Текст книги "Стеклянный ключ"
Автор книги: Виктория Угрюмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)
– Зайдете в кафе «Симпомпончик», – пояснила коротко и деловито, – и отдадите это бармену. Удачи.
– Спасибо, – пролепетала женщина, остолбенев, не слишком хорошо понимая, что с ней сейчас произошло.
* * *
Антонина Владимировна с несказанной теплотой рассматривала внучку, которая обстоятельно излагала события последних дней.
– Бегаю, бегаю, суечусь, – завершила она свой рассказ. – Прямо ветеран броуновского движения.
– Какие планы у моей Красной Шапочки на завтрашний день? – спросила Нита.
– Все почти закончено, все долги розданы. Осталось посетить одну весьма интересную фигуру, и можно заняться делами.
– Что еще за фигура? – заинтересовалась Антонина.
– Я еду завтра на обед к одному меценату, которому взбрело в голову купить несколько моих картин. Человек интересный, да и нужно мне поехать. Потом объясню.
– Не люблю я этого твоего «потом», – пожаловалась старуха. – А Андрей?
– Истекает двенадцать часов с тех пор, как он обещал позвонить утром. Я даже приблизительно представляю себе, что там произошло.
– Может, сама позвонишь? – осторожно спросила бабушка. – Гордость не всегда хороший советчик. Поверь мне.
Татьяна поразмышляла. В конце концов, она обязана дать человеку еще один шанс. И ей так хотелось, чтобы он его не упустил.
– Думаешь, стоит?
– А ты как хочешь?
Татьяна смущенно потерла нос:
– Вся беда в том, что я ужасно хочу услышать его голос.
Но голос Андрея ей услышать не удалось – трубку взяла Марина. Подавив инстинктивное желание прервать связь, Тото решила испить чашу сию до дна.
– Алло, – повторил девичий голос, – а кто его спрашивает?
– Татьяна, – представилась она, – мы договаривались сегодня созвониться…
– Послушайте, девушка, – взорвалась трубка, – пора бы за ум взяться! Совесть иметь надо, этику какую-то! Звоните в чужой дом среди ночи…
– Извините, я думала, что звоню на мобильный.
– В семье все телефоны общие, – важно пояснила Марина. – Перестаньте его преследовать, а то я вам обещаю такие неприятности…
– Спасибо, – холодно сказала Татьяна. – Я подумаю, что именно вы можете для меня сделать.
И повесила трубку.
– Кто это был? – спросил Андрей, отрываясь от телевизора.
– Да так, – ответила невеста.
* * *
В доме Владислава Витольдовича фон Аделунга все готовились к приезду Татьяны и завтрашнему обеду с той тщательностью, с какой обычно устраивают только встречи в верхах. Горничная протирала безделушки, охранники в который раз обходили сад в поисках некондиционной веточки или травинки, которая могла бы нарушить гармонию, Вадим с удовольствием помогал Бахтияру разбираться с винами, заодно набираясь всякой премудрости.
Сам Влад, взяв на колени Уинстона, беседовал, по обыкновению, с Нитой.
– Хороша, хороша у тебя внучка, – говорил он. – Вот если бы я вел себя так, как ты, то влюбился бы в нее и тряхнул стариной. Но я, дурак, люблю и ненавижу только тебя. Только тебя. Ей завтра будет хорошо тут. Я хочу, чтобы у нее были собственный дом, покой, уют. Условия для работы. Может, это и глупо. Но я так хочу. Она ведь не виновата в том, что ты наделала когда-то. Все талантливые художники нуждаются в меценатах. А я богат, знала бы ты, любимая, как я богат. Мне смешны твои жалкие сокровища – пара замечательных камней и три пожелтевших листка – и это все? Это ты называешь богатством? Я оставлю ей все. Она будет жить, как герцогиня, каковой и является по происхождению. Ах, как сильна в ней моя кровь! Наша кровь. Но уверен, что ты ей обо мне ничего не рассказывала. Я ведь прав, любимая? Я принял решение: тебе интересно? Я знаю, как отомщу тебе, – великодушием. И когда мы встретимся с тобой там, за гранью, выяснится, что только один из нас двоих не пощадил свою любовь.
В дверь осторожно постучали.
– Да, да! – закричал старик.
