Текст книги "Час пробил"

Автор книги: Виктор Черняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

Да, миссис Лоу уверенно перечисляла последовательность событий, и Элеонора удивлена, что Лиззи ничего не сказала о звонке и о собаках, которыми интересовался хозяин. Скажем, звонка она могла и не слышать, но вопрос о собаках адресовался именно ей.

Миссис Лоу встала, прошла к трельяжу черного дерева, на мраморной столешнице которого громоздились многочисленные косметические принадлежности таких фирм и такой стоимости, что Элеонора даже думать не могла о подобной роскоши без чувства собственной неполноценности. Элеонора смотрела на склеротические прожилки, скрытые искусно положенным гримом, их особенно много у крыльев хищного, тонко очерченного носа. Губы миссис Лоу до сих пор красивы – пухлые, влажные, чуть приоткрытые, будто с них вот-вот слетит первое признание в любви. *

Элеонора умела не раскрашивать эмоционально свои наблюдения и сейчас не дала бы себе воли, не гляди на нее Розалин глазами торговца, будто она лошадь или, того вернее, стоит голая на невольничьем рынке. «Конечно, мать Лоу не вызывает симпатии. Ну и что? Не мое дело подбивать

баланс ее достоинств и недостатков. Мне нужно разобраться в обстоятельствах: только факты *и никаких настроений».

Миссис Лоу резко повернулась и выдохнула: «А выстрел? Как вы объясните выстрел? Тут уж деваться некуда! Или я не права?»

Да, и выстрел объяснить не просто. Деваться некуда – справедливая оценка ситуации. Когда Лиззи услышала крик, ее на какое-то время сковал ужас; когда же она поборола его и побежала к комнате хозяина, прогремел еще один выстрел и еще. Первое, что. увидела Лиззи, вбежав в комнату, – огромные, с расплескавшимися зрачками глаза Дэвида Лоу и его любимую винтовку «манлихер». Она валялась на полу рядом с кроватью, в комнате пахло пороховыми газами, под потолком на стене чернели пятна, и на полу лежали куски штукатурки. Если бы не выстрел, Элеонора посчитала бы происшедшее чепухой, конечно, трагичной для Лоу чепухой, но для нее, частного детектива, казалось бы, здесь нет предмета расследования. Да, ночью; да, кричавшего человека разбил паралич; да, он не стар, даже, скорее, молод, ну и что? При чем здесь преступление? Но – выстрел! Выстрел!.. Как его объяснить? Чем? Предположим, Лоу был в состоянии аффекта, судорожно сжимал спусковой крючок и палил, не сознавая, что делает. Но, во-первых, сначала раздался крик, а только потом выстрел. Должен же был быть чем-то вызван этот крик. И потом, почему ружье оказалось под рукой Лоу? Он что, не ложился спать без ружья? Смешно!

Элеонора смотрела на опершуюся о трельяж миссис Лоу, в зеркалах отражались еще три Лоу, все три одинаково надменные, но видные в различных ракурсах. Особенно неприятно лицезрение миссис Лоу в профиль: подбородок выдавался вперед, стремясь соединиться с орлиным носом, была видна дряблая кожа шеи, и некрасивая черная мохнатая родинка выглядывала из-за высокого – потому и высокого – белого воротника. Конечно, Элеонора спросила миссис Лоу, имел ли ее сын обыкновение спать с ружьем. Та скривила губы и, не задумываясь, ответила: «Уж простите меня, милочка, если покажусь вам фамильярной, но, по правде, уже лет двадцать, а то и больше, я не в курсе, с какого вида предметами имеет обыкновение спать мой сын».

Элеонора чуть прикусила губу: она никому бы не простила этой «милочки», но вдруг представила, как маленькая Нэнси, взобравшись к ней на колени, заглядывает в глаза, трогательно шепелявя: «Что, мамуся, опять с деньжатами плёха?» Да. Безусловно, Декларация независимости – это прекрасно. Как осуществить ее, эту чертову независимость? Поднявшись, Элеонора сухо сказала то, что только и могла себе позволить: «Постараюсь сделать все, что в моих силах, миссис Лоу. Вы знаете мои условия?» – «Знаю, – миссис Лоу плавной походкой отошла от трельяжа, не забыв бросить взгляд на себя через плечо, – но вы не знаете моих. Они более чем привлекательны, более чем», – с нажимом заметила она.

