Текст книги "Стеклянный ключ"

Автор книги: Виктория Угрюмова

– «Что стало пасмурным чело»? Что случилось, солнышко? – спросила она, полагая, что это как-то связано с его рабочими проблемами.

– Ты должна не глупостями заниматься, а интенсивно готовиться к выставке, – заявил Александр менторским тоном.

Татьяна, несколько ошарашенная подобным крутым поворотом темы, все же не хотела окончательно портить вечер. Достав вазу, она вышла на кухню, чтобы налить воды. Там она проделала несколько странных манипуляций: глубоко вдохнула несколько раз, как перед погружением на глубину, затем заглянула в зеркальное стекло кухонного шкафчика и примерила несколько улыбок. Подобрав самое милое и естественное выражение, зафиксировала его и вернулась в комнату – простая, естественная, без единого следа недовольства на лице.

Александр уже переоделся, выпил полбокала, но менять тему явно не собирался:

– То ты пропадаешь на работе, которая никому совершенно не нужна. Деньги нужны? Возьми у меня, тебе же там, вероятно, кошкины слезы платят! – продолжал он, не собираясь смягчать недовольный свой тон. – То носишься по городу как угорелая, а делом не занимаешься.

– Пока я все успеваю, – сдержанно улыбнулась она. – Дом у нас в порядке, ты, похоже, не голодаешь. Кстати, ужинать будешь?

– Я уже ужинал, – отмахнулся Саша, но тут же поинтересовался: – А что у нас там?

– Мелочь всякая, вермишель по-китайски, суп гаспаччо, парфе абрикосовое на десерт.

– Растолстею я с тобой. Ну что, давай устроим второй ужин. Почему нет? Бывает же второй завтрак.

Зайдя на кухню, Говоров поймал себя на мысли, что Татьяну трудно упрекнуть в чем-то как хозяйку: повсюду царит безупречный порядок, стол накрыт милой скатертью, приборы сверкают. Да и готовит она так, что пальчики оближешь. Александр даже причмокивал от удовольствия, глотая суп, но упорно развивал все ту же нехитрую мысль, будто какой-то механизм в его голове заело именно на ней:

– Ты должна четко понимать, что выставка обязана состояться.

– Не волнуйся, я работаю, – спокойно ответила она, и именно это спокойствие его отчего-то особенно раздражило.

– Возможно, – с нажимом произнес он. – Возможно. Но я этого не вижу.

Татьяна села напротив, подперла кулачком щеку:

– Сашенька! Ты просто чудо и очень много для меня делаешь. Я часто боюсь обидеть тебя или показаться тебе неблагодарной, но все-таки вынуждена сказать, что иногда ты меня удивляешь.

Александр вопросительно приподнял брови, почти не отрываясь от тарелки.

– Ты разумный человек, – ворковала Тото. – Ты огромный умница, и это я говорю не для того чтобы польстить тебе. Просто иначе я бы не выдержала рядом с тобой столько времени. Но порой я тебя слушаю и изумляюсь: ты вообще отдаешь себе отчет в том, что говоришь? Особенно зная меня столько лет, зная мой не самый мягкий характер. Ты ведь приблизительно можешь представить себе, как я отреагирую на такой текст. Но упрямо его твердишь.

– А в чем, собственно, дело?

– В том, что я стараюсь не обещать того, чего не могу сделать. Но если уж пообещала, то мне вовсе не нужен некий надсмотрщик, исправно следящий за каждым моим шагом. Я люблю работать, а не отчитываться. Это разные вещи. И еще – меня настораживает и пугает твой начальственный тон…

Она обошла стол, обняла его за плечи и заговорила тихо, на ухо, но при этом интонации у нее внезапно изменились, стали жесткими, а голос – чуть ли не скрипучим:

– …и вызывает досаду. Ты знаешь, чем это чревато, – я ведь не умею и не люблю чего-то бояться.

– Ласточка моя! Тебе уж и слова не скажи. Ты мне покажи, что ты сделала, и я успокоюсь. А пока я вижу только пяльца да шелковые платочки, я имею право интересоваться. Должен же кто-то руководить процессом.

Тут он перехватил взгляд своей возлюбленной: она разглядывала его будто впервые, с явным любопытством, склонив голову набок. Он спохватился, что переборщил, а реакция Татьяны может быть любой, непредсказуемой, хорошо, если просто скандал.

