала, что второго шанса у нее не будет, и тщательно подготовилась к беседе с любимым, чьи слабые и сильные стороны успела за три года совместной жизни выучить наизусть.
– А ты меня спросила? – выдохнул Андрей, придя в себя от первого потрясения, вызванного сенсационным заявлением подруги. – Как это так – ребенок?
– Андрюша, – извиняющимся тоном отвечала та, – это и для меня неожиданность. Я тебе поначалу даже не стала ничего говорить, потому что думала – это обычные женские проблемки. А потом пошла к врачу, и выяснилось, что уже около двух месяцев. – И она старательно улыбнулась, изображая нездешнее счастье.
– Что ты намерена делать? – спросил он неприязненно.
Марина округлила глаза:
– А что я еще могу делать с ребенком мужчины, которого люблю? Рожать, конечно. Нет, я тебя не заставляю. Ты не думай, что я собираюсь тебя шантажировать нашим малышом. – Слово «наш» она ненавязчиво выделила, лишний раз напомнив Трояновскому, кто виновник сегодняшнего торжества. – Просто мне и в голову не могло прийти, что ты как-то отрицательно к этому отнесешься, что свою кровинушку… – и начала тихо, горестно всхлипывать, что далось ей без особого труда. Напряжение последних недель легко прорывалось слезами.
– Подожди, подожди минуту, – растерялся Андрей. – Ты уверена, что беременна?
Марина выпрямилась и неожиданно торжествующим тоном произнесла:
– Я заметила, что ты очень изменился в последнее время. Стал злее, недоверчивее. – Она открыла секретер, взяла лежавшую сверху бумажку и сердито ткнула ее возлюбленному. – Я не хотела в это верить, но мне в поликлинике посоветовали взять справку, что я действительно жду ребенка. Мне женщины в очереди говорят: «Деточка, они, мужики наши, слушать ничего не хотят. Кричат, что ни сном ни духом. Что это вообще не их ребенок». А я им говорю: «Да нет, мой любимый – он порядочный человек», – а они так ехидно усмехнулись, дескать, дура ты, девочка. И вот, оказались правы. Ужас какой!
Девушка зарыдала, а Трояновский тупо уставился в справку из женской консультации со всеми необходимыми штампами, печатями и подписями.
– Ужас какой, – всхлипывала Марина, – стыд какой! Пусти меня, я уйду!
– Куда ты пойдешь на ночь глядя? – рассердился он.
– Какая тебе разница куда. Ты думаешь, после всего этого можно нормально жить?
– После чего всего?
– Ты еще спроси, твой ли это ребенок, уверена ли я… Понимаешь, Андрюша, если бы по отношению к тебе кто-то позволил такие высказывания, ты бы сразу отреагировал. Ты же очень гордый человек. И чувство собственного достоинства у тебя есть. И ты любишь рассуждать о долге и чести. А вот меня можно оскорблять безнаказанно, а почему? Почему? Потому что я люблю тебя сильнее всего на свете? Или потому что у тебя больше денег?
– При чем тут деньги? – взвыл Трояновский, которого абсолютно не устраивало, что беседа катится куда-то в непонятном направлении, не оставляя ему шанса трезво и логично обсудить ситуацию.
– А при том, – закричала Марина, – что ты давно ведешь себя так, будто ты меня купил! А это неправда! Я люблю тебя, и только поэтому остаюсь с тобой, и все жду, жду, жду чего-то…
Андрей тяжело рухнул на стул, закрыл лицо руками. У него кружилась голова, и он чувствовал себя так, как во время единственного в его жизни тяжелейшего похмелья, случившегося лет пять тому. Он даже взгляд ни на чем не мог сфокусировать: предметы разъезжались и плыли у него перед глазами. А голос подруги причинял физическую боль и вызывал раздражение.
– Марина, – попросил он, – помолчи полминуты, мне надо прийти в себя. Это немного неожиданно.