– Прошу прощения, – сказал Вадим. – Какие будут распоряжения на завтрашний день?
– Повторяю еще раз: никакой самодеятельности. Она может кому угодно сказать, куда едет, и нам эти осложнения ни к чему. Да и нет смысла уже, теперь все иначе. Словом, я хочу и требую, чтобы завтра все вели себя так, словно принимают апостола Павла. А для наших головорезов переведите – будто мадридский «Реал» в полном составе. Или за кого они там болеют?
Вадим невольно улыбнулся сравнению:
– Конечно, Владислав Витольдович, будет сделано.
– А я, представьте себе, волнуюсь, – пожаловался одноглазый. – Как перед первым свиданием. Чертовщина какая-то. Тут она вся в бабку. Та тоже умела так выстроить мизансцену, что все остальные могли разве едва дышать…
* * *
Бабченко работал всю ночь и угомонился только часам к шести утра. Потом еще долго ворочался в постели с боку на бок, пытаясь решить головоломку, которую ему подбросил майор, будь он неладен с его рыцарской честностью. Видишь ли, это не его секреты. А то Бабуин не догадывается, чьи они! И можно подумать, он чего-то о Тото не знает. Тут Павел призадумался: нет, ну чего-то он о ней не знает наверняка, но разве в этом соль?
Когда-то давно, еще в ранней молодости, когда все мы так скоры на обиду и необдуманные поступки, Татьяна подкупила его одним махом: простив ему не самое благовидное поведение (не со зла, по глупости!), она сказала: «Пашка, хоть ты и настоящий бабуин, но я же об этом и раньше знала; коль ты мне друг, приходится принимать тебя со всеми потрохами».
С тех пор прошло очень много лет, но Павел ничего не забыл. Ни своей глупости, ни того, что друзей нужно принимать такими, какие они есть, – со всеми потрохами. И потому представить себе Татьянины секреты, которые нельзя знать ему, не мог, хоть ты тресни.
Заснул он незаметно для себя, но спать ему довелось не более нескольких часов. Его разбудил встревоженный Винни, и недовольный Бабуин, мечтавший как раз сегодня, в выходной, немного отдохнуть, долго таращил на него сонные, слипающиеся глаза в рассуждении – сразу пришибить или все-таки выслушать.
А Винни все никак не мог приступить к сути.
Часом раньше он заявился к Барчуку, который хоть и не занимал руководящую должность в их службе, а все же, по указанию Бабченко, занимал отдельный небольшой, но уютный кабинетик. Завидев на пороге одного только Винни, без его верной тени – Данди, Николай удивился.
– Привет, – сказал он, – садись. Чем обязан?
– Мне… это, – помялся охранник, яростно расчесывая левое ухо и шею, искореженные шальным осколком, – профессиональная консультация требуется. Кроме тебя, Майор, некому.
Варчук обреченно кивнул. Он уже понял, что, даже если теперь же немедленно запишется в армию, вырастит полк слонов и с ними победным маршем дойдет до Рима, за что получит звание генералиссимуса и фамилию Ганнибал, кличка ему все равно будет Майор. Отныне и навеки. И никаких гвоздей.
– Это вопрос субординации. К начальству мне с ним как-то не с руки, – объяснял Винни, – а все же, понимаешь, Майор, ухо у меня так и горит.
Николай помотал головой, будто отгонял наваждение.
– А, ты еще не в курсе, – сказал догадливый Винни. – Просто у нас все знают, оно у меня к неприятностям зудит. Как в Кандагаре началось, так теперь хоть в паре с Глобой выступай. Причем я буду предсказывать, а он только делать умное лицо. Ну ладно, поверь мне на слово – что-то неладно в Датском королевстве. И времени у нас мало.
После чего Винни стал краток, как брат таланта, и уже через пять минут Николай лихорадочно собирался, отдавая ему короткие команды. Странное дело, но охранник даже не думал перечить, как само собой разумеющееся принимая его верховенство. И вот он уже сидит у шефа и докладывает:
– Когда Халк сказал, что Леший сгинул на задании, вы знаете, как мы с Данди горевали. Мы же с ним с самого Афганистана, как братья, не разлей вода. Помянули, если помните, дали крепкое слово отомстить гаду за гибель друга. И тут я его вижу. Живехонького. Очень, знаете, Пал Леонидыч, обидно, когда тебе друг не доверяет, с которым и огонь и воду прошел. Но мы с Данди сначала решили, что это ваша операция, и ваш приказ – никому, ни-ни, даже нам. И поэтому к Халку с глупыми вопросами не полезли. Своя рука – владыка, как говорит ваша Татьяна Леонтьевна.
