Текст книги "Стеклянный ключ"
Автор книги: Виктория Угрюмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)
– Вовсе нет, – как можно приветливее откликнулась она, стараясь держать себя в руках.
– Три недели – маленький срок, – внушительно, как нерадивой секретарше, объяснил Говоров. – Ты и не заметишь, как они пролетят. А ничего не будет готово. Ты должна понимать, насколько важно для меня это мероприятие, насколько серьезно я к нему отношусь.
Татьяна, все еще прилагая усилия, чтобы не взорваться, кивнула:
– Милый, ты, конечно, будешь страшно удивлен, но и для меня эта выставка тоже имеет кое-какое значение. Все-таки это мои картины.
Александр перебил ее на полуслове:
– Я веду с этими людьми и другие дела, и мне совершенно не хотелось бы попасть впросак. Если ты не будешь готова к назначенному сроку, мне придется признать, что я поручился за легкомысленного человека. Тогда и к остальным моим проектам будут относиться соответственно. Улавливаешь суть?
– Я когда-нибудь давала тебе повод упрекнуть меня в непунктуальности? – тихо спросила она.
– Нет. Еще нет, – примирительно заговорил Александр, понимая, что перегнул палку, но не имея сил остановиться, оседлав любимого конька. – Понимаешь, я слишком много видел художников, которые получали грант от какого-нибудь фонда или аванс от заказчика, а потом ничего не делали. Я недавно разговаривал с партнерами по своим проблемам и упомянул, что скоро можно будет посмотреть экспозицию. Они говорят: не верим.
– Это их проблемы. Сложнее всего оправдываться за те проступки, которые еще не успел совершить, – холодно ответила Тото.
– У тебя взгляд сегодня непривычный, – заметил он невпопад.
– Я как тот филин из грузинского анекдота – еще не пою, но слушаю винимательно-винимательно, – ответила она невесело.
– Ты должна меня понять.
– Я понимаю.
– У меня сложилась определенная репутация, и я ею очень дорожу.
– А что тебя конкретно беспокоит?
Александр повторил с нажимом:
– До выставки осталось всего ничего, а ты еще ни разу не обратилась ко мне за разъяснениями или помощью…
* * *
Андрей приехал на работу в странном, непривычном для его окружения расположении духа. Всегда сдержанный, чуть холодноватый и отстраненный, сегодня шеф был приветлив, радостен и одновременно растерян. Он улыбался, глаза у него были счастливые, но сосредоточиться на вопросах, задаваемых сотрудниками, Трояновскому так и не удалось. Даже невинный вопрос секретарши – что лучше подать шефу, кофе или сок, – привел его в ступор. Он сперва долго и благожелательно кивал в такт словам, будто ему сообщали некую новость, а затем откликнулся:
– Да-да, конечно.
Секретарша поджала губы и отправилась готовить и кофе, и сок, и еще чай – на всякий случай.
Михаил, сидя за компьютером, вполголоса пропел:
– Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь… Привет. Ну что, повидал Татьяну Леонтьевну с утра пораньше?
– С чего ты взял? – поинтересовался Андрей.
– Я с тобой знаком столько времени, что и вспоминать противно. Это ж мне было всего семь лет, когда я поддался твоему вредному влиянию и стал читать книжки про мушкетеров вместо того, чтобы активно заниматься спортом и музыкой.
– Какой музыкой? – оторопел Трояновский.
– На гитаре в парадном играть, – гоготнул Мишка, – вот какой. Затормозил ты мое нормальное развитие, братишка. И спаплюжив лучшие мои детские и юношеские годы…
– Короче! – весело пригрозил шеф.
– Короче, знаю я тебя как облупленного. – И голосом, которым обычно озвучивают пиратские копии американских фильмов, произнес: – Хочешь об этом поговорить?
– Канэчна хачу! – завопил Андрей, которого распирали эмоции.
* * *
– Дело в архив сдал, докладную написал, даже к Бутузу на ковер сходил, – с веселой ехидцей отрапортовал капитан, завидев наконец в дверях могучую фигуру непосредственного начальства.
Непосредственное начальство бестолково потыкалось по углам кабинета и спросило жалобно:
– Юрка, а пожрать у нас ничего нет?