– А твоя мама так обрадовалась… – нанесла она следующий удар, добивая лежачего.
– Что? – охнул он. – Ты звонила моей матери?
– Хотела сообщить ей радостную новость, – быстро заговорила девушка. – У нее будет внук или внучка. Ты бы слышал, какая она счастливая. Даже всплакнула. И завтра она хотела прийти к нам, поговорить, наладить отношения. И я за это выступаю. Сколько можно жить в ссоре? Это же все-таки мама, она тебя родила. Я только сейчас могу понять ее чувства. Она так скучает по тебе, Андрюшенька.
– Да что же это такое? – зарычал Трояновский.
Но Марина подошла к нему, взяла его руки и положила себе на живот, жалко и беззащитно улыбнувшись:
– Не отталкивай нас, пожалуйста. Мы все так в тебе нуждаемся. Не бросай нас. Ты не можешь себе представить, как это страшно, когда тебя бросает и предает любимый и единственный человек. Наш маленький, он ведь тоже хочет жить и хочет, чтобы его любили. И три года, целых три года – их нельзя, невозможно просто так забыть или сбросить со счетов. Ведь было же у нас хорошее. Андрюшенька, давай начнем сначала. Я не могу без тебя жить….
И, рыдая, опустилась на пол возле его ног.
Андрей никогда не мог спокойно смотреть, как плачут беззащитные женщины. Он впервые увидел в Марине хрупкое, трогательное, нуждающееся в его помощи и опеке создание, и потому все другие мысли отошли на второй план. Он бросился ее поднимать, успокаивать, утешать. Целуя, отнес на руках в спальню и лег рядом с ней…
Если бы его спросили сию минуту, любит ли он Марину, Трояновский растерялся бы. Дело не в любви, а в чувстве долга, в ответственности, в приоритетах, наконец, – ответил бы он. Его подруге хуже, чем любимой женщине; ей больнее и страшнее. А Татьяна – необыкновенная, сильная, волевая, взрослая, к тому же женщина. Он не предавал ее, просто знал, что она со всем справится и без него.
* * *
Идти с утра на работу, выдавливать из себя улыбки, произносить ненужные слова, вслушиваться в бессмысленные разговоры других и притворяться сил не было. И Татьяна решительно набрала номер шефа.
– Сергей, добрый день. Да, хриплю. Нет, это еще до вашего приема простудилась, думала, что к сегодняшнему дню пройдет, но, как слышите… Да, я бы отдохнула денек-другой, если это возможно. У вас встреча послезавтра, я в любом случае позвоню и договорюсь. Да, спасибо, буду стараться. Не надо без меня скучать, Сережа. Лучше отдыхайте от моей бурной деятельности. Хорошего дня. Да, еще позвоню. До свидания. – И, положив трубку, потрясла головой. – У-ф-ф! Еле прекратила беседу.
Александр подошел к ней сзади, обнял, посопел в ухо:
– Я бы сегодня никуда не ехал, но понедельник… А понедельник – тяжелый день. Всегда что-нибудь да случается. Я сейчас смотаюсь, а вечером постараюсь пораньше приехать. Хорошо?
– Не волнуйся, – успокоила она, – я должна сегодня переделать кучу всякой мелкой чепухи. Так что ты спокойно работай, я тебе позвоню среди дня.
– Точно?
– Железно.
Он пошел к выходу. Но остановился в дверях и произнес:
– Ты должна знать, что я тебя люблю. Что все остальное не имеет никакого значения. И не придумывай себе ничего, договорились?
– Все в порядке, – улыбнулась она, – я просто приболела. Ты езжай. Вечером встретимся или созвонимся.
– Я вот все думаю… – вздохнул Говоров, – ты когда-нибудь сможешь меня по-настоящему простить?
Татьяна замахала на него руками:
– Радость моя, арбайт, арбайт, ферштейн? Уже простила и забыла. Марш на работу!
