Текст книги "Час пробил"

Автор книги: Виктор Черняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

– Что вы хотите сказать? – Элеонора первый раз сегодня почувствовала легкое волнение, даже наклонилась к Питу, стараясь услышать его как можно лучше. Волосы скрыли ее лицо.

– Я хочу сказать, что через несколько минут после выстрела недалеко от нашего дома включили двигатели двух машин, а никаких огней видно не было. Значит, кто-то стре—

милея остаться незамеченным и совершенно неслышно улизнуть.

– Откуда?

– Откуда? Я не знаю – откуда, знаю только, что это было недалеко от нашего участка и почти сразу после выстрелов.

Элеонора откинула назад волосы.

– Нам это ничего не дает. Вы утверждаете, что на участок никто проникнуть не мог – собаки были спущены. Лиджо ушел из дома после девяти. Так? Так, – ответила она себе. – В три часа ночи, когда раздались выстрелы, в доме были только вы, Лиззи и сам Дэвид Лоу. Так? Так. Ну и что: какие-то две машины отъехали, не включая фар? Скорее всего, юнцы развлекались с подружками илп какой-нибудь подвыпивший водитель не хотел попасться на глаза ребятам Харта. Вот и все. Так?

– Не мне решать, так или не так. – Пит щелкнул ножницами. – Это ваша професспя, а моя – выращивать розы. – Он собрал в кучку срезанную траву, давая понять, что больше ему прибавить нечего.

День незаметно подошел к концу. В город вползал вечер. Элеоноре нужно было возвращаться домой, ее ждала маленькая Нэнси. „Они жили более чем в полутораста милях от Роктауна, в большом городе.

Когда она приступала к расследованию, в первый его день, особенно к концу, ее охватывала паника: полная неразбериха, абсолютная нелепость происходящего, отсутствие побудительных мотивов к совершению преступления у кого-либо из тех людей, кто так или иначе оказался причастным к событию.

Сначала надо разбить всех, кого она встретила сегодня, на приятных и неприятных. Конечно, такая классификация весьма спорна, но для себя она часто ею пользовалась в начале дела. С чего-то же надо начинать. К тому же бывший шеф, с сожалением отпуская ее с работы, говорил: «Женщина-сыщик встречается не часто, а раз так, вы должны научиться максимально использовать женскую интуицию в нашем деле, я подчеркиваю: именно женскую». Поэтому Элеонора делила всех, кого, она встретила сегодня, на плохих и хороших. Кроме того, в ее классификации существовали типы, которые в равной степени могли считаться как хорошими, так и плохими. К безусловно хорошим Элеонора отнесла садовника Пита, к безусловно плохим – миссис Розалин Лоу и Марио Лиджо, которого даже не видела. И наконец, к промежуточному типу она отнесла самого Харта и Лиззи Шо. Полицейский Джоунс вообще не был ею включен ни в какой тип, поскольку казался ей фигурой совершенно незначительной во всей этой истории.

Марио Лиджо сидел в бюро. Вдоль стен стояли крышки гробов, обитые изнутри самыми разными по цвету и. качеству материалами, точно отвечающими финансовым возможностям будущих покойников или их близких. Марио был расстроен, потому что ему с его делами никак не стоило оказываться вечером в доме, где ночью происходят, такие идиотские события. Конечно, его дурочка, как называл он про себя Лиззи Шо, скажет, что он ушел еще задолго до ночной пальбы. Но кто это подтвердит? А Лиззи никто не поверит, зная, в каких отношениях она с Марио. Толстый ублюдок Харт посадит его перед собой, раскроет бредни таких же легавых, как он – правда, с налетом гальской легкости, – и скажет: «Началось? Я предупреждал, Казанова, – это не Европа. Здесь тебя упекут в два счета, и никакие вздыхательницы не помогут. Нашему судье семьдесят два года, а когда он напяливает парик, то ему и все сто семьдесят можно дать. Самому младшему из присяжных окажется за шестьдесят, семья для них – святыня, так что на твою фигуру, вместе с твоими метр девяносто два, всем просто наплевать, а вот то, что ты, сукин сын, спишь с католичкой и морочишь ей голову – тебе зачтется. К тому же мистер Лоу – один из самых уважаемых людей Роктауна, в том смысле, что денег у него до черта. Теперь прикинь, если не удастся раскопать, кто же действительно приходил к Лоу в три часа ночи, то кого-то же надо будет наказать, и этим кем-т о будешь ты. И именно потому, что приперся в дом Лоу в злополучный вечер. Не сделай ты этого – виноватого, как всегда, стали бы искать цветом кожи потемнее, а так уж, извини, наш. гордый латинянин».