– Проглот вы, батенька, – неодобрительно заметил Сахалтуев. – Что ни слово, то про съестное.
– Сами мы не местные, – вывел Варчук длинную руладу, – простите, что такой молодой к вам обращаюсь, но оцень уз кусать хоцца…
– Айда в буфет.
– А что Бутуз? – сразу успокоился Варчук, который терпеть не мог сидеть за столом в одиночестве.
– Что-что? По-моему, даже обрадовался, что не с тобой общался. Пожурил ласково и слегка за то, что дело не раскрыли, но тут же по-отечески похвалил, выразил глубокое понимание сложностей и трудностей, постоянно возникающих в нашем благородном деле, и пожелал дальнейших успехов. Словом, все в порядке, ни у кого никаких претензий не возникло, из чего я делаю вывод, что внезапная инициатива свидетеля Кочубея поддерживалась не вышестоящими инстанциями, а кем-то другим. То ли это личное дело самого Петра Федоровича, то ли он оказывает неоценимую услугу кому-то со стороны. Вероятнее второе.
– Что вам? – спросила буфетчица, которой надоело ждать над металлическими судочками, пока клиенты выберут блюдо.
– А? Что мне? – вздрогнул Варчук, вглядываясь в странное месиво картошки с чем-то, что призвано было исполнять роль мяса. – Мне вот этого… этой… еды, одну порцию, пожалуйста.
– Это жаркое по-китайски, – строго сказала буфетчица, плюхая в тарелку содержимое половника. – Для вас стараемся.
– Спасибо, – растерянно сказал Николай, который помнил жаркое немного другим. – И супа налейте.
– Рассольника или солянки? Или борщ?
– Зеленый.
– Значит, рассольник.
– Хорошо, – согласился майор.
– А мне как обычно, Наденька, – пропел сзади Сахалтуев. – И сметанки не жалейте.
– Сейчас, Юрочка, – разулыбалась буфетчица, вылавливая из кастрюли с борщом кусок мяса размером с кулак и помещая его в центр сахалтуевской тарелки. – Вам надо правильно и разнообразно питаться. А вы к нам редко заходили на этой неделе. Вон даже цвет лица пропал.
– Виноват, Наденька, исправлюсь.
И буфетчица заалела как маков цвет.
– Учись, – сказал капитан, когда они уселись за стол. – Ну что тебе стоит запомнить, как ее зовут, и улыбнуться разок. Тогда бы мясо жевал, а не вот эту… еду.
– Ничего, – пробурчал Варчук. – И это вполне съедобно. А так улыбнешься один раз, другой, глядишь – ты уже на пороге ЗАГСа. Нет, сюда я больше не ездок, увольте.
– Как хочешь, – пожал Юрка плечами. – Борщ сегодня отменный. А твой, зеленый, – он весело хрюкнул, – как?
– Нормально! Я же сказал – вполне съедобно.
– Ладно-ладно, не заводись. Как успехи с живописью?
– Тоже нормально.
И майор добыл из кармана записную книжку:
– Вот, пробьешь мне после обеда адресок и данные всех, кто там прописан.
* * *
Снимок в солидной газете, на котором Сергей с улыбкой гладил маленькую, на редкость симпатичную собачушку неведомой породы, произвел в офисе настоящий фурор. Сотрудники радостно смеялись: впервые их фирме была посвящена такая доброжелательная и, что немаловажно, пространная статья. Другие газеты тоже поместили заметки о Колганове, но эта, несомненно, была лучшей.
Звонили с поздравлениями заклятые друзья и злейшие враги. Одни тонко – как занозу утюгом заглаживали – старались выпытать, во сколько обошлась Колганову имиджевая реклама; другие язвили, что у них нет таких доходов.
Сергей, ни сном ни духом не ведавший, что о вчерашнем мероприятии напишет чуть ли не вся центральная пресса, недоуменно шелестел газетами и похмыкивал.
Татьяна устроилась напротив.
– Шеф, у меня две новости. Обе хорошие. С какой начинать?
– Давайте с хорошей, – тепло улыбнулся он.
И поймал себя на мысли, что запах ее духов, неуловимый, тонкий и изысканный, будоражит его воображение, как бывало только в далекой молодости.
