Текст книги "Стеклянный ключ"
Автор книги: Виктория Угрюмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)
– Гадость какая! – заметила она своему отражению – То, что доктор прописал.
Давешний парикмахер умер бы на месте, увидев, как она прилизывает роскошные волосы и маскирует его шедевр, стягивая их прозаической аптечной резинкой. Затем Тото водрузила на голову вязаную круглую шапочку, натянула костюмчик из искусственного шелка. В последнюю минуту ее взгляд упал на изящные туфельки от «Феррагамо», и она распаковала пакет со специально купленными для такого случая на рынке ультрамодными «копытами». На плечо повесила целлулоидную сумку малинового цвета – и, в принципе, осталась собой довольна.
Ее радость укрепила реакция Олимпиады Болеславовны, не посвященной в подробности.
– Господи! – воскликнула та. – Что это еще за бухенвальдский узник с извращенным вкусом?
– Я иду на ответственное свидание, – пояснила Тото. – Ваша реакция меня радует.
– Деточка, – осторожно сказала явившаяся на крик сестры Капа. – Ты выглядишь больной и не слишком…
– Нормальной?
– Не хотелось бы тебе очень льстить, но ты добилась нужного эффекта. Кто же это заслужил такую немилость?
– Меня пригласила для беседы мама господина Трояновского, – ласково, как сытый крокодил, усмехнулась Татьяна.
– И ты напялила это старье? – ужаснулась Липа.
– Блестящая провокация! – восхитилась Капа.
– И диктофон в сумочке, – подвела итог Тото.
– Это неприлично, – заметила дотошная Олимпиада Болеславовна.
– Сейчас век информационных технологий, – напомнила ей сестра. – Теперь принято спорить, этично это или нет, а не безоговорочно осуждать.
– Хорошо, детка, – поцеловала ее Олимпиада. – Удачной тебе охоты. А мы с тобой, Капочка, пойдем спорить. Все равно нечем заняться, не умирать же от любопытства.
* * *
Обнаружив в кафе даму преклонных лет, не меньше шестидесяти, одетую довольно дорого, которая преувеличенно внимательно читала стихотворный сборничек, Тото решила, что не ошибется, если предположит, что это и есть Трояновская.
– Добрый день, – остановилась она у столика. – Это вы, наверное, Наталья Николаевна?
– Да, я, – царственно кивнула дама. – А вы, верно, и есть та самая Танечка? Тогда, присаживайтесь.
И смерила ее холодным, оценивающим взглядом, который один сказал несчастной женщине все про ее внешний вид и манеру одеваться.
Татьяна поспешно изобразила на лице вину за то, что она Танечка, и тем более та самая. И приложила все усилия, чтобы выглядеть как маленькая, подавленная величием дамы, затурканная женщина неопределенного возраста.
У нее была только одна проблема: кафе «Вечерний Киев», в котором Наталья Николаевна назначила свидание не терпящим возражений тоном, считалось лучшим из заведений, где подавали собственное мороженое. Многочисленные завсегдатаи боготворили тамошних умельцев за уникальные лакомства, делавшиеся тут же, на месте, и только из натуральных продуктов. От Музейного до Пассажа, где находился «Вечерний Киев», – минут пятнадцать ходу; и наша героиня со дня открытия кафе входила в число завсегдатаев. Она любила здесь бывать; и здесь любили, когда она приходила. Обслуживающий персонал «Вечернего Киева» не составлял исключения и полагал Тото чем-то вроде счастливой приметы, относился как к любимому дитяте, и потому она очень боялась, что радушные официанты и бармены расстроят ее игру.
Пикус заключался еще и в том, что они сели в зале самообслуживания, но один из официантов уже высмотрел зорким глазом Татьяну, ужаснулся ее внешнему виду и потому ринулся на помощь, игнорируя расположение залов.
– Я сейчас подскажу вам, что выбрать, милочка, – покровительственным тоном сказала Наталья Николаевна, – а потом вы пойдете и закажете себе и мне…
Тут-то и подскакал дробной рысью к их столику добрый официант Витя и срывающимся голосом заговорил:
– Здравствуйте. Что закажете? Как вы себя…
Татьяна чувствительно наступила ему на ногу под столом и спросила:
– А что у вас есть? Недорогое чтобы такое…
Официант с ужасом на нее воззрился, но если он и не считал, что любой клиент всегда прав, то уж в отношении любимой Татьяны Леонтьевны сию истину полагал непреложной. Он взял себя в руки и пообещал принести меню, проглотив массу вопросов, которые возникли у него по ходу. Наталья Николаевна лучилась самодовольством – сей казус она отнесла на свой счет.