Лиджо встал, прислонил лежащую на полу крышку к стене. Теперь у шероховатой тусклой стены стоял арсенал из семи крышек, которыми можно было прикрыть грехи многогрешных жителей Роктауна, отправляющихся в последний путь.

Самое скверное, что в этом чертовом городишке у него не было друзей, к которым можно обратиться за помощью. Никто не стал бы запугивать кого-либо ради него, Лиджо, никто не стал бы брать деньги, которые в принципе здесь

берут, как и везде, но он, Марио, не знал, сколько, кому и как здесь следует давать. Недаром один из друзей говорил ему перед отъездом: «Не суйся туда! У них там свои правила, и нам их ни черта не понять до самой смерти. Клянусь девой Марией!»

Единственный человек, с кем можно быть откровенным и то в известных пределах, – Розалин Лоу. Они познакомились более года назад, когда Розалин отдыхала в Европе. К тому времени Лиджо сильно устал от приключений, а его обожательницы стали значительно прижимистее, особенно в заключительной фазе романа. Друзья объяснили это, с одной стороны, инфляцией – они с гордостью произносили звучное слово, не сходящее со страниц газет, с другой стороны, полчищами черноглазых мальчиков, оливковой кожей и фигурами никак не уступающих Лиджо, но обладающих явным преимуществом – им по семнадцать, в то время как Марио уже перевалило за двадцать четыре. Один из его ближайших друзей, тоже альфонс-профессионал, говорил: «В нашем деле еще сложнее, чем бабам. У тех хоть есть косметика, а нам что делать? Да еще пей и кури с этими курвами до одурения».

Поэтому, когда появилась Розалин Лоу, Лиджо решил сделать решающий шаг. Он удачно симулировал влюбленность: в конце концов, от естественности игры зависело его будущее. Миссис Лоу вначале отнеслась с должной осторожностью к обожанию Лиджо – ей было далеко не двадцать, и она далеко не в первый раз отдыхала на знойном Лазурном берегу. Но, по-видимому, каждой женщине свойственно ошибаться относительно тех чувств, которые она может вызвать у мужчины. Прекрасное заблуждение, иначе женщины были бы попросту невыносимы.

Миссис Лоу рассчитывала пробыть в Европе не более месяца, а пробыла более двух. В письмах к сыну, а общаться с ним на расстоянии было единственной обязанностью, которую она свято выполняла, она писала:

«Мой мальчик!

Если бы ты знал, как я волнуюсь, оставляя тебя одногона длительный срок. Думаю о тебе постоянно. Не слишком ли ты растрачиваешь себя? Поверь, мишура светской жизни, попойки и кутежи не стоят и минуты утренней прогулки, когда идешь по песчаным дорожкам, вверху шумят сосны», и время от времени слышен глухой стук шишки, падающей на сырую землю. Давно ли последний раз ты совершал такую прогулку? Прости, но мне кажется, давно. (Про шишки

и сосны миссис Лоу бессовестно списала из какой-то книжечки, которая попалась ей на глаза. Она никогда ле ленилась казаться лучше и тоньше, чем была па самом деле. Зато дальше шел текст, знакомство с которым не вызывает пи малейших сомнений в авторстве Розалин.) Как твои дела? Я говорила с моим адвокатом, и он сообщил, что акции, в которые мы вложили окрло ста восьмидесяти тысяч прошлым летом, стремительно пошли в гору. Это хорошо! Я просила бы тебя, чтобы Пит в один из дней, когда он не будет в отлучке, привел в порядок мои цветы, особенно оранжерейку с тигровыми орхидеями. Ты знаешь, как я их люблю и как расстроилась бы, случись с ними неприятность. К тому же, если ты помнишь, я заплатила за них кучу денег.

Твоя мама проводит целые дни в тщетных попытках поправить пошатнувшееся здоровье. Бесконечные процедуры измотали меня вконец. (Если допустить, что, когда миссис Лоу выводила фразу о процедурах, измотавших ее вконец, через плечо заглянул Марио Лиджо, вот уж посмеялся он, наверное.)