– Вы фотогеничны, – утвердила она.
– Мерси за комплиман… А какая тогда хорошая?
– В жизни вы гораздо лучше. Обаятельнее.
– Балуете вы меня, Танечка, – сказал Колганов. – А если я привыкну?
– К хорошему обязательно нужно привыкать и никогда больше не отвыкать, – наставительно отвечала она.
Сергей еще раз окинул взглядом удачный снимок.
– Признайтесь, откуда вы добыли собачку? Она ведь не сама по себе решила зайти к нам на огонек?
– В цирке, конечно, – рассмеялась Тото. – Правда же, чудесный песик?
Сергей воззрился на нее с неподдельным восхищением:
– Как вам только это в голову пришло?
– Я, конечно, приглашала толковых журналистов и подчеркивала, что нас интересует отнюдь не хвалебная статья, но именно их, каждого в отдельности, просвещенное мнение и ценные рекомендации…
– Однако-оо… – протянул Колганов, соображая, что у него самого, да и ни у одного из его сотрудников не хватило бы ни смелости, ни отчаянности, дабы озвучить такую идею журналистской братии, – порвут же на части, осмелев от вседозволенности.
А Татьяна между тем продолжила:
– Однако что бы им, бедным, запомнилось? Они ведь каждый божий день этих мероприятий смотрят – у-у-у! – И она смешно вытянула губы трубочкой, став лет на пять моложе. – А тут приблудная собачонка, самая фотогеничная на всю собачью труппу. Я их часа полтора отсматривала, пока выбрала. И вот вы уже не только большой друг детей и японцев, но и любитель животных. Вот, видите, – и она процитировала статью: – «После приветствия неожиданного „гостя“ пригласили на кухню и угостили на славу. Сергей заверил нас, что и о дальнейшей судьбе собачки он обязательно побеспокоится, – и почему-то это не вызывает никаких сомнений… „Не надо спасать мир, – сказал он. – Нужно всего лишь каждый день делать что-то конкретное для тех, кто рядом с тобой…“» Ну и так далее, включая искренние вам похвалы. Как говорил Штирлиц, лучше всего запоминается последняя фраза.
– И что запомнят про меня? – лукаво спросил Сергей.
– Что вы добрый, порядочный и с вами нужно иметь дело. С вашего позволения, я отлучусь из офиса. У меня сегодня просто какой-то хоровод любви с нашими будущими партнерами и клиентами.
Сергей проводил ее до дверей, а после какое-то время стоял неподвижно, забыв вернуться на свое место, напряженно о чем-то раздумывая. Подойдя же к столу, обнаружил, что Татьяна забыла у него в кабинете толстую книгу в старомодном переплете. То была «История оружия», заложенная очаровательной стильной закладкой в японском духе на статье о кинжале дага.
Колганов потоптался с книгой в руках, поднес ее к лицу, втягивая тонкий запах, который, как ему казалось, все еще витал вокруг, и прошептал:
– Невероятная женщина….
* * *
– Ну и что теперь будет с Маринкой? – спросил Миха, наливая коньяк в пузатые бокалы.
– Ты лучше спроси, что со мной будет! – попросил Андрей.
– Ну, спрашиваю.
– Спрашивают – отвечаем, – деланно весело откликнулся Трояновский. – Не знаю, Мишка, ничего уже не знаю.
– Ну ты даешь! – сказал Михаил, подумав, что это чуть ли не первый раз в жизни, когда Андрей не обращает внимания на его вредную привычку начинать каждую фразу с «ну». Эк, прихватило друга детства, что он даже к словам-паразитам не придирается.
– Понимаешь, – Андрей отставил коньяк в сторону, – здесь, с Татьяной, все может быть только всерьез. Да оно и есть всерьез.
– Это пугает, – без тени издевки сказал Михаил.
Они слишком давно дружили и слишком многое пережили вместе, чтобы он теперь не понимал, что творится на душе у его холодноватого и сдержанного друга.
– Еще как пугает, – не стал спорить Андрей. – Как-то все это слишком по-настоящему.
Мишка усмехнулся:
– То есть не как обычно – «Мерседес уходит от погони», а «Обратной дороги нет».
