Текст книги "Стыд"

Автор книги: Виктор Строгальщиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

– А нет никаких пограничников, – ответил старший лейтенант и замолчал.

– Как так нет? – поразился Лузгин. – Здесь же граница, я правильно понимаю?

– В Тобольске пограничники, в Тобольске…

– Ну да, вторая линия…

– Какая там вторая! – вспылил старлей. – Нет здесь пограничников, с лета никого не осталось.

– Это что же получается: мы эту территорию… отдали? Елагин только плечами подергал, а водитель Саша сказал не без вызова:

– Почему отдали? Здесь и без погранцов есть кому Россию охранять. Правильно, товарищ командир?

– Почему же об этом молчат? – не унимался Лузгин, и старший лейтенант «влепил» ему легонечко:

– Об этом я вас хотел бы спросить, уважаемый Владимир Васильевич.

– Я не знал, – сказал Лузгин. – Честное слово, не знал.

– А если бы и знали? – сказал Елагин. – Какая разница…

– Короче, буф-ферная зона! – смачно произнес водитель. – Во, блин, жизнь, опять на зоне оказался!

Лузгин и раньше по ужимкам водителя, по нервозной Сашиной веселости догадывался кое о чем, но было неприятно услышать это в голос, без стеснения, чуть ли не с гордостью, и он спросил:

– За что сидели, Саша?

– Да за войну, начальник, за войну!

– А ну-ка тормози, – сказал Елагин. Он смотрел налево, мимо шофера, Саша тоже повернул голову и присвистнул.

– Заболтался, командир, извини.

– Оставайтесь в машине, – сказал старлей и выбрался наружу.

– Смотри, Василич, – пальцем ткнул в стекло водитель Саша. – Вон, на краю лесочка, видишь?

Лузгин посмотрел и не увидел ничего, а потому ругнулся про себя, толкнул правую дверцу и спрыгнул на мокрый асфальт. Старлей Елагин стоял перед капотом и держал ладонь над козырьком.

– Я же сказал!.. – Он глянул недовольно на Лузгина и крикнул, снова всматриваясь в мокрый горизонт: – Коновалов, дай предупредительную!

– Есть, предупредительную! – звонко ответили за лузгинской спиной, и тут же знакомый грохот ударил Лузгина в затылок. Он пригнулся и поневоле сделал несколько шагов вперед, лег грудью и ладонями на теплый капот и сразу увидел, по кому они стреляли.

В километре от дороги (так Лузгин определил навскидку расстояние) по краю леса двигались четыре грузовых машины с тентами, и первая, что ползла с отрывом от других, уже скрывалась за деревьями, и туда, через поле, летела огненная трасса и таяла в сером воздухе на подлете к цели.

Грохот смолк, Елагин вскинул ладонь к козырьку и тут же заорал:

– Коновалов! Огонь на поражение!

Пулемет «броника» лупил через поле, пока последний грузовик не скрылся в лесу. Разве это война, – подумал Лузгин. То в тебя пальнут от горизонта, то ты стреляешь хрен знает куда. Настоящая война – это когда видишь лицо врага, смотришь ему в глаза… Или рванули бы сейчас в погоню, наперерез, достали бы в лесу, завалили первую машину – «по науке», как сказал бы Воропаев… Капли дождя противно сыпались Лузгину за воротник, и он испытывал глухое недовольство – еще и потому, что все так быстро и бездарно кончилось.

– Доложить? – крикнул голос из «броника».

– Давай, – как бы нехотя согласился старлей. – Хорош, поехали.

– «Духи»? – спросил Лузгин в машине.

– А кто же еще? – ответил Саша. – Торопятся, козлы, у них сезон заканчивается…

– А что, зимой они не ездят?

– Зимой – не ездят, – передразнил его водитель. – Зимой не спрячешься, в лесу дороги снегом позавалит, только по шоссе… Да и народ-то южный, морозов наших боятся.

– В Северном Казахстане морозы покруче бывают, – не согласился старлей.

– Ну, так то северный, – примирительно заметил Саша.

– Что, командир, «духи» к Воропаеву поехали? – Дальше водитель уже объяснял Лузгину: – Сейчас рванут лесом через Копотилово, на сладковскую дорогу и после на Маслянку, к железке. Точно на Колю-младшого наткнутся!

– Ну, конечно, – процедил Елагин. – На весь соседний район, на Сладковский, – три блокпоста, и сто дорог в округе.