Если тебе попадутся на глаза такие же выгодные акции, как прошлым летом, пожалуйста, не забудь маму. Я была бы очень тебе признательна за, деньги – те, которые я взяла, кончаются, а лечение чрезвычайно подорожало.

Любишь ли ты меня по-прежнему?

Мама».

Дэвид Лоу не любил писать. Но почта регулярно пересылала в Европу его телеграммы примерно такого содержания: «Да, люблю»; или: «Деньги выслал»; или: «Не жалей ничего для лечения»; или: «Будь осторожна с солнцем и вообще», и так далее в том же духе – у него было свое, собственное, представление о сыновних обязанностях.

Дэвид выслал деньги, как просила мама, но и они кончились, вернее, кончались с неотвратимостью, и тогда Розалин предложила Лиджо поехать в Роктаун. «Устрою тебя на приличное место, я даже знаю, на какое, – сказала она, – а там посмотрим». Поскольку жизненным кредо Лиджо именно служили слова «а там посмотрим», он довольно благосклонно принял предложение миссис Лоу.

Вот почему сейчас он сидел в похоронном бюро и в который раз чертыхался из-за того, что оказался вчера вечером в проклятом особняке.

Он здорово запутался. Прошел уже год, а надежды на получение, денег были так же призрачны, как в начале путешествия в Роктаун. Единственно, чего он достиг, – полного, даже неправдоподобно полного контроля над миссис Лоу. Он мог заставить ее сделать все, что угодно, но выжать долгожданные деньги не удавалось: миссис Лоу была невероятно скупа, ее. траты в Роктауне не превышали содержания скромной вдовы, не только никогда не развлекавшейся на Лазурном берегу, но даже не подозревающей о его существовании. Хотя Розалин вовсе не устраивала роль скромницы, совсем наоборот. И тут-то начинались все сложности семьи Лоу.

Отношения Марио с Лиззи Шо тоже были довольно странными. Любил ли он ее? Ну, это уж точно: нет! Таи, неплохо относился, иногда даже более чем неплохо, но в такие моменты одергивал себя. Семейная идиллия никак не входила в его планы. Зато роман с Лиззи был выгоден для него с нескольких точек зрения. Во-первых, он мог наблюдать изнутри за отношениями матери и сына: он понял, даже скорее почувствовал, что его личное благополучие в немалой степени зависит от причудливой игры, в которой участвовала эта пара. Во-вторых, он мог информировать миссис Лоу о том, про происходит в доме сына. Сын не очень-то откровенничал с матерью. Она, напротив, сгорала от любопытства, и_г похоже, вовсе не праздного, но информировать её Лиджо предпочитал в тех случаях и так, чтобы информация, как будто бескорыстная, служила прежде всего его интересам. Он мог, например, сказать, безразлично глядя в потолок: «Любовница мистера Дэвида не вылезает из его дома, она все время торчит там. Мне кажется, мистер Лоу очень привязан к ней, они обмениваются такими взглядами, такими. л Марио умолкал и выжидательно смотрел на миссис Лоу, та кипела от негодования. Мало того что она всю жизнь вынуждена, просить подачки у сына, так теперь, на закате дней, появляется эта, эта, – она содрогалась, стараясь подобрать возможно более оскорбительное прозвище, – эта беспутная лахудра, эта грудастая бестия и прибирает все к рукам. А сын куда смотрит? Тряпка! Ну уж нет! Не будь она Розалин Лоу, если этой сучке достанется хоть один дайм!..

Как начались их встречи с Лиззи? Однажды Роз – так Марио называл стареющую, львицу, разыгрывая самые убедительные спектакли любви, – однажды Роз сказала: «Любовь моя! (Будучи женщиной черствой, безжалостной, но безусловно чувственной, она нередко впадала в патетику.) Если ты не заведешь себе подружку твоего возраста – это

станет подозрительным, город у нас маленький, и свинья Харт начнет совать нос куда не следует. (Харта она возненавидела сразу же как человека, знающего самые тайные подробности ее биографии. Тем более не хотелось, чтобы всюду влезающий Харт заинтересовался ее молодым любовником.) Поверь, любовь моя, мне не легко самой, толкать тебя в чьи-то объятия. Что делать? Ради тебя и твоего спокойствия я готова поступиться многим».