Андрей с некоторым удивлением взглянул на товарища, от которого не ждал такой яркой образности.
– В самую точку. Знаешь, я даже формулу такую вывел: что есть женщины, с которыми живут, а есть женщины, ради которых и живут, и умирают.
– Ого, как тебя, беднягу, скрутило.
– А еще она заставляет меня все время говорить правду. И не правду даже, а то, что я на самом деле думаю. То есть не заставляет, но иначе не получается почему-то.
Михаил поморщился, вообразив себе, что бы сказала его нынешняя пассия, узнай она, что кавалер думает о ней на самом деле.
– Экстрасенска, что ли? – уточнил он после паузы. – Вот это больше похоже на правду. Они все немного свихнутые.
– Да нет же, – досадливо махнул рукой Андрей. – Перестань издеваться. Не до того. Я и сам толком не понимаю, как это у нее получается, только вот смотрит – и ясно, что весь наш лепет не проходит. Как это прораб твой говаривал? Номер не прохиляет.
Михаил задумчиво, словно пробуя на вкус каждое слово, повторил:
– Все время говорить, что думаешь? Врагу не пожелаешь.
– И есть у нее какая-то тайна, – тихо и убежденно сказал Трояновский. – Есть.
– С чего ты взял?
Андрей вскинул на него прозрачные серые глаза:
– Мы все что-то скрываем. Каждый свое. Кто-то так, по мелочи, кто-то серьезное и порой страшное. А если она такие вещи вслух проговаривать не боится, то что же тогда прячет? А?
– Смотри, братишка, – проникновенно сказал Михаил, – как бы действительно жизнь не испортить. Знаешь что? Поезжай-ка ты в нормальный кабак, сними по дороге клевую телку, расслабься. Выкинь свою Татьяну из головы. И квартиру эту… – Тут он спохватился, вспомнив о необходимости решить вопрос в свою пользу, и быстро закончил: – А о квартире после поговорим.
Андрей бросил на него быстрый взгляд, полный неприкрытого интереса. Он тоже хорошо знал своего друга, и от него не ускользнули некоторое замешательство и торопливость Михаила. Будто он чуть не допустил грубую ошибку и волнуется, смог ли ее исправить.
* * *
Перед трельяжем удобно разместились хрустальные пудренички, вазочки и ладьи, полные прелестных дамских мелочей, вроде изящных золотых шпилек, маникюрных палочек из слоновой кости и всякой прочей милой чепухи; два больших флакона с резьбой и гранеными шарами на пробках; старинная японская шкатулка с эмалевыми фигурками на крышке и ларчик с украшениями. В простой ореховой рамочке – фотография: очаровательный белокурый мальчонка на коленях у отца – такого же светловолосого и светлоглазого. Оба они счастливо и влюбленно улыбались, глядя в объектив, и даже постороннему зрителю было нетрудно догадаться, что они обожают того, кто сейчас фотографирует их, невидимый остальным.
Татьяна отрешенно гляделась в зеркало, рисуя себе маску. Маска была на удивление знакомая, просто непривычная: одна половина лица – макияж светской львицы; вторая – скромное личико обитательницы коммунальной квартиры. И выходило, что это два абсолютно разных человека, чьи черты прихотью безумного художника соединились на время в одном.
Бабушка Нита подошла сзади бесшумно, но Татьяна даже не вздрогнула и не шелохнулась, когда из глубины зеркала выплыла темная тень.
– Машка знает? – тихо спросила Нита, взглядом указывая на фотографию.
– Нет, – твердо отвечала Тото. – Незачем ей.
– Невыносимо порой хранить такие тайны в одиночку.
– Ничего, справлюсь как-нибудь.
– Ты очерствеешь, – тихо и горько сказала бабушка. – Очерствеешь и высохнешь. Сердце не в состоянии всегда испытывать боль.
– Пусть так, – согласилась Тото. – Ты права, я и сама это чувствую. Но все-таки это мое и только мое. И никому не следует знать об этом.
– Своя рука – владыка, – вздохнула Нита и обняла за плечи свое упрямое дитя. – Не устала еще жить на два фронта?