При упоминании этого имени Павел моментально проснулся и стал ловить каждое слово охранника.
– Но сегодня, с самого утра, ухо просто зудит. Чуть не оторвал. Беду чую. И тут Татьяна наша выходит из дому ранним утром, но ведет себя не так, как обычно.
– То есть? – нахмурился Бабченко, который с трудом мог себе представить, что бывает еще необычнее ее обычного поведения. И ему отчего-то стало неспокойно на сердце. Да и в приметы он верил, особенно такие, проверенные временем и случаем.
– Вы же знаете, – бубнил Винни, – она нас всегда у Большой Васильковской стряхивала. Как если бы мы пересекали границу, а дальше нельзя. Мы докладывали.
– Да, – согласился Павел, – помню, конечно.
– А сегодня привела нас к самому дому, словно все карты раскрыла. Будто ей все равно, что мы наблюдаем. Или, как сказал Данди, будто она надеется на нашу помощь, потому и доверилась. Адрес я записал, но Майор сказал – сейчас это неважно.
– А Майор тут каким боком пристегнут? – взвыл Бабченко.
– Я же по порядку рассказываю, – укорил его охранник. – Словом, в этом доме она пробыла не более пятнадцати минут, а затем снова вернулась на Музейный переулок, переоделась, и за ней подъехала машина. Вот за рулем этой машины и сидел Алексей, пропавший без вести и помянутый. Повез ее за город. Вот тут уж я и пошел к Майору, потому что не слишком хорошо понимал смысл этой комбинации, а главное – почему нас с Данди не предупредили.
Бабченко сидел, хватая ртом воздух. В ушах гремело, будто рушилось до этого мига такое основательное, мощное здание его особняка.
– Я тоже не понимаю. – И заорал во всю мощь своих легких: – Халка ко мне.
В дверях появилась встревоженная голова.
– Со вчерашнего дня не видели, – доложила она скороговоркой.
– И постель его не расстелена, – сказал Винни. – Я проверил перед тем, как к вам идти. Майор сказал.
– Да где же этот чертов Майор, когда он нужен? – рявкнул Павел, скача по комнате на одной ноге и пытаясь попасть в штанину. – Что же вы ее отпустили? Что теперь будет?
– Почему отпустили? – обиделся Винни. – Данди у них на хвосте висит. И в самое ближайшее время должен…
Тут зазвенел мобильный Бабченко, исполняя первые такты «Болеро».
– …позвонить Майору, – продолжил он, как ни в чем не бывало.
– Да! – закричал Павел в трубку. – Да, понял! Едем! – И, обернувшись к Винни, приказал: – Свистать всех, кого найдешь! Двоих оставь, пусть найдут мне Халка, хоть из-под земли.
– А Майор думает, – сообщил Винни, придерживая шефа, чтобы тот не грохнулся впопыхах, – что его не надо искать как-то отдельно… Не волнуйтесь, Пал Леонидыч, все уже по машинам сидят.
* * *
Она ждала этой встречи и немного боялась ее. Боялась, что осуществится самый вероятный вариант развития событий, и горько от этого становилось на душе. Но все же Тото решила рискнуть. Лучше сделать что-то и потом об этом сожалеть, чем не сделать и сожалеть об этом.
Старик встретил ее в парке. Он быстро шагал ей навстречу по ухоженной тенистой аллее, посыпанной мелким гравием, а сзади, отстав на пару шагов, торопливо ковылял прелестный английский бульдог с глазами мыслителя. Охранники маячили на заднем плане.
– Как я рад, как я несказанно рад, что вы так скоро и так любезно откликнулись на мое экстравагантное приглашение! – промолвил он, протягивая к Тото обе руки. – Разрешите наконец представиться – Владислав Витольдович фон Аделунг, к вашим услугам, моя дорогая.