– Вы были правы, – откашлявшись, робко заговорила Татьяна, – больше никто не читает стихов. Я вас сразу узнала. Андрей на вас очень похож.
– Я не читала, – наставительно заметила Трояновская, – я сверяла по памяти, не сделали ли в редакции какие-нибудь ошибки, опечатки.
– А вы в редакции работаете?
– Сотрудничаю. Это моя собственная книга.
Татьяна выжидательно молчала.
– Я вас почему пригласила, голубушка, – начала Наталья Николаевна. – Я очень дружна с Мариночкой. Это невеста Андрюши, вы с ней знакомы.
– Виделись, – уточнила Тото.
– И я очень пекусь о благе своего единственного сына. Если бы вы знали, сколько мне пришлось вложить в него сил, души, средств, пока он стал человеком. Он ведь очень сложная натура. Интраверт. – Она подозрительно поглядела на собеседницу. – Вам знакомо это слово?
Татьяна изобразила ожидаемые ею неловкость и смятение:
– В общих чертах.
Наталья Николаевна довольно усмехнулась.
– Несколько лет тому Андрюша стал просто неуправляем: много пил, гулял, иногда мог исчезнуть на несколько дней. Если бы вы знали, сколько бессонных ночей я провела в ожидании, что мне позвонят из милиции или из «Скорой помощи». Я вся поседела. К тому же мне надо было работать, чтобы поставить его на ноги.
– Я не очень понимаю, зачем вы мне это рассказываете…
– Зато я вас понимаю, милочка, – прервала ее Трояновская. – Вам, конечно, нелегко живется. Не спорьте, я знаю, мне Мариночка все-все рассказала. Я понимаю, кто у нас сейчас ютится в коммуналках. Вы где работаете?
– Да собственно… – протянула Татьяна.
– Безработная?
– Ну, – нисколько не покривила душой. – Моя трудовая книжка действительно лежит у меня дома.
– Вы не замужем, детей у вас нет и, как я понимаю, не будет…
Будь она поумнее, отреагировала бы на то, что Татьяна изменила позу, небрежно облокотилась о стол и подперла голову рукой. Холеной маленькой рукой с безупречным маникюром. Но Наталью Николаевну несло на парусах поэтического вдохновения:
– Я сама женщина, и я в состоянии почувствовать, какое отчаяние вы испытываете. Вам сколько лет?
– Много, – любезно улыбнулась Тото, но и этой улыбки дама не отметила.
– Эта неопределенность, бедность и одиночество угнетают. И вы, увидев Андрюшу, решили, что это ваш шанс. Да и влюбились, не спорю, влюбились. Женщины вашего возраста легко влюбляются в молодых людей. Сколько, вы сказали, вам лет?
– Я не говорила…
– Не надо меня стесняться, голубушка, – сочувственно молвила Трояновская. – Вот мне пятьдесят три…
– В жизни бы не сказала, – честно призналась Тото.
Глава 16
Алексей заехал в маленький переулок, открыл дверцу машины и подхватил пассажира. Тот крепко пожал ему руку, поправил темные, огромные, на поллица очки, совершенно неуместные прохладным вечером, и спросил:
– Ну, что там? Какие новости?
– Я не понимаю принципа, – скрипучим голосом ответил помощник одноглазого. – И меня это уже раздражает. Старик не хочет добиться чего-то конкретного. Играется в казаки-разбойники, старый хрыч. То письмо в почтовый ящик положи, то звонком побеспокой, то собери все сведения о поклонниках, и лучше до тринадцатого колена включительно. То – отмени все оптом – и слежку, и давление. И банк уже не трогай. К тому же, в лучших советских традициях, каждый занят своим маленьким делом, докладывает лично ему; а обсуждение хозяйских проблем не поощряется настолько, что можно однажды проснуться на том свете, если нарушаешь правила.