– В целом нет. Так, накатывает волнами.
– Отчего бы тебе не принять предложение Алекса? – спросила Нита. – Он порядочен, надежен и любит тебя. Когда-то все равно придется остановиться. Как это сказано: можно долго обманывать одного, можно недолго обманывать всех, но долго обманывать всех невозможно.
Татьяна взяла из хрустальной банки большой кусок ваты и принялась смывать макияж.
– Ба! Когда ты принимаешься цитировать великих – это явный признак того, что ты не уверена в своей правоте.
– Кого это я цитировала? – с наигранным возмущением спросила Антонина Владимировна.
– Линкольна, – просветила Тото.
– Чепуха! – Нита взмахнула рукой, и огромный бриллиант вспыхнул и рассыпался снопом ярких огней, многократно отразившихся в гранях хрустальных флаконов. – Я это раньше него придумала…
Татьяна вздохнула и вгляделась в зеркало, которое исправно показывало молодую женщину с тоскливыми глазами старухи. Отражение ей явно не понравилось, и она резко встряхнула головой.
– Наверное, ты права, и придется что-то решать. Я уже устала. Но как подумаю, что нужно остановиться и замереть… Всю жизнь ездить только в метро или только в шикарном автомобиле, нацепить на себя какую-то одну маску и никогда ее не снимать. Скажем, выйти замуж за Сашу и встречать Новый год в его особняке с семьей и нужными людьми. Знаешь, а я чуть было и не согласилась. Только спохватилась вовремя.
– Просто ты еще никого не любила больше себя.
Тут Антонина Владимировна бросила короткий взгляд на фотографию и торопливо добавила:
– В этой жизни.
Татьяна криво усмехнулась:
– Ты знаешь – я очень честно пыталась.
Она обняла бабушку, уткнувшись лицом в шелковый халат. Нита, баюкая как маленькую, гладила ее по волосам.
– Я хочу быть счастливой в любви, как ты, – шептала Тото. – Чтобы все можно было послать к чертям, на все махнуть рукой, ничего ради этого не пожалеть.
– Боюсь, ты выбрала не самый удачный пример.
– Но ведь ты же была счастлива? Была?
– Я и сейчас счастлива, – вздохнула Антонина Владимировна. – Только я постоянно кое-кому твержу, что счастье и радость – это совершенно разные понятия. Подчас даже не совпадающие во времени и пространстве. Счастье – это тяжелый труд, это порой пот и слезы.
– Я помню, – сказала Тото. – Как молитву. Если Господь Бог хочет кого-то наказать, он наказывает его счастьем, потому что горе пережить и перетерпеть можно, а вот счастье… Кстати, по сравнению с тобой я влюбилась еще весьма прилично. Каких-то несчастных ковырнадцать лет разницы.
– Утешила, голубушка. – И бабушка виртуозно взмахнула седыми ресницами. – Между прочим, у меня тоже было – дцать.
– Кокетка-виртуоз! – восхитилась Тото.
– А как идут дела с покорением Машкиного кавалера? – поинтересовалась Нита, увлекая внучку на кухню.
– Да вот подкинула ему молчаливое доказательство родства наших душ, – отрапортовала Татьяна. – Теперь подожду результата.
Она аккуратно собрала все принадлежности и спрятала фотографию в крохотный потайной ящичек в крышке стола.
– Не замедлит твой результат, – крикнула Нита из коридора. – Мужчины нетерпеливы, большинство из них не умеют ждать. Из чего следует…
Татьяна рассмеялась:
– …что мужчины охотятся. А женщины просто хватают добычу.
Бабушка внимательно рассмотрела наряд Татьяны и прокомментировала в пространство:
– Если она берет кошачий глаз и гарнитур из волосатика – то это к тому, что девочка влюбилась. А я вот так и не могу поверить в магическую силу камней.
– А они помогают даже тогда, когда в это не веришь, – откликнулась Тото.
* * *
Чего-то он явно не понимал: прописанная в квартире номер четыре по Музейному переулку, два, гражданка Зглиницкая Татьяна Леонтьевна вела жизнь, интенсивности и скорости которой позавидовал бы любой электровеник, не то что скромный опер, наглухо застрявший в майорском звании до пенсии. Варчук никогда в жизни не видел ничего подобного. Это был театр одного актера, только вот какому зрителю он предназначался?