Он поцеловал ее и вышел. А Тото заперла за ним двери и отправилась к зеркалу. Она внимательно вглядывалась в свое изображение несколько мучительно долгих минут, затем провела ладонью по лицу, как делают мимы, стирая нелепую улыбку. И ответила твердо:
– Я все смогу!
* * *
Вадим, осторожно постучав, вошел к хозяину.
– Вызывали?
– Надеюсь, я вам не помешал, – любезно улыбнулся ему одноглазый. – У меня короткое сообщение, всего на несколько минут. Я хочу познакомить вас с вашим новым коллегой. Вот, прошу любить и жаловать – Алексей.
Он сделал небрежное движение рукой, и навстречу Вадиму поднялся из кресла человек лет на десять моложе Валерия и самого Вадима Григорьевича, в хорошем, дорогом костюме, который он явно умел носить. Лицо у него оказалось приятное, правильных черт, но непроницаемое, а глаза холодные, отстраненные, с безжалостным взглядом бойцового пса.
Вадиму он сразу не понравился, но руку он все-таки протянул. Чтобы не протянуть ноги, как по-дурацки шутил Валерка.
– Вадим Григорьевич, – представился сухо, подчеркивая разницу между собой и этим хлыщом, – очень приятно.
– Взаимно. – И Алексей слегка прищелкнул каблуками, чем еще сильнее раздражил своего нового коллегу.
– Я могу задать вам нескромный вопрос? – обратился тот к одноглазому.
– Я это не поощряю, но один раз – что ж, валяйте, – разрешил Владислав Витольдович.
– А с Валерием мне больше не придется работать?
Влад смерил его взглядом, в котором сквозили любопытство и некоторое даже уважение. Он ценил в людях решительность и бесстрашие, хотя и их не слишком поощрял, особенно при обсуждении его решений.
– Валерий оказался некомпетентен, – пояснил он терпеливо. – Что удивительно, его рекомендовали мне люди, чьему мнению я склонен доверять. Но, увы, они ошибались. И от услуг вашего коллеги мне пришлось отказаться. Надеюсь, вас это не слишком опечалило?
– Нет, нисколько. Просто…
– Конечно, вы имеете право поинтересоваться судьбой сослуживца. Что вам сказать? Незавидная у него судьба… Все, вы свободны. Можете идти. А я пока обсужу с Алексеем кое-какие детали.
Вадим чуть ли не бегом добрался на другую половину дома, где жил он сам, а также другие помощники, телохранители и обслуживающий персонал Владислава Витольдовича; кинулся к комнате Валерия. Вопреки обыкновению, та оказалась не заперта.
Он распахнул все шкафы, выдвинул ящики, перерыл письменный стол в поисках чего-то неведомого, чего и сам толком определить не смог бы. Но тщетно – помещение оказалось девственно-пустым и чистым, как гостиничный номер, из которого уже уехал постоялец, не оставив по себе ни единого следа.
Все выглядело так, будто никакого Валерия на свете не было, будто он приснился Вадиму Григорьевичу в каком-то особо замысловатом сне.
Он рухнул на кровать и обхватил голову руками. Его колотило.
* * *
Когда Татьяна появилась на Музейном, тетушки ждали ее с нетерпением, желая немедленно поделиться сенсационными открытиями. Подобными сведениями они предпочитали делиться исключительно на улице, твердо памятуя пословицу, что и у стен есть уши: в былые времена – потайные комнаты, в нынешние – средства слежения.
– Таточка! – Капа цепко ухватила ее за рукав. – Мы проникли в твою комнату и нашли тайник.
– Это оказалось так захватывающе интересно и так легко, что теперь у меня просто чешутся руки обнаружить еще что-нибудь, – прибавила Липа со скромной гордостью археолога, только что открывшего материальные свидетельства существования неизвестной цивилизации. – Какой-нибудь клад, например. Скифское золото…
– Скифское золото лежит в далеких курганах, – не слишком уверенно заметила Капитолина Болеславовна.