– Так дела не делаются, – покачал головой человек.
– У него по всему дому разных штучек собрано на такие офигительные деньги, что ему торопиться некуда. А тут он ее еще впервые увидел и вообще растаял. По-моему, он теперь сам не знает, чего больше хочет: отомстить, лапу на ее имущество наложить или воссоединиться одной большой и счастливой семьей.
– Ты хоть в этой шараде разобрался?
– Разобрался, но еще не до конца. И даже из того, что я знаю… Ну, я тебе скажу, просто сборище безумцев и извращенцев. Все мексиканские и аргентинские сериалы с их потерянными детьми просто отдыхают.
* * *
Мороженое тоскливо таяло в вазочке.
– Когда появилась Марина, – журчала Наталья Николаевна, и звук ее голоса внезапно напомнил Татьяне звук воды, текущей в унитазе, – у Андрея в жизни все наконец наладилось. Она девочка хозяйственная, спокойная, уважительная. Он, если напьется, то она не обидится, возится с ним. Она его ценит.
– Неужели он так сильно пьет?
– Дорогая, вы же знаете этот страшный мир бизнеса. Там все время пьянствуют, там царит разврат…
– Секс и насилие, – поддакнула Тото. Ей было смешно и… скучно одновременно.
– То ли дело мы, люди искусства. У нас благородные и возвышенные стремления.
– Я думала, что писатели тоже пьют.
– Не без того, – вздохнула Трояновская. – Разные люди, разные судьбы. Но все равно бизнес страшнее. Бездуховность, полная бездуховность. Мне рассказывали космические люди… – Она заметила удивленный взгляд Татьяны и снисходительно пояснила: – Они напрямую общаются с космосом, провидят разные события. Так вот, эти люди говорили мне, что аура вокруг Андрея страшная, черная. А в последнее время еще потемнела.
Кажется, это сообщение оставило собеседницу равнодушной.
– Вы подумайте, – продолжила она. – Денег у него нет, квартиру вашу он не купит. Если вы ориентируетесь на машину, то это я ему купила ко дню рождения.
– Вы так много зарабатываете? – удивилась Татьяна.
– Что вы! Просто я ничего не жалею для своего сына. А он не ценит этого, любит прихвастнуть. Вот собирается покупать новое жилье, но ведь это якобы… У него нет средств, чтобы оплатить такую покупку. Это я вам как мать говорю. Вы вообще как к нему относитесь?
– Ну, я…
– Это вам сейчас кажется, – оборвала ее Трояновская, – а потом вы проклянете тот день и час, когда решили с ним связаться. Нет, это уж нам с Мариночкой нести наш тяжкий крест. И если вы от Андрюши откажетесь, то я на вас не обижусь. Я вас пойму. Потому что, кроме матери, никто не может любить своего сына.
– Но как-то же там Ромео с Джульеттой…
– Вздор и чушь! Подростковые проблемы! Я бы на них посмотрела лет через десять семейной жизни. Вам ведь, милочка, нужен мужчина, который бы обеспечил ваше будущее. А Андрей на это не способен. Кроме того, он очень увлекающийся, в любую минуту может вспыхнуть новой страстью. Вам это надо?
– Да, – согласилась Татьяна, – мне он представлялся совсем другим.
– Иллюзия, он мастер иллюзии. Я бы сказала, талантливый престидижитатор. Вам знакомо это слово?
– Боюсь вас огорчить, но знакомо…
– Когда вы его бросите, возиться с ним придется все равно мне и Марине, которая любит его бескорыстно. Поэтому зачем доводить до таких крайностей, правда? Мы договорились?
Татьяна молчала. Наталья Николаевна поняла ее молчание по-своему, как признак некоторого шока, который случился у жадной и глупой щучки, которая поняла, что схватила не ту добычу.
– И еще, – решила она ковать железо, пока горячо. – Я очень хочу внуков, а вы не можете их родить. Правильно? А вот Марина уже беременна, и станет хорошей матерью. Не разрушайте их хрупкое счастье, обещайте мне, что вы больше не станете провоцировать Андрюшу на безответственные поступки. Он, бедняжка, такой легковерный и легкомысленный.