Говоря это, миссис Лоу думала совершенно о другом. Ей казалось, что появление молодой девушки у Марио Лиджо несколько ослабпт его натиск на бюджет Розалин. Он требовал, чтобы их отношения были как-то легализованы или, по крайней мере, ему были даны какие-то финансовые гарантии. К легализации миссис Лоу не стремилась – ее вполне устраивали существующие отношения, а что касается гарантий… Узнай Дэвид о запоздалой и роковой страсти мамаши, вряд ли он открыл бы ей доступ к деньгам, раз и раньше этого не делал. Последнее время Марио стал нестерпим, и ей пришлось признаться, что их благополучие зависит от Дэвида. Лиджо искренне возмутился, бегал по комнате, с экспансивностью чистокровного южанина размахивал руками. «Идиот, идиот!» – повторял он.

Конечно, миссис Лоу могла бы спросить: а как же наша любовь? К счастью, она была не настолько глупа, чтобы задавать такие нелепые вопросы, будучи на тридцать с лишним лет старше своего любовника.

В этот момент в участке Харт вертел в руках газету, на одной пз полос которой крупным, бьющим по глазам шрифтом было набрано: «Геронтофилия: что это такое?»

«Любовь к старикам – полнейшая глупость», – ответил себе Харт, швырнул газету в корзину, повернулся к Джоунсу и спросил: у

– Значит, она засмеялась, когда нашла мою записку и штраф? Это хорошо. Вообще симпатичная бабенка. Только не понимаю, зачем даме с милой рожицей ловить преступников? Я бы лично с такими волосами, как у нее, не вылезал из пеньюаров, – и он тронул на макушке место, где вообще не было никаких волос. – А ты как думаешь?

– Угу, – кивнул Джоунс. В чем в чем, а в многословии его обвинить было нельзя. Самыми длинными фразами, хоть когда-либо покидавшими уста Джоунса, были: «Пожалуй, вы правы, сэр», или: «Я так не думаю, сэр». С их помощью

Джоунс умудрялся поддерживать беседы любой сложности, даже с налетом аналитичности.

– Скверная история приключилась с мистером Лоу? – Капитан достал любимый пистолет калибра 11,43 мм и повертел в руках.

– Пожалуй, вы правы, сэр.

Харт два раза двинул затвором пистолета взад-вперед, чтобы проверить, не остался ли в патроннике патрон, потом загнал в рукоятку матово отсвечивающую обойму и протер пистолет платком, которым минуту назад вытирал шею.

– Прекрасная штука! А?

– Пожалуй, вы правы, сэр.

– Вот что, поди-ка организуй малые стрельбы – я отдохну чуть-чуть.

Когда Джоунс ставил восемь банок, представление называлось малые стрельбы, когда двенадцать – большие маневры. Все же есть свои прелести в маленьком городе: здесь можно делать вещи, о которых и думать нельзя в больших городах.

Джоунс ответил не сразу, он пошевелил губами и сказал:

– Пожалуй, вы правы, сэр.

Не следует делать вывод, что Джоунс был недалеким человеком, вовсе нет. Обратим внимание, на все вопросы Харта он ответил, и ответил по существу. С неглупым человеком можно плодотворно общаться, даже если он говорит только «да» или «нет». Вся штука заключается в том, чтобы точно знать, когда нужно говорить «да», а когда «нет».

Харт вернулся со двора, излучая довольство. Еще бы! Из восьми банок, поставленных во дворе Джоунсом, Харт продырявил все восемь. Странная вещь: в армии Харт не любил стрелять, а дома ни от чего другого не получал такого удовольствия. Капитан сел за стол и жестом предложил Джоунсу присесть.

– Кто мог сделать такую гадость с Лоу? – Харт замолчал, потом добавил: – Может быть, кто-нибудь из его близких?

– Я так не думаю, сэр. – Джоунс был невозмутим.

– Я тоже так не думаю, – согласился Харт, – но хоть для приличия мы же должны кого-то подозревать.

– Пожалуй, вы правы, сэр, – подтвердил соображения начальника Джоунс.

И Харт, и Джоунс прекрасно знали всех или почти всех, кто жил в Роктауне, а уж для уважаемых граждан начальник полиции и его помощник могли б стать официальными биографами, несмотря на то что ломать шапку им приходилось перед многими.

– Нарисую-ка я схему, и мы помозгуем, что к чему.

Джоунс кивнул, он знал, что его начальник любит, ана-лпзируя какпе-лпбо ситуации, пользоваться бумагой.