– Ах, где оно только ни набросано – это скифское золото. – И Липа обвела комнату широким жестом сеятеля. – Главное, правильно вычислить точку отсчета и иметь в кармане маникюрные ножницы, чтобы было чем поддеть пимпочку.
– Если вы думаете, что я хоть что-нибудь понимаю, – наконец смогла вставить слово Татьяна, – то вы высокого мнения о моем интеллекте. Что вы нашли? Тайник? Золото? Драгоценности?
– Тайник, – заговорщицки понизив голос, доложила Капа. – А в нем три письма. На очень хрупкой бумаге не бумаге, но она буквально рассыпается в руках, так что с ней надо очень осторожно обращаться. И чернила странные.
– Текст написан на французском, – подхватила Липа, – Старом. Очень интересный почерк. Два письма явно писал мужчина, одно – женщина. И содержание такое любопытное…
– Так что, – разочарованно протянула Тото, – в тайнике хранились чьи-то старые письма?
Капа и Липа лукаво переглянулись. Затем Олимпиада Болеславовна торжественно возвестила:
– Я боюсь произносить это вслух, может, это слишком смелая догадка, но письма стоят того, чтобы прятать их в тайник. И не только в наш. К тому же мы нашли еще кое-что. Таточка, идем же скорее, ты сама должна на все посмотреть.
Внимательно изучив содержимое шкатулки-книжки и с легкостью, повергшей тетушек в изумление, открыв черепаховый ларец, Тото глубоко и надолго задумалась. Во всяком случае, одна причина, по которой их семья вызывала у окружающих нездоровый интерес, наконец обнаружилась.
– Но это реально? – растерянно уточнила она у ошарашенных тетушек, которые не могли оторваться от черепахового ларчика.
– Твои прабабки еще не то учудили. Думаю, к ним в руки вполне могло попасть несколько подобных документов. Я еще удивлена, что так мало. Конечно, это может быть и подделка, но зачем тогда ее было так тщательно прятать? – рассудительно ответила Олимпиада.
– Судя по всему, мои прабабки были способны на все – в том числе и на розыгрыши, – недоверчиво хмыкнула Татьяна. – Почему не посмеяться над доверчивыми потомками?
– Но это ведь не розыгрыш, – возразила Липа. – Вряд ли Шура настолько верила в загробную жизнь, что рассчитывала посмеяться над доверчивыми потомками, глядя на них с какого-нибудь облачка. К тому же, Таточка, посуди сама: если письма и являются подделкой, то относительно вот этих штучек я авторитетно заявляю – они настоящие.
– Все правильно, – согласилась Тото. – Я и сама так думаю. И все-таки не худо бы отыскать эксперта. Это должно быть не очень сложно. Сохранилось ведь немало документов того времени. Только как это технически провернуть, чтобы не привлекать к себе преждевременно внимания? Надо обмозговать; теперь убивают и за меньшее, не только за подобный клад. Вы позволите, я возьму их с собой?
– Таточка! – ахнули тетушки. – А как же иначе?! Это ведь твоя и только твоя собственность. Мы только немножко подковырнули вон ту фиалочку. – И Липа торжествующе ткнула сухоньким пальчиком в изразец, в том месте, где они с Капой обнаружили скрытый механизм.
– И все-таки не верится, что я держу в руках письма, которые пришли из семнадцатого века!
– Да, – озорно согласилась Капа, – почта работает отвратительно. Вот и пенсию задерживают…
* * *
Телефонный звонок настиг ее у самых дверей.
– Таточка! – крикнула Капитолина Болеславовна. – Как хорошо, что ты не успела уйти. Это Андрей!
Татьяна схватила трубку с неподобающей ее возрасту и положению прытью и радостно произнесла:
– Да, здравствуй, милый.
– Здравствуй, – довольно сухо и отстраненно ответил он. – Послушай, я звоню, чтобы извиниться, но сегодня вечером я не смогу тебя увидеть. И завтра, вероятно, тоже.
– Что-то случилось?