Что-то изменилось в лице у Татьяны при фразе о беременности Марины. Скажем так, она пропустила этот удар, хотя Наталья Николаевна по-прежнему упивалась собой и ничего не заметила.
– Вот, я вам книжечку подпишу. Вам ведь, наверное, никогда писатель автограф не давал?
Она принялась царапать что-то на титульном листе, но тут глаза ее округлились от удивления.
Ее бедная, неловкая собеседница вытащила из кричащей сумочки кошелек дорогой кожи, достала крупную купюру и махнула официанту. Тот шестым чувством угадал, что расстановка сил за столом изменилась, и потому спросил:
– Татьяна Леонтьевна, уже уходите? Так быстро?
– Увы. Тороплюсь, Витенька. Очень тороплюсь.
– Только-только привезли вино, – доложил он, победоносно поглядывая в сторону противной дамы, которая выглядела как раздавленная тыква. – Ваше прибыло, в керамической бутылке, все, как вы объясняли. Нести?
– В следующий раз. Ты ее сохрани.
– Как зеницу ока.
Наталья Николаевна сидела в прострации.
Татьяна раздраженно потрогала рукой хвостик на затылке и со словами: «Да как же они носят эти резинки?» распустила волосы.
Сверкнуло тяжелое золото.
– Все было очень мило, – постановила она. – Я не жалею, что познакомилась с вами, хотя и не могу сказать, что страшно рада. Всего хорошего.
Трояновская что-то булькнула, но Тото не стала уточнять, что именно. Она уже перевернула эту страницу.
* * *
Андрей не сразу поехал к любимой женщине. Примерно на полпути он резко развернул машину и направился к себе домой. Марина оказалась дома, впрочем, позвонить он от волнения не догадался, так что можно сказать, что ему сопутствовала удача.
На кухне пахло сигаретами и кофе, но его это уже не заинтересовало.
– Что случилось? – испуганно спросила Марина, увидев выражение его лица.
– У тебя есть немного времени, чтобы собраться с духом и рассказать мне всю правду, – предложил молодой человек.
– Ты ненормальный. Все время тебе нужно что-то рассказывать и что-то доказывать. Я уже устала от этого.
– А я устал от твоей наглой лжи. Ты полагаешь, что у меня старческий маразм, и я не помню, на какое количество вопросов ты так и не ответила? И про фотографии, и про ребенка.
– Ты меня убиваешь! – схватилась она за сердце.
– Да нет, – Трояновский усмехнулся, – тебя еще не убивали по-настоящему, вот ты и кривляешься. Значит, так, завтра едем к врачу, и я не отхожу от него ни на шаг, пока он не делает все анализы. Очень хочу сам убедиться в своем счастье.
– Андрей, ты потом пожалеешь, но будет поздно, – предупредила девушка.
– Если ты так возмущена, то отчего не бросишь меня?
– А я не хочу портить свою жизнь в угоду этой… твоей…
Андрей вылетел из квартиры, на ходу звоня на Музейный, но там ему ответили, что Татьяны нет и неизвестно, когда она будет. В бешенстве он отправился, куда глаза глядят.
* * *
Даже в этом состоянии Марина здраво рассудила, что ей больше не к кому обращаться, кроме как к Вадиму Григорьевичу. Его номер телефона она и набрала, находясь в состоянии, близком к панике.
– Вадим! – закричала она так, что ее абонент, поморщившись, отодвинул трубку от уха. – Он будто взбесился, хочет потащить меня завтра к врачу.
– Здравствуйте, Мариночка, – ответил его спокойный голос. – В чем дело?
– В чем? В чем?! – возмутилась она, пребывая в полной уверенности, что и так все ясно. – Делайте что-нибудь. Иначе он живо раскусит меня.
Вадим ласково улыбнулся, хотя она, естественно, увидеть этой улыбки не могла.
– Меня умиляет ваша убежденность, что все на свете вам должны. И господин Трояновский, и его семья, и Татьяна Леонтьевна, и вот почему-то я.
– Но вы же сами… – оторопела на секунду девушка. – Слушайте, это в ваших интересах.
– Девочка моя, – четко выговаривая каждое слово, пояснил Вадим, – я сам прекрасно могу понять свой интерес. Так вот, вы себя не оправдали. Цели моего работодателя в данный момент несколько изменились. В ваших скромных услугах он более не нуждается. А общение с вами, признаться, становится несколько утомительным. Поэтому больше не звоните на этот телефон.