Так за чашечкой кофе на кухне особняка Дэвида Лоу Элеонора перебирала детали встречи с его матерью. Лиззи застыла у окна, потом шире отворила створки и, не оборачиваясь, сказала:

– Вот и полиция пожаловала.

Элеонора подошла к окну. По выложенной полированными кусками красного гранита дорожке к дому приближались двое. Один, крепкий, мускулистый, в форме, при блестящей медной бляхе и с револьвером, торчащим из незастегнутой кобуры; другой, тучный, массивный и, несмотря на габариты, стремительный, как разъяренный носорог, мужчина в штатском. Тучный огромным платком вытирал шею и лоб: его донимала жара.

– Этот боров – начальник полиции, – Лиззи ткнула пальцем в штатского, – а второй – его прихлебатель, Джоунс. Мерзкий тип: шулер, бабник и сквалыга.

– Откуда это известно? – Элеонора еле сдерживала улыбку.

– Все говорят. – Лиззи отошла от окна.

– Раз все говорят – это серьезно! – стараясь быть невозмутимой, кивнула миссис Уайтлоу.

В дверь позвонили. Лиззи побежала открывать и вскоре вернулась, пропуская полицейских вперед.

– Капитан Харт, – неожиданно пронзительным, даже птичьим голосом представился мужчина в штатском.

– Джоунс, – буркнул человек в форме и, не зная, куда девать руки, стал подбрасывать кобуру.

– Если не ошибаюсь, миссис Уайтлоу? – проверещал Харт и положил платок на край стола, потом, что-то сообразив, быстрым движением сунул его в карман.

Элеонора сдержанно поклонилась.

– Мои ребята были здесь ночью, когда все произошло, но ничего не нашли. А вы, коллега?

Элеонора покачала головой, она не жаловала представителей официальных властей, особенно если они разговаривали с плохо скрытой издевкой.

– Так, так. – Харт повернул голову на бычьей шее, обвел глазами кухню. – Я хочу осмотреть дом, – ни к кому не обращаясь, бросил он.

Лиззи повела полицейских вглубь, в лабиринт коридоров и лестниц. Она шла первой, за ней Харт, замыкал шествие Джоунс. По тому, как он смотрел на ноги Лиззи, миссис Уайтлоу была склонна согласиться с характеристикой, кото-, рую дала Джоунсу молва.

Вскоре шаги, смолкли, Элеонора осталась одна в большой кухне, стилизованной под старинную голландскую мельницу: на потолке стропила, два каменных стола в виде мельничных жерновов.

С момента ее прибытия в Роктаун прошло несколько часов. За это время она узнала следующее. Сегодня ночью, около трех часов, мистер Дэвид Лоу был разбит параличом. Причина неизвестна. То есть с медицинской точки зрения все ясно. Полная потеря речи, полная неподвижность. Он кричал – это раз. Он стрелял – это два. Был звонок – это три. Лиззи не сказала о звонке – это четыре. На территорию сада и в дом никто проникнуть не мог, потому что три здоровенных дога сегодня вечером, да и всегда по ночам, были спущены с цепи, – это пять. В доме, кроме хозяина, были служанка Лиззи Шо и Марио Лиджо, ее дружок, пользуясь терминологией мистера Лоу, – это шесть. Таковы факты. Никаких следов насилия, вообще никаких следов чьего-то пребывания в доме не обнаружила ни полиция, если верить этому не очень располагающему к себе Харту, ни она сама, Элеонора Уайтлоу, частный детектив, красивая и профессионально удачливая женщина лет тридцати. Удачливая только профессионально, – еще раз про себя повторила она, – а что касается жизненных удач, здесь дело сложнее, но сейчас личная жизнь миссис Уайтлоу никого не интересует, особенно Дэвида Лоу, который лежит в больнице более беспомощный, чем годовалый ребенок.

