Текст книги "Час пробил"

Автор книги: Виктор Черняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

По свидетельству директора одной из школ, какой-то пятиклассник недавно предположил, что убийца может быть полицейским. Эта идея не столь уж невероятна, признают следователи. Ведь полицейский может подходить к детям, не вызывая подозрений. Дети называют преступника «тот человек», а именно так на уличном жаргоне именуют полицейских».

– Совершеннейший бред! – завизжал Харт. – Выключи шарманку. Озверели! Надо же: «тот человек»! Они хотят пересажать всех полицейских и только тогда успокоятся. Если среди нас и есть одна паршивая овца, зачем же чернить всех подряд? Зачем? Сол, оставь свои штанишки! Я куплю тебе новые. В крупную клетку. В каждой клетке, а на заднице даже красными буквами, будет вышито: «Боевому другу в память о юности!» Представляешь, с каким наслаждением твоя задница будет протирать «юность», «память», «друга»?

Сол выключил приемник, сел, сдвинул банки в центр стола и совершенно обыденно проговорил:

– Мне все это порядком надоело, боевой друг!

Харт наклонился так близко, что, казалось, они вот-вот стукнутся лбами, и прошипел:

– Л жить тебе не надоело, боевой друг?

В этот момент в комнату вломился верзила-водитель. Сол встал, наверное, чтобы продемонстрировать, что он всего вдвое короче парня, а не втрое, как казалось, когда он сидел.

– Сэр! Телефон в машине надрывается, требуют вас. Что-то произошло!

Харт проворно вскочил и на бегу крикнул:

– Подумай, Сол! Крепко подумай!

Поездка в архив вооруженных сил вымотала Элеонору до предела. «Ужасная глупость – ехать на своей машине в такую даль, вместо того чтобы лететь самолетом. Хотя тс-перь-то чего говорить?» Получилось так, как она и предполагала. Но если у женщины часто получается именно так, как она предполагает, то ей нужно задуматься, не превращается ли она в мужчину.

Миссис Уайтлоу резко вывернула руль – внезапно выехавший с боковой дороги длинный оранжевый трейлер неуклюже разворачивался, перегородив шоссе. Сзади взвизгнули тормоза точно такого же огромного грузовика, правда другого цвета. Махина замерла сантиметрах в десяти от заднего бампера машины миссис Уайтлоу. Шофер спрыгнул с высокой подножки, лицо его было мертвенно бледным.

Только сейчас Элеонора поняла, что чуть не попала в скверную псторию. Ее маленький автомобиль превратился бы в лепешку, не успей вовремя затормозить шофер задней машины. Уже опускались сумерки, но оранжевый трейлер разворачивался без единого огонька. Просто чудо, что Элеонора сумела остановить машину и не свалиться в кювет. Шоферы злобно переругивались. Элеонора подала вперед и проскочила мимо них по узенькому канту проезжей части, оставленному все же трейлером. Несколько метров пришлось проехать по полосе встречного движения.

До дома оставалось еще порядочно, а усталость сразу навалилась на нее, и, с трудом превозмогая сон, она дотянула до ближайшего мотеля.

Когда миссис Уайтлоу брала ключ от номера, в холл вошел человек, которого она где-то – где? – уже видела. Колючие маленькие глазки, расположенные так близко друг от друга, что, казалось, еще немного – и они сольются в один горящий глаз, глаз циклопа. Нос с вывороченными ноздрями и тонкие бескровные губы. Рукава рубашки были высоко закатаны и обнажали бледную кожу, покрытую густой черной шерстью. Ах да, водитель оранжевого трейлера.

Он безразлично скользнул глазами по носкам ее туфель и прошел в туалет.

Элеонора полуживая поднялась по лестнице.