В трубке раздались равнодушные короткие гудки.
А Вадим с сожалением посмотрел на трубку и кивнул проходившему мимо охраннику:
– Сделай мне завтра новый номер, лады?
* * *
Алексей излагал известные ему перипетии «мыльного сериала» минут около двадцати, в течение которых его пассажир похмыкивал и покрякивал от удовольствия в особо завлекательных местах.
– Да, сюжетец, – признал он, когда помощник умолк.
– Так что надо бы переменить тактику, – заметил тот.
– Эх, – с сожалением сказал пассажир, поправляя неудобные черные очки, – потрясти бы этих божьих одуванчиков.
Алексей разочарованно причмокнул:
– Я уже думал. Специфика центра. Ты знаешь, сколько там ментов? В спальном районе мы бы их выпотрошили и забыли, а тут… Правительственная трасса, музей. Рехнуться можно.
– Выманить куда-нибудь.
– Не ходят они никуда. Только до центрального магазина и обратно. Дед еще в парк таскается, этюдики писать. Так по нему часы проверять можно. И все с ним здороваются. И в кафешке этой, и служащие парковые, и продавщицы. Иногда идешь за ним и кажется, что сейчас фонари ему кивать начнут. Его просто так не ухитишь. Плюс еще здание парламента – в трех домах выше по улице. Охрана на каждом шагу.
– А этот, придурок их? – не унимался собеседник.
– Катастрофа ходячая? – уточнил Алексей. – Тупой-тупой, а тоже не лыком шит. Ему, видно, в голову крепко вбили, что он придурок, так он теперь сохраняется каждые три минуты.
– Но ты уверен, что у нее что-то есть?
– Если Влад тратит бешеные деньги и столько времени на старости лет, чтобы это добыть, то я уж и не знаю…
– Ладно, согласен. Логично. Действуй по обстановке. Вот то, что ты просил. – И он подал Алексею невзрачный пузырек из темного стекла. – Только осторожно, слышишь? Тут столько, что на стадо слонов хватит.
Тот бережно спрятал пузырек в карман, предварительно завернув его в носовой платок.
– Ну что, пошел я, – сказал пассажир. – Попетляй потом минут десять – береженого Бог бережет.
Алексей поморщился: он не любил, когда ему указывали на очевидные вещи, но спорить не решился.
– Удачи.
И они расстались.
* * *
Откровенно говоря, после милого рандеву с его матерью самого Андрея Тото видеть тоже не слишком хотела. Но он сидел у парадного, на привычной лавочке, в привычной позе, и от этого факта легко отмахнуться не получалось. Завидев ее, он встал со своего места, подошел и сухим, официальным тоном произнес:
– Добрый вечер, Татьяна.
– Здравствуйте, здравствуйте. Какая неожиданная встреча!
– Надеюсь, не менее неожиданная, чем встреча у Александра Сергеевича, – атаковал он, рассчитывая смутить ее, застать врасплох.
Но ни один мускул не дрогнул на ее безмятежном лице.
– Не стоит возлагать надежды на такие безделицы, – произнесла она глубоким голосом, слегка отдающим в хрипотцу. Он смотрел и поражался тому, что перед ним, в сущности, женщина, которую он совершенно не знает. И ему стало страшно. Она глядела на него с любопытством и плохо скрытой иронией.
– Я же спрашивал тебя, неужели трудно было ответить, – пробормотал он.
– Ты спрашивал о родственниках, и я ответила тебе сущую правду. Ты же ничего не объяснял мне. А самое главное, я очень не люблю оправдываться. Я ведь ничего плохого тебе еще не сделала.
– Я думал, мы с тобой откровенны друг с другом, а ты… – Он хрустнул пальцами. – А ты игралась со мной! Весело, да?
– Не кричи, милый, – попросила она. – Чем громче человек кричит на другого, тем больнее ему самому. Я это всегда помню, но не всегда учитываю.