– И что бы вы стали делать, окажись я не столь взбалмошной особой? – засмеялась она.
– Пришлось бы пойти на серьезные уступки, – признался хозяин дома.
Тут до нее добрался бульдог.
– Это мой лучший друг Уинстон, – представил его старик.
Уинстон заглянул ей в глаза – она присела, чтобы поздороваться с ним, – подумал и нежно лизнул руку.
У входа в роскошный особняк ее встречала скромная делегация, состоящая из молоденькой горничной, одетой старомодно и прелестно, и старого, седого, смуглого и морщинистого, как орех, азиата в белом поварском колпаке и белой же куртке. Повара хозяин представил отдельно:
– Это Бахтияр, он служит у меня очень давно. А до того служил его отец.
– Я люблю такие истории, – сказала Татьяна. – Они напоминают мне мое детство.
Он провел ее в гостиную, где ждал роскошно накрытый стол.
– Господи, – сказала она совершенно искренне, – какая же тут у вас красота!
– Я счастлив, что вам нравится, – расцвел загадочный хозяин. – Садитесь, прошу вас. Расскажите побольше о себе. Сделайте мне такое одолжение.
Кажется, она нисколько не удивилась столь странной просьбе и не смутилась. Ответила просто:
– Ничего особенного из моей биографии припомнить мне не удастся. Вот мои предки – это люди, заслуживающие того, чтобы им посвятили отдельный роман.
– Я весь внимание, – придвинулся к ней ближе хозяин дома.
– Помилуйте, Владислав Витольдович, – улыбнулась Тото, – неудобно как-то сразу начинать рассказывать о бабушках и дедушках.
– Вы не представляете, как мне интересно, что за семья могла породить такую красавицу и талантливую женщину. К тому же я и сам отчасти дедушка.
– Клевещете, – упрекнула она. – Клевещете и знаете это.
Вошла горничная, бесшумно встала в углу столовой. Следом появился Бахтияр с огромным блюдом под серебряной крышкой. Татьяна втянула носом восхитительный аромат, блаженно зажмурилась.
– Скажите, я угадал? – с тревогой спросил Влад.
– Абсолютно, – кивнула она. – Обожаю устриц, лобстеров и виноградных улиток. Все услаждает вкус, но не отвлекает от главного – от беседы. Так что вы хотели обо мне услышать, Владислав Витольдович?
* * *
Целиком поглощенные встречей хозяина с очаровательной гостьей, домочадцы не слишком интересовались друг другом. И потому никто из них не видел, как Алексей открыл черный ход, пропуская в дом двух человек. И первым переступил порог узкоглазый атлет, начальник службы безопасности Павла Бабченко по прозвищу Халк.
– Ну что, – спросил он без обиняков, – привез кралю?
– Привез.
– Она тебя не узнала?
– Брось, – отмахнулся Алексей, – кто на нас, служивых, смотрит?
– Твои бы слова да Богу в уши, – пробормотал Халк, в Бога, впрочем, не веривший. – Что там происходит?
Алексей презрительно скривил губы:
– Торжественный прием. Ничего он ей не сделает и выпытывать ничего не будет. До фени ему все, чем он занимался раньше, в том числе и поиском ее тайников. Цветет старик. Раскис. Подарками осыпать собирается, судя по тому, куда он вчера гонял шофера, – по ювелирным; в художественный магазин за какими-то особенными красками. А, чушь какая-то…
– Какая теперь разница? – сказал атлет. – По ювелирным – это даже лучше, не серебряный же кулончик он ей купил в честь встречи. – И деловито уточнил: – Сколько людей в доме?
– Восемь, – ответил Алексей, – если не считать старика и девчонки.
– Эти не в счет…
* * *
Татьяна блаженно улыбалась. Пожалуй, впервые за довольно долгий срок ей не приходилось ничего изображать, не держать удар, не притворяться. Просто позволить себе быть самой собой, расслабиться – в прямом смысле этого слова. То есть стать слабой, беззащитной, ждущей поддержки и помощи от другого. Редкое для нее счастье.
Они говорили с Владом довольно долго. Он давно не бывал в Киеве, но не скрывал, что жил здесь когда-то раньше. Его воспоминания могли заинтересовать не один десяток мемуаристов, а его интерес к ее жизни казался искренним и неподдельным. Тото рассказывала ему с детства знакомую историю и думала о том, как же это странно – пытаться объяснить человеку его собственную судьбу больше чем полвека спустя.