Мотель будто вымер. Лишь откуда-то снизу, очевидно из бара, доносились почти не слышные музыка и голоса подвыпивших гуляк. В коридорах темно: над дверями номеров тускло светились красноватым светом маленькие лампы, похожие на детские пальчики. Конец коридора упирался в балкон, его двери были распахнуты, в них свисали ветви большого дерева с густой кроной. Профессионально, против воли, Элеонора отметила: если бы она захотела выбраться из этого коридора, не желая мелькать перед глазами дежурного внизу, – не было бы ничего легче. Она нашла свой номер, еле открыла дверь. Сил не хватило даже запереть замок изнутри, или он барахлил. Она хотела позвонить вниз, на это тоже нужна была энергия. Плевать – мотель пуст, кому она может понадобиться. Она едва ополоснулась под душем и рухнула на кровать, успев в навалившейся дремоте сунуть под подушку баллончик с газом «мейс», который всегда держала в сумочке: полированный цилиндрик, напоминающий тюбик помады.

Этаж был пуст. Миссис Уайтлоу спала в № 43. Спала как убитая, и все же в какой-то миг ей показалось, что ручка двери в комнату поворачивается.

Харт плюхнулся рядом с водителем, и машина понеслась к полицейскому управлению, Ее несколько раз заносило на поворотах, верзила с трудом удерживал руль.

– Полегче! – буркнул Харт. – Начальство везешь – не дрова!

«Сукины дети. Ничего их не волнует. Лет пятнадцать назад – другое дело. Положи раскрытую пачку сигарет на колено – и ни одна не выпала бы, пока ехали. И Сол тоже… Ему, видите ли, надоело. Можно подумать, мне не надоело. Барнс может всех погубить. Барнс – человек, которого угрызения совести могут толкнуть на любую глупость. Попали между молотом и наковальней. Какой-нибудь умник скажет: раньше думать надо было. Будь у нас возможность выбора, уж сообразили бы. Все крепки задним умом, хлебом не корми – дай посоветовать другому: «А вот я бы…» Слава богу, хватило мозгов не обзаводиться семьей. Сейчас бы рвал на себе волосы. Но свою шкуру тоже жалко! Ох как жалко».

В последнее время, когда у Харта появлялось иногда желание послать к чертовой матери своих защитников, он с удовольствием думал: нет детей, какая удача. Хоть им ничего не сделают. Конечно, и самому жить хочется, чего там крутить. Он и не жил как человек, по существу, никогда. Единственно, что утешало: а кто знает, что значит жить как человек? Семья с идиоткой-женой и без конца вытворяющими всякие пакости детьми – тоже не бог весть какое счастье. Про любящих жен и преданных детей Харт любил почитать в книжках и всегда думал: как умудряются писаки придумывать таких типов. Вот уж фантастика, почище звездных полетов. Но там ври напропалую – никто за руку не схватит. А тут другое дело – семья, быт, все всё знают. Кое-кто, может, и думает: вот не повезло мне, не поперло, бывают же такие жены и такие дети. Дудки! Они и бывают только в книжках великих фантазеров. И все понимают, что читают вранье, а читают. Хоть помечтать. Жена в белом передничке встречает на пороге со словами: любимый, единственный, бесценный… Как там еще завирают господа писатели? Харт и слов-то таких не знает. Или дети. Приходит сын и, вместо того чтобы сказать: старый идиот, все коптишь небо, – говорит: дорогой отец, вот тебе полторы тысячи, извини, что не две, но послезавтра обязательно принесу еще тысчонку; вот тебе еще и чек, может, на лекарства, может, еще на что пригодится. Смехота…

– Приехали, сэр.

– Удивительно, – зло бросил Харт. – А машину изредка не мешает мыть для общего развития. Для общего развития рук, – счел он нужным уточнить, не надеясь на интеллектуальный прогресс верзилы.

– Учту, – покорно проговорил тот.

– Учти, учти.

Харт вошел в дверь. «Как же, учтет он. Да и кто вообще что учитывает? Разве я учту, если кто-то посоветует, особенно с такой же рожей, как моя».