Лиззи 1П о. Брюнетка двадцати двух лет ирландского происхождения, католичка. Хорошо сложена. Очень хочет устроить свою личную жизнь, нарожать кучу детей, о чем и молится, наверное, деве Марии. Служанкой у Дэвида Лоу более полутора лет. Имела прекрасные рекомендации с предыдущего места работы. Умело готовит, любит живые цветы в комнатах, не терпит грЯзи. Может бесконечно заниматься своей внешностью: помада в ее руке – соперница тряпки.

Не глупа, если бы только знать, что это такое, систематического образования не. получила, но очень много читает из того, что попадает под руку.

Марио Л и д ж о. Служащий похоронного бюро Роктауна. Молодой итальянец. Наверное, красив, как многие уроженцы Апеннин. По крайней мере, восторг в голосе Лиззи заставляет это предположить. Наверняка тоже католик, учитывая его итальянское происхождение. По-видимому, их взгляды с Лиззи во многом совпадают, во всяком случае, не было бы ничего удивительного, окажись это именно так. Вот пока и все о нем.

Дверь открылась, и миссис Уайтлоу услышала позади себя сопение Харта. Капитан сел, снова вытер шею платком и попросил пить. Лиззи налила содовой из холодильника. Джоунс оперся о косяк двери и уставился на Лиззи.

– Дело дрянь, коллега. – Харт отодвинул стакан, вытер губы тем же платком, что, и шею. – Да, дело – дрянь, – повторил он, не получив ответа. – Молчите? – Харт в упор посмотрел на миссис Уайтлоу.

– Мне нечего сказать. – Элеонора думала, как, наверное, досадует Харт, что в его жизнь вдруг ворвалась эта неопределенность – странное ночное происшествие. Ломай над ним голову, вместо того чтобы спокойно попивать пиво: с чего же еще можно так обильно потеть?

–' Так уж и нечего?

– Нечего, – Элеонора встала, подошла к окну, в который раз осмотрела участок. Ярко-зеленая трава, обложенные кварцем клумбы роз и чучела нескольких африканских животных – жирафа, двух зебр и огромного нильского крокодила – трофеи удачных охот хозяина в Африке. Очевидно, оттуда же были живописные скульптуры божков на деревянных столбах, поверхность которых изрезана искусными узорами.

«Какая благодать», – подумала Элеонора. Она давно обратила внимание на то, как часто место преступления кажется неправдоподобно мирным, уютным, находящимся далеко в стороне от жизненных невзгод и перипетий бурного бытия.

– По-прежнему нечего? – прервал размышления миссис Уайтлоу любопытный и смешной в своем мешковатом и нелепом штатском костюме, истекающий потом Харт.

– По-прежнему. – Элеонора повернулась и почему-то посмотрела на запущенные руки Джоунса: в цыпках, ссадинах, с ужасными обгрызенными ногтями.

– Вот что, миссис Уайтлоу, – вполне приветливо и даже с отеческими нотками сказал начальник полиции, – зайдите как-нибудь на досуге в участок. Потолкуем. Расскажу о нашем Роктауне. Я здесь живу давно, меня охотно информируют как любители, так и профессионалы. Естественно, я знаю кое-что, чего вам не узнать, будь вы и семи пядей во лбу. Я не скрытный, в отличпе от вас. Если смогу помочь, буду только рад.

Элеонора была приятно удивлена: наверное, сказалась усталость, когда она решила, что в голосе Харта слышна издевка. Обыкновенная усталость – с утра на ногах. А он совсем даже ничего, этот Харт. Ну, потеет. Ну, толстый. Не очень опрятный. Ну и что? Она подошла к столу, налила воды в стакан, из которого пил Харт, придвинула капитану.

– Непременно зайду, мистер Харт. Немного разберусь в том, что здесь творится, и к вам с визитом, – она сделала неопределенный жест рукой.

Харт откланялся, у Джоунса в глотке что-то проклокота-ло вместо прощания, и полиция Роктауна, оставив половину содовой в бутылке и следы песка на безупречно чистом ковре коридора, удалилась.

– Ой! – вздохнула Лиззи. – Грязища! – И бросилась к пылесосу.

– Послушайте, Лиззи! Почему вы не сказали, что был звонок по телефону? Про выстрел сказали, а про звонок нет. Почему?