Харт достал большой альбом, вырвал упругий лист шероховатой бумаги, взял тонко отточенный карандаш и в центре листа нарисовал большой круг…

Элеонора вернулась домой ровно в восемь вечера. Нэнси, смешное конопатое создание шести лет, бросилось ей на шею. Чуть в отдалении стояла девушка-негритянка, которая неизменно состояла при девочке во время частых и длительных поездок Элеоноры: отводила в школу и забирала домой, кормила, купала, развлекала…

– Я свободна? – спросила она.

– Разумеется, – Элеонора дружелюбно кивнула и подумала: «Как хорошо делать в жизни нечто такое, чтобы можно было в один, прекрасный момент спросить: я свободна? И, получив утвердительный ответ, сразу выкинуть все из головы».

У нее – хорошо это или плоха – совершенно другая работа. Ее работа вовсе не кончилась, как только она захлопнула дверцу автомобиля, что привез ее из Роктауна домой, к дочке. Напротив – все впереди. Ее работа начнется ночью, когда она ляжет в постель, вытянет ноги, уставшие за день бесконечной беготни по изнывающему от жары городку. Ее работа не прекратится, даже когда она будет прислушиваться к мерному дыханию Нэнси, доносящемуся из соседней комнаты. Ее работа…

Все эти Лоу-, Харты, садовники, служанки и неотразимые ухажеры с неистребимым налетом провинции – все они соберутся вокруг нее. Соберутся ночью, гримасничая и хохоча. Они будут выкрикивать: «Ну, кто из нас? Кто? Догадайся! Ты же – Элеонора Уайтлоу, почти знаменитость. Так кто же? Не скажешь кто, не получишь денег! А если не получишь денег, на что жить тебе и твоей дочке? На что? Вот видишь, мы спрашиваем: кто? кто был в комнате Лоу? А получается: на что? на что ты будешь жить?»

– Мама! Ты мне что-нибудь купила? – спросила маленькая Нэнси.

Элеонора посмотрела на нее. Поразительное сходство с

отцом, особенно глаза: казалось, они попросту перепрыгнули с. его лица на лицо дочери… Лукавые, светлые, искрящиеся весельем и надеждой…

– Конечно. – Миссис Уайтлоу привлекла дочку к себе. – Купила, купила. Если я однажды чего-нибудь не куплю тебе, ты меня домой не пустишь: придется ночевать в скверике.

– Придется ночевать в скверике, – повторила Нэнси, закрыла глаза, послюнявила пальчик, дотронулась им до лица матери – таким у них был условный знак поцелуя – и, широко раскрыв глаза, выкрикнула: – Не придется тебе ночевать в скверике! Будешь спать дома! Я не разрешаю шататься по скверам ночью!

Элеонора слишком устала за сегодняшний день, ее хватило только на то, чтобы тихо спросить: почему?

– Потому что я тебя люблю, а по скверикам ходят всякие дядьки, которых ты ловишь, и убивают всех подряд.

Они поужинали. Элеонора постелила дочке, пожелала увидеть хороший сон, поцеловала в лобик и вышла, чуть прикрыв дверь. Только она успела лечь, как перед ней замаячил грузный Харт и, вытирая шею огромным платком, вкрадчиво сказал: «Обязательно завтра зайдите ко мне. Иначе вам многое не понять». Садовник Пит прихромал вслед за ним и сразу выпалил: «Много машин было. Понимаете? Много машин». Потом появилась Розалин Лоу, она была, как всегда, холодна и виртуозно владела бровями: «Я очень люблю своего сына, милочка. Очень! Вот в чем дело». Затем появился Джоунс и совершенно неожиданно предложил, кивнув на миссис Лоу: «Ее надо отправить в бровячий цирк», – и, заметив недоумение Элеоноры, пояснил, что бровячий цирк – это цирк, в котором двигают бровями. «Пока, ребята, я сплю», – лениво подумала Элеонора.

Солнце светит в комнату. Теплые пятна лежат на одеяле девочки, которое сбилось у ног, а рубашка, наоборот, задралась к самой шее. Миссис Уайтлоу, уже одетая, склонилась над кроваткой, она целует девочку и, выходя из квартиры, шепотом говорит девушке-няне:

– Пожалуйста, погуляйте сегодня подольше: по-моему, она бледненькая последнее время.

– Вы так считаете? – спрашивает девушка, впрочем не желая досадить Элеоноре, а просто искренне интересуясь мнением хозяйки.