– Ладно, – он обнял ее за талию, притянул к себе. – Иди сюда. Не дуйся. Спасибо, суп отменный.

– На здоровье, – рассеянно ответила она.

– Сыграй лучше что-нибудь, – примирительно попросил он и ушел в комнату, не дожидаясь ее, прихватив с собой вазочку с десертом.

Она нечасто играла и пела, а он любил эти тихие вечера вдвоем, когда Тото делала это только для него. К сожалению, жизнь Говорова складывалась так, что себе он почти никогда не принадлежал. И ему частенько приходилось просить ее спеть для других – нужных и важных гостей, а потом стоять у пианино, купленного специально для нее, и сходить с ума от ревности, ловя украдкой взгляды, которые бросали на нее его деловые партнеры и приятели.

В последнее время дела у него шли все лучше, что автоматически означало, что дома он бывал все реже.

А Татьяна с минуту перебирала клавиши, будто ловила сбежавшую мелодию, и потом негромко запела под такты незнакомого Говорову вальса:

 
Как бы мы были бы, были бы счастливы, если бы
В это молчание снова поверить смогли,
В эти нелепые, нежные, милые песенки
И в уходящие в даль, в темноту корабли.
Если бы, если бы, если бы… Ах, это если бы,
Ах, это счастье, и нежность, и грусть, и печаль…
Здесь ли ты? Здесь ли ты? Здесь ли ты? Здесь ли ты?
Если не здесь, то как грустно, как больно, как жаль.
Как бы мы были бы, были бы счастливы, если бы
В нас, повзрослевших, узнать себя, юных, смогли,
Снова запели веселые, глупые песенки,
Снова бежали на берег встречать корабли.
Если бы, если бы, если бы… Ах, это если бы…
Но уплывает корабль и уходит в туман.
Весь ли ты, весь ли ты, весь ли ты, весь ли ты
Вчера возвратился домой из полуденных стран?..
Если бы, если бы, если бы… Ах, это если бы,
Ах, это счастье, и нежность, и грусть, и печаль…
Здесь ли ты? Здесь ли ты? Здесь ли ты? Здесь ли ты?
Если не здесь, то как грустно, как больно, как жаль…
 

– Новая? – спросил он, когда она замолчала.

– Новехонькая! С иголочки, то есть – с клавишечки. Только что сама придумалась.

– Слушай, а может устроить тебе авторский вечер в каком-нибудь Доме учителя? Или в концертном зале? У тебя ведь наберется песенок на концерт?

– Да нет, не думаю.

* * *

Она никогда не видела его таким рассерженным; да что там рассерженным – в безудержном гневе. Андрей побелел от злости и слова ронял сквозь сжатые зубы, так что выходило шипение потревоженного питона Каа; и девушка вполне понимала в этот миг, что чувствовали несчастные, обреченные бандерлоги. И не помогали испытанные прежде способы. Сколько Марина ни пыталась запереться в ванной, заливаясь слезами; сколько ни держалась демонстративно за виски и ни наливала трясущимися руками корвалол в хрустальный стаканчик; сколько ни падала в «полуобморочном» состоянии в кресло – Трояновский был неумолим.

Дверь в ванную комнату он просто вышиб, во что в прежней жизни, в которой еще не появилась эта стерва из коммуналки, Марина просто не поверила бы. А чтобы привести ее в себя, возлюбленный, ничтоже сумняшеся, выплеснул ей в лицо стакан холодной воды.

Внятных объяснений по поводу невесть откуда взявшихся снимков у девушки не находилось. И теперь у нее просто поджилки тряслись, а в голове носилась только одна безумная мысль: «Это все, это конец!»

– Что это за фотографии? – не унимался Андрей. – Ты мне можешь сказать? Кто их сделал? Кто тебя надоумил?

– Не кричи на меня, мне плохо, – дрожащим, жалобным голосом попросила Марина. – Мне очень плохо, у меня может начаться приступ.

– Дорогая, – на его лице появилась ледяная улыбка, – сейчас у меня начнется приступ, и тогда тебе действительно будет плохо. Немедленно отвечай! Откуда у тебя фотографии?