Девушка опустила глаза и сбивчиво заговорила:

– Видите ли… Я… то есть он… Я хочу сказать, я не хотела звать Марио^v к телефону. Я хотела, чтобы он побыл здесь подольше.

– А разве звонили ему?

– Я не знаю кому, но могли и ему.

– Ему звонят в этот дом? Звонят вашему дружку?

– Звонит миссис Лоу. Они, они… – девушка замялась.

– Миссис Лоу? Звонит вашему Марио? Они знакомы? У них какие-то дела?

– Нет у них дел. Тут все сложнее. В общем, не могу я вам этого объяснить. Но ужасная история с мистером Лоу здесь ни при чем, поверьте, совершенно ни при чем.

– Почему же вы пе сказали о телефонном звонке?

– Не хотела, чтобы Марио узнал. Скажи я вам о звонке – он бы понял, что я слышала звонок, а ему не сказала, не позвала его. А он очень обидчивый. Очень, понимаете? Он незаконный сын… одной богатой женщины… – К концу

запальчивой тирады силы, очевидно, оставили ее и, почти неслышно сказав: – А я, а я очень люблю его, – опа села на табуретку из неоструганного дерева и расплакалась.

«Параличи, выстрелы, крики, стареющие львицы, обидчивый Марио, слезы его возлюбленной! Пожалуй, нужна передышка», – с раздражением подумала Элеонора, а вслух сказала:

– Я пойду поброжу по городу, а вы успокойтесь. Вернусь – поговорим. Только прошу, ничего не скрывайте, ничего. Это прежде всего в ваших интересах: я имею в виду и вас, и вашего обидчпвого Марио. Я тоже обидчива, но… Главное в жизни – не лгать, а заврешься, пиши – пропало.

Лиззи подняла полные слез глаза и, доверчиво глядя на миссис Уайтлоу, прошептала:

– Так же всегда говорил и-мистер Дэвид. Он еще говорил: «Самыми страшными злодеями всегда выглядят честные люди, потому что они никогда не лгут. Для среднего же человека, – говорил он, – не погрязший во лжи ближний – зрелище анормальное, непонятное. А все непонятное – страшно». Так говорил мистер Лоу. И смеялся…

Элеонора посмотрела на свои туфли – предмет ее гордости уже более года, на чулки – чуть более темные, чем следовало бы, и, пеудовлетворенная результатами осмотра, направилась к дверям.

– Надеюсь, собачки не спущены?

– Если бы собачки были спущены, от мистера Харта не осталось бы даже платка.

– Почему только от Харта, а от Джоунса? – поинтересовалась Элеонора.

– На Джоунса даже собаки не польстились бы, – Лиззи уже пришла в себя, хотя слезы еще текли из озорных глаз.

Говоря «поброжу по городу», миссис Уайтлоу подразумевала неспешную поездку на своей «хонде» – несколько кургузой, по выносливой машинке, к которой она, что, в общем, типично для жителя большого современного города, относилась как к живому существу. Она, будто на собственном теле, болезненно переносила каждую царапину, появлявшуюся на блестящем серебристом покрытии автомобиля. А уж если, не дай бог, обнаруживала вмятинку, которой, при ее-то водительской осторожности, неоткуда было и взяться, страданий хватало не на один день.

Солнце пекло нещадно. Улицы Роктауна были пустынны, жалюзи на окнах многочисленных контор в центре городка

спущены, и лишь из глубины полутемных баров иногда доносилась тихая музыка или легкий перезвон бокалов. От ярко-желтой, с зеленой вывеской, чистенькой бензоколонки пахло бензином. Элеонора с детства полюбила этот запах, ни на что не похожий, волновавший возможностями поездки в далекие, неизведанные места, в которых живут незнакомые и наверняка счастливые люди. Потом, когда Элеонора стала старше, она поняла, что бензин, залитый в бак автомобиля, действительно может перенести в неизвестный город или даже в соседнюю страну, но найти там счастливых людей не проще, чем на соседней улице или даже в соседнем доме твоего родного города.