– Да ты слова доброго не стоишь! Ты, твои безумные бабки и твоя квартира… Я обалдел – сидит в кафе, разговаривает со своей подругой, и ни звонка, ни ответа, ни привета. Будто меня нет на свете. Да и зачем я, когда такой магнат рядом? Конечно, Александр Сергеевич – это что-то. Только я в толк не возьму, зачем ты на меня бросилась?
Она помолчала. А когда разлепила губы, голос ее был все так же спокоен:
– Спокойной ночи, Андрюша. Я не думаю, что у нас получится нормальный разговор. И зачем портить чудесные воспоминания?
Он схватил ее в отчаянии за плечи и принялся трясти.
– Так я уже стал воспоминаниями? Засчитала себе еще одну безмолвную фигуру на скамейке?
Татьяна внезапно обняла его, принялась гладить по плечам, по взъерошенным волосам, целовать любимое лицо:
– Что случилось? Что? Где так болит?
Андрей опустился перед ней на колени:
– Прости, прости, милая моя. Я так намучился за эти дни… Я черт знает что передумал.
– Ну, идем в дом, – попросила она, – нечего здесь устраивать бесплатный спектакль для наших соседей…
Спустя два часа они лежали в постели и каждый думал о своем. Андрей – счастливый и расслабленный – мечтал о том, как все утрясется каким-нибудь образом и они съездят на море. Приближается бархатный сезон, отчего бы не воспользоваться этим и не провести недели две с любимой женщиной, вдали от всех.
Она понимала, что это последний их вечер, и лежала, впитывая ощущения всеми порами кожи. Она вдыхала запах его волос, притрагивалась легко, стараясь запомнить эти прикосновения. Если бы он заговорил о будущем, спросил, она бы рассказала ему, что случится с ним дальше. Но он молчал, и Тото не стала нарушать драгоценные минуты тишины скорбными предсказаниями. По идее ей должно было быть больно, но не было. Боль и горе – чувства иного порядка, их вызывают другие события. Андрей жив, здоров, с ним все хорошо – чему же болеть? Отчего?
– Ты должна понять, что я почувствовал, когда увидел тебя в этом шикарном платье, такую изменившуюся. Чужую. У меня будто отняли кусок моей собственной жизни, – объяснял он.
– Ты сам говорил, что у любого человека есть прошлое и настоящее. Я очень взрослая, Андрюша. Наша встреча – это огромный для меня подарок, это счастье, это чудо. Но ведь и какая-то своя жизнь у каждого из нас уже состоялась. И от нее просто так не избавишься, правда? – шепнула она.
– Ну да, конечно. Но ты могла бы сказать, что у тебя есть…
– А зачем?
– Пойми, как-то странно это смотрится – то несчастная эта квартира, то шикарная шляпа и персональная выставка в центре города. Попахивает Кафкой.
Она радостно кивнула совпадению вкусов:
– Кафка и есть. Понимаешь, милый, я никак не могу смириться с ограничениями, которые накладывает любой образ жизни. Я ненавижу нищету, и поэтому у меня всегда есть деньги. Я терпеть не могу тщеславных людей, и поэтому свои деньги трачу только на то, что доставляет мне удовольствие. Когда я понимаю, что начинаю обрастать ракушками и водорослями, как корабль, что из-за этого теряю скорость, я сбегаю от этой себя. И мне до нее…
– Нет дела? – спросил он, вспоминая давешний разговор в парке.
– Ровным счетом никакого, – подтвердила она.
– Кажется, я тебя понимаю. Милая моя, как же мне с тобой хорошо… Но нужно ехать. Я обязательно позвоню завтра, часов в десять-одиннадцать утра, мы назначим встречу и во всем спокойно разберемся. Договорились?
– Конечно, конечно, милый.
Он встал, собрался и ушел; а она долго смотрела из окна вслед его отъезжающей машине, и не было в ее взгляде ни света, ни счастья, ни тревоги, ни ожидания. Но только безмятежный покой.
* * *
Случай, всего только случай подыграл одному везучему человеку.
– Ты крепко сидишь? – спросил Винни, подходя к товарищу.
Данди отложил кроссворд, которым развлекал себя минут двадцать или двадцать пять, и пожал плечами:
– Не падаю.
– Так сиди крепче. И держись за кисточку.
– Любишь ты дешевые эффекты, – не выдержал товарищ, страдавший от этого вот уже много лет подряд.