– Ну сама, сама сделала, – слабо отвечала девушка.

– Чем? – тут же уточнил Андрей, который никогда не упускал деталей и даже в самом сильном гневе мыслил четко и логично. – У тебя есть «Полароид»? Где он? Покажи его.

– А я… – пискнула Марина севшим от ужаса голосом. – А я его не покупала, – озаряясь удачной мыслью, – я его одолжила…

– У кого? – продолжался безжалостный допрос.

– У Наташи, – окончательно растерялась бедняга.

– Какой Наташи?! – взревел возлюбленный голосом раненого тигра. – Телефон! Быстро!

– Чей телефон?

Трояновский никогда еще не повышал на нее голос и даже при самых серьезных ссорах вел себя безупречно деликатно и корректно. А тут словно с цепи сорвался, и Марина не представляла, как себя вести. Одно она знала наверняка: правду ему нельзя рассказывать даже под пытками, иначе все для нее будет потеряно раз и навсегда.

– У этой Наташи должен быть телефон? Давай.

Вспомнив со страху, что лучшим способом защиты считается нападение, Марина сломя голову ринулась в свою первую и последнюю атаку:

– Зачем это? Нет у нее никакого телефона, не поставили еще, – и с плохо разыгранным возмущением прибавила: – Ты что, мне не веришь?! Ты будешь меня проверять?! Да это же унижение! Ты собираешься опозорить меня перед всеми знакомыми, чтобы завтра на меня все показывали пальцами и шептались, что мне не верят даже в такой мелочи?! Я что, воровка?!

– Не лучше! – рявкнул Трояновский. – Телефон!

– Не дам! – истерично выкрикнула девушка.

– И так все понятно, – неожиданно спокойно сказал Андрей. – Не то ее вообще нет в природе, твоей Наташи, не то она есть, но про фотоаппарат слыхом не слыхивала. Значит, так, дорогая, слушай меня внимательно. Я хочу знать, у кого ты брала фотоаппарат, когда и зачем. Как сделала снимки, когда вернула аппарат. Все ли это фотографии или есть что-то еще? Потому что теперь, Марина, я тебе не могу верить на слово. И неважно, ты ли сама за мной следила, или кто-то тебе это подсунул. Подумай, рассуди здраво, если сможешь, конечно. Если ты следила за мной – это противно, мерзко, но не так уж и страшно, если это ты из ревности. А вот если ты по чьему-то наущению так поступила, или, хуже того, снимки не твои, их тебе кто-то всунул и воспользовался… – Он сделал над собой форменное усилие, чтобы не высказать откровенно все, что думает о своей подруге. Отвернулся в раздражении. – Словом, дорогая, это очень плохо. И я должен знать правду.

Марина поняла, что попала в ловушку: что так, что эдак – пощады не жди. И все же одно дело – приревновавшая и чуть ли не обезумевшая от ревности возлюбленная и совсем другое – непонятный человек, ведущий наблюдение за преуспевающим бизнесменом. Пойди потом отмойся от бесконечных подозрений. И она решилась:

– Андрюша! Андрюшенька! Ну я это, конечно я, кому еще? Просто заревновала тебя к этой…

– Не ври, – брезгливо сказал Трояновский, демонстрируя все ту же блестящую логику. – Здесь мы сняты в первый день знакомства. Ты еще ничего не могла о ней знать, да я и сам не знал. Так что давай сочиняй новую версию. Когда придумаешь, позовешь.

И он вышел. Причем даже от спины его веяло ледяным холодом отчуждения.

Марина несколько минут бестолково металась по комнате, затем вытащила мобильный. Сообразила, что звонить нужно откуда угодно, только не из квартиры, и ринулась вниз по лестнице.

– Ты куда? – выглянул из дверей Трояновский.

– Видеть тебя не могу! – всхлипнула она.

Андрей за ней не последовал. Только проводил долгим взглядом. Потом набрал номер друга и произнес тоном, не терпящим возражений:

– Миха! Да, я! Давай ко мне! Миха, никакого бильярда и никаких дам… Да, понял правильно. У нас неприятности.

* * *

Алина налила себе кофе и принялась сосредоточенно размешивать ложечкой сахар. Все это в абсолютном молчании. Подобного молчания живая и общительная Жанна на дух не переносила и потому моментально вышла из себя.