Все маленькие сонные городки похожи друг на друга, особенно в такую жару. Люди еще вносят некоторое разнообразие, когда, лениво передвигая ватные ноги, появляются на улице, а если их нет, то, кажется, одной рукой по единому проекту построены бесчисленные, похожие как близнецы городские центры с устремленными от них прямыми улицами. Они лежат в тысячах миль один от другого, но ни расстояния, ни изменения климата, ни бесплодные усилия энергичных индивидуумов не вносят в их облик ни малейшего разнообразия. Аккуратные садики, со вкусом выкрашенные дома, обилие цветов и сплошные седые головы – в окнах, в автомобилях, в барах – головы, которые неподвижны, и никогда точно нельзя сказать, увидишь ли ты этого человека завтра. Если бы сейчас чья-то огромная рука сняла крыши уютных коттеджей или архитектурно совершенных бунгало, то в них, как личинки в муравейнике, забившиеся по прохладным углам, стали бы видны темные фигурки, спасающиеся от дневной жары. Они все сделали в своей жизни, заработали все деньги, которые только могли заработать, и сейчас, сидя в своих маленьких крепостях, думают о том, что жизнь скоротечна, дети неблагодарны, а любовь преходяща и вообще нет ничего, стоящего бесконечных мук бцтвы за успех. С возрастом им не открылась какая-либо особая мудрость. Нет. С возрастом они смогли лишь увериться, что отмеренный им срок стал меньше, а утешало только то, что неизвестно точно, сколько именно от этого срока осталось.

Элеонора припарковала машину близ небольшого кафе. На противоположной стороне улицы она увидела вывеску местной полиции – вотчины Харта. Это было деревянное строение в стиле фахверк, казалось бы, перенесенное сюда из глубин бюргерской Германии. Положенные крест-накрест перекладины выкрашены в красный цвет, а сам дом обшит

гладко выструганными досками. В таком доме, скорее всего, можно было рассчитывать найти постоялый двор времен шиллеровских разбойников, а никак не полицию маленького богатого городка в Новом Свете.

Миссис Уайтлоу прошла в кафе. Обслужили быстро, и, когда она выходила из уютного тихого зала, в котором кроме нее сидело только двое седоголовых мужчин (из тех, что никогда не разговаривают между собой, а с другой стороны, считают не совсем приличным выпить стаканчик в одиночку), на улице как будто ничего не, изменилось, словно на экране застыл кадр фильма, состоящего из единственной сцены: улица, дом, серебристый автомобиль, покрытые пылью кроны деревьев, витрины провинциальных магазинчиков, что ломятся от никому не нужной чепухи, блестящей и завернутой в бумагу с самыми невероятными рисунками.

Однако изменения произошли. В дверях полиции невозмутимо стоял Джоунс и смотрел на миссис Уайтлоу так же, как он смотрел на Лиззи, – наверное, по-другому Джоунс просто не умел смотреть на женщин. Почему-то в этот момент Элеонора поняла, что он никакой не бабник, а несчастный, никому не нужный мужик, из тех, что умирают, так и не узнав настоящей привязанности. Он не имел ничего и никого, и единственная роскошь, которую он мог себе позволить, как раз и заключалась в этом откровенно изучающем, а вовсе не порочном взгляде, скорее призванном ответить на вечно мучивший Джоунса вопрос: могла бы быть счастлива со мной такая женщина?

На стекле автомобиля Элеоноры была приклеена какая-то бумажка. Миссис Уайтлоу подошла ближе, положила левую руку на капот, правой отодрала вырезанную из газеты заметку, внизу которой красовалось выведенное размашистым почерком: «С приветом! Харт». В заметке было написано: «Французский центр документации и информации по страхованию, использовав данные страховых компаний, министерства юстиции, жандармерии, травматологического госпиталя Гарше и специальной группы психологов, составил портрет-робот идеального водителя. Им оказалась женщина тридцати лет, замужняя, любящая домашнее хозяйство, имеющая стаж вождения машины не менее десяти лет, предпочитающая малолитражные автомобили».