Возникла небольшая пауза.
– Да, случилось, – наконец ответил Трояновский. – Я пока не могу рассказать, через пару дней вероятно. Я позвоню завтра, и мы договоримся о встрече.
– Я не могу ничем помочь? – осторожно спросила она, не желая верить в столь скорую и явную перемену в нем.
– Нет, нет, – поспешно сказал молодой человек. – Извини, что так глупо вышло. Я перезвоню.
– Хорошо, солнышко, я буду ждать. Целую тебя.
Андрей механически ответил:
– Пока, целую. – Но последнее слово почти проглотил, и оно скорее подразумевалось, нежели было произнесено вслух.
Капа, внимательно следившая за выражением лица Татьяны, заволновалась:
– Что-то не так?
– Совершенно не так, – изогнула бровь Тото. – Он не может говорить, это очевидно. Но он и не хочет говорить.
– А вот это невероятно, – заметила Липа.
– Все может быть, – развела Татьяна руками. – Знаете, тетушки, мне недавно одна цыганка нагадала две мелкие неприятности или беды. Кажется, обе уже случились. Ничего страшного, но действительно противно. Любопытно, что лет десять назад, когда я была еще молодая и наивная, я как-то лучше разбиралась в людях. И как-то легче управляла ситуацией. А нынче вот взяла и дала петуха.
– Или тебе просто чаще везло, – с сочувствием произнесла Капитолина Болеславовна. Ей было страшно жаль любимую Таточку, но она ничем не могла ей помочь.
– И это тоже может быть. А в принципе, сама виновата. Я расслабилась, а этого нельзя делать ни при каких обстоятельствах. Ни на одну секунду.
– Но это же ужас какой-то! – всплеснула руками Липа. – Так даже думать нельзя, не то что жить…
– Липочка, – усмехнулась сестра, – наша девочка, к сожалению, права. Расслабляться нельзя, быть бедной и больной нельзя ни при каких условиях, рассчитывать нужно только на себя. И в какой-то момент становится страшно. И ты думаешь, может, лучше, если бы тебя тоже расстреляли в сорок первом, потому что сил не хватает. Ты мечтаешь только…
– О тишине и покое, – подхватила Татьяна. – И о том, чтобы хоть какие-то квадратные сантиметры в этом мире не уходили из-под ног. Но на самом деле есть всего несколько правил: мне сегодняшней до меня вчерашней нет дела; держи удар, как Майкл Тайсон; хочешь чего-то добиться – улыбайся. И все.
– Таточка, – Липа осторожно тронула ее за руку, – тебе очень плохо?
– Еще не знаю, – честно ответила та. – Посмотрим. Возможно, я преувеличиваю значение отдельных слов и интонаций; тогда он завтра позвонит и все наладится, выяснится, и я снова буду счастливой. Но мне отчего-то кажется, что никакого звонка не будет.
– Таточка! Что ты говоришь? – изумилась Капитолина.
– Тетя Капа, я могу поспорить чувствительностью с самым крупным сейсмографом в мире. И я почти наверняка знаю, что Андрей просто не смог разобраться со своей барышней. Только не спрашивайте меня откуда. Знаю. И все. – И с невыразимой надеждой добавила: – Хотя могу просто грешить на него.
– Завтра он позвонит, – убежденно молвила Олимпиада, – и выяснится, что все это суета сует и яйца выеденного не стоит. Не то что твоих нервов.
– Вашими бы устами да мед пить, тетя Липочка. Ну, пойду я. Если он звонить станет, сразу переключайте на мобильный. Я на всякий случай не буду отключаться.
– Артур просил передать… – начала было Липа.
– Не важно, – отмахнулась Тото. – Скажите ему, что дважды в одну и ту же реку войти невозможно. Или напомните, что, единожды предавши…
– Таточка, – с некоторым страхом обратилась к ней Капа, – ты остаешься совершенно одна. Одумайся!