– Ну, что молчишь? – подергала она подругу. – Видела?

Они дружили бог знает сколько лет – с самого детства. Алина Ковальская была старше Жанны на четыре года, выглядела еще солиднее, и опекала подружку, как младшую сестренку: вступалась за нее перед родителями, была в курсе всех ее сердечных тайн и всегда выступала в качестве консультанта в особо сложных случаях.

Появление в офисе Колганова нового менеджера – Татьяны Леонтьевны Зглиницкой – и последующую экспансию, в ходе которой вышеупомянутая Татьяна оказалась чуть ли не полноправной хозяйкой положения, королевой, коей не восторгался только ленивый, – Жанна и Алина признали чрезвычайной ситуацией. И вот уже тяжелая кавалерия в лице давней подруги прибыла на место событий, чтобы досконально разобраться в происходящем и принять соответствующие меры.

Выражение лица «пани» Ковальской не сулило Жанночке ничего хорошего.

– Да, – вздохнула Алина, – прошлась несколько раз мимо нее в коридоре. Потом заглянула в кабинет и спросила тебя.

– Зачем?

– А какая разница? Я что, не имею права зайти к любимой подруге и случайно перепутать кабинеты?

– Вообще-то да, – неуверенно согласилась Жанна.

– Да и всякий скажет, что мы с тобой давно дружим. Если ей вдруг захочется что-то проверить.

Ковальская снова замолчала, уставившись в чашечку с кофе. На лбу ее появились две горизонтальные морщины, как и всегда, когда ее что-то беспокоило.

– Что скажешь? – не выдержала подруга.

– Тяжелый случай, – ответила Алина. – Крепкий орешек называется. Это тебе не корова Машенька с ее вечными проблемами. Это высший класс. Стерва. Только ты мне скажи, зачем ей твой ненаглядный сдался?

– Не он ей, а она ему. Я же вижу, как он на нее облизывается. Когда-то так на меня косился.

– Это плохо. Это очень плохо. Слушай, а она замужем?

– Черт ее знает, – пожала плечами приятельница. – Теперь разве разберешь? Кольца не носит, но когда мы столкнулись с ней в Оперном, на важном ме-ро-при-я-тии, – произнесла по складам с невыразимым презрением, – то она была не одна, а с каким-то сильно крутым дядькой, помоложе Сержика да и пошикарнее.

– Кольца не носит, – поморщилась Алина. – Ну и что, что не носит? Ты видела ее украшения? Какое к ним можно цеплять обручальное кольцо?

– А что?

– Что-что… – даже рассердилась Ковальская. – Ты, мать, пролетишь однажды по-крупному. Я тебе сколько раз твердила, пойди ты на курсы стилистов-визажистов. Триста баксов, а толку зато сколько.

– Та ну! – отмахнулась Жанночка.

– Вот и расхлебывай теперь свое «та ну»! Смотри, как бы это «та ну» не превратилось в «Спасите, тону!». А как она к тебе относится?

Девушка подумала прежде, чем ответить. Ей хотелось к чему-нибудь прицепиться, обругать нежданную соперницу, но повода, сколько она ни вспоминала, не обнаружила.

– Подчеркнуто хорошо, – признала наконец Жанна. – Всегда милая, всегда очаровательная. Эдакая добрая старшая сестричка, которая очень хорошо помнит, что Сержик мой. Всем своим видом показывает, что не претендует на него. – И добавила нарочито громким шепотом: – Ну а если кто не спрятался, я не виноват.

– «Носорог подслеповат, – процитировала Ковальская известный афоризм, – но при его весе это уже не его проблема». – Жанна расхохоталась. – Ну что, я ее хорошо рассмотрела. Зрелая красота называется, полновесная. И у тебя против ее прелестей есть только один беспроигрышный козырь – молодость. Вот с него и ходи. Сделаем так: ты обязательно пригласишь ее на вечеринку, типа семейную там, самые близкие друзья, трали-вали… И зови всех Сереженькиных пацанов, которые на тебя делают стойку.

– Да из его «пацанов» уже песок сыплется, – хихикнула подружка.