Лузгин догадался, что объяснения предназначены ему.

– Хотя, если бензина мало, вполне могут внаглую, по шоссе…

– Там есть деревня, Выстрел называется, – сказал Саша.

– Хорошее название, Василич? Обычно возле Выстрела «духи» поезда и стопорят.

– А почему бы там блокпост не поставить? – спросил Лузгин.

– А толку-то! Они тогда в другом месте полезут. В Новоандреевке, например. А так хоть точно знаем где. И «варяги» тоже знают, перед Выстрелом противоминную платформу прогоняют и вообще палят из поездов по всем кустам налево и направо. Но круче всех были китайцы. Точно, командир? Китайцы были круче всех! – Водитель Саша рассказывал с восторгом, что участок железной дороги от станции Называевская до Омска, до границы буферной зоны, еще совсем недавно «держал» китайский контингент, быстро вырубивший лес на двести метров по обе стороны от магистрали и размотавший три ряда колючей проволоки. Никаких инцидентов на «китайском» участке, как правило, не случалось. Потом дипломаты, похоже, вспомнили соглашение о зонах коллективной ответственности, и азиатов заменили европейцы с американцами. Но просека осталась, как и память о китайских пулеметчиках на вышках. Так что и нынче, проскочив Называевскую, охрана поездов могла расслабиться и выпить, что и делала с огромным удовольствием.

Про дипломатов и соглашение Лузгин уже домыслил сам, по ходу Сашиного рассказа. И еще он подумал, что писать ему по возвращении будет совершенно не о чем: ни тебе братства воинского, ни геройства, ни железной армейской дисциплины. Ведь не напишешь же (а если и напишешь – никто не напечатает), как пацаны в застиранной, а потому казавшейся грязно-бесцветной хэбухе постреляли-постреляли в горизонт и убили там кого-то или промахнулись. И кто сказал, что это были непременно «духи», а не колхозники с картошкой, хотя последнее едва ли: колхозники не шарят по лесам, да и остались ли вообще колхозники на свете – Лузгин не знал.

– Ох, любят же водилы поболтать, – сказал Елагин.

5

Дождь кончился, но все вокруг – и мешки бруствера, и глыбы на дороге, и бампер «уазика» – было мокрым, нигде не присесть, и Лузгин курил, стоя, уже вторую сигарету кряду, и не знал куда себя девать. Внутри брустверных квадратов он видел ямы, затянутые сверху темным от воды брезентом, и в левой яме вот уже минут пятнадцать как исчезли старлей Елагин с младшим сержантом Коноваловым и другим сержантом, из местных, встретившим их появление пальбою в небо из ракетницы. Солдаты таскали из «броника» в яму коробки и ящики, другие солдаты волокли навстречу, на дорогу, такие же ящики и коробки; чужой бронетранспортер в моторном реве и дыму задом выползал из капонира, освобождая место нашему; водитель Саша прыгнул в свой «уазик», бибикнул Лузгину, чтобы тот освободил дорогу, вильнул три раза между блоками и быстро поехал в сторону деревни, что растянулась посреди поля в полуверсте за блокпостом.

Стоять столбом было нелепо, но и предлагать свои услуги в качестве добровольца-грузчика было бы еще смешнее. Лузгин прошелся по дороге, взглядом обводя окрестности, и увидел две линии траншей, короткими зигзагами отходящих от брустверных ям. Всю территорию блокпоста, включая линии траншей, широко опоясывали спирали колючей проволоки – спирали Бруно, припомнил начитанный Лузгин, – а посреди, за левой ямой, торчала деревянная караульная вышка на манер зоновской. Лузгин такие видел в Харпе, этом тюменском Магадане. На вышке, привалившись грудью к поручню ограждения, неподвижно стоял солдатик в бушлате с поднятым воротником и пристально смотрел на Лузгина. Солдатик поднес руку к лицу, под крышу вышки порхнул и растаял виток сигаретного дыма. «Дисциплинка, однако», – хмыкнул Лузгин. Он посмотрел подальше в поле, заметил, уже без удивления, знакомый бугорок и громко спросил караульного:

– Это что, танк, да?

Караульный кивнул и снова пустил дым под крышу.

– Ну че там? – крикнул караульный, глядя через дорогу. – Долго еще?

– Ладно, слезай, – ответили ему.