Джоунс сидел в кабинете Харта, вытянув ноги, и рассматривал журнальчик из тех, что мужья прячут от жен, сыновья от родителей, подчиненные от начальства.

– Работаешь? – миролюбиво поинтересовался Харт. Джоунс вскочил, неловко запихивая журнальчик в задний карман. – Как успехи? Закончил классификацию ж..? Только не красней! Этого еще недоставало. Такая литература требует мужества. Помню, у нас в школе малый был один, тоже все время мусолил эти дела. Его как-то учитель спрашивает: «Ты подготовил Уитмена?» – или Суинберна… не помню уж

кого. «Нет, говорит, не успел». – «Да что ты? Вот досада! – изумляется учитель. – А что это ты там читаешь?» Все думали, парень начнет засовывать под парту злополучный журнал (маленький такой, как книжечка), а он возьми и протяни учителю. Тот взял, повертел и возвращает со словами: «Довольно необычная тема, и образы тоже любопытные. Почему, – говорит всем, – я вас заставляю учить стихи великих поэтов? Чтобы у вас появилось мужество жить. А вот у него, – учитель кивнул на парня с журнальчиком, – мужество уже есть. Прожить жизнь без грехов нельзя. Но будьте любезны находить в себе смелость признавать ваши грешки. Ему смелости не занимать. Так что с легким сердцем ставлю ему высшую оценку. Неважно, кто что читает. Важно, какие выводы делает». Понял?

– Пожалуй, вы правы, сэр.

Харт сел, забросил фуражку в угол, снял браслет с часами, положил их перед собой и спросил:

– Звонили?

– Звонили, сэр. Четыре раза. Сказали, срочно. Сказали, как появитесь, чтобы тут же, сами знаете кому.

– Считай, я еще не появился. Принеси промочить глотку, потом и появлюсь.

, Не нравится ему этот звонок. Вообще все не нравится. Такое ощущение, что дело дрянь. И главное, не выйдешь из игры. Может, добраться до какого-нибудь островка, из тех, что и на карте не видно, и мирно дожить там? Нет. Достанут! Это – раз. Потом, он не может бросить Сола. Сол и так по уши в дерьме. С дочкой – одно расстройство. С деньгами пролетел вчистую. В вечном страхе. Барнс тоже, в сущности, неплохой парень. Хотя если кто их и погубит, так это Барнс. И миссис Уайтлоу. Зачем она влезла в эту кашу? Такая милая, располагающая к себе женщина, хваткая, не глупая. Честное слово, когда он впервые ее увидел, подумал: чем черт не шутит? В конце концов, ему не сто лет.

– Ты – метеор, Джоунс. Благодарю.

Харт отхлебнул пива и неохотно набрал код. Нажал тумблер режима засекречивания и тут же услышал знакомый голос, с металлом и елеем одновременно:

– Вы на режиме?

– Разумеется, сэр. – Глазами Харт показал Джоунсу, чтобы он убрался из кабинета.

Харт не доверял Джоунсу? Наоборот, полностью. Просто он был уверен: лучший способ не проболтаться – ничего не знать.

– Оправдались паши худшие предположения…

Харт слушал, закрыв глаза, и думал: «Ваши худшие предположения? Сволочи. Теперь начнется чистка. Тотальное иссечение метастазов, как говорит Гэнри. Причем эта лиса скажет, что при любых операциях скальпель хирурга меня не коснется. Рассчитывает, что я поверю? Нет, конечно же нет. Он ушлый парень и понимает, что я не верю ни единому его слову. И тем не менее будет уверять, что отношение ко мне особое. Правильно, потому что в глубине души я все же надеюсь, что меня в жертву пе принесут. И он понимает, что я надеюсь. Когда оба лгут, то, как пи странно, получается честная игра – честная игра наоборот. Если точно знать, что «нет» партнера означает «да», а «да» – это «нет», то с ним можно прекрасно договориться».