Смешной этот Харт. Откуда ему знать, что она не замужем, а в остальном нарисовал точный психологический портрет коллеги, как он говорит, и нарисовал не распинаясь, не захлебываясь в потоке слов, а лишь приклеив малюсенький

клочок газеты. Снизу к заметке была подколота еще одна бумажка; миссис Уайтлоу отогнула ее и увидела квитанцию на уплату штрафа за стоянку в неположенном месте. Она подняла голову и прямо над машиной увидела знак «Стоянка запрещена». Первый раз за сегодняшний день Элеоноре стало легко. Капитан Харт – человек с чувством юмора: штрафует идеального водителя в двух шагах от полиции. Молодец. Даже если он подлец, то не безнадежный, раз способен оценить. смешное.

Элеонора взглянула на Джоунса, солнце падало прямо на его лошадиное лицо с вывернутыми губами. Он или улыбался, или закрывал глаза от слепящих лучей – понять было невозможно. Во всяком случае, настроение миссис Уайтлоу улучшилось, и она дала себе слово непременно посетить Харта в ближайшее время.

– Почему ты замолчал? – Наташа приподнялась на локтях.

– Устал. Есть хочу.

Есть я захотел в тот момент, когда моих ноздрей достиг запах вареной кукурузы. В двух шагах от нас остановилась женщина мафусаилова возраста. Она поставила на песок огромную корзину, сплетенную из бурых ивовых прутьев, сняла прикрывавшие ее тряпицы, и повалил пахучий пар.

– Почем початок, мамаша? – крикнул кто-то.

– Рубль, – с достоинством ответила кукурузная коммер-сантка и достала баночку с солью, как бы говоря: рубль – с солью, так что, посудите сами, соль вам достается практически бесплатно.

Наташа купила два початка и теперь, натирая их янтарные спины солью, заглядывала мне в глаза:

– Ну, еще давай! Рассказывай! Ну, пожалуйста! – Я молчал. Она принялась за кукурузу. – Ты больше ничего не придумал? – жуя и разыгрывая разочарование, шептала она. – Ничего не придумал. Ничего! Ничего! Кризис жанра, кризис жанра! – Она дурачилась и размахивала обгрызенным початком, как бутафорским мечом, потом ткнула меня в живот (я изобразил смертные муки) и тихонько пропела – «Ничего, ничего, ничего не осталось от жизни моей, ты измучила душу мою, погубила ты сердце любовью своей»… Пошли купаться! – крикнула она и побежала, высоко и чуть в стороны вскидывая ноги.

День оказался хоть и долгим, но не докучливым.

ВТОРОЙ ДЕНЬ ОТДЫХА

Проснулись мы рано, когда солнце отраженно заиграло на блещущем лаком полу нашей угловой комнаты.

– Быстро, быстро, быстро! – подгоняла меня Наташа. – Быстро зарядку, быстро купание, быстро-быстро завтрак. Сегодня возьмем лежаки – и рассказывать.

Утро пролетело в маршевом темпе, около десяти мы лежали на застеленных махровыми полотенцами лежаках.

– Придумал что-нибудь? – Она сильно сжала кисть моей руки.

– Я ничего не придумываю. Так было, я это знаю, и не спрашивай – откуда. Знаю, и все. Честное слово, обижусь, если еще раз спросишь: ну что, придумал дальше?

О СОБЫТИЯХ 10–12 ИЮЛЯ 1980 ГОДА

Джоунс в последний раз с тоской и вызовом посмотрел на Элеонору и скрылся в дверном проеме. И Харт поглядывал на нее из темноты кабинета, но думал о Лиджо. ⁴

Марио Лиджо. Не так-то просто рассказывать об этом итальянце. Дело в том, что он появился в Роктауне чуть более года назад. И только досужий аналитик, любящий' сопоставлять далекие друг от друга факты, мог обратить внимание на

то, что обосновался он в городке сразу после приезда Розалин Лоу из Европы, где она отдыхала на Лазурном берегу. Капитан Харт обратил на это внимание: и как было не обратить, когда он знал в лицо буквально всех в городке и, если даже чья-либо внучка заболевала, никогда не забывал справиться о ее здоровье, а частенько и передать сладостей. С военных лет Харт навсегда проникся верой в целительную силу плитки шоколада.