Из ямы бодро выскочил Елагин. Солдаты стали двигаться быстрее, но не слишком; самый прыткий уронил коробку, сквозь лопнувший картон по асфальту рассыпались тускло блестевшие банки, и Елагин звучно выдал: «М-ма-ла-дец!». Он стоял, подбоченясь и стучал по асфальту носком правого ботинка. Лузгин отбросил сигарету и пошел к нему.

– Сейчас разгрузимся, – сказал старлей, полуобернувшись на лузгинские шаги, – соберем для вас личный состав, побеседуете.

– О чем? – съязвил, не сдержавшись, Лузгин.

– Вам виднее, – спокойно ответил Елагин. – Да, сейчас сюда местного старосту привезут, расскажет вам… ну… о проблемах населения…

– …О дружбе с военными, – в тон старлею продолжил Лузгин. – Все понятно. – Он стал припоминать, в каком кармане сумки лежит диктофон и давно ли он менял в нем батарейки. – Кстати, как вас по батюшке? Очень приятно, Алексей Алексеевич. Простите, что не поинтересовался ранее. Так вот, Алексей Алексеевич…

– Можно и без отчества, – сказал Елагин.

– …Нельзя ли мне самому побывать в деревне? Поговорить с людьми, а не только с начальством.

– Времени мало, – ответил старлей. – Вернетесь в Казанку, там – сколько угодно.

– А если я желаю здесь?

– Не успеете здесь.

– У меня создается впечатление, – с подчеркнутой вежливостью проговорил Лузгин, – что у вас есть какие-то причины воспрепятствовать мне… – Елагин медленно покачал головой, глядя мимо, и Лузгин шагнул к нему поближе и даже тронул за рукав. – Что случилось, Алексей? Чего вы от меня шарахаетесь? Боитесь, что не то и не так напишу, неприятностей боитесь? Зря боитесь, я вам не враг, я вам зла не желаю. Я взрослый человек, в два раза старше вас, Алеша, я тридцать с лишним лет работаю журналистом и никогда людей не подставлял. Но я не люблю, когда меня водят за ручку, и я не позволю, понятно?

– Да никто вас за ручку не водит! – Скуластое лицо старлея выражало и досаду, и неловкость. – Я просто отвечаю за вашу безопасность, вот и все.

– А там опасно, да? – Лузгин выставил руку в направлении деревни.

– Здесь везде опасно, – сказал Елагин.

– А в Казанке?

– В Казанке – нет.

– А почему?

– Как почему? Просто знаем, вот и все.

– Послушайте, Алексей! – Лузгин придвинулся и снизил голос. – Черт с ней, с этой деревней. Не пойду я туда, если вы не хотите. Согласен: пусть будет Казанка. Я вообще согласен во всем и везде вас слушаться. Договорились? Я шагу без спроса не сделаю, только… Только позвольте остаться с вашей ротой.

– Исключено, – сказал Елагин.

– Да не хочу я возвращаться с тем старлеем! – Он уже с трудом удерживал себя на полушепоте. – Я его знать не знаю, а к вам я привык. В конце концов вы сами только что сказали, что отвечаете за меня, да? – Лузгин обрадовался собственной находчивости. – А если меня шлепнут на обратной дороге с тем старлеем? Кто отвечать-то будет? Нет уж, Алеша, вы меня сюда привезли, вы меня обратно в Тюмень и доставите. Договорились?

– Исключено, – сказал Елагин.

– Да ну вас на хрен, старший лейтенант, – в сердцах не сдержался Лузгин. – Я думал, вы человек, а вы… – Он замолчал, подыскивая слово. – Вот Коля-младшой, он бы понял, он бы так не поступил.

– Вот были б вы военным…

– Был бы я военным, – оборвал его Лузгин, – я бы уже полковником был, и ты бы у меня, старлей, сейчас по струночке стоял.

– Какое счастье, – улыбнулся Елагин, – что вы не полковник. Не сердитесь, Владимир Васильевич, но по-другому не будет.

– Ну, это мы еще посмотрим. – Лузгин отлично понимал, что он проиграл окончательно, но злость на старлея и самого себя – еще бы, сдался пацану – странным образом куда-то улетучилась. Он понял вдруг, что дело не в Елагине и не в старлеевском к нему предвзятом отношении, не в ритуальной неприязни строевого к штатскому, а в чем-то большем, неясно опасном, над чем и сам старлей властен не был.