– Неважно, – отмахнулась Алина. – Ты же не замуж за них собираешься? И варить тоже не будешь. Важно, чтобы ты была королевой бала. И только к себе, никаких кабаков, ночных клубов, кафешек.

– Почему?

– По кочану… – не стала церемониться Ковальская. – Потому что знаешь, где любят играть футболисты? На своем поле. Это ж какое преимущество – на своей территории. Так, собирайся, идем в парикмахерскую.

* * *

К обеду следующего дня в «Симпомпончике» случились чуть ли не национальные торжества с массовыми гуляньями – за своим любимым столиком важно восседала Татьяна, а вокруг нее носились две счастливые официантки, и повар приветственно махал, выглядывая из дверей кухни, и светилась от удовольствия Маргоша, отложившая по такому случаю свой неизменный кроссворд.

– Снова куда-то пропали на тысячу лет, – укорила она Тото. – А без вас так грустно.

– У меня грудной енот, Маргоша, если вы помните, – отвечала та. – А воспитание енота требует всех без остатка сил. И времени.

Официантка засмеялась:

– Что нести – мартини или «Маргариту»?

– Сегодня – «Маргариту». Мне бы еще к ней Мастера. А почему нет? – И Тото набрала номер Андрея. – Добрый день. Это я. Просто захотела услышать твой голос и поцеловать.

– Хорошо, что ты позвонила, – ответил счастливый голос, – а то я уже волновался. Я тебя целую. Слушай, я тут прохожу мимо целой выставки цветов. Ты какие хочешь?

– А что там есть? – уточнила она. – Выбери на свой вкус.

В окне кафе показалась Машка, нагруженная раздувшимся от бумаг портфелем и увесистым пакетом, в котором – Тото могла кружку пива прозакладывать – тоже находились папки с многочисленными документами.

А Андрей в эту минуту застыл посреди улицы, привлекая внимание всех встречных, которым было отчего-то легко и приятно на сердце при виде столь явно влюбленного молодого человека. Он выглядел таким счастливым и так забавно пытался периодически поцеловать свой мобильный. Пожилая пара, шедшая прямо на него с насупленными лицами и не разговаривавшая между собой, внезапно заулыбалась, расцвела. Мужчина обнял свободной от авосек рукой супругу, поцеловал ее в сморщенную, как печеное яблочко, щеку. Она подняла на него синие-синие влюбленные глаза.

– Тогда я дарю их тебе все. Все! – кричал Трояновский. – И еще луну с неба. А еще я соскучился и хочу тебя видеть. Тетя Капа и тетя Липа тебя не выдают. Что делать? Только ничего не говори про папеньку, который страданиями утешается.

– Я тоже соскучилась, – призналась Тото. – Что-то придумаем. Я перезвоню вечером.

– Надо взять Полю и повести его гулять, – быстро сказал Андрей. – Мороженое есть или на каруселях кататься. А то совсем ребенок заброшенный.

Какой-то старичок одобрительно покивал головой, услышав такого молодого, но уже ответственного и заботливого «папу».

– Договорились. Целую тебя. Целую. – Тото выключила телефон и произнесла в пространство: – «Целую вечность целую тебя…»

– Ого! – сказала Машка вместо приветствия, плюхаясь возле подруги и немедленно подтягивая к себе ее бокал с коктейлем. – Пить хочу, как верблюд в бедуинской пустыне. А вот такой счастливой я тебя никогда не видела. Хотя счастливой я видела тебя очень часто.

– Честно? – удивилась Тото.

– А какой мне резон придумывать? – возразила подруга «дней суровых». – Слушай, вы уже на «ты»? Быстро же ты на этот раз решилась.

– Сколько же можно говорить обо мне, как о двоих? – уточнила Татьяна.

Машка скорчила хитрющую, страшно любопытную рожицу:

– Ну а главное? Что у вас уже было? Давай, давай, не томи душу, выкладывай.

– Целовались, – мечтательно ответила Татьяна.

– И все?! – возмутилась Машка, признававшая только радикальные методы. – Детский сад какой-то.

– Детский сад, – согласилась подруга. – И признаюсь тебе как на духу, мне еще никогда и ни с кем не было так, – она щелкнула пальцами, подбирая точное слово, – вкусно. У него кожа пахнет травой и молоком, а губы сладкие и…

– Какие?! – жадно спросила Марья.