– …Наши худшие предположения, – бубнил голос. – Миссис Уайтлоу идет верным путем. Думаете, те несколько дней, что ее не было в Роктауне, она посвятила дочери или любовникам? Ничего подобного.

«Про дочь знают. И вообще вся сетка ее контактов – бытовых, родственных, дружеских, любовных – у них на руках. Обычное дело. Плохо, что дочь у них в поле зрения». Почему плохо? Харт не смог бы ответить на этот вопрос. Плохо, да и только.

– Вы слушаете? – с раздражением прервал размышления Харта голос.

– Разумеется, сэр. – Харт плюнул на пол. – С неизменным вниманием, сэр!

– Миссис Уайтлоу ездила в военный архив. Ее интересовали документы, начиная с января сорок пятого и до конца года. Только тихоокеанская кампания. Харт, вы с вашими дружками оказались глупее одной бабенки. Обидно! Обидно не то, что она оказалась умнее, несмотря на длинные ноги и волосы. Обидно другое: нам нужно что-то делать, и делать быстро. Чистка неизбежна! (Харт поморщился.) Каков ее объем, решим на месте. Хотелось бы выслушать ваши соображения по этому поводу.

– Персональные соображения? – Харт играл браслетом часов.

– У вас есть общетеоретические?

– Общетеоретических у меня нет, – как можно медленнее, растягивая слова, ответил Харт.

Он понимал: сейчас нужно будет назвать фамилию. Хотя бы одну. Чем больше, тем лучше. Молох ждет жертв. Часто ему все равно, какая именно жертва, но поток не должен

прорываться. Иначе Молох начинает нервничать и метаться. Молох не должен нервничать. Он должен методично уничтожать свои жертвы изо дня в день, из года в год, из столетия в столетие.

– Я думаю, миссис Уайтлоу трогать ни к чему, – как можно безразличное сказал Харт. – Доказательств у нее нет никаких. И вряд ли будут. Только подозрения. А подозрения к делу по пришьешь. Конечно, можно заинтересовать газетчиков. Кто-нибудь клюнет. Но разве в наше время серьезные люди обращают внимание на газеты? Один человек меня тревожит. Если ситуация прогреется, он может дать показания. Особенно, если что-нибудь случится с Уайтлоу. – Тут Харт, сам того не ожидая, решил пожертвовать старым товарищем ради Элеоноры. Другого выхода не было. Это так. Но не слишком ли быстро он согласился принести его в жертву? – У него комплекс вины. Он жаждет очищения…

– Вы отдаете себе отчет в том, какую чушь несете?

– Прекрасно, сэр.

«Что прекрасно, кретин? Чушь – прекрасна? Ах, да: я прекрасно отдаю себе отчет в том, что говорю».-

– Комплекс вины – серьезная штука, сэр.

Это-то Харт знает, у него у самого бывает беспричинно плохое настроение. Бывают минуты – да что минуты! – часы, дни, недели, когда он ненавидит себя. И в такие минуты прекрасно понимает Барнса.

Собеседник на том конце провода ждет, чтобы Харт назвал фамилию Барнса. Они и сами остановились на нем. Но им хочется, чтобы решение было коллегиальным. Коллективная подлость освобождает от персональной ответственности.

– Вы что-то сказали о человеке, который вызывает ваши подозрения. Нельзя ли конкретнее?

– Барнс, – выдавил Харт.

«А шлюха Розалин Лоу, – хотелось бы ему продолжить, – просто ангел господнпй по сравнению со мной».

– Мы так и думали. Больше никого?