– И что же дальше? – спросил Влад изменившимся голосом.
– Он пришел в Киев, я не знаю как, не спрашивайте, – продолжила она, с сочувствием поглядывая на собеседника. – В немецком офицерском мундире, с повязкой на правом глазу. Я даже в детстве его за это звала «адмирал Нельсон»…
– Ваша бабушка рассказывала вам такие вещи, когда вы были маленькой? – изумился он, не желая верить очевидному и втайне страшась ответа.
– Бабушка моя была мудрой женщиной, Владислав Витольдович. Она считала, что я с младых ногтей должна помнить и знать своих предков. Особенно, если они достойны уважения и любви.
– А потом? – нетерпеливо уточнил старик.
– А потом была вся война, голод и слезы, и смерти. И сын бабушкиного мужа повзрослел на этой войне и вернулся за той, кого любил. Они поступили честно, они сообщили деду, что любят друг друга, и только потом уехали. Но он не смог оправиться от этого удара…
– Ваша бабушка разлюбила его? – скорбно спросил он.
– Разве вас можно было разлюбить, Владислав Витольдович? – пожала плечами его очаровательная правнучка. – Просто так сложилась жизнь…
* * *
Алексей с бутылкой виски в руках зашел на кухню, где в ожидании запаздывающего обеда маялись двое охранников.
– Хозяин сегодня принимает гостью, – торжественно объявил помощник, – и гостью особенную. А потому он хочет, чтобы всем было приятно. Такой маленький семейный праздник.
– О, виски пожаловал! – сказал один охранник. – Недурственно!
– Влад, конечно, похож на своего вампирского тезку, но щедрый чудак. Давайте, ребята, пейте, – подбодрил их Алексей.
– Садись с нами, – предложил второй.
– Не могу, – вздохнул он. – Мне еще при хозяине нужно покрутиться, продемонстрировать бурную деятельность. Но он меня скоро отпустит – картины станут смотреть. Вот тогда я к вам и спущусь.
Он зашел в подсобку, где Халк с товарищем как раз укладывали тело Бахтияра; на лице – мечтательная улыбка: он так и не успел ничего понять и почувствовать. Мертвые пальцы разжались, и из них выпала маленькая поварешка.
Алексей посмотрел на старика повара, и сердце у него неясно защемило. Но на кону были такие деньги, что они не имели права рисковать.
– Соус он сделал просто шикарный, – поделился Халк. – Когда начнем новую жизнь, стану ходить гоголем и обязательно заведу себе повара, такого же вот, верного как собака и в белом колпачке.
* * *
Старый граф фон Аделунг смотрел на свою неукротимую правнучку со смесью восторга, священного ужаса и неверия.
– Ты знала, кто я, и поехала? – воскликнул он.
– А вы бы не поехали? – изогнула она бровь.
– Я мужчина, – заметил он. – Я солдат. Мне нечего терять, в конце концов.
– А у меня ваша кровь, – усмехнулась она. – И терять мне тем более нечего.
– Вздор! – по обыкновению отрезал Влад, но тут же спохватился. – Прости. Я как-то не свыкся с мыслью, что ты обо мне знаешь. Ты же должна меня ненавидеть.
– Спору нет, – согласилась она, – все эти наблюдатели, посыльные, воры с фотоаппаратами… Все это выводило из себя. Но когда я слышала, как бабушка говорила о вас, я понимала, что все это суета сует и ловля блох. А была еще любовь. Та любовь, за которую вам можно простить все.
Он молчал. Слезы навернулись на единственный глаз, и теперь он сверкал ярче стеклянного. Влад, кажется, забыл, что люди умеют еще и плакать, а потому с некоторым изумлением прислушивался к тому, что творилось у него на душе. Внезапно он подумал, что жизнь подошла к кульминации и теперь, получив такое неожиданное и странное отпущение грехов, можно спокойно умирать. Потому что все уже состоялось.
А Татьяна изумленно рассматривала небольшой портрет в бронзовой раме, висевший над камином: цыганка, которая предостерегающе подняла руку; черноволосая молодая цыганка в юбке цвета солнца, в браслетах и монистах. И вокруг нее несется вишневый цвет.