Лузгин припомнил стрельбу по дороге в Ильинку, как старший лейтенант глядел из-под ладони через поле – на этот раз бинокль забыл в машине, как под Ялуторовском автомат; и с этой армией мы мним себя великою державой? Да, собственно, дело не в армии. И даже не в Чечне, которую отдали, и не в законе об охране инвестиций. Беда в другом – что не сумели сами собой распорядиться; как жили одним днем, так и живем. А те, которые пришли, свое право и дело знали круто. Вот прикупили «Транснефть» деловые «варяги», и вскоре никаким сепаратизмом уже не пахло в суверенном Татарстане, потому что «варягам» было плевать на сепаратизм и суверенитет, вместе взятые: они завладели «трубой». Ознакомьтесь с тарифами и извольте платить, а коли не желаете – грузите вашу нефть хоть бочками, как Бендер апельсины. Никакие президенты с губернаторами этим собственникам были не указ, а если что летели «боинги» с ограниченным контингентом. Поначалу Лузгин даже радовался, наблюдая, как под напором «варягов» к чертям собачьим покатилась вся родная бюрократия, да тут же принялась карабкаться обратно, сжимая в зубах свежие ооновские «ксивы». И ведь вскарабкалась и уселась прочнее, чем раньше, потому что ее новых хозяев нельзя было свергнуть на выборах.

– …Вы меня слышите? – дошел до Лузгина голос старлея.

– Да-да, конечно. Извините, Алексей.

– Пойдемте спустимся в укрытие. Ребята ждут.

– Сейчас, – сказал Лузгин. – Только из сумки диктофон возьму… О, черт! – Он стукнул себя кулаком по бедру.

– Сумка же в машине!

– Да вы начните, Саша сейчас подъедет. – Было видно, что Елагин торопился «отбыть номер», забрать Лузгина и уехать отсюда, и Лузгин, еще раз чертыхнувшись, побрел за ним, как на привязи.

Спуск в яму – спуск в укрытие, одернул он себя, – был оборудован солидной деревянной лестницей, что Лузгин отметил с одобрением, как, впрочем, и все, что он увидел далее: крепкий струганный стол с такими же крепкими лавками по бокам, на которых чинно сидели солдаты, спрятав руки под столом и стреляя в пришедших глазами, и брезентовый тент на растяжках, изнутри казавшийся светлее, чем снаружи, и досками зашитые земляные стены.

– Здравствуйте, товарищи! – сказал Лузгин.

– Здравжелам! – ответили солдаты, вскакивая с мест. Лавки стояли очень близко к столу, и подняться в рост не получалось, приветствовали Лузгина на полусогнутых.

– Отделение, садись! – скомандовал старший лейтенант.

– Представляю вам, Владимир Васильевич, отделение сержанта Коновалова. В течение двух недель его подразделение будет выполнять боевую задачу по охране дороги федерального значения «Ишим – Петропавловск».

Лузгин, старлей и сержант Коновалов стояли у торца стола, вокруг единственной невесть откуда взявшейся здесь крашенной в синий цвет табуретки. Я, значит, сяду, прикинул Лузгин, а они будут маячить за спиной? Хорошее, однако, интервью получится, откровенное и содержательное…

– Беседуйте, – сказал Елагин. – А мы с сержантом не будем вам мешать.

«Он умнее, чем я думал…» Лузгин с благодарностью пожал руку старлею и напомнил про магнитофон. Когда отстучали ботинки на лестнице, он сел к столу и, улыбаясь, посмотрел по обе стороны, выискивая лица посмелее, и сразу узнал Храмова того, что спрашивал его под Голышмановом про независимость России.

– Здравствуйте, Храмов, – сказал он приятельски. – Познакомьте-ка меня с товарищами. Не надо вставать, сидите…