«Мало им Барнса. Давай им еще и Сола. Нет, за Сола еще поборемся. Может быть, удастся уговорить миссис Уайтлоу прекратить расследование. Припугнуть, в конце концов. Если бы Барнс не отказался тогда сделать невинный укол Дэвиду Лоу, сидел бы сейчас в своем пустынном особняке врач-алкоголик и накачивался вином до посинения. Если они взялись за Лоу, они не оставят его в покое. А Барнс? Бедняга интеллигент Барнс. Нет, один человек не должен

играть с государством на равных. Один человек может предвидеть на два хода вперед, ну на десять, но не целую партию. За шахматной доской гроссмейстеры. Молох против Барнса. Часы включены. Бедный Барнс, он проиграл, еще не сделав первого хода. Он и не знает – уже эндшпиль. Он думает только приступить к дебюту»

– В Розентале я уверен как в самом себе.

Харт почувствовал, что его бьет дрожь. Последний раз он ощутил нечто подобное, когда их самолет облетал зеленые острова, вкрапленные в гладь океана. Давным-давно. Когда они еще не знали, чем кончатся для них полеты на самолете-разведчике.

– Спасибо, Харт, – с едва уловимой иронией произнес голос, как бы говоря: «То, что вы уверены в Розентале как в самом себе, конечно, замечательно! Но с чего вы взяли, что мы уверены в вас?»

Самое неприятное заключалось в том, что они были правы. Чистка началась. Что ж, неизбежное не остановить. И. уж если она началась, Харту не поможет то, что он их неоднократно выручал, так же как прежнее молчание не помогает сейчас Барнсу. В таком деле нельзя получить отпуще– ₍ние грехов. Вечная индульгенция – миф инквизиции. В таком Деле можно лишь из года в год привязывать к своей I шее по камню и через какой-то период обнаружить, что на! ней целая гирлянда тяжеленных булыжников. Вот тут-то тебе позвонят и предложат искупаться.

– По-прежнему хлещете пиво? – как ни в чем не бывало поинтересовался сэр Генри. Харт промолчал. – Не стоит. Лишняя нагрузка на сердце. Вы нам нужны здоровым.

– Благодарю вас, сэр.

Влажная жара душила Харта. Наверное, поэтому сердце на какой-то краткий миг остановилось, и он едва успел подумать: «Вот так это и кончится когда-нибудь. В лучшем случае так».

Разговор прервался. Ватной рукой Харт отключил режим.

Джоунс вошел в кабинет. Он обладал удивительной способностью появляться именно в тот момент, когда бывал нужен.

– Пива, сэр?

– А? Что? – не понял Харт.

Мысленно он еще беседовал с далеким сэром Генри. Потом посмотрел на Джоунса и почти ласково проговорил:

– Сбегай к Бейзи. Возьми чего-нибудь покрепче. Пива не хочется. Хотя нет. Не надо. Поеду домой. Неважно себя почувствовал. Отвези меня. Сам отвези. Твой приятель так крутит баранку, что, того и гляди, отлетит что-нибудь… А я в евнухи не тороплюсь. Еще порадуемся жизни.

В этот момент ожил телефон. Харт с ненавистью посмотрел на него. Звонил Розенталь.

– Почему спросил, видишься ли ты с Барнсом? Просто так. Никакого дурака не валяю! Нет, неважно: видишься, не видишься… Уже неважно. Почему уже? Не придирайся к словам! Почему велел крепко подумать?

Харт мог бы ответить: «Потому что крепко подумать вообще не вредно»; или: «Ты меня не понял»; или; «Ты перестал понимать шутки…» Вместо этого Харт крикнул:

– Пошел к черту с твоими допросами, – и швырнул трубку.

Джоунс вел машину осторожно, то и дело посматривая на Харта. Если бы сейчас нужно было отдать Харту всю кровь до капли, чтобы облегчить его участь, Джоунс не колебался бы ни минуты. Во всяком случае, так казалось.

– Чего ты на меня смотришь? Смотри на дорогу. Смотреть на дорогу – всегда себя оправдывает.