– Время пришло, – жестко и непреклонно отвечала та. – Мне и самой не по себе, не думайте, что я такой каменный истукан; но через это надо пройти. Правда?
* * *
Парикмахер пришел в священный ужас, услышав пожелание очаровательной клиентки.
– Вы хоть отдаете себе отчет в том, что девяносто восемь женщин из ста и не мечтают о таких роскошных волосах?! А вы хотите их отрезать! Это кощунство, голубушка. Давайте я вам изменю укладку, стиль, но резать я категорически отказываюсь.
– Творите, – приказала Татьяна. – Дерзайте. Ищите. Только избавьте меня от меня прежней. И вот столько, – она отмерила ладонь длиной, – обязательно отрежьте.
– Не могу, – признался парикмахер. – Поймите, мне даже интересно поработать над созданием вашего нового образа; я уже вижу, что именно хотел бы вам предложить. Но поймите, мне так редко приходится наблюдать столь царственную роскошь… Мой долг – отговорить вас.
– А вы представьте, что я отправлюсь в самую захудалую парикмахерскую этого города и сяду под ножницы дилетанта, только чтобы избавиться от этих косм, – пригрозила Татьяна.
– Если вы ставите вопрос таким образом… – промямлил мастер.
– Еще категоричнее. Уж вы-то должны знать, что, если человек хочет переценить свою жизнь, он прежде всего должен отрезать волосы – говорят, вся информация о нас накапливается в их кончиках.
– Но я вас предупреждал, – вздохнул парикмахер, прикладывая к ее лицу образцы окрашенных локонов.
– Ваша совесть чиста – и перед Богом, и перед людьми, – успокоила его Тото.
– А перед вашим мужем?
– А ему все равно…
– Понял, – покивал мастер. – Вопрос снимается как идиотский.
* * *
– Что-то у нее случилось, и случилось буквально в несколько этих дней, – волновался Варчук, бегая по кухне в фартуке, с коробкой яиц и сковородкой в руках.
– Яичницу готовят на плите. Чтобы ее сделать, надо очистить яйца от скорлупы, но для этого обычные люди вынимают их из упаковки, – поведал ему Сахалтуев. – А все вместе это называется кулинария. Великое искусство. Сядь лучше, Колюня, я все сам сделаю. А то смотреть противно.
– И ведь не подойдешь же, не спросишь, – говорил Варчук. – Пора, кажется, выходить из подполья и знакомиться.
– С чего ты взял, что у нее что-то стряслось? – резонно спросил друг. – Аргументируй аргументированно.
– Чудит она, – пояснил Николай, глядя в окно. Ему не сиделось дома: хотелось быть там, где-то, где Татьяна. Может, она нуждается в помощи, поддержке, может, ей страшно и одиноко – и рядом нет никого, надежного, сильного, спокойного, уверенного, который все поймет и ни за что не предаст.
– Она всегда чудит, – сказал безжалостный капитан. – Ты бы лучше о работе думал, по знакомым пробежался, друзьям позвонил – глядишь, и наскребли бы по сусекам какую-нибудь непыльную должность. А наша Зглиницкая сама за себя постоит, будь спокоен. Челюстями щелкнет – и нет проблемы.
– Зря ты так, – вздохнул майор. – Ты же ничего не видел. Вчера она отправилась в парикмахерскую, прямо от тетушек, волосы отрезала и перекрасилась.
– Да ну? – издевательски протянул Сахалтуев. – Впервые слышу, чтобы женщина, которая так следит за собой, как мадам Зглиницкая, ходила по каким-то парикмахерским. Ужас!
– Другой человек, – терпеливо втолковывал Николай. – И лицо у нее другое – не светится, не улыбается.
– Злая?
– Если бы. Не знаю какая. Другая. И от этого страшно. С таким лицом можно и на амбразуру прилечь на досуге.
– Где у тебя соль? – спросил Юрка.
– Откуда я знаю? – совершенно искренне возмутился Николай. – Ты же сам куда-то ее и поставил в прошлый раз.