Он всегда полагал, что фамилия есть штука неслучайная; она так же, как имя, предопределяет человека и судьбу. Вот он сам – шелуха от разлузганных семечек… Но слушал Храмова и вглядывался в лица, пытаясь угадать городских и деревенских, добровольцев и забритых по призыву, шпану и маминых сынков, но так и не смог ничего уловить и спросил наобум, есть ли среди них контрактники. Ему ответили молчанием, и только Храмов подал голос: нет, контрактников среди них нет. Тогда Лузгин спросил еще: «Ну как служится, земляки?». Ему ответили: «Нормально». – «Далеко до дембеля еще?» Немного посмеялись. «Домой не хочется?» Улыбки, пожимание плеч, шарканье ног под столом. «Как относится к вам местное население?» – «Нормально относится». – «На танцы в деревню ходите?» – «Да нет в деревне танцев!» – «А почему?» – «Да клуба нет». – «А просто так, без клуба, на лужайке? Или местные парни ревнуют?» Снова смех, движение, шепот на конце стола. «Куда пойдете после дембеля – работать, учиться?» – «Да работать, наверное, или учиться». – «Кто-нибудь из вас уже участвовал в боевых действиях? Поднимите руку…»

Никто руки не поднял, и это поразило Лузгина. Как же так, ведь рота воевала, по словам Воропаева, и совсем недавно, летом, так где же ветераны? Неужто повыбило всех? Нет, так думать не хотелось, и Лузгин предположил, что просто дембель подоспел и роту пополнили новобранцами.

– А сегодня? – нашелся Лузгин. – Сегодня кто стрелял по грузовикам?

– Наводчик Шевкунов. – Красивый смуглый парень поставил руку столбиком, как в школе.

– Ну вот, а вы говорите: никто, – ободряюще хмыкнул Лузгин. – Как считаете, попали или нет?

Шевкунов пожал плечами, вокруг захихикали, и обиженный наводчик стал оправдываться, что вот-де в учебке он стрелял из БМП, там пушка малокалиберная, а здесь пулемет; «бэтэр» совсем старый, а вот из пушки он бы те грузовики прикокал только так. Ага, машинально отметил Лузгин, это называется не «броник», а «бэтэр», речевая аббревиатура БТР без лишнего звука «э», надо запомнить; и спросил, кто стрелял на шоссе по бандитскому джипу. «Не мы, – ответили ему со всех сторон, – мы шли в хвосте, даже не знаем, кто стрелял».

– Не скучно здесь, на блокпосту?

– Конечно, скучно, – сказал Храмов, а Шевкунов сказал, что нет, нормально, вот только, если дождь, в футбол играть нельзя.

– С кем, с местными? – спросил Лузгин, почуяв интересный поворот в беседе.

– Да нет, сами с собой, – с улыбкой сказал Шевкунов. – Прямо на дороге и играем трое на трое.

– А остальные?

– Так в карауле остальные, – удивился Шевкунов лузгинской непонятливости.

– Еду сами готовите?

– Вон, – сказал Храмов, – у нас снайпер Потехин за повара.

– Ага, – повернулся к снайперу Лузгин. – И какое ваше фирменное блюдо?

– Ералаш! – за Потехина ответил Шевкунов; все засмеялись, снайпер тоже. – То есть все в одну кастрюлю, что осталось, и варить до тех пор, пока ложка не будет стоять.

– Обязательно рецептик запишу, – серьезным голосом подытожил Лузгин. Позади раздался топот.

– Извини, Василич, – сказал водитель Саша и положил на стол черную коробку диктофона. В сумке рылся без спроса, отметил Лузгин с неприязнью, да черт с ним, на зоне манерам не выучишься. Он кивнул посыльному и нажал педальку записи.

– Для истории, – пояснил он солдатам. И как обрезало беседу: далее никто уже не смеялся, не сыпал репликами через стол, отвечали односложно, с настороженными лицами, а Шевкунов и вовсе замолчал и отковыривал занозу на столешнице. Зря я включил эту штуку, с досадой подумал Лузгин. И вообще все это зря: и разговор, и глупая поездка, и глупый заголовок, вертевшийся вторые сутки в лузгинской глупой голове: «Командировка на войну». И самое печальное, самое стыдное заключалось в том, что он никак не мог сообразить, придумать настоящие вопросы, чтобы проникнуть в души сидящих перед ним таких простых, таких понятных, как ему показалось вначале, стриженых молоденьких парней. Подобное случалось с ним и раньше, особенно когда человек или тема были безразличны Лузгину, но и тогда, как правило, его выручали контактность и навыки, профессиональная имитация живого интереса и некая мудрость во взоре: мол, понимаю, продолжайте… А здесь не сработало, и Лузгин обрадовался даже, когда по лестнице опять затопали ботинки.

– Закончили? – спросил Елагин. Лузгин кивнул ему в ответ, и сержант Коновалов скомандовал отделению «встать» и «на выход». Вокруг Лузгина толкались в тесноте, он решил сидеть, пока не выйдут все, и перематывал назад кассету в диктофоне.