Элеонора все понимает и, уже стоя в дверях, дружелюбно отвечает:

– К сожалению…

Дверь захлопывается, и ее маленькая дочка еще один день проведет одна, спрашивая через каждый час после школы, а иногда и чаще: когда же мама вернется наконец? «Бе-зо-бра-зие!» – добавляет она, мастерски копируя бабушку.

Когда показались окраины Роктауна, солнце палило вовсю, так же как вчера, а может, и еще сильнее. Элеонора остановила машину почти там же, где вчера ее оштрафовали, но уже вне пределов действия запрета. Осмотрела себя в зеркальце заднего вида, поправила волосы и направилась к белой распахнутой настежь двери полиции. В проеме, как и вчера, стоял Джоунс и, казалось, дымился от безделья, все так же беззастенчиво рассматривая Элеонору. Но поскольку она объяснила лричины повышенного внимания к женщинам тонкостью его натуры, вчерашней неприязни не осталось. Она дружелюбно спросила:

– Вас, кажется, зовут Джоунс?

Он тяжело задышал, стараясь побороть смущение, спрятал неухоженные руки за спину и неуклюже пробормотал:

– Пожалуй, вы правы, мисс.

– Не мисс, а миссис.

– Извините, я ничего такого не имел в виду, – еле слышно прошелестел Джоунс и еще больше покраснел.

– Я – миссис Уайтлоу. – Элеонора пребывала еще в том возрасте, когда явное смущение мужчин почему-то доставляет удовольствие, даже если эти мужчины вам совершенно не интересны. – Ваш шеф, мистер Харт, на месте?

К этому моменту Джоунс уже взял себя в руки и членораздельно ответил:

– Полагаю, на месте, миссис Уайтлоу.

Элеонора попросила проводить ее. Джоунс пропустил гостью перед собой, потом догадался, что, шествуя позади, ему не проводить Элеонору в полном смысле этого слова, продвинулся вперед, вжимаясь в стенку так, чтобы и на секунду не задеть плечом или локтем. Они прошли по неширокому коридору. В одной из раскрытых дверей были видны небольшие шкафчики-раздевалки, как в бассейне. В них висела одежда полицейских, которые приезжали на работу в штатском и только в этой комнате напяливали на себя форму и необходимые причиндалы. «Если не знать Джоунса в лицо, а видеть его спину, то он может даже понравиться, – миссис Уайтлоу, рассматривая широкие плечи и хорошо посаженную голову полицейского, поймала себя на этой мысли и усмехнулась. – Все мы любим подсматривать друг за другом, – только некоторые, как я, делают это исподтишка, а другие совершенно открыто. И неизвестно, что лучше».

Джоунс резко остановился, распахнул дверь, и Элеонора увидела Харта. Капитан сидел за массивным столом, заваленным пивными банками, какими-то бумажками-п конечно же платками самых различных расцветок и размеров. Платки были страстью Харта: один болтался на шее, другой торчал из кармана форменной рубашки, третий, пе тот, что вчера, но тоже огромный и пестрый, он сжимал в руке.

Харт встал, загромыхал вертящимся креслом, широко раскинул руки и вместо приветствия сказал:

– О! Кто к нам пожаловал! Злостная нарушительница! Так я говорю, Джоунс?

– Я так не думаю, сэр, – совершенно серьезно ответил полицейский, который теперь поменялся местами с Элеонорой и разглядывал ее так же истово, как и всегда и всех представительниц противоположного пола.

– Садитесь! Садитесь сюда. – Харт был само радушие. Элеонора присела на кончик видавшего виды стула, она надеялась, что именно здесь получит ответ на многие вопросы, которые еще вчера ставили ее в тупик. – Я рад, миссис Уайтлоу, что, несмотря на занятость и, как бы это сказать, некоторую популярность – не обижайтесь, здоровую популярность, – которая, как ни крути, так часто портит людей, вы нашли время навестить меня. Обычно полиция и частные детективы недолюбливают друг друга. – Он хитро прищурился. – А вы часто видели двух людей, зарабатывающих себе на хлеб одинаковым способом и еще умудряющихся быть в ладах? Разве что мы с Джоунсом? – Он подмигнул помощнику. – Да вот и с вами хотелось бы ладить. Не против?