– Что это? – спросила она, чувствуя, как мурашки проползают между лопатками.
– Та цыганка, которая всегда снилась Ните к важным событиям, – охотно пояснил Влад.
– Кажется, я ее знаю, – прошептала Тото, не веря своим глазам, – только не во сне, наяву. Ее Наташей зовут. Я ей гадала как-то.
– Сумасшедшая семья, – радостно согласился одноглазый. – Господи, дитя мое, я все никак не могу поверить. Мне кажется, я сплю. Я так счастлив.
– А мне вдруг стало тревожно, – призналась она.
Вглядываясь в картину, она вдруг увидела – и могла бы поклясться в этом, – что цыганка, махая рукой, гонит ее прочь.
– Интересно, где этот маленький проказник Уинстон? – удивился Влад. – Он никогда не покидал меня ни в горе ни в радости.
Одноглазый собрался было позвонить, чтобы вызвать горничную и попросить ее отыскать собаку. И в этот миг за дверью раздался шум.
* * *
Впоследствии Татьяна, сколько ни пыталась, не могла полностью восстановить картину событий. Все случилось сразу, одновременно и подло, как удар ножа в спину.
Отчаянно залаял Уинстон, а потом его лай перешел в тоскливый визг, и Владислав Витольдович, изменившись в лице, резким движением задвинул ее за свою спину. Он ловко схватил трость, прислоненную к креслу, трость со знакомым набалдашником в виде серебряной птицы, – и вытащил длинный, острый клинок.
Бедный старый рыцарь, он, как птица, защищающая свое гнездо от всесильных людей, пытался спасти ту, которую еще недавно хотел уничтожить, наслаждаясь чувством мести. Но в эту секунду былые обиды и ненависть исчезли окончательно. Как и поколения его предков, он стоял, выпрямившись, встречая врага лицом к лицу. Но этот враг вовсе не собирался принимать вызов.
Они ввалились в комнату втроем: Алексей, Халк и неизвестный ему человек с тяжелыми надбровными дугами питекантропа. Все трое были изрядно помяты – несмотря на неожиданность, охранники одноглазого защищались, как могли.
Алексей поднял пистолет, угрожая Татьяне, и собрался огласить условия нападавших, но тут старик кинулся на него, сделав длинный и точный выпад своим клинком.
Лезвие пронзило грудь предателя в ту же секунду, когда выстрелил пистолет. Но старик успел метнуться в сторону – высокий и статный, он полностью заслонил собой ту, ради которой ему не жалко было умереть.
А потом Тото плохо помнила последовательность. Знала только, что схватила со стола нож и, когда «питекантроп» рванулся к ней, вонзила лезвие точно под левое ухо, в безотказную точку, исключающую промах. Услышала топот тяжелых ног по лестнице, сухой щелчок выстрела…
Очнулась она, когда стояла на коленях над умирающим прадедом, и ее тяжелые слезы капали ему на лоб и щеки, будто летний теплый дождь.
– Это хороший конец. Я даже не ожидал, – улыбнулся старик.
Его лицо стало похоже на восковую маску, а широко открытые глаза приобрели одинаково загадочное выражение – будто он смог увидеть там, за порогом, нечто совершенно удивительное.
Павел, Данди, Винни, Варчук и Сахалтуев топтались над ней, не смея приблизиться или нарушить тишину неловким словом. А Тото наклонилась к уху своего рыцаря и произнесла:
– Я знаю, что ты меня слышишь. Она тебя любит. Все эти годы любит. Все остальное не имеет значения. И я тебя люблю.
Открытые глаза Влада глядели куда-то вверх, и, проследив за этим упорным сияющим взглядом, Татьяна увидела, что оттуда, сверху, со стены, смотрит на него молодая и красивая Нита, в файдешиновом темно-синем платье, шляпке и с букетом палевых роз.
* * *
Она равнодушно прошла мимо мертвых тел, хотя Павел боялся, что нервы ее не выдержат. Безразлично отнеслась к болезненной перевязке – оказалось, что пуля существенно зацепила ей руку. Монотонно, но твердо отказалась ехать в больницу. Равнодушно позволила усадить себя в машину и деревянным голосом попросила снять со стены портрет женщины в синем. Варчук беспрекословно исполнил ее просьбу. Они довезли ее до бабушкиного дома, молча, не говоря ни слова. Никто не знал, что говорят в подобных случаях.