– Привет, Володя, – раздался за его спиной незнакомый тихий голос. Лузгин развернулся на табуретке и увидел рядом с Елагиным пожилого мужичка в старой болоньевой куртке, с отвислыми щеками на продолговатом лице и прядью волос через лысину. – Не узнаешь?

– Привет, – сказал Лузгин. – Не узнаю. А что, должен узнать?

– Нет, не должен, – с улыбкой сказал мужичок, и что-то памятное было в той улыбке. – Лет тридцать прошло или меньше? Ты вон тоже пополнел, солидный стал… Да Дякин я, Дякин! – сказал мужичок, поднимая брови в такт на звуке «я».

– Не может быть! – пропел Лузгин. – Ну, Славка, ты даешь!.. – Он обнял Дякина за плечи. – Вот не поверишь, я как раз тебя вспоминал, когда через Казанку ехали.

– Я тоже не поверил, – Дякин потряс головою, и прядь на лысине встала торчком, – когда мне сказали «Лузгин». Ты как здесь очутился-то?

– Нет, – перебил его Лузгин, – это ты как здесь очутился?

Дякин снова поднял брови и пришлепнул прядь к макушке, за него ответил старший лейтенант: «Вячеслав Петрович Дякин является старостой деревни Казанлык, и он сейчас коротко расскажет о проблемах местного населения».

– Почему коротко? – спросил Лузгин.

– Времени в обрез, – сказал Елагин. – Вы простите, но… Садитесь, Вячеслав Петрович.

– Ну и что у тебя за проблемы? – спросил Лузгин, усаживаясь тоже. На этот раз Елагин не ушел, стоял между ними, заложив руки за спину. – Как ты вообще сюда попал, Славка?

– У меня же родители здесь, – ответил старый лысый Дякин. Раньше, комсомольским боссом, он любил держать себя начальственно, даже на рыбалку выезжал в белой рубашке. Он был на год старше Лузгина, а если тебе чуть за двадцать, то целый год разницы – большое дело, да и был тогда Лузгин всего лишь простым корреспондентом. А сейчас – еще неизвестно кем, и Дякин его явно опасался, как, впрочем, и старлея, нависшего над дякинским плечом.

– Староста, значит, – сказал Лузгин. – Это хорошо. – Дякин промолчал, а старлей пояснил Лузгину, что Вячеслав Петрович пользуется авторитетом среди населения.

– Ну и как ты, Славка, этим авторитетом пользуешься? Кстати, Алексей Алексеевич, вы не могли бы нас оставить… тет-а-тет? Мы с товарищем Дякиным давние товарищи.

– Все в порядке, Володя, – быстро выговорил Дякин. – Помогаем друг другу, никаких жалоб нет. С питанием, значит, помогаем… Ну, в основном с питанием. Они нам тоже помогают. – Если я правильно понял, – Лузгин старался говорить очень вежливо, – вы все здесь помогаете друг другу. И больше тебе, Вячеслав Петрович, нечего сказать корреспонденту.

– Ну, – ответил Дякин.

– Дома как? Жена, дети… – Он не мог вспомнить: были тогда у Дякина дети? Человек сельский, решил Лузгин, были наверняка.

– Дети в Тюмени, дочь замужем, вышла так удачно, сын тоже, ну, в смысле, женат, оба работают, у дочки, она старшая, уже два сына, то есть два внука у меня теперь, а сын все тянет, обормот, жена его, в смысле…

– Вот и отлично, – процедил Лузгин. – Рад, что у тебя все хорошо. – И, обращаясь к Елагину: – Вопросов больше не имею. Благодарю за все. И вам спасибо, товарищ староста.

– Прошу наверх, – сказал старлей, только что каблуками не щелкнул.

Бронетранспортер сменяемой роты уже стоял на дороге носом в сторону Ишима, водитель Саша разворачивал «уазик», дергая его туда-сюда по узкому шоссе. К старлею вразвалку приблизился сержант Коновалов, сказал разгневанно, что гады не отрыли новый сортир.

– Отроете, – сказал Елагин. – Ну что, Петрович, сам дойдешь?

– Дойду, дойду, – сказал Петрович и скоренько начал прощаться. Лузгин еще раз обнял старину Дякина за плечи, их головы соприкоснулись ухо к уху, потом Дякин близко глянул на него и произнес вполголоса: «Пока, Володя. Приезжай еще».