«Я вот не смотрел, и к чему пришел? Собственноручно подписал приговор человеку. Человеку, с которым у меня общая судьба. Почему я от него отказался? Нет, не потому, что спасал Сола. Вовсе нет. Я спасал собственную шкуру. Давай смотреть правде в глаза. Собственную шкуру! И незачем придумывать какие-то другие слова. Чистка началась. Барнса ничто не спасет. Такой беззащитный, сидит в своей королевской одиночке. Пьет или думает о вине перед человечеством. Чудак. Наивный чудак. Они придут и… как курице свернут ему шею. Нельзя! Нельзя, чтобы я, зная об этом, не попробовал его предупредить. Если поеду к нему – мне конец. Тут же. Послать Джоунса? Все равно что ехать самому. Нет, нельзя. Но я должен попробовать. Понимаешь, Барнс, я не мог не назвать твоего имени. Пустая уловка. Они все решили и без меня. Я должен попытаться спасти Сола и себя. Ты же говорил: «Когда дело касается собственной жизни, каждый играет за себя, и никто меня не разубедит в том, что это не так». Я не собираюсь разубеждать. Тем более что ты прав. Но я не могу представить, чтобы эти вонючки пришли, когда ты стоишь у камина, седой, высокий, и смущенно трешь свое красное пятно. Ты ничего не понял в этой жизни. Ничего. Ты еще и вином их угостишь. За минуту до того, как тебя прикончат, будешь думать: какие славные ребята. Я не хочу, чтобы они издевались над тобой. Пусть то, что должно случиться, случится достойно тебя. Мы всегда были разные. Очень разные. Ну и что? Я не смог уберечь тебя, не смог сохранить тебе жизнь. Именно приличные всегда становятся первыми жертвами. Ты знаешь, я не самый приличный человек. Увы! Не ангел. Ты сам говорил: жить – значит грешить. Но ты-то сам никогда не делал этого. Не то что я или Сол. Но не надо думать, что мы подонки. Хотя бы потому, что мы поднимались тогда в небо вместе… Ты думаешь, я не Заметил, как ты вертел рожей, чтобы мы не видели твоих намокших глаз. Тогда мы все стали как братья. Больше чем братья. Прости, что я треплюсь. Я и Сол согласились. То ли из-за денег, то ли из страха, то ли и по тому, и по другому. Какая разница теперь? Теперь мы увязли в грязи, в которой я топчусь. Я не хочу добавлять к ней позор твоего бессмысленного убийства. Я хочу, чтобы ты защищался. Тогда в твоей гибели будет хоть какой-то смысл. Я хочу, чтобы ты знал: идет чистка и ты – ее объекта.

Машина остановилась у небольшого одноэтажного дома. Джоунс вылез, обошел машину, открыл дверь и протянул Харту руку. Они подошли к маленькой скамейке на круглых ножках.

– Слушай, – Харт тронул полицейского за плечо, – Пойди включи приемник на всю железку.

Джоунс недоуменно смотрел на шефа: Харт терпеть не мог музыку. Нескладно повернулся, подошел к машине и врубил приемник, да так, что из дома напротив выглянула седенькая головка, женщина повертела пальцем у виска и скрылась за окованной медью дверью.

Они отошли от скамейки и встали посередине небольшого участка. Харт положил руку на плечо Джоунса. Потом сгреб в кулак длинные волосы на затылке и протянул к себе голову полицейского.

– Знаешь, как я к тебе отношусь?

– Знаю.

– У тебя есть женщина?

Джоунс потупился. Никогда в жизни шеф, при всей его грубости, не позволял себе таких вопросов. С ним что-то творилось. Джоунс представить не мог – что. Он бы сделал все, абсолютно все, чтобы этот полный, тяжело вздыхающий мужик послал его к черту, как он любил делать в нормальном состоянии.

– У меня есть женщина, сэр. – Джоунс почувствовал, как пот с руки Харта потек по его спине.

– Хорошо* Хорошо, что у тебя есть женщина. Хорошо, что настоящий парень хоть кому-то достался. Слушай внимательно. Позвони ей по телефону, из автомата. Назначь свидание. Хотя нет. У кого она лечится?