Татьяна вернулась домой, но, стоя на пороге, не знала, с чего начать. Голос не повиновался ей, губы тоже.
Антонина Владимировна, постаревшая и скорбная, вышла ей навстречу.
– Он не сделал тебе ничего плохого, мое солнышко?
– Он спас мне жизнь, – глухо ответила она.
– Я могу его увидеть? – ровным голосом спросила Нита.
– Его больше нет, – сказала Татьяна и не поверила самой себе. – Я привезла тебе кое-что от него.
Бабушка долго вглядывалась в лицо своей сохраненной любимым молодости. Затем подошла к внучке, обняла ее и, прижавшись сморщенной щекой к ее щеке, прошептала:
– Я тебя очень люблю. Я всегда буду тебя любить. Ты знаешь. Не плачь, деточка.
Тото смотрела на нее широко открытыми глазами, и слезы градом катились по ее лицу. Она все понимала, она все знала заранее, но какая же это была невыносимая боль.
– Обещай мне, что ты будешь счастлива и любима, потому что жить стоит только ради того, чтобы быть счастливой и любимой, – строго приказала Нита. – И любящей.
Татьяна послушно кивала. Ей казалось, в квартире льет тропический ливень, и она уже ничего не видит за сплошной водяной стеной. Лицо бабушки таяло и уплывало куда-то в недоступную ей даль.
– А теперь оставь нас одних, – властно распорядилась Нита и медленно притворила за собой двери.
Татьяна опустилась на пол у порога ее комнаты, трясясь от рыданий. Но при этом она чувствовала себя, как воздушный шарик, у которого отрезали ниточку, привязывающую его к земле, – так легко-легко, будто в невесомости.
Еще одна жизнь закончилась, и от нее ничего не осталось, кроме боли и памяти. Татьяна знала, что всемогущее время умерит эту боль, а пока нужно просто терпеть.
* * *
Огромный дедовский дом, в котором уже убрали следы недавней трагедии, дышал одиночеством, и Тото подумала, что пресловутая квартира принесла ей слишком много больших потерь и мелких неприятностей, пора, пожалуй, приводить ее в порядок, а драгоценных тетушек с Геночкой и Аполлинариевичем перевезти сюда, хотя бы временно. Тут и парк, и дикие пейзажи, и свежий воздух. Нанять прислугу, попросить Павла присматривать за ними на всякий случай. Пока ее здесь не будет. Татьяна собиралась уехать из любимого города в Париж, так же, как когда-то бежала в него из любимого Лондона. Париж лечит любые раны.
Ее драгоценные друзья – Бабченко, Варчук и Сахалтуев – не отходили от нее ни на шаг. Странно, подумала она, природа не терпит пустоты: обрести двоих новых друзей впридачу к Бабуину – это не так уж и мало. И конечно же, гораздо больше того, на что может рассчитывать любой человек.
Сахалтуев и Варчук, используя старые связи «на земле», в два счета уладили формальности, связанные с печальным происшествием в доме Аделунга. А при разборе бумаг и завещание обнаружилось; нужно ли говорить, что единственной наследницей графа стала его праправнучка – все документы были тщательно подобраны, и даже самый страшный крючкотвор не мог бы к ним придраться. Что и неудивительно, ибо составлял их тот самый страшный крючкотвор.
– Подпишитесь вот тут, и все формальности улажены, – сказал Сахалтуев.
– Здесь? – спросила Татьяна. – Пожалуйста. А что вы им сказали?
– Правду, – ответил за Юрку Павел Бабченко. – Только без ненужных подробностей. Что тебя разыскал прадед, приехал из-за границы, очень состоятельный человек. Но случилось горе – в день вашей первой встречи на его особняк напала банда вооруженных преступников, по всей вероятности, с целью ограбления или даже похищения. Они убили охранников и самого хозяина дома, и только, к счастью, я как твой давний друг приехал познакомиться с твоим родственником. О чем грабители, конечно, не знали. У моих ребят все разрешения на оружие есть. Словом, коллеги нам только благодарны, что дело можно сразу сдавать в архив.