Очаровательная Татьяна Леонтьевна успевала в течение дня преобразиться столько раз и провернуть столько дел, что Николай начал, с одной стороны, ей завидовать, а с другой – прикидывать, как бы заманить ее к себе в отдел, можно даже на полставки. С таким сотрудником нераскрытых дел в их ведомстве не осталось бы.
Образ ее жизни и способ поведения были весьма подозрительными на первый взгляд, но на второй подозрения исчезали, уступая место крайнему изумлению. Майор впервые не понимал, что происходит на его глазах и какой в этом происходящем скрыт тайный смысл. Голова у него шла кругом, мысли путались, но зато вернулось давно забытое чувство заинтересованности, азарта и любопытства. То есть все то, что он успел растерять за долгие годы рутинной и неблагодарной службы. Наблюдая за гражданкой Зглиницкой, он мысленно возносил благодарности Петру Федоровичу Кочубею за те удовольствие и радость, какие доставляло ему слежение за объектом.
В течение нескольких дней Варчук успел побывать в цирке, где Татьяна выбирала симпатичную дрессированную собачку для презентации (смысл ее действий и тут ускользнул от майора, как тот ни напрягал свои бедные мозги, усохшие на делах, сработанных по схеме «украл – выпил – в тюрьму»); на самой презентации, куда ему добыл пропуск старый приятель-журналист, и где ему посчастливилось узнать, зачем эта собачка ей понадобилась; в магазине фирмы «Массандра», где обогатился глубокими знаниями о коллекционных винах; на нескольких выставках; провел добрых полтора часа в обувном отделе и несколько раз печально топтался под самыми разнообразными кафе и ресторанами, где его «объект» встречали как родную, но где цены кусались, как цепные злющие псы.
Что касается молоденького стажера Артема, неплохо показавшего себя во время ареста невменяемого наркомана, то с ним случился жуткий конфуз. Приставленный следить за Татьяной, он три раза подряд умудрился потерять ее из виду с утра пораньше, в самом начале наблюдения. И хотя начальство не слишком распекало его за неудачу, ходил как в воду опущенный. И по секрету сообщил Сахалтуеву, что не оправдывается, конечно, вот только «объект» стряхнул его с такой ошеломительной легкостью, что сами собой напрашиваются смутные подозрения.
Капитан молодого коллегу выслушал внимательно, посоветовал быть проще и не фантазировать, а исправлять ошибки; но после ухода Артема крепко задумался.
Сахалтуев уже прочел шефу лекцию о том, что он, конечно, завел отдельный блокнот, в котором будут записаны под порядковыми номерами многочисленные поклонники или женихи госпожи Зглиницкой, но пусть шеф не просит учить этот список наизусть. Он де, капитан Сахалтуев, не компьютер, и такого объема памяти у него все равно нет.
Тут бы самое время Барчуку присовокупить, что все женщины – стервы, но отчего-то на сей раз ему так не подумалось. Майор временно забыл об этом своем глубоком убеждении, увлекшись наблюдением за Татьяной. И хотя слежка велась с перерывами, в свободное время, всего несколько дней, ему отчего-то казалось, что он давно и хорошо с ней знаком. И что этот человек сможет понять и поддержать его даже в самой сложной и неоднозначной ситуации.
Если бы кто-то сказал Николаю, что он привязался к объекту расследования, бравый опер ответил бы: чушь. Конечно нет. Но правда заключалась в том, что он действительно находил несказанное удовольствие в самой мысли о том, что пройдет одинокая ночь в пустой квартире, наступит новый день и он сможет увидеть странную и загадочную, ни на кого не похожую женщину. Женщину, о которой, оказывается, так приятно мечтать.
* * *
Марина зашла в кабинет к Михаилу как-то странно, боком, протиснувшись в полуприкрытые двери. Вела она себя непривычно робко и неуверенно. К тому же еще осунулась, даже немного подурнела; и видно было, что она сильно встревожена и очень нервничает.