Харту нечего было гадать, кто такой Марио Лиджо. Ему было достаточно открыть досье и перелистать несколько страничек. Двадцать четыре года. Рост 192 см, сложение атлетическое, место рождения – калабрийская деревушка Реджо. Здесь были даже любезно пересланные французской полицией отпечатки всех десяти пальцев Марио, прикосновение которых, вскружило не одну женскую голову, вне зависимости от возраста, национальной принадлежности и вероисповедания их владелиц.

Начальник полиции лениво переворачивал страницы: специализируется на американках. Харт прекрасно представлял, что просто американки вряд ли интересуют па редкость красивого Марио Лиджо. Его могли интересовать только богатые американки, вольные распоряжаться своими деньгами, желательно вдовые и не утратившие женского инстинкта. Самой богатой, женщиной Роктауна, и к тому же вдовой, была мать Дэвида Лоу – Розалин. В материалах, пересланных французами, также говорилось: «Кличка «Казанова», обаятелен, умен, прекрасно играет в теннис, играет в любые карточные игры. Привлекался как фальшивомонетчик. Находился в поле зрения итальянской п французской полиции более восьми лет. Великолепный стрелок. Образование не более двух-трех классов, тем не менее владеет французским и немецким в пределах, необходимых для общения, английским владеет практически свободно».

В строке с грифом «Мотивы отъезда из Европы» было написано: «В момент переезда не преследовался. Предположительно, установил контакт с эмиссарами Нового Света и решил попробовать себя в более масштабных делах. Вероятно, будучи альфонсом-профессионалом, решил наконец сорвать крупный куш, в качестве объекта вымогательства избрав миссис Лоу». Возможно, что справедливы обе версии: начало более крупного дела и решающий шаг на пути достижения финансовой независимости (имеется в виду миссис Лоу и ее состояние).

Вот уже более года Марио Лиджо работал в похоронном

бюро. По сведениям людей Харта, ничем предосудительным не занимался и никаких контактов с преступным миром не имел. Инкриминировать ему можно было разве что одновременную связь и с Розалин Лоу, и с Лиззи Шо. Но поскольку Лиджо не был женат, а обе его избранницы не состояли в законных браках, то получалось, с точки зрения уголовной полиции, что поведение Марио Лиджо безупречно. Бог, разумеется, имел основания гневаться на Марио за некоторую беспорядочность связей, но у бога столько объектов для праведного гнева, что одному немудрено и затеряться среди других, и это удалось Марио Лиджо.

Всего этого Элеонора Уайтлоу не знала и смогла бы узнать, лишь нанеся визит начальнику полиции Роктауна. Однако она отогнала машину с места, на котором стоянка была запрещена, заглушила мотор и решила не торопясь обдумать ситуацию.

Если считать, что в доме не было посторонних, то можно было подозревать всех, кто там находился. А именно: Лиззи Шо, служанку, Марио Лиджо, ее дружка, и садовника. О садовнике она еще ничего не знала и только слышала от Лиззи, что именно он спускает с цепей догов мистера Лоу. Именно поэтому сейчас ее мысли были сосредоточены на садовнике. Если Лиззи она уже видела, о Марио Лиджо, по крайней мере, слышала из уст Лиззи, то садовник оставался почти бесплотной фигурой, без имени и лица. По вполне понятным причинам, в начале расследования ее всегда больше интересовали люди, о которых было меньше известно. Ничего странного, так и должно быть. Кажется, если о человеке ничего не известно, значит, он сам приложил к этому руку. А зачем? Не скрывает ли он чего-то? А если скрывает, то что?

Она включила мотор и медленно поехала вдоль тротуара, не обратив внимания на поглядывавшего на нее из окна Харта.

Таких роз Элеонора не видела никогда, так же как никогда не видела такого садовника. Почему-то она считала, что садовник – нечто среднее между добрым волшебником Санта-Клаусом и милым, добродушным, чуть чудаковатым старичкам, из тех, что всегда сидят на бульварах городов. Нет, садовник, который стоял перед ней, был совсем иным. На вид лет сорока пяти, аскет лицом и фигурой, а одет – как постоянный обитатель студенческого кампуса. И, что особенно привлекло Элеонору, он слегка прихрамывал, впрочем, заметнее, чем она. Поскольку они были товарищами по несчастью, она сразу и без обиняков спросила, почему он хромает/

Садовник сжимал огромные никелированные ножницы. Он обрезал несколько полуувядших роз, расправил стебли куста – и все это для того чтобы найти прекрасный бутон Элеоноре.