– Спасибо, – сказала она.
– Там чистая самозащита, – пояснил Сахалтуев, хотя его никто не спрашивал. – Но мы все равно представили дело так, что это вас Владислав Витольдович защищал.
Она рассеянно кивнула. И Юрка подумал, что вот он не стал бы рассеянно кивать, глазом при этом не моргнув, случись ему на днях убить человека вилкой. И вилка еще какая-то странная, двузубая. И удар чересчур знакомый, чтобы никто ничего не объяснял.
Экс-капитан – он уже подал рапорт, потому что новый начальник службы безопасности Бабченко по прозвищу Майор предложил ему прекрасные условия на новой работе, – хотел знать правду. Слишком глубоко они с Барчуком увязли в этом деле, чтобы вот так, на полпути, остаться в неизвестности. С другой стороны, он понимал, что двойная утрата, которую перенесла Тото, ограждает ее от расспросов незримой стеной. Он бы и сам собственными руками задушил всякого, кто полез бы к ней с бестактными вопросами.
Кажется, она, как всегда, знала все – и про эти его душевные метания тоже.
– В деле Мурзакова, – произнесла Тото, и он только что на месте не подпрыгнул от неожиданности, – тоже была чистейшей воды самозащита. – И после паузы добавила: – Вы все имеете право услышать эту историю от начала и до конца.
Сахалтуев все еще пребывал в уверенности, что Мурзик пострадал от руки Скорецкого, – как еще могло это произойти? И потому хмыкнул, скорее, в одобрительном смысле:
– Крепкий профессионал. У него всегда самозащита – это один удар с летальным исходом?
– Не у него, – мягко поправила гражданка Зглиницкая, – у меня. И не всегда, а только с тем, кто убил моего мужа и моего сына.
* * *
От неожиданности все трое обомлели. Мысли и ощущения их сильно различались. Павел пропустил мимо ушей все, связанное с Мурзаковым, и застопорился на сообщении о муже и сыне. Вот тебе и ответ на недавний вопрос: какие такие секреты есть у Тото, о которых он не знает. Судя по всему, это еще не все.
Варчук облегченно вздохнул: он ужасно утомился хранить чужую тайну. Оказывается, это сложнее, чем работать на износ, лезть под пули и рисковать жизнью. Потому что в последнем случае рискуешь своей жизнью, а в первом – чужой. И Николай ощутил невероятную признательность к Татьяне, которая одной своей фразой навсегда освободила его от данного некогда слова и позволила нарушить молчание.
А Сахалтуев думал в этот момент о своем товарище Димке Кащенко: каково ему там сейчас, на Ближнем Востоке? Каково ему вообще? Как можно жить и работать, когда ты хранишь такие тайны и бредешь в вечность с таким грузом вины и ответственности? Он вспоминал годы молодости – какие же они были тогда наивные, светлые, готовые полюбить весь мир и умереть за Родину. Им никто не говорил, что за Родину могут умереть и другие, те, кто этой судьбы себе не выбирал. А еще Юрка подумал, что вот теперь все встало на свои места.
Тото на правах хозяйки наполнила четыре бокала, все – разными напитками. Майор хмыкнул этой ее памятливости и предусмотрительности. Уселась в дедовское кресло, окинула тоскливым взглядом пустой собачий коврик – его вынести никто не догадался, а у нее самой не поднималась рука. И только после этого, пригубив вина, которое им не удалось выпить в тот день с Владом, принялась излагать факты – сухо, отстраненно, будто читала передовицу газеты.
Ее, талантливую студентку художественного вуза, приметили сразу. Специалисты в нашей разведке всегда отличались высокой квалификацией, и потому, хотя времена на дворе стояли сплошь идеологические и насквозь политизированные, Татьяну никто не оскорбил приглашением на собеседование (как тогда часто случалось), чтобы узнать мелкие бытовые подробности из жизни ее сокурсников. Нет, ей сразу предложили то, от чего юные романтики, воспитанные в семьях победителей страшной войны, не могут отказаться: служение честное и бескорыстное, служение стране, которая однажды, их чрезвычайными усилиями, станет лучше, человечнее, демократичнее.