Мишка поглядел на нее с сожалением: он хорошо знал ей цену, никаких иллюзий на ее счет не питал и уж, конечно, не был склонен считать девушку ни кротким агнцем, ни той единственной и неповторимой, ради которой можно пойти и в огонь и в воду. Но именно поэтому она ему и нравилась. Простая и понятная, видная насквозь, своя. Такая спустит и неловкое словечко, и дурацкую шутку. При ней не чувствуешь себя как на аудиенции у английской королевы, и точно знаешь про себя, что ты умнее и значимее. А вот единственных и неповторимых Мишка всегда боялся до дрожи в коленках. Недавние события показали, что недаром.
– Миш, – спросила Марина, устраиваясь в своем любимом кресле у низенького столика, – с тобой можно поговорить?
– Исповедуйся, грешная дщерь моя.
Девушка взглянула на него недовольно. Процедила сквозь зубы:
– Ты у своего друга поднабрался самого худшего – все время кривляетесь, как два клоуна. Взбеситься однажды можно.
Михаил издевательски ухмыльнулся, поддерживая беседу:
– Я ему тоже все время твержу, что он мне всю биографию перепаскудил.
Марина сделала над собой очевидное усилие, чтобы не продолжить перепалку, какие постоянно возникали у нее с приятелями Андрея, но произнесла вполне примирительно:
– Мне всерьез нужно поговорить, потому что вроде больше и не с кем.
– Что, тошно? – неожиданно другим тоном спросил Мишка. Участливо и совершенно по-человечески, так, что ей сразу захотелось расплакаться.
– Сама не думала, что может быть так плохо, – быстро и горячо заговорила девушка. – И ведь что самое противное, придраться-то не к чему. Все так аккуратненько, опрятненько, вежливо, утонченно… – Она закрыла лицо руками. – О Господи! Мне вот подружки завидуют, а я по десять раз на дню вся холодею. Вот сколько мы вместе? Три года почти?
– Три, – кивнул Михаил утвердительно. – На, глотни коньяка, успокойся. Давай-давай пей, помогает.
– Да не успокоюсь я!
Она схватила бокал, выпила его почти залпом, скривилась:
– Как вы эту гадость пьете?
– С отвращением… – пробурчал Миха. – Вы вместе три года. И что?..
– Три года. – Она шумно высморкалась в батистовый платочек с красивой вышивкой. – Ходим вместе, едим за одним столом, спим в одной постели. А чувство такое, что смотришь на него сквозь стекло. Ну, я не умею объяснить… Просто просыпаешься рядом и ждешь, что вот он и скажет: «Давай разбегаться, детка».
Приятель взглянул на нее с удивлением. Откровенно говоря, он не ожидал от Маринки такой проницательности. Ему-то по наивности казалось, что она совершенно не замечает, что творится у нее под самым носом, уверенная в своей красоте и потому уже незаменимости.
– Я тебя понимаю. Я и сам иногда думаю, что он все время где-то не здесь. Разговаривает, а мозги его где-то шляются.
– Никогда не думала, что придется тебе признаваться в таком! – судорожно всхлипнула девушка. – Нашла себе подружку.
– Ты говори, говори. Тебе надо выговориться, – сказал Мишка, снова наполняя бокалы.
Но Марина, видимо, уже выплеснула эмоции и теперь собиралась перейти к сути.
– Мне надо решить, что делать. И ты мне поможешь, потому что это, Мишенька, в твоих же интересах!
– Ну-ну, – саркастически хмыкнул приятель.
– В твоих, в твоих, – дернула она плечиком. – Я видела их вместе, голубков этих. Мне показали… – спохватилась, – случайно, знакомая заметила. Мишенька! Он никогда таким не был. Ни со мной, ни с тобой, ни с одним живым человеком. А это…
– А это опасно, – подхватил Миха.
– Когда я тебя на днях спрашивала…
– Когда спрашивала, красавица моя, тогда все иначе было. А теперь и мне его настроение не нравится. Ты, Маришка, не болтай лишнего пока. Все равно не поможет. И не паникуй. Я скажу, когда надо будет паниковать.
Марина его уже не слышала. Она заметно опьянела и теперь горестно бормотала, уставившись куда-то поверх головы собеседника:
– Кричу, кричу, как под водой. А он ничего не слышит, смотрит сквозь, будто я прозрачная. Все вы, мужики, – уроды конченые.