– Не у Барнса, – тихо ответил Джоунс.

Харт был готов его расцеловать. Есть же люди, с которы-?ли можно говорить без слов…

– Ты слушал разговор? – спросил Харт, понимая, что это невозможно. <

– Когда я вез вас домой, сэр, вы несколько раз повторили это имя. И еще, сэр, неважно, что она лечится у другого врача. Барнса знают все в нашем городе. Его может вызвать кто угодно. Это нормально. Никого не удивит. Тем более что ей станет не по себе вечерком, попозже.

– Подожди! Я мигом. – Харт быстро вбежал по ступенькам* Включил свет в комнате, вырвал листок бумаги и написал слова, о которых они договорились очень давно, договорились на всякий случай. Харт написал: «Час пробил». Этого было достаточно. Но он продолжил: «Встреть их, – тут же жирно зачеркнул «их», – его как полагается». Не удержался и решил приписать «прости», но осторожность вывела покорной рукой: «Прощай».

Он тупо смотрел на бумажку. Что-то было не так. Джоунс ждал у входа. Не нужно, чтобы он задерживался сейчас у дома начальника полиции. Харт еще раз взглянул на бумажку и у последнего слова по-детски коряво все же добавил нелогичное «если можешь». Свернул бумажку, вышел, протянул ее Джоунсу и сказал:

– Передай даме. Назначь ей где-нибудь свидание. Домой пусть идет одна. Вечером вызовет Барнса и даст прочесть ему записку. Ее нельзя оставлять Барнсу ни в коем случае. Она должна вернуть тебе, а ты – мне. Понял? Иначе…

– Записка будет у вас, сэр. Утром, до десяти. Мы завтра постреляем еще под пиво.

Нет, не показалось. Дверная ручка повернулась. Наверное, сон. Да, конечно, сон… Она услышала шаги. Кто-то подошел к кровати и дотронулся рукой до плеча. Плечо было теплым, рука – холодной, она вздрогнула и совершенно отчетливо поняла – это не сон.

– Спите?

Человек отошел к окну прежде, чем она успела рассмот

реть в темноте черты его лица, и теперь стоял к ней спиной. Элеонора потянулась к подушке.

– Не делайте глупостей, – не оборачиваясь, проговорил мужчина. – Я пришел побеседовать. Не знаю, что у вас там: пистолет или баллон? Скорее всего баллоц. Вы же не станете стрелять? Вы женщина с крепкими нервами. Если вы свалите меня баллоном, нам не удастся поговорить. Предположим, меня найдут здесь, у вас. Ну и что? Просто одинокий мужчина воспользовался оплошностью молодой женщины – дверь-то была не заперта, и все.

Незнакомец говорил без малейшего волнения, его слова казались разумными.

– Слушаю. – Она повернулась на спину и натянула одеяло повыше.

– Зачем вы ездили в столицу?

– Нужно было кое-что узнать.

– Что именно?

Элеонора молчала. Где-то на дороге раздался вой полицейской сирены. Незнакомец постучал костяшками пальцев по стеклу.

– В архиве вы востребовали дела троих. Вам сказали, что люди с фамилиями Харт, Барнс и Розенталь в архиве не значатся. Тогда вы два, дня безвылазно знакомились с материалами тихоокеанской кампании, с высадкой на Окинаву, с событиями первой декады августа сорок пятого…

«Ничего себе первая декада. Надо же, так невинно. Первая декада: шестое и девятое августа сорок пятого, Хиросима и Нагасаки, бомбы «худышка» и «толстяк». Все это и есть первая декада…» _ч

– Вы считаете, с покушением на Лоу как-то связаны Харт, Барнс и Розенталь?

– Почему? – Голос миссис Уайтлоу был еле слышен.

– Вы занимаетесь расследованием. Вы решили