– Я – за, – поддержала Элеонора. «Не прост Харт: гибок, умен, и никак нельзя сказать, что его преувеличенная любезность без тени корысти».

– Бедный мистер Лоу. Страшная неприятность. Но, – Харт с усмешкой погладил брюхо, – все мы стареем. Увы! – Он с сожалением осмотрел себя и привычным жестом дотронулся до макушки. – Для нас, я имею в виду для полиции, происшедшее интереса не представляет. Обычное дело. Паралич. Правда, мистер Лоу не стар. Чуть за сорок. Что поделаешь? Болезни молодеют, черт их дери. Да, молодеют, а мы стареем. – Он вытер шею, тоскливо посмотрел на банки из-под пива и, перехватив взгляд Элеоноры, заметил – Банки

пустые. Стрелял вчера. Видите? – Харт протянул миссис Уайтлоу ярко разрисованную банку с дыркой посередине. – Люблю пострелять. И мистер Лоу любил. Я лично к мистеру Лоу отношусь прохладно, как, впрочем, и он ко мне. – Капитан подбросил банку на ладони. – Я в параличах ничего по смыслю. Но почему человек, перед тем как его разбивает этот проклятый паралич, начинает палить из ружья, по могу попять. – Он замолчал и резким движением сбросил банки со стола. Пустые жестянки загрохотали. Элеонора вздрогнула. Джоунс не шелохнулся. – Извините! Не могу!

Осталось не совсем ясным, к чему относится извинение, – то ли к банкам, так яростно сброшенным со стола, то ли к человеку, который, перед тем как его разбивает паралич, начинает палить из ружья.

Джоунс наклонился, невозмутимо собрал банки в большой бумажный пакет и вышел из кабинета. Капитан кивнул вслед:

– Толковый парень! Хоть и не подумаешь с виду. Нюх как у лисы. Вчера спрашиваю: «Что ты думаешь про все про это с мистером Лоу? Может быть, ты чего заметил в тот день?» Отвечает: «Машин много было в тот вечер». (Элеонора подобралась.) «Каких машин?» – спрашиваю. «Не наших, не городских – городские я по звуку мотора все узнаю». – «А сколько машин?» – уточняю. «Во всяком случае, две не наши, не городские машины были в Роктауне». Что я хочу этим сказать? Значит, было именно две машины, не три и не сто сорок восемь, а именно две. Все, что он говорит, – верняк, хотя к истории с Лоу, думаю, отношения не имеет.

Элеонора, вспомнив, слова садовника Пита о машинах в вечер, предшествовавший трагедии с Лоу, могла и должна была думадъ иначе.

Харт встал, подошел к окну. Несмотря на возраст и тучность, в нем оставалось что-то мальчишеское. Просто лукавый мальчик с седыми висками, подчеревком и толстыми ляжками мощных ног. Еще минута – и он перевернет чернильницу на тетрадь соседа или вытащит дохлую крысу из ранца самой очаровательной девочки класса, именно потому, что она задается и слишком рано поняла, что хороша. Капитан никакой крысы не вытащил и, вместо чернил на тетрадь, вылил в себя бутылку воды, которую достал из холодильника, потом вернулся к столу, по-хозяйски уселся в кресло и, вытянув ноги, продолжил:

– Для нас дело Лоу интереса не представляет – я уже говорил. Во-первых, пет состава преступления. Во-вторых, нам никто, я имею в виду из близких, ничего не заявил. Так что для пас вроде как и не случилось ничего. Но вас же пригласили? Пригласили. Значит, тут что-то не чисто, во всяком случае, с точки зрения мамаши, уважаемой гражданки города миссис Лоу. В общем, я голову ломать не собираюсь – мне за это никто не заплатит. Платить будут вам. Не подумайте, что меня это задевает. Ничуть. Наоборот, я хочу вам помочь. Л чем? – спросил я себя. Только одним. Пока – во всяком случае. Рассказать о семейке Лоу и еще кое о чем. Вот и все. А там уж сами делайте выводы, фильтруйте, отбрасывайте, сопоставляйте и прочее и прочее. Думаю, дело, скорее всего, семейиое. т– Он сжал губы, еще раз обтер шею платком и сквозь зубы бросил: – Жарища проклятия – мозги плавятся! А вы как? Пить не хотите?

– Я? Прекрасно. Меня жара не волнует, – Элеонора села глубже, немного покрутилась в поисках наиболее удобной позы и приготовилась слушать.