– Война, – глядя куда-то вдаль, ответил он. Потоги положил руку на огромную розу, еле касаясь ее сильными пальцами, как кладут руку на голову младенцу, и повторил: – Война…

Значит, ему по меньшей мере пятьдесят, и сейчас никто не смог бы убедить Элеонору, что этот человек готовил преступление;.ей казалось, что люди, после крови и окопов начавшие выращивать розы, сделали для себя какие-то чрезвычайно важные выводы.

– Я хотела бы поговорить с вами, – начала Элеонора.

– Понимаю. Мистера Лоу жалко, славный человек, несчастный, природа обрекла его хотеть гораздо больше, чем мочь.

– Скажите, Пит (так звали садовника), что произошло в тот вечер?

Они сели в маленькой ротонде, увитой плющом, он вытянул простреленную ногу, положил ножницы на столик с гнутыми ножками и медными шишками на углах и медленно заговорил:

– В тот вечер? В тот вечер не произошло ничего особенного. Вон два окна моей комнаты, – он показал на окна первого этажа, – из них я могу прекрасно видеть, кто приходит, кто уходит. В тот вечер, часов в семь или чуть позже, пришел ухажер нашей Лиззи. – От Элеоноры не укрылось пренебрежение, с которым садовник говорил о Марио Лиджо. – Часов около девяти или в самом начале десятого он ушел.

– Может быть, вы что-то перепутали, и это был не Ли-джо, или он ушел вовсе не в начале, десятого, а среди ночи?

Пит посмотрел на Элеонору – в его взгляде сквозили и симпатия, и предложение помощи – и тихо, так тихо, что шелест листьев в кронах деревьев сделал слова еле слышными, произнес:

– Я ничего не путаю. У меня сейчас такой период жизни, когда что-то путать было бы непозволительной роскошью.

Элеонора ничего не спросила про период – мало ли у кого какой период в жизни и почему, – но про себя раз и навсегда решила, что Пит принадлежит к породе так называемых надежных людей. Может, не бог весть как умен. Может. Может, не бог весть как хитер, удачлив, предприимчив. Может. Но всегда надежен, в любое время дня и ночи, в любую погоду. Природа выпускает таких людей в жизнь и в графе «предназначение» пишет: быть надежным.

– А что-нибудь еще? Может, все-таки было что-то необычное, не такое, как всегда?

Пит взял ножницы и стал аккуратно подстригать траву, зеленевшую в ротонде. Он случайно коснулся ноги Элеоноры и смущенно пробормотал: «Извините». Потом поднял голову, чуть подумал и, как бы делясь с ней своими предположениями, заметил:

– Машин в этот вечер было больше, чем всегда. Одна длинная два раза проезжала вдоль ограды. И в соседнем квартале, вот там, где к нашей территории примыкает дорога, тоже было больше машин.

– Что значит – больше?

– Не знаю, что значит. Просто у меня было такое ощущение, что машин больше, чем обычно.

– А выстрел вы слышали?

– Прекрасно: хозяйский «манлихер». Я вообще по звуку выстрела и калибр могу назвать. Не всегда, конечно, но часто не ошибаюсь. Например, когда Харт палит из своего армейского автоматического пистолета калибра одиннадцать, сорок три – я сразу узнаю его. Хотя, когда я воевал, таких пистолетов уже не было. – Он внезапно замолчал и многозначительно прибавил: – Но это еще далеко не все, что я слышал.

– Вы про выстрел?

– Да, про выстрел и еще про то, что после выстрела минут через десять, может чуть больше или чуть меньше, я услышал, как на малых оборотах, на самых малых, заработали двигатели двух автомобилей. Я выглянул в окно – ни на одной из примыкающих дорог не было видно ни света фар, ни габаритных огней, а двигатели работали, я даже слышал, как шуршали шины по гравию.