– Мать моя женщина! – завопил капитан. – Ты что, после этого ни разу ничего не готовил?!
– А для кого? – удивился Варчук.
– Ладно, что там дальше было?
– Дальше – интереснее. Ты знаешь, что у нее, оказывается, есть гараж с транспортным средством?
– Ух ты! Как же это мы проворонили?
– Вот-вот, именно этот вопрос я бы и хотел поставить господину стажеру; я адресок списал, ты пробей на всякий случай.
– Шпиёнка! – постановил Юрка. – Как есть шпиёнка. Все время с ней какие-то сюрпризы, час от часу не легче. Что за средство-то?
– «Веселый пузырек» какой-то, – пожал плечами майор. – Ты же сам его покупал. «Лучшее средство для холостяка, которому изредка приходит в голову помыть посуду!»– передразнил он друга, – Я из него мыльные пузыри пускаю, здоровские такие пузыри получаются.
Юрка осторожно прикрыл шипящую сковороду крышкой, сел на табуретку, как страдающая жена, сложил руки на коленях и внимательно посмотрел на шефа.
– Знаешь, Коленька, – сказал он нечеловечески кротким голосом, – не того человека мы Дурдомом дразнили. Вот ты вполне можешь уволиться со службы по состоянию здоровья. Психического. Какое у нашей Татьяны транспортное средство, спрашиваю? И никому не признавайся, что мыльные пузыри пускаешь, – не поймут, поверь мне на слово.
– А-а, – догадливо протянул Варчук. – А я думаю, что тебе сегодня приспичило меня обличать: соли нет, приправ нет, стирального порошка нет… Интересное у нее средство, Юрка, «Харлей Дэвидсон», навороченный – просто жуть. И вот, представляешь, выходит она из гаража вся в коже, на ногах ботинки эти, типа солдатских. Такое впечатление, что мир рухнул.
– Верю, – озадаченно сказал капитан. – Как если бы английская королева на самокате по Крещатику каталась.
– Вот-вот, – подтвердил Николай.
– А потом что?
– Потом мне пришлось несладко, потому что у меня как-то не оказалось под рукой ни паршивого «харлея», ни захудалой «хонды», ни даже велосипеда.
– Упустил?
– Отчего же. Иногда и нам везет. Парнишка помог, воду какую-то по фирмам развозит. Я его тормознул, показал удостоверение и попросил следовать за мотоциклом. Благо, она не очень разгонялась, скорее прогуливалась.
– И что? – уже с интересом спросил Юрка.
– Парнишке, по-моему, понравилось. А вообще я ничего не понял. Она приехала в парк этот, к Черторою, – ну, ты знаешь, устроилась на берегу, среди песка и коряг, и пила шампанское прямо из горлышка. Сюрреалистическая картина. Потом она села и уехала, а я поковылял на троллейбус, потому что своего добровольного помощника к тому времени уже отпустил. Вот такие пироги. Да, как ты понимаешь, на работу она два дня не ходит.
– Жаль, мы не можем организовать за ней постоянное наблюдение, – вздохнул Сахалтуев. – Беру свои слова обратно, взамен предлагаю яичницу. Ты прав: что-то у нее случилось. Только вот что?
– И не подойдешь, – повторил Варчук.
– Коля, – одернул его друг и коллега, – ты ей все равно ничем не поможешь. Ты же видишь, какая она…
– Какая?! – грозно спросил Николай, будто ему наступили на больную мозоль.
– Необычная. – Сахалтуев поставил на стол полную тарелку. – Ешь давай, скоро станешь похож на бродячий скелет. Ты бы такую жену или любовницу, как она, сам не вынес. Представляешь, каково это – жить с таким счастьем под боком? Все время меняется, все время какие-то тайны, загадки, сюрпризы, недоговоренности. Долго ли сдуреть? И при этом ты понимаешь, что случайно стал владельцем прелестного динозавра ярчайшей расцветки. Тебе, конечно, все завидуют, но ты-то знаешь, что твой динозавр в любой момент тебя проглотит и костей не останется. Она же для красоты, Колюня, как богиня – для красоты, поклонения и восхищения сугубо издалека, на безопасном расстоянии. Но не для жизни. Вот скажи, что бы ты с ней делал?