– А на хрена? – так же тихо ответил Лузгин.

– Извини, – сказал Дякин и пошел по дороге в деревню. Шагах в десяти он достал из кармана болоньевой куртки вязаную лыжную шапочку и натянул ее ниже ушей.

– Ну что, по машинам? – браво окликнул Лузгина старлей Елагин.

Лузгин еще немного проводил глазами одинокую фигуру на дороге и неспешно приблизился к старлею.

– Последний раз прошу вас, Алеша: можно мне остаться с вами?

Старлей подвигал тонкими губами и, не глядя в лицо Лузгину, предложил решить вопрос в Казанском, по приезде. Лузгин знал доподлинно, что ничего в Казанском не решится, Елагин просто выманивает его с блокпоста, как после будет выманивать из Казанки в Ишим и так далее. Впервые в жизни он пожалел о том, что не имеет, как другие нормальные выпускники высшей школы, звания офицера запаса: ведь как гордился ранее, что сумел «закосить», не ездил на глупые сборы, а если б не «косил» и ездил, то был бы сейчас капитаном запаса и мог бы гаркнуть на старлея с высоты своей лишней четвертой «звезды».

– Распорядитесь, пожалуйста, чтоб принесли мои вещи.

Как уже бывало сотни раз прежде, Лузгин внезапно озвучил решение, которое обдумать не успел и наполовину. Очень многое – и хорошее, и плохое – не случилось бы с ним никогда, не обитай в Лузгине некто другой, вдруг толкавший его изнутри, словно этот некто все уже продумал и вычислил, только времени не имел на объяснения.

– Не понял вас, – сказал Елагин.

– Я остаюсь.

– Исключено. – Старлей протянул ему левую руку, как маленькому, чтобы отвести в машину.

– Вы действительно не поняли, – сказал ему Лузгин. – Я остаюсь не с вами. Я иду в деревню. Будем считать, что моя командировка закончилась. Верните мне вещи, пожалуйста.

– Прекратите, это несерьезно. – Рука старлея все еще висела над дорогой. – Идемте, надо ехать, пора уже.

– Ну и хрен с вами, Алеша, – укоризненно сказал Лузгин.

Стуча ботинками по мокрому асфальту, он вздрогнул, когда старший лейтенант скомандовал ему остановиться. Лузгин развернулся на ходу и крикнул, пятясь:

– Что, стрелять будете? – Левая рука старлея под распахнутым бушлатом лежала на ремне у кобуры. Водитель Саша замер у машины, держа в разведенных ладонях пачку сигарет и зажигалку. «Ревизор», немая сцена, подумал Лузгин и споткнулся.

– Переоденьтесь.

– Что? – не понял Лузгин.

– Обмундирование верните. – Старший лейтенант, не глядя, махнул рукой в сторону машины. – Вещи сюда, бегом!

– Есть вещи! – крикнул Саша.

Все правильно, сказал себе Лузгин, на ходу расстегивая пуговицы бушлата. Форму следует вернуть, она – военное имущество, подлежащее учету, а он теперь лицо гражданское; какой же молодец Елагин: успел и об этом подумать. Он стянул бушлат и положил его на мокрый от дождя бетонный блок, туда же скинул кепку, теперь пришел черед ботинкам, но переобуваться стоя было неудобно, возраст не тот, чтобы скакать на одной ноге, он присел на бушлат – хрена с два я вам сяду на мокрое, – и принялся развязывать шнурки, положив одну ногу на колено другой, а старший лейтенант давил его молчанием, и Лузгин не выдержал, стал объясняться и сделал только хуже, потому что с каждым словом все яснее понимал, что он не прав, что он подставляет Елагина, и повтори сейчас старлей приказ – нет, просьбу – сесть в машину, он тут же сядет и уедет и еще извинится в придачу.

– Вот, – сказал водитель Саша, сваливая ворохом на блок лузгинские пожитки. – Носки, носки-то не снимайте! Я ваши-то выбросил, блин…

Лузгин оделся и обулся, закинул на плечо ремень от сумки.

– Карманы проверьте. – Елагин ткнул пальцем в бушлат, расплющенный лузгинским весом. И точно: он забыл в карманах курево и диктофон – как еще не раздавил своей задницей, оболтус…

– А документы? – спохватился Лузгин; хорошо хоть об этом вспомнил.