– Паузы, – поднял палец начитанный Винни. – Как писал бессмертный Сомерсет Моэм, чем больше артист, тем больше его пауза.
– Так ведь Моэм умер уже, – не слишком, впрочем, настойчиво уточнил Данди.
– А я бы не утверждал этого так уверенно, – сказал его друг. – Мы ведь тоже кое-кого похоронили и даже помянули. Правда, водка тогда была поганая, я тебе говорил. У меня полдня потом башка раскалывалась…
Данди смотрел на него, и глаза его постепенно сужались до щелочек:
– Значит, не ошибся ты, медвежонок Пух.
– Я еще тогда тебе говорил, что не ошибся. Дело не в этом. Ты спроси меня, с кем он встречался, вот спроси. А я тебе отвечу.
* * *
Вернувшись домой для решительного разговора с подругой, Андрей обнаружил там не только Марину, но и мать. Обе не спали; и при первом же взгляде, брошенном на них, Трояновский понял, что этот вечер не сулит ему больше ничего приятного.
– Вот что я тебе скажу, – начала Марина, – если ты и дальше так будешь меня оскорблять и изводить, я покончу с собой. Освобожу тебе жизненное пространство. Потому что деваться мне некуда.
Наталья Николаевна веско добавила:
– Она не шутит, Андрюша. Я сижу с Мариночкой весь вечер, ей было очень плохо. Ты добьешься, что она потеряет ребенка, и я останусь без внука.
– Мы даже не спрашиваем тебя, где ты был. – И девушка принялась всхлипывать.
Наталья Николаевна демонстративно кинулась ее утешать. Затем обернулась к сыну:
– Я виделась сегодня с этой Татьяной. Знал бы ты, что она мне наговорила. Вот послушай, тебе полезно будет.
Андрей тяжело опустился в кресло и закрыл глаза.
* * *
Капитолина и Олимпиада Болеславовны нервно пили чай на кухне, когда Тото вышла сказать им «доброе утро». Не выдержав немого вопроса в глазах тетушек, она призналась:
– По-моему, мы тепло попрощались. Он обещал позвонить сегодня утром, но интуиция подсказывает мне, что я не дождусь его звонка. Он соврал мне, тетушки.
– Может, просто не посмел сказать правду? – спросила Капа.
– Все может быть. Но уличать его во лжи или помогать я не имею ни малейшего намерения.
– Я понимаю тебя, деточка, – вздохнула Липа. – Может, лучше, чем мне хотелось бы.
– Он так и не сказал мне, что любит меня.
– Может, у него не было такой возможности? – уточнила Капитолина.
– Была.
– Тогда я очень в нем разочарована.
Татьяна возразила:
– И зря. Почти два месяца счастья – это намного больше того, на что может рассчитывать любой человек.
* * *
Она отправилась к Александру этим вечером не столько от того, что тосковала по нему, сколько повинуясь внутреннему ощущению, что ветер перемен уносит ее все дальше и уже пришло время расставить все точки над «i». Она ждала этого разговора, хотя и не радовалась ему, предвидя основную его канву. И легкая грусть охватывала ее при воспоминаниях о том, как несколько лет тому все было иначе и она думала тогда, что это – навсегда.
Говоров смотрел, как она хлопочет в его кухне, и напряженно размышлял. Он любил ее, любил, может, даже больше, нежели прежде. Теперь их связывали и пятилетнее прошлое, и привычки, и общий успех. Правда, при воспоминании об успехе его высокий лоб омрачался какой-то тенью.
– Ты мне не хочешь объяснить, откуда у тебя столько именитых знакомых, – начал он разговор о том, что томило его все дни, прошедшие после открытия выставки. – И почему ты не поставила меня в известность?
– А тон, – весело отвечала она, – тон как изменился. У тебя просто дар какой-то – контролировать и руководить.
– Нет, я же не требую ответа. Просто интересно, почему Чернышевский так свободно с тобой общается.
– Он вообще умеет свободно общаться, с кем угодно. Там большую часть цветника Пашка пригласил. Ну не дуйся. Ты использовал шанс?
– То есть?
– Познакомился, с кем хотел? Засветился?
– В этом смысле я, конечно, доволен.
– Вот давай на этом и остановимся, – неожиданно властным голосом приказала она. – Дай мне полотенце, будь любезен.