– Поди разбери, – пожала плечами Татьяна. – То мягкие, то твердые. Но как хорошо! Машка! Я себя чувствую так, будто в десятом классе удрала с уроков с любимым мальчиком. Представляешь, даже голова кружится. И сердце колотится.

– У тебя?!

Татьяна развела руками, всем своим видом показывая, что и на старуху, оказывается, бывает проруха.

* * *

Посплетничать всласть им не удалось.

– О! – недовольно сказала Машка. – Вон и твоя подруга топотит. Тебя не пугает такая близость с цыганским племенем?

Они не заметили, как молодой человек – обычный паренек, каких тринадцать на дюжину, в джинсах, футболке и черной кожаной куртке – откинулся на спинку своего кресла и явно прислушался.

– Меня мало что пугает, – откликнулась Тото, разглядывая приближающуюся гостью, ее ладную фигурку, каскад вьющихся мелкими колечками черных волос, золотое монисто, мелодично звенящее при каждом шаге, и яркую заметную юбку цвета луковой шелухи.

– Этого я и боюсь, – вздохнула Машка.

– Здравствуйте, красавицы! – широко улыбнулась цыганка, которую звали, как мы помним, Наташа, и, обращаясь к Марье, добавила: – Не косись на меня так испуганно. Чай не лошадь, чай не уведу.

– Еще чего, – хмыкнула та, стараясь держаться очень независимо.

– Не боишься, знамо. Только поджилки трусятся, – усмехнулась та. И, заметив Машкин взгляд, обращенный на ее звенящие браслеты и тяжелые золотые перстни, пояснила: – Первый взгляд незнакомого человека – самый опасный, а золото его на себя притягивает и всю отрицательную энергию гасит. Потому мы столько украшений и носим. Для защиты.

– Привет, Наташа, – разлепила губы Тото. – Садись, выпьешь с нами? Опять погадать?

– Да нет, – и цыганка оперлась локтями о стол, не собираясь явно садиться, – некогда мне. Я на минутку зашла, тебя предупредить. Три беды за тобой идут, три и догонят. Две маленькие – сама разберешься. Как сон пустой минут. А вот третья – беда настоящая. Злая. От одного плохого человека опасности жди и постоянно наготове будь. Он за тобой пришел оттуда, из прошлого, из бездны. Я и не знаю даже, человек ли он теперь. Ты смелая, но не пренебрегай осторожностью – он очень страшный.

– Ну, опять двадцать пять! – Машка подняла глаза к потолку. – Это розыгрыш?

– А ты, милая, у подруги своей спроси, розыгрыш или нет.

– Спасибо за предупреждение, – сказала Татьяна. – Я и сама чего-то подобного ждала. Но все равно спасибо. Я могу тебе чем-нибудь помочь?

– А ты будь, – неожиданно тепло сказала цыганка. – Какая есть, такой будь: вот и помощь. Мало их на свете, – пояснила она оторопевшей Маше, – а ими свет и стоит. – И снова повернулась к Тото. – Плохо станет, кликнешь. Наши тебя почти все знают. Помогут всегда.

– Ну а я-то как их узнаю? Хотя спасибо, конечно, на добром слове.

– Цыганская почта хорошо работает. Ты только скажи, что тебе плохо, мы уж сами объявимся. Еще спросить хочешь?

– Так погадай… – Машка запнулась и договорила, – …те ей, что там падает.

– Нельзя, – развела руками Наташа, и браслеты звякнули на тонких запястьях. – Я себе все прогадаю, а про нее все равно правды не скажу. Теперь нельзя.

– А в прошлый раз было можно? Да?

– Ой! Все ошибаются, милая. И я тоже. Ты вот однажды взгляни на ее ладонь, сама увидишь, в чем дело.

Машка попыталась перевернуть руку Татьяны ладонью вверх, но та заартачилась, уперлась и устроила веселую, шутливую якобы возню. Зная, что в таких случаях подруженцию не переупрямить, Марья поджала губы и сделала вид, что смирилась, отступила.

– А что за две беды? – уточнила Тото.

– Мелкие, – сказала цыганка, – хоть и противные. Увидишь – узнаешь. А не увидишь, так ведь и горевать не станешь, верно? Обман рядом, предательство, только никого оно не погубит, кроме самого виновника. Ну, шепчитесь о своих секретах. Я пошла.

Она повернулась и вышла, яркая, прекрасная, будто бы пришедшая сюда из другого времени и другого пространства, оставив в замешательстве и прислугу кафе, и Машку, и молодого человека, сидевшего за соседним столиком. Молоденькая официантка, набравшись решимости, выскочила внезапно за ней, желая воспользоваться ситуацией и себе погадать на будущее – что-то у нее не ладилось с женихом, и она была готова обращаться к кому угодно. Но – странное дело – Наташи, которую, в принципе, трудно не заметить даже на людной улице – вдруг возле кафе не оказалось. Официантка растерянно покрутилась на месте, пооглядывалась, вытягивая шею, и, не обнаружив черноволосой красавицы, вернулась за стойку. Потом зашла на кухню, чтобы никто не видел, и там украдкой неумело перекрестилась. Если бы ее спросили, она бы ответила, что цыганка не иначе как растаяла в воздухе, потому что больше деться ей было некуда.

За столом повисла тишина, которую Машка, не выдержав, нарушила, приложив максимум стараний, чтобы голос ее звучал весело и легкомысленно:

– Что оно было? НЛО? И что ты там себе представляла? Что это за человек такой, страшный?

– Не бери дурного в голову, а тяжелого в руки, – отмахнулась Татьяна. – Мало ли что можно напророчить.

Машка не отвечала. Она осторожно взяла руку Тото и все-таки перевернула ладонью вверх, пристально вглядываясь в линии. В свое время она увлекалась гаданиями, хиромантией, сонниками и гороскопами, как, впрочем, и все в определенный период жизни, но никаких особенных знаний из того периода у нее не осталось. Гадание по руке оказалось явно не ее коньком. Однако даже при самом поверхностном наблюдении Татьянина ладонь могла повергнуть в шок.

Рука ее была гладкой, будто высеченной из мрамора, – ни складочки, ни морщинки, кроме трех, как помнила Машка, основных. Причем все три линии были глубоко прорезаны в коже и уходили на тыльную сторону.

Ни один уважающий себя хиромант не согласился бы предсказывать будущее по такой руке.

– Говорят, – успокоила ее Тото, – такое случается; например, после сильного ожога.

– Что за чертовщина?! – выдохнула подруга, – Слушай, а ты-то сама обращала на это внимание?

– А как же, даже к хироманту ходила как-то – и попрошу без пошлых комментариев.

– И что он сказал? – не приняла Маша предложенной игры, а очень серьезно.

Парень за соседним столиком настолько сильно отклонился назад, что чуть не сверзился с сиденья – так ему нужно было знать, что именно сказал предсказатель.

– Да что сказал? – пожала плечами Тото. – Сказал, что надо мной не властны три вещи – время, судьба и рок.

– А судьба и рок – это разве не одно и то же? – изумилась Машка.

– Выходит, что нет.

– Почему ты мне об этом никогда не рассказывала?

– В голову не приходило. Да и разве это имеет хоть какое-то значение?

– Тань! – Машка заглянула ей в глаза. – Ты один день нормально, по-человечески прожить можешь?

– Да нормально все, что ты дергаешься?

– Нет, – настаивала та. – Я тебя просто спрашиваю: а слабо один день в жизни встать в восемь утра, опоздать на работу, переругаться в троллейбусе с кем-нибудь, нахамить начальству, одолжить двадцатку до получки и в одиннадцать вечера плюхнуться на диван перед телевизором?

Татьяна посмотрела на нее странным взглядом – Машке пригрезилось, что глаза у подруги сделаны из драгоценных камешков и вставлены в глазные впадины, так холоден и безразличен оказался этот взгляд; и спросила равнодушно:

– А зачем?

* * *

– Ты где был? – спросил Сахалтуев, когда тощая фигура стажера нарисовалась в дверях.

Капитан сегодня пребывал в скверном расположении духа. С самого утра он один оставался на хозяйстве, потому все шишки валились на его многострадальную голову. Началось с того, что загорелся электрочайник. Что заклинило в его, чайника, умных мозгах, одному Богу ведомо, но он внезапно издал странный звук, похожий на треск плотной рвущейся материи, затем побормотал что-то невразумительное и завершил выступление прелестным фейерверком из рассыпавшихся по кабинету искорок. Запахло паленой проводкой, что-то задымилось, и бравый капитан принялся тушить «возгорание».