– А зачем вам документы? Сами сказали: командировка закончилась.

– Хотите, я расписку напишу?

– Расписку? – удивился старлей.

– Ну, что принял решение… что ответственность целиком и полностью на мне… Ну, чтобы вам…

– А толку-то? – сказал Елагин.

Все, хватит унижаться. Зачем вообще весь этот разговор? Он пожал руку водителю и сказал ему «спасибо», а Саша спросил, как он будет с пустой головой, и Лузгин отмахнулся: мол, если что, капюшон есть при куртке, – кивнул Елагину и пошел от них по дороге, задирая голову и щурясь, чтобы высмотреть Дякина, но тот уже скрылся в деревне. Половину суток проходил Лузгин в армейских ботинках и уже привык к ним, и сапоги теперь казались велики и шлепали по асфальту, слегка соскальзывая в шаге, зато бордовый пуховик был теплее и легче бушлата. Он набросил капюшон, затянул тесемки и сразу перестал слышать звук моторов позади, зато в ушах зашипело дыхание, будто Лузгин шел в скафандре.

Издали деревня казалась нетронутой, однородной, но уже на окраине среди крыш и заборов ему стали видны сгоревшие дома, и чем дальше он углублялся в деревню по рассекавшему ее плавным зигзагом шоссе, тем чаще ему бросались в глаза обгорелые развалины. Иногда он останавливался и крутил головой, а потом даже откинул опять капюшон для удобства, но так и не приметил ни одной живой души, чтобы спросить о доме Дякиных. Он вдруг сообразил, что деревня кончается, впереди только лента шоссе и справа заброшенный бетонный коровник без крыши, в черных пятнах дыр на серых грязных стенах. Он повернул назад и увидел трех человек, выходивших к нему из проулка.

Один был в телогрейке, двое – в куртках наподобие лузгинской. Давно и накрепко не бритые, в зимних шапках армейского образца без кокард, они шли к нему неспешно, но уверенно, глядя из-под шапок одинаковыми темными глазами. М-да, не любят здесь приезжих, со вздохом констатировал Лузгин, сворачивая им навстречу с предварительной улыбкой.

– Добрый день, – сказал Лузгин, сближаясь. – Не подскажете, как мне найти дом Дякиных? Дя-ки-ных, – повторил он по слогам для разборчивости.

– В сумке что? – спросил мужчина в телогрейке.

– Ничего, – растерялся Лузгин. – Так, вещи разные дорожные.

– Проверь, – приказал человек в телогрейке, и один в куртке снял сумку с лузгинского плеча, опустил ее на землю, присел на корточки, раскрыл «молнию» и быстро зашарил внутри привычными к этому делу руками.

– Куртку расстегни.

Мужик распрямился, охлопал Лузгина всего. Ну как в кино, усмехнулся Лузгин, той же улыбкой давая понять, что совсем не обижен осмотром.

– Ты кто? – спросил его мужчина в телогрейке.

– Да так, – сказал Лузгин, – вот к Дякину приехал.

– С ними? – кивнул мужчина в сторону невидимого с этой точки блокпоста.

– Да, с ними.

– Почему с ними? Ты кто?

– Корреспондент, – с нажимом произнес Лузгин.

– Документы есть?

– Только паспорт, – ответил Лузгин. – Да вам какое дело, собственно?

– Больше так не говори. – В лице и в голосе мужчины в телогрейке ничего не изменилось, но Лузгину от этих слов стало как-то не по себе.

– У них документы остались. Забрали.

– Почему?

– Не хотели, чтоб я сюда шел.

– А ты зачем сюда шел?

– Я к Дякину шел. Он мой друг, мы много лет не виделись. Вы знаете Дякина? Знаете, где он живет?

– Паспорт давай. – Мужчина в телогрейке говорил по-русски без акцента, и лицо у него было вполне обыкновенное, только худое и темное, но выговор был явно не местный, не сибирский, и Лузгин уже кровью чувствовал неродство свое с этими темными людьми. Он достал и протянул свой паспорт в обложке искусственной кожи, мужчина полистал его внимательно, потом снял обложку; Лузгин с изумлением увидел, как косо падает на землю глянцевый прямоугольник ооновской пресс-карточки. Совсем забыл, как вчера утром отвязывал шейный шнурок и прятал карточку туда, на всякий случай, под обложку.