– А я хочу знать, когда это все наконец закончится?! – внезапно вспыхнул он.
– Давай поговорим спокойно, – предложила Тото миролюбиво. – Что именно должно закончиться?
– Твоя хваленая независимость, полная неподконтрольность. Я, чтобы ты знала, глупейшим образом выглядел, пока ты праздновала триумф. Это же надо – не сказать мне, что ты знакома с Чернышевским.
Видимо, его крепко задел этот факт ее биографии.
– И потом, где тебя только носит? Я работал целый день как вол. Вернулся… да, немного задержался, только не смотри на меня такими глазами. Это не имеет никакого отношения к Маше.
– Я разве что-то говорила?
– Тебе не нужно что-то говорить, – горячился он. – Ты уставишься своими глазищами и смотришь… Да сними ты эти свои линзы!
– Не сердись, но это не линзы. Это мои естественные, натуральные, как их там еще назвать, глаза.
– А то я не знаю, какие у тебя глаза! – окончательно вышел из себя Саша. – Они… это… серые… Я хотел сказать, голубые. И вообще дело не в глазах.
– Ты хотел сказать, что приехал домой поздно вечером, рассчитывая, что тут тебя ждет женщина, готовая выслушать и понять, а оказалось, что дома никого нет.
– Все нормальные семьи, – принялся втолковывать он, – складываются из работающих мужчин и понимающих женщин. Да, когда-то меня привлекла эта твоя самодостаточность. Но теперь я сыт ею по горло. Нужно выполнять взятые на себя обязательства! Обязательства – превыше всего. И потом, что это за скандальная известность?
– Почему – скандальная?
– А какая же еще? Кому нужны твои картинки, скажи мне? Только таким, как я, – твоим любовникам. Или потому, что ты эпатируешь общество. Ну, это ты любишь. Не зря столько журналистов набежало. Небось знают то, что мне неизвестно.
– Пять лет умело скрывала, – мило улыбнулась она.
– Это твое дружелюбие, – заорал он, – кого угодно доведет до исступления!
– Милый, – попросила она негромко, – объясни мне, почему я должна скандалить, кричать и плакать, говорить и слушать гадости, чтобы ты меня понял? Неужели так интереснее?
– А почему ты все время хочешь отличаться от других? – не унимался Александр. – Ты что – особенная? Все так живут. Существуют рамки, и надо в них оставаться…
В ярости он схватил аквариум с золотой рыбкой и шваркнул его об пол.
Татьяна несколько секунд внимательно смотрела на рыбку, отчаянно бьющуюся на полу среди осколков, хватая ртом воздух, которым дышат все, а потому и ей отныне предписано.
– Нет, солнышко, – сказала она наконец. – Я не люблю ругаться и не стану. А рыб тут был совершенно ни при чем.
Она подняла несчастную тварюшку, положила ее в стеклянный кувшин и налила воды, которая специально отстаивалась для аквариума. Затем в комнате быстро упаковала сумку – а ее вещей, хранившихся у Говорова, оказалось, кот наплакал. Взяла кувшин, сумку и зашла к Александру, который сидел в комнате над лужей и осколками стекла. Нежно поцеловала его в щеку:
– Всего хорошего, солнышко.
Александр, которого эта вспышка ярости изнурила, мрачно спросил:
– Уходишь?
– Кажется.
– Надолго?
– Навсегда.
* * *
Она шла по ночному городу с кувшином с золотой рыбкой, и все прохожие оборачивались ей вслед. Кто-то крикнул:
– Девушка, девушка! А ваша золотая рыбка желания не выполняет?
– Смотря какие, – охотно откликнулась Тото.
К ней, смущаясь, подошла женщина средних лет, призналась внезапно, повинуясь странному порыву:
– Да мне бы на работу устроиться.
– Кем?
– Да хоть в кафе, хоть в бар… Хоть в «Макдоналдс».
– А куда лучше? – не унималась Татьяна.
– Конечно, в приличное кафе.
– Ну, поговорите с рыбкой, – предложила она.
Женщина взглянула на нее как на сумасшедшую, но Тото уже вытащила из кармана блокнот, выдрала из него листок и нацарапала на нем пару слов.