* * *
Липа, Геночка и Аркадий Аполлинариевич топтались в прихожей.
– Этот странный субъект, который пытался уже сунуться в нашу квартиру, сегодня бродил в садике, – заявила Олимпиада Болеславовна. – Надо что-то предпринять. И немедленно.
– Отчего же вы так решили? – опешил добрый Геночка, которому претила сама мысль о том, что на свете есть люди, способные посягнуть на чужое добро.
– По фигуре узнала, – укорила его Липа. – У меня ведь превосходная зрительная память, и вы это отлично знаете. Если я хоть раз, хоть мельком увижу человека – пусть даже со спины, – то потом узнаю его даже много лет спустя.
Тут она сделала паузу, внимательно разглядывая чайник у себя в руках.
– Куда это я шла – на кухню или из кухни?
– На… – кротко и коротко ответствовал Аркадий Аполлинариевич.
– А где у нас кухня? – уточнила чудная дама.
Геночка вытянул руку в нужном направлении, застыв в позе вождя мирового пролетариата. Липа важно кивнула и удалилась.
Аркадий Аполлинариевич, однако, задумался.
– А ведь память на лица у Олимпиады Болеславовны и впрямь фантастическая. Ну-с, Геночка, что мы предпримем? Может, стоит устроить на него засаду? Пустим в дом и посмотрим, что он будет делать…
– Как что? Воровать!
– Вот именно, друг мой. Вы, как обычно, правы. Тут главное – что воровать?
Геночка, растаявший от комплимента, медленно розовел.
– И у кого воровать, – вставила словцо Липа, неожиданно выныривая из темного коридора. Аркадий Аполлинариевич даже икнул от испуга. – Потому что вряд ли мы похожи на самых обеспеченных людей этого района.
* * *
В доме у Сергея, в кабинете самое почетное место занимало развешанное на ковре холодное оружие. Сам хозяин, наклонившись над письменным столом, осторожно и с невероятным почтением распаковывал сверток, в котором обнаружился завернутый в старинную шелковую ткань футляр с кинжалом.
Жанночка возникла на пороге с недовольным лицом.
– Сержик! – произнесла она, продолжая беседу, начатую еще часа три-три с половиной тому. – Объясни мне! Я не понимаю, как можно ухлопать такую кучу денег на какую-то железяку.
– А тебе и не надо понимать, котик, – уже немного сердито отвечал Колганов, которому этот назойливый монолог мешал наслаждаться новым приобретением.
Сергей благоговел перед холодным оружием, считался его тонким ценителем и знатоком и входил в тройку самых известных коллекционеров страны. Мнение Жанны по этому поводу его совершенно не волновало до недавнего времени, ибо он совершенно искренне полагал, что ни одна женщина не способна оценить колдовскую красоту и безупречное изящество благородного клинка. Однако его уверенность была поколеблена недавней находкой – книгой, оставленной в его кабинете Татьяной. И теперь болтовня подруги понемногу начинала раздражать: в конечном итоге, он же не комментирует ее нелепые наряды – нравится девочке, пусть играется. Только пускай не лезет со своим прехорошеньким носиком в чужие дела.
– Мама говорит – это возрастное, – несло дальше Жанну. – Отец, когда вышел на пенсию, тоже стал марки собирать и спичечные этикетки. От нечего делать. Но тебе-то не шестьдесят! И тебе нужно думать о нашем будущем.
– Детка, это уникальный предмет, – доброжелательно улыбнулся Сергей, предпочтя пропустить мимо ушей замечание о возрастных отклонениях. – Мне он достался совершенно случайно и настолько дешево, что ты себе представить не можешь. Ну, как если бы ты за норковую шубу заплатила столько, сколько за три пуговицы от нее. Просто смехотворная цена.
– Можно, кстати, было и купить новую шубку, – вздохнула девушка, подходя ближе, чтобы обнять его. – Можно было шикарно съездить отдохнуть где-нибудь.
– В Турции. Или в Испании, – язвительно вставил Серж. Он отстранил возлюбленную, чтобы она не мешала.