Так, в одночасье, он остался и без чайника, и без вожделенной чашечки кофе. И долго еще бормотал что-то невразумительное себе под нос, вспоминая, как с самого начала был категорически против приобретения в складчину этого чуда враждебной техники и как упорно, хотя и тщетно отстаивал права кипятильника. Вот кто-нибудь когда-нибудь видел, чтобы кипятильники самовозгорались и ломались? Нет!

Но никого не нашлось в округе, чтобы поддержать, несомненно, увлекательную дискуссию о кипятильниках. Зато ему долго мотала истрепанные нервы гражданка Лискина, та самая, ограбленная близкими родственниками своего мужа. С мужем она снова поссорилась и потому снова хотела подать заявление, но не так, чтобы на самом деле, а понарошку – припугнуть непутевого супруга и его семейку. Беседа длилась чуть больше часа, и к ее концу Юрка и сам бы не только оную гражданку ограбил, но еще и задушил не без удовольствия.

Затем, в пандан к предыдущему визиту, позвонила бывшая жена Барчука, которой, вынь да положь, зачем-то понадобился Николай. Чего именно она от него хотела, Сахалтуеву выяснить не удалось – похоже, она и сама толком не знала. Но в течение короткой беседы все же успела сказать какую-то гадость: этим качеством Людмила славилась всегда, и в обычный день капитан пропустил бы ее слова мимо ушей, но сегодня они его задели, испортив и без того паскудное настроение.

Потом долго надоедали девочки из секретариата, потерявшие ненужную, но очень важную бумажку, а также не обнаружившие соответствующий файл. После чего раздраженный Сахалтуев отличился лично: обозвал полковника Данилой Константинополевичем, правда в телефонной беседе. И возмущенный начальник так и не смог доказать, что это ему не послышалось. Капитан упорно валил все шишки на несчастный телефонный аппарат, ссылаясь на сегодняшние проблемы с чайником, компьютером и техникой вообще.

Так что бедняга Артем возвращался на службу, в лоно родимой милицейской семьи, а попал в логово дракона.

– Где был? – повторил Сахалтуев.

– Пиво пил, – честно ответил стажер.

– Это что – шутка такая? – проскрипел капитан, который о пиве мог только мечтать в свободное от неприятностей время.

– Конспирация, – важно отвечал Артем. – Я пил пиво в очень интересной компании: госпожа Зглиницкая, ее подруга Мария и ее знакомая цыганка.

– Цыганка, – нечеловечески кротко сказал Сахалтуев. – А в архиве ты был?

– Само собой. И все сделал. А потом смотрю – объект идет. Ну, тут уж меня за живое взяло, неужели она меня и на сей раз вокруг пальца обведет? Охотничий инстинкт взыграл.

– Инстинкт у него, понимаешь, играет, а начальство пускай себе пожары в гордом одиночестве тушит, – забормотал Юрка, однако настроение у него резко пошло на поправку.

Он все время подтрунивал над Барчуком из-за того, что бравый майор слишком уж близко к сердцу принял «дело Мурзакова» и занимался им, едва выдавалась свободная минутка; но и сам Юрка отчаянно хотел докопаться до истины и преподнести ее на блюдечке с голубой каемочкой Димке Кащенко. Потому что они слишком хорошо знали друг друга, чтобы капитану не было ясно как божий день, что Кащей кровно заинтересован в том, чтобы знать все детали и подробности. Сообщение о цыганке, вписавшейся в и без того сложный пейзаж, окружавший Татьяну Зглиницкую, повергло Сахалтуева в крайнее удивление.

– Какой пожар?

– Бушующий, – отрезал капитан.

«Тоже мне, сыщик, – подумал он, – даже отсутствие чайника не замечает».

– То-то, я думаю, у нас странно пахнет, – расцвел Артем. – А если это пожар, тогда все в порядке.

Капитана немного покоробил ход рассуждений молодого коллеги, но он решил провести воспитательный процесс немного позже, а пока размять мозги и послушать новые сведения о Зглиницкой.