Харт расстегнул еще одну пуговицу, кончики шелкового платка вылезли наружу. Он повел неравный бой, стараясь спрятать их под рубашку, но они упорно вылезали. Капитан махнул рукой, виновато улыбнулся и начал:

– Это было бог зпает когда. Для вас те времена – скучища, нудная история. А я все помню, как сейчас. Шок депрессии, голодные на дорогах, банкротства, самоубийства пачками, каждый день, биржа в агонии, развал! И вдруг… за океаном – сильная личность. В Германии воцаряется порядок, И мы здесь изголодались по порядку и крутому парню наверху. Дальше пошло-поехало: аншлюс, Мюнхен и… все вспыхнуло. М-да… Я-то поселился здесь в пятидесятых. А накануне войны не было никакой миссис Розалин Лоу, а была мисс Ламсдорф, которую все студенты и солдаты вокруг таскали куда угодно и когда угодно. Я ее когда узнал – невзлюбил: вздорная бабенка и к тому же красивая. Сами понимаете, сочетание убийственное. В нашем городе был особняк мистера Лоу-старшего. Он приезжал сюда отдыхать от суеты мирской. Ему было уже под шестьдесят. Когда мне историю его рассказывали, я еще хоть куда был, юнец, можно сказать, поэтому и думал о шестидесятилетних: они только небось и озабочены, что отпущением грехов и отпеванием по всей форме. Ничего подобного! Теперь-то я понимаю, что и под шестьдесят думаешь больше о грехах, чем об их замаливании. Так вот, мистер Лоу как-то увидел

Розалин, вызвал своего адвоката и сказал ему: «Хочу сделать ее своей женой». Тот пришел в ужас: «С ума сошли». Конечно, мой информатор не ручался, что дословно такой был разговор, но смысл был такой – надо же было знать мисс Ламсдорф и ее репутацию. А мистер Лоу: «Хочу сделать ее своей женой», – и ни в какую. Надо сказать, он овдовел за год или два до встречи с юной Розалин и детей не имел. «Я вам устрою сегодня вечером долларов за десять», – говорит адвокат. «Чудак, – отвечает мистер Лоу, – я сам себе ее устрою, и не к вечеру, а сейчас, и не за десять долларов, а за пять. Но дело-то в другом, совсем в другом, поймите меня». Адвокат насупился: «Я, кажется, всегда вас понимал, но сейчас – не могу». Мистер Лоу был человеком с юмором, он посмотрел на адвоката и говорит: «Старина! У меня столько денег, что даже если бы мне было не пятьдесят четыре, а сто восемь, и притом ни одного уха, ни одного глаза и ни единого волоса вообще нигде, то и тогда я, наверное, не испытывал бы сильного одиночества. Мне нужен ребенок! А на то, что его будущая мать такая тварь, мне, в общем-то, наплевать. Неужели вы думаете, я сделал столько денег в своей жизни и до сих пор свято верю в непорочное зачатие? Бросьте чепуху молоть. Она мне подходит. Фигура красивая, и кожа, и волосы, так почему бы ей не стать матерью моего ребенка? Не расстраивайтесь, старина. Она для меня вроде как колба, и ничего более». Адвокат тоже был тертый малый и возражает: «Я сколько раз слышал: колба, колба, а потом от этой колбы достойнейшие джентльмены начинают выть и просят господа поскорее призвать их к себе». – Капитан хохотнул. – В общем, поженились. Адвокат оказался прав. Мистер Лоу чах на глазах. Миссис Розалин Лоу расцветала тоже на глазах. И что интересно, те же ребята, которым она систематически демонстрировала нижние юбки на любом подходящем стожке на расстоянии не более двух-трех миль от города, почтительно с ней раскланивались. Вот так. Знаете – почему? Деньги и их магическая сила. Я иногда возьму такую бумажку с водяными знаками, смотрю на нее и думаю: боже мой, я не самый никчемный человек в Западном полушарии, воевал вроде бы за правое дело, здесь тоже стараюсь как могу. Штрафую нарушителей, расследую всякие делишки, у меня, между прочим, дырок тут и тут, – капитан ткнул пальцем в грудь и живот, – штук семь. Одна такая здоровенная, что кажется, я сам мог бы в нее провалиться. Ну, так вот. Я – человек. Как уверяют наши ученые мужи, венец природы. Одних нейронов миллиарды, всякие там синапсы,