Текст книги "Стеклянный ключ"
Автор книги: Виктория Угрюмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)
Первым желанием Андрея было сказать, что если Марина хочет повеситься, то на здоровье! Флаг ей в руки, куст сирени в задницу – и вперед. Сколько же можно устраивать истерики по пустякам и вовлекать остальных в какую-то абсурдную игру, нисколько не считаясь с их проблемами, с их чувствами, наконец. Однако минуту спустя в нем заговорило чувство долга.
Бабушка всегда говорила, что у него гипертрофированное чувство ответственности за остальных и что его на этом легко ловят все кому не лень. Он признавал бабушкину правоту, но ничего с собой поделать не мог.
Чертыхаясь и ярясь от бессилия и неспособности что-либо изменить, Трояновский перезвонил Мишке, надеясь упросить друга поехать за взбесившейся Маришкой, но Миха отключил мобильный, о чем и сообщил равнодушный и лишенный интонаций женский голос.
Оставалось смириться и ехать за подругой. Но сперва Андрей отправился к Говорову: тому, конечно, абсолютно все равно, будет ли он на вечере, однако любой необдуманный шаг грозит испортить и без того едва-едва случившиеся добрые отношения. Вежливость еще никому и никогда не повредила.
Как и ожидал Трояновский, у Александра Сергеевича было людно, шумно и ярко, как будто внезапно наступил Новый год. Звучала приятная музыка, отовсюду слышались смех, хлопанье пробок шампанского. Двери открыл сам хозяин – неожиданно домашний, «уютный», непривычно размякший. Он рассеянно выслушал извинения молодого коллеги, покивал сочувственно, но сам все время оглядывался назад, себе за плечо, – и было ясно, что его внимание приковано к происходящему в гостиной.
Там, окруженная небольшой толпой гостей, стояла истинная Шемаханская царица – стройная, воздушная женщина в экстравагантном ультрамариновом комбинезоне с шальварами и в чалме. На тонких руках болтались браслеты, и это что-то напомнило замотанному и злому на весь мир Андрею – просто в первый миг он не сообразил, что именно. А потом она удалилась вглубь комнаты, по-прежнему окруженная восторженными поклонниками, и Трояновскому на миг померещилась, что это была Татьяна, только чудесным образом перевоплотившаяся из Золушки в волшебную фею, ставшая в одночасье моложе, красивее, роскошнее.
«Черт знает что, – зло подумал он, сбегая вниз по ступенькам. – Уже мерещится на каждом шагу. Втрескался я, что ли?» И еще сильнее рассердился на себя за то, что употребил, пусть и мысленно, Маришкино словечко «втрескался». Пора что-то решать с личной жизнью, и уже совершенно очевидно, что Марине с ее вздорным характером, невежеством и отсутствием хороших манер в ней находится все меньше места. И никакие стройные ноги этому горю не помогут.
Андрей вытащил мобильный и решительно нажал кнопку «Музейный».
– Алле, – пропел мелодичный голос, принадлежавший Олимпиаде Болеславовне. Она четко выговаривала обе буквы «л». – Алле, добрый вечер.
– Простите за поздний звонок, – сказал он как можно мягче. – Я могу попросить Татьяну?
Трояновский не видел, как на том конце провода Липа сделала большие глаза, отчаянно сигнализируя взволнованной Капе: это ОН!
– Вы знаете, – пропела старушка в трубку, – она только-только вернулась и наслаждается отдыхом в наших термах. Вас не затруднит перезвонить минут через десять? Либо я могу что-то передать.
– Нет-нет, не стоит, – торопливо ответил Андрей, полагая, что как-то глупо передавать малознакомой женщине, что она ему грезится и что он с ума сходит – так хочет ее видеть. – Всего доброго, извините. Я перезвоню.
– Капочка! – возопила Липа, устроив трубку на аппарате. – Неси тетрадку! Срочно! Как там делаются эти чудеса техники?
* * *
Пока он добирался по ночному городу на окраину, где жила Маришкина подруга, пока мучительно вспоминал, в каком из пугающе похожих домов та обитает, не имея ни малейшего желания созваниваться и уточнять адрес, прошло немало времени. И все это время Андрей вспоминал тонкий силуэт в дверном проеме и с каждой минутой все более утверждался в мысли о том, что это все-таки была Татьяна – либо ее усовершенствованный двойник. Короче, его просто заело любопытство, и пятнадцать минут спустя он уже увереннее нажал нужную кнопку.
Олимпиада Болеславовна была права: техника в наши дни способна делать настоящие чудеса. В доме Александра Сергеевича Тото взяла мобильный и, мило кивнув гостям, удалилась в спальню.
– Добрый вечер, я слушаю.
– Извините за вторжение, – проговорил Трояновский. – Я просто хотел узнать, можно ли заехать завтра утром?
– Бога ради, – приветливо откликнулась она. – Часов с десяти вас устроит?
– Вполне, – растерянно отвечал Андрей, не готовый к такому развитию событий.
– У вас какие-то неприятности, – утвердила Татьяна. В ее голосе не было праздного любопытства, а только сочувствие, но он все равно насторожился.
– Почему вы так решили?
– По голосу. Или я неприлично лезу не в свое дело?
– Что вы. Нет, никаких неприятностей, просто устал. Завтра в десять буду у вас, жалко, что не в шесть.
– Вы ранняя пташка? – мурлыкнула она.
– Просто вы лишили меня возможности сказать: «Чуть свет уж на ногах, и я у ваших ног…»– быстро проговорил он. – Спокойной ночи.
– Спокойной.
В комнату, где она уединилась, вошел Александр.
– Кто это звонил?
– Знакомый, – улыбнулась она, и Говорову показалось, что улыбка адресована не ему, а каким-то ее приятным мыслям. – А что? Прежде ты не интересовался, кто звонит.
– Прежде я не делал тебе пятого предложения подряд. Тото, я понимаю, что ты скажешь – сейчас не время, гости и все такое, но времени не будет никогда. Ну, какие у нас с тобой причины, чтобы и на сей раз не пожениться?
Татьяна обняла его и потерлась носом о плечо.
– Разумных – никаких.
В квартире Александра еще наслаждались ужином гости, а Тото уже переоделась и собралась уходить.
– Я выйду через черный ход, а ты после передашь гостям мои сожаления. Скажешь, что я пошла почивать.
Он огорченно и немного раздраженно заметил:
– Машину я вызвал – зеленый «форд» стоит прямо у подъезда. Не перепутай и не сядь к какому-нибудь постороннему ловеласу. С тебя станется… Ну почему ты не можешь остаться?
– Милый, мы же еще вчера договаривались, – терпеливо сказала Тото.
– Не понимаю, куда ты бежишь, – тебя что, семеро по лавкам ждут? Или объявили всеобщую мобилизацию?
Татьяна приложила палец к его губам и выскользнула из квартиры, оставив Говорова в обычном для таких ситуаций состоянии – смеси тоски, раздражения, досады и предвкушения новой встречи.
* * *
Таксист остановился у въезда во двор, вознося хвалу коммунальному хозяйству города: прямо посреди асфальта зияла огромная дыра – пролом, как вход в пекло, и ни одна машина не могла преодолеть это препятствие.
– Понятно, – пробормотала Татьяна. – Ну что ж, спасибо, что довезли.
Она страшно устала за этот длинный и суматошный день, особенно ее утомили гости: большого скопления людей она органически не переносила и потому с радостью сбежала к Машке, воспользовавшись возможностью покинуть шумную компанию по вполне уважительной причине.
Она тяжело брела по неосвещенному двору, переставляя ноги, как колоды. Руки были спрятаны в карманы темной просторной куртки, и со стороны Татьяна походила на девочку-подростка, возвращающуюся домой в неурочное время.
Шаги за спиной не заставили ее вздрогнуть, но плечи все же напряглись.
«Только этого не хватало», – лениво подумала она, и как в воду глядела.
От стены котельной отделились несколько коренастых мужских фигур и устремились к ней. В тусклом свете, падавшем из одинокого окна, Тото разглядела лица: классический образец, неоднократно воспетый писателями и режиссерами, – низкий лоб, тяжелые надбровные дуги, маленькие злые глаза и нехорошие ухмылочки. Складывалось впечатление, что их где-то специально растят таких, воспитывают, обучают, а затем уже выпускают в свет. Людей посмотреть и себя показать.
Один из мужиков больно ухватил ее за предплечье цепкими пальцами:
– Дай-ка мы тебя проводим, красавица.
Тон его не допускал возражений. Трое или четверо его товарищей – группа поддержки – согласно закивали в том смысле, что да, проводят, и еще как!
– Ой! – произнесла Тото проникновенно, вложив в свои слова максимум признательности и облегчения. – Правда? Спасибо огромное! Слава Богу, а то темно и, знаете, все-таки страшно одной. Мало ли что? А сама ведь не подойдешь, не попросишь, чтобы проводили: еще поймут неправильно.
– А-а-а, ну, это ээ-эээ… – догадливо откликнулся мужик.
«Группа поддержки» ошарашенно приостановилась, ожидая команды, но он явно был неспособен породить какую-нибудь толковую мысль. Он просто широко шагал рядом с ней, с удивлением ощущая, с каким доверием опирается на его мускулистую руку маленькая, неожиданно теплая ручка.
А Татьяна выдержала правильную паузу и добавила:
– Уф! Давно так спокойно по этим лабиринтам не ходила. Еще раз спасибо.
Он довел ее до нужного парадного в полном молчании, открыл тугую, сопротивляющуюся дверь, пропустил даму вперед. Она шагнула в проем, не заколебавшись ни на минуту, и провожатый сделал какое-то странное движение квадратной своей челюстью, будто костью подавился.
Остановившись на первой ступеньке, Татьяна повернулась к нему лицом и сказала сердечно:
– Вот мы и пришли. Благодарю.
Он взял ее за подбородок царапучими, желтыми от никотина пальцами, приподнял лицо, внимательно вглядываясь в светящиеся спокойные глаза и произнес:
– Счастлив твой Бог. Ну, прощай.
Затем резко повернулся и вышел, громыхнув дверью.
Татьяна поднялась на пару пролетов и, наконец, вытащила из кармана руку с пистолетом. Пистолет она поставила на предохранитель, задумчиво поглядела вниз, сквозь давно не мытое окошко, и шепнула:
– И твой тоже.
Глава 6
Кофе закончился еще в обед, чая не покупали вот уже недели две, и потому Николай свирепо прихлебывал кипяток, в который бросил две засахарившиеся от старости карамельки, обнаруженные в ящике у Сахалтуева аккурат под фотографиями расчлененного трупа из дела, месяца три как сданного в архив.
За окном было темно и неожиданно неуютно. Грянуло резкое похолодание, и майский вечер – еще вчера такой теплый и ласковый – сегодня встречал редких прохожих мерзким холодным дождиком и порывами пронизывающего ветра.
Час тому заглядывал к майору старлей из соседнего отдела, предлагал подбросить домой на служебной машине – благо собралась целая компания, но Барчук отказался. Какое-то седьмое чувство (шестым Николай полагал все же чувство юмора) подсказывало ему, что стоит дождаться коллегу Сахалтуева, который принесет в клюве свежие новости о Мурзике. Да и майору было чем поделиться с напарником. Ожидание затягивалось, и любой нормальный человек уже махнул бы рукой и отправился домой отсыпаться после длинного суматошного дня, но кто говорил, что Барчук – человек нормальный?
В результате он оказался прав в своем упорстве.
– Ждешь? – спросил от дверей Юрка. – Домой пойти, баиньки, в голову не приходило? Или адрес забыл? Так в паспорт загляни.
– А что ты все время меня отчитываешь? – взвился Николай. – Я с женой развелся, так ты над ухом жужжишь. Мне уже исполнилось восемнадцать, мамочка, я вполне дееспособный и сам могу принимать решения.
– Ой, тоже мне, агицын паровоз! Люди в такую погоду и в это время по домам сидят, ужин кушают. – И Сахалтуев безнадежно пошарил в ящике. – Вот черт, сигареты кончились.
– Поделюсь, – пробурчал майор. – Чего же ты тогда не домой пошел, а на службу поперся?
– Спинным мозгом чувствовал, что ты тут кукуешь один-одинешенек. Ужин вот привез от щедрот Кащеевых.
И Юрка принялся распаковывать сверточки из тяжелого пакета.
– Котлета с картошкой по-селянски. Кусок языка. А это что? А это рыба жареная, по фамилии судак. Ты же в буфет не спускался?
– Забыл, – признался растроганный майор, принимаясь за неожиданный ужин.
– Кипяток пьешь сиротский, – укорил его Сахалтуев. – И что глаголет твой свидетель Кочубей?
Барчук ждал, когда Юрка задаст ему этот вопрос, хотел его услышать и с ответом ждать не заставил:
– Врет и не краснеет, мерзавец.
– Даже так?
– Соловьем поет. Только что не в рифму. Без запинки. Без сучка и задоринки, чего, как показывает практика, в реальности не бывает.
– Ну-ну, это интересно, – Сахалтуев устроился на своем месте и по обыкновению водрузил ноги на стол. – Устал как собака. Рассказывай, начальник.
– Конечно, – передразнил Барчук тонким скрипучим голосом, – свидетель тонко намекнул мне, что рассказ его столь связен и логичен, потому что он сам проработал долгие годы в смежном ведомстве и хорошо знает цену любой мелочи. И что подготовился поэтому перед беседой, тщательно взвесил каждое слово. Только я ему ни на грамм не верю.
– Почему?
– А почему я знал, что ты сюда явишься?
– Закономерность, однако, сила привычки.
– И здесь закономерность. Юрик, а то ты не слышишь, когда тебе втирают? Зачем-то очень нужно Петру Федоровичу подставить нам некую гражданку Татьяну в качестве главной подозреваемой и потому преподносит ее просто-таки на блюдечке с голубой каемочкой. Причем, он и сам понимает, как неестественно выглядит его рассказ, вот и суетится со своими объяснениями про долгие годы службы на благо Родине. Хоть бы подождал приличия ради, пока я его спрошу, а откуда, гражданин хороший, такая точность, – было бы куда правдоподобнее. Нет, знает кошка, чье сало съела.
Юрка с интересом взглянул на насупленного друга:
– С этого момента прошу подробнее.
– Фигушки. Сперва твой отчет.
– Легко!
И Сахалтуев сжато и предельно четко обрисовал картину событий, о которых поведал ему Димка Кащенко.
– Интересно, – сказал Николай, во время рассказа не проронивший ни слова. – Точнее, кошмар. Наркота, всякие тайны Мадридского двора, страсти-мордасти… Только этого нам и не хватало.
– Согласен.
– Но зато кащейская версия, невзирая на ее явную сериальную суть, гораздо правдоподобнее, чем история, которую попытался мне втюхать господин Кочубей. Кстати, ты был прав – родственник, далекий потомок того самого. А может, и про это врет, солидности добирает.
– Ты мне расскажешь, что он тебе сообщил, или я сюда приехал только для того, чтобы тебя покормить? – поинтересовался капитан.
– Вполне серьезная и весомая причина, – надулся Барчук. – А лепетал он вот что: дескать, в Мариинском парке чуть ли не во всякую погоду – что в жару, что в ненастье, что при полном благолепии – пишет жуткие картины маслом некий пожилой художник…
– Который и заколол Мурзика прямо на мольберте, колонковыми кисточками?
– Не перебивай дядю! И что, дескать, покойный, фамилии которого господин Кочубей, увы, не знает, но опознал личность по фотографии, часто обретался возле этого самого художника, делая вид, что интересуется его живописью. Но на самом деле, как признался покойный в приватной беседе многоуважаемому Петру Федоровичу, его интересовала некая Татьяна…
– Итак, она звалась Татьяна. А что, этот покойный настолько сдружился с Кочубеем, что сделал его поверенным своих сердечных тайн?
– Вот-вот-вот! – возликовал Барчук, уставя палец в потолок. – Вот за что я тебя люблю! Стал бы ты – взрослый и вменяемый мужик – делиться своими переживаниями с первым встречным?
– Да я бы и со вторым не стал, – признался Сахалтуев.
– Совершенно верно. А Петр Федорович все пытается протащить нехитрую мыслю: дескать близких отношений с покойным не имел, но многое о нем случайно узнал. Даже поведал трогательную историю о том, что психологи называют сие явление феноменом попутчика. То есть нам гораздо легче чужим людям открыть правду о себе, вот отчего в поездах зачастую ведутся такие откровенные беседы, которые с домашними в принципе состояться не могут.
– Оставь в покое феномен, – попросил капитан. – О нем я кое-что знаю.
– И я знаю, – покладисто согласился Варчук, – но господин Кочубей все равно упорно просвещал меня на этот счет. Знаешь, что мне кажется? Что уволили его из конторы именно потому, что воображения у него никакого. Нет фантазии, нет творческого огонька. Топорно работает, хотя – надо отдать ему должное – старательно, аккуратно и очень настырно. Просто бульдозер какой-то. Давит на мозги, аж в голове гудит.
– Мы остановились на Татьяне.
– Татьяна сия, – продолжил майор, – якобы приходится художнику какой-то дальней родственницей. Живут они где-то возле парка.
– И что из этого можно инкриминировать в качестве преступления против общества?
– Якобы долгое время не встречая случайного знакомого в парке – они, дескать, гуляли в определенное время по одинаковому почти маршруту, из-за чего, собственно, и свели в свое время шапочное знакомство, – Петр Федорович подкатился с вопросом к художнику: а где это наш Анатолий запропастился? Но художник, по словам Кочубея, сделал козью морду и знакомство с покойным не признал. То есть начисто якобы отрицал, что вообще его когда-то видел. А Петр Федорович утверждает, что гипотетические ухаживания Мурзика за родственницей Татьяной ни ей, ни художнику не нравились. Очень не нравились.
– Положим, верю. Мне бы тоже этот тип не понравился. Ни он сам, ни его настырные ухаживания. И что с того?
– А вот когда художник отказался от знакомства с покойным… то есть Кочубей тогда еще не знал, что он покойный, но когда узнал из телевизионной передачи, то сразу заподозрил неладное и позвонил нам.
– Раздался выстрел, жена упала. Штирлиц насторожился, – прокомментировал Юрка. – Интересно было бы узнать, а откуда наши московские коллеги накопали столько информации по Мурзику, а? Нема, нема – и танки едут.
– Правильно мыслишь. Я тоже подумал, что слишком много совпадений, навел справки – и…
– И?!
– Материалы раскопал бывший сокурсник Кочубея. Они несколько лет потом в одном отделе проработали бок о бок. Говорят, до сих пор поддерживают хорошие отношения.
– А ты времени зря не терял.
– Вообще-то все сходится, – сказал майор, тоскливо шелестя пустыми пакетами и обертками. – Если Мурзик замешан в грязных делах, то неудивительно, что публика так засуетилась.
– Наоборот, удивительно, – сердито возразил Юрка. – Сам посуди: вот-вот мы спихнем дело в архив, у нас такой карт-бланш, нечто мы чумовые, чтобы своими руками себе же на шею висяк пристраивать? Значит, сдадим мы его, забудем и дело с концом. Зачем нам такого вот свидетеля подсылать? Утопить эту неизвестную Татьяну? Привлечь к ней наше внимание? А зачем? Что в ней особенного?
– Не знаю, – сказал Николай. – Не уверен. Ну что, айда по домам, отоспимся и на свежую голову будем думать. А дело приготовь, мы его закроем. До поры до времени. Чтобы зря не раззадоривать родимое начальство. Когда понадобится, чем закрыли, тем и откроем. Лады? Да, учти, завтра с утра меня не будет: в парк пойду, живописцами интересоваться.
– Придется тебе все-таки с женщиной знакомиться, – сказал Юрка. – Ишь как вас судьба сталкивает, не отвертеться.
– Не накаркай! – завопил Варчук.
* * *
Утро в Машкиной квартире наступило неприлично рано, с унылым, серым рассветом. Татьяна, свежая и бодрая, зарядила уже кофеварку, приготовила тосты с сыром и беконом, и теперь возилась с точильным камнем, бормоча что-то о хозяйках, которые не точат ножей до тех пор, пока оными ножами можно будет отрезать разве что растаявшее масло.
Машка выползла из спальни, зевая, протирая кулачком глаза. Ее волосы представляли собой странное сочетание кустиков и рожек, что заставило Татьяну прыснуть со смеху.
Машка неодобрительно на нее поглядела, затем перевела укоризненный взгляд на часы в виде домика с медведем, висевшие на стене.
– Уму непостижимо. Половина шестого. Петушиное время. А она уже поет. Поделись секретом, как тебе удается прилично выглядеть в такую рань?
– Учись, учись, пока я жива: встаешь в шесть, а просыпаешься в двенадцать! – И тут же, без перехода включилась в новую стадию беседы: – Так говоришь, твой ненаглядный без ума от холодного оружия? Это просто чудесно. Который там час? Мамочки мои! Я опаздываю в свинячий голос!
Машка забубнила все еще сонным и монотонным голосом:
– Ну куда можно опаздывать в это время? На вчерашний троллейбус?
– Я тебе скажу, но это между нами, девочками. Утром должен приехать Андрей, и я совершенно не хочу, чтобы он думал, что я не ночевала дома.
Машка сразу проснулась, будто на нее вылили ушат ледяной воды, и вытаращила на подругу круглые глаза.
– То есть ты кроткая и послушная. К тому же – нежная и трепетная. Это что-то новенькое в нашем репертуаре.
Татьяна подняла к потолку указательный палец:
– А ты думала?
* * *
Она открыла ему двери до того, как он надавил на пуговку звонка, и от этого недвусмысленного признания в том, что его здесь с нетерпением ждали, на сердце у Андрея растаяла сладкая медовая лепешечка.
– Доброе утро! – сказал он непривычно мягким голосом, которому и сам поразился. – Вы куда-то собрались?
Татьяна в очередной раз поразила его, не став лукавить, притворяться или кокетничать.
– Нет, – ответила просто и легко, как если бы говорила с давним другом, – это я вас встречаю. Из окошка выглядывала… Так что случилось?
Вообще-то Андрей не слишком хорошо понимал, что говорит и делает, погрузившись в себя. Он давно, возможно что и никогда, не испытывал таких ярких, острых переживаний и потому на окружающее реагировал слабо. Но от звука ее голоса встрепенулся:
– А? Что? Почему случилось?
– У вас по телефону был странный голос, – пояснила Татьяна.
– Вы об этом? Забудьте. Пустое, мелкие неприятности. Даже не неприятности, а досадное недоразумение. Неважно. Важно другое: вчера я был в одном доме…
Она коснулась прохладными пальцами его руки, заставив вздрогнуть.
– Простите, что перебиваю, но, может, и нашу скромную обитель почтите вниманием? Не на пороге же разговаривать.
– Да я вообще-то на минутку. – Здесь Андрей набрал полную грудь воздуха и рискнул. – Если честно, то пока не выгоните. А про минутку это только что вот придумал, чтобы пробраться в дом.
И поскольку Татьяна выжидательно молчала, то он продолжил после паузы:
– Странно все время говорить, что думаешь. Непривычно.
– Но хоть интересно?
– До жути! – воскликнул молодой человек, нисколько не кривя душой.
Она провела его на кухню и усадила пить чай с горячими, только что испеченными булочками, которые аппетитной горкой лежали на широком старинном блюде. Ему казалось, что он перенесся на столетие назад, в век, когда никто и никуда не торопился; когда было очень важно не только, что ты делаешь, но и как. Очаровательная женщина в элегантном домашнем наряде сидела возле него и была готова выслушать и понять. С ней было интересно, весело и немного страшно, как бывает одновременно весело и страшно на корабле посреди необъятного и бездонного океана. И Андрей понял, что наконец оказался дома. Это чувство было настолько пронзительным, что у него даже заныло в груди. Он нигде больше не чувствовал себя настолько спокойно, надежно, уютно и защищенно.
– Глупый вопрос можно? – спросил он весело.
– Валяйте!
– У вас часом нет очень близкой родственницы? Сестры?
– Не удивилась бы, – пожала плечами Тото.
Андрей изобразил крайнее недоумение.
– Семья у нас была очень большая, – сжалилась Татьяна над собеседником. – И за годы революций и войн разбросало нас по всему свету. Кроме того, все мои дедушки, пра– и так далее предки были весьма любвеобильными. Так что никаких гарантий дать не могу. А в чем дело?
– Ничего, показалось вчера. Случайное сходство.
– У меня среднестатистическое лицо, – сообщила она. – Я даже на рекламный плакат в сберкассе бываю похожа.
– Как вы можете такое говорить! – возмутился молодой человек, боясь додумать до конца мысль о том, что ему это лицо кажется самым удивительным и прекрасным на всем белом свете.
А она тем временем вытащила из старинного дубового буфета тарелки, серебряные приборы и салфетки и принялась сервировать стол.
– Раз уж вы приехали с утра пораньше, то давайте я вас накормлю завтраком. Это внесет свежую струю в наши отношения.
– А я вот возьму и не откажусь, – усмехнулся он. – Вы не боитесь, что я всем растреплю, что завтракал сегодня у вас? И это нанесет ущерб вашей репутации?
– Если уж мне суждено быть скомпрометированной, то желаю быть скомпрометированной вами.
И Андрей отвесил ей галантный и церемонный поклон.
Спустя час, прощаясь у парадного, Трояновский как можно небрежнее «припомнил»:
– О! А о деле-то и не поговорили. Я, пожалуй, заеду после работы, если вы не возражаете. Или в городе вас подхвачу.
Татьяна лукаво и насмешливо на него поглядела.
– То есть я хотел сказать, что хочу увидеть вас еще раз. Сегодня. И завтра тоже… Уф-ф! Сказал все-таки.
– Я тоже хочу вас увидеть, – улыбнулась она. – Но у меня сегодня безумный день – просто паноптикум какой-то. Я позвоню ближе к вечеру. Хотите?
– Еще бы.
Он сделал шаг ей навстречу, чтобы обнять на прощание, но не решился, отступил и чуть ли не бегом кинулся к своей машине. И, упав на водительское сиденье, яростно потер лоб:
– Черт знает что! Наваждение какое-то.
* * *
Найти художника оказалось делом несложным. Он действительно сидел напротив Мариинского дворца на маленьком раскладном стульчике перед мольбертом и был похож на классического живописца, каким его принято изображать в литературе: в широком бархатном блузоне с пышными старомодными рукавами; в черном берете, элегантно сдвинутом на правую бровь; с волнистыми седыми волосами и круглой палитрой в левой руке. Он самозабвенно творил очередное бессмертное произведение, но, хоть майор Варчук и не был искусствоведом, картина показалась ему плохонькой. Впрочем, не нужно быть курицей, чтобы оценить вкус яичницы.
Итак, Петр Федорович Кочубей не соврал, рассказывая о человеке с мольбертом. Но в этой части его свидетельства Николай и без всяких доказательств был уверен на все сто процентов. Он не спал всю ночь, и так и эдак складывая мозаику из кучи разрозненных и таких противоречивых фактов, узнанных от Кащея и коллеги из сопредельного ведомства. К утру Варчук уверился в том, что неведомую Татьяну явно пытаются подставить ему не столько в качестве козла отпущения, сколько с целью основательно попортить ей если и не биографию, то нервы. И ведь могло бы получиться, кабы не свалившийся как снег на голову Юркин лучший друг со своей невероятной историей о лондонских событиях многолетней давности. Воистину неведомо людям, на каких тонких ниточках бывают подвешены их судьбы.
К этой женщине следовало приглядеться. А для этого нужно было дождаться либо ее прихода, либо завершения сеанса живописи на натуре и провести художника до самого дома. Вот это и оказалось самой сложной частью операции. Похоже, живописец явился в парк всерьез и надолго. Об этом свидетельствовали увесистый пакет с бутербродами и двухлитровый термос с ароматным горячим напитком, добытый им из сумки часа четыре спустя. Голодный и потому злой как черт майор не мог даже двинуться с места, чтобы перекусить где-нибудь на скорую руку. Он сидел на скамейке в боковой аллее, курил одну за другой сигареты, с ужасом понимая, что пачка скоро закончится, и упорно ждал.
Наконец его молитвы были услышаны. Живописец явно остался недоволен тем, как продвигается его работа: он нервно вытер кисти, сложил мольберт, собрал вещи и двинулся вниз по центральной аллее, опираясь на старинную трость с набалдашником в виде серебряной птицы. Шел он медленно, тяжело. Но, к счастью, дорога до его дома была совсем короткой. И Николай, проводив «объект» до самого парадного, записал адрес в записную книжечку и с легким сердцем отправился на работу. Если дело Мурзика требовали закрыть, то от остальных его никто не освобождал.
* * *
За круглым столом, накрытым зеленой плюшевой скатертью, приняв эстафету от молодежи, важно заседали Капитолина Болеславовна и Олимпиада Болеславовна. С церемонией чаепития было покончено, и теперь они рассматривали семейные фотографии. Фотографий было много и самых разных – от старинных дагерротипов и порыжевших снимков времен Гражданской и Второй мировой до ярких, цветных современных. Все эти остановленные мгновения были благоустроены тоже очень по-разному: одни с любовью и очень бережно помещены в старинные тяжелые альбомы с серебряными замками; другие собраны в толстые серые конверты; третьи кучами навалены в картонные коробки.
Внимание сестер привлек черно-белый снимок, сделанный, судя по надписи, в середине тридцатых годов – высокий, статный молодой красавец обнимает за плечи очаровательного подростка лет четырнадцати-пятнадцати. Лица у обоих благородной лепки, с тонкими римскими носами и ямочками на подбородках.
– Да, Липочка, – поведала Капа, вертя фотографию в руках. – Просто страшно представить, что этот монстр мог быть Таточкиным дедушкой. Сатанинская личность, хотя и хорош черт. Не могу не признать.
Липа недоуменно вскинула бровки:
– Какая разница – дедушка или прадедушка, если в ней все равно бурлит его кровь?
Капа кивнула, нехотя соглашаясь:
– Да, Таточка вся в него и в Ниту. От деда в ней ничего нет. И от родителей – ни капли. Прости Господи душу грешную, но я все время забываю, какие они были. Вот отболела по ним душа, и как стерли их… Даже страшно иногда делается.
– Это объяснимо, Капочка. Они не вписывались в нашу жизнь. Почти чужие люди. Не то что Лёся. Я никогда не удивлялась, что Нита предпочла Лёсю. И ты зря говоришь, что Таточка от него ничего не унаследовала. Леонтий был светлым, как солнышко. Разве его можно было не полюбить?
– Что верно, то верно, но, боюсь, расплачиваться за этот выбор придется нашей девочке.
Липа помолчала, а затем молвила твердо и убежденно:
– Она получила в наследство и неукротимую силу отца, и доброту сына. Она справится.
Капа добыла из кучи снимков фотографию повзрослевшего уже подростка и ласково провела по ней рукой:
– Бедный мальчик. Какая причудливая судьба ему досталась.
– Не бедный, а счастливый… – строго поправила ее Липа.
* * *
Когда Александр встретился с Тото в «Каффе», ничто в этой женщине не выдавало обуревавших ее чувств. Татьяна была весела, приветлива, собранна и спокойна. Будто это и не она вовсе час тому цвела от счастья, беседуя с Андреем Трояновским и осознавая, что влюблена в него без памяти.
Говоров хозяйским взглядом окинул ее стройную фигуру, столь привлекательную в строгом деловом костюме, оценил галстук ручной работы:
– Я тоже такой хочу.
– Будет тебе точно такой же, – пообещала Татьяна. – Кофе пить уважаешь?
– Один кофейничек и в темпе вальса, – сказал Александр. – Потом завезу тебя, куда скажешь, и помчусь по делам. День сегодня суматошный.
– У меня тоже.
– Надеюсь, ты за своими хлопотами не забыла, что у тебя через три недели выставка? – уточнил Говоров, и, к неудовольствию Татьяны, в его голосе мелькнули менторские нотки.