– Любил, – просто ответил майор.
* * *
Варчук не соврал и не преувеличил: Тото действительно устроила нечто вроде поминок по себе прежней и шампанское прямо из бутылки тоже пила, сидя на берегу реки и ни о чем не думая. Возвращаясь в город, она не слишком представляла себе, куда поедет, однако судьба решила за нее. Зазвонил телефон, и определитель высветил странный комментарий: «Облезьяна». Посторонний, может, и сделал бы вывод, что владелец телефона читал Достоевского, но уж точно не сказал бы, что номер принадлежит Павлу Бабченко.
– Здравствуй, Пашенька! – проворковала она. – А в двух словах нельзя? Совершенно отвратительно себя чувствую. Готов и на это? Договорились. Я вас не пугаю, но я вам не завидую. Все на том же углу? А тебе не кажется, что мы становимся до ужаса предсказуемыми? Так и горят шпионы.
* * *
С «того самого угла» Павел повез ее в только что открывшийся японский ресторан, твердо помня, что даже самое худшее настроение Тото легко можно поправить двумя-тремя суши и шашлычком из осьминогов с чашечкой теплого саке. Если он и был удивлен внезапной переменой ее имиджа, то слова по этому поводу не сказал. Разве что велел одному из охранников оседлать «харлей» и следовать за кортежем.
Пережив недолгую, но довольно утомительную церемонию торжественной встречи, которая сопровождала всякий выход Бабуина в свет, радостные причитания владельцев заведения и долгие уговоры пообедать за счет ресторана, они наконец получили возможность остаться вдвоем.
– Это точно должно поправить тебе настроение и здоровье. – Павел нашел в меню особо привлекательное нечто и призывал Татьяну выразить свое мнение.
– Знатный зверюга, – согласилась Тото. – На выставку сможешь прийти?
– А когда?
– Время «Ч» приближается.
– Совсем из головы вон, – признался Бабченко. – Прости. Забегался.
– Что лучше – маразм или склероз? – назидательно молвила Татьяна. – Конечно, склероз, потому что тогда забываешь, что у тебя маразм.
– Я, между прочим, не то что некоторые, а по делу суетился. Обстоятельства выяснял, – насупился Павел.
– И что ты выяснил?
– Интересные вещи, – сразу оживился олигарх. – Значит так, твой Копылов Валерий Степанович – личность любопытная, но одиозная. Эдакий герой фильмов и сериалов постперестроечного периода. Служил в Афганистане, работал в частях особого назначения, в ОМОНе, в частной охранной фирме. Был уволен по состоянию здоровья: расшифровываю – ранен при исполнении. Это третье ранение, и, видимо, он решил не рисковать. Все сослуживцы и работодатели отзываются о нем в один голос положительно, ничего особо интересного нам рассказать не могут. Кроме одного крохотного факта: исчез твой Копылов около года тому. Был, был, а потом взял и исчез. И вот что интересно: сперва исчез относительно – то есть кто-то его видел, слышал, наблюдал. Суетился он по городу, как ветеран броуновского движения, в том числе бывал замечен моими архаровцами и в повышенном интересе к твоей персоне, о чем я тебе уже докладывал. Существовали в природе места, где его всегда удавалось отыскать. А вот теперь он исчез и в частности. Боюсь, что никогда больше и не появится. Хотя буду продолжать поиск.
Татьяна благосклонно взглянула на бутылку белого вина, которую держал бесшумно появившийся официант. Одобрительно покивала, когда животворящая струя устремилась в бокал. Довольно хмыкнула, пригубив.
– Тебе понятно, что произошло? – спросил Павел, когда они снова остались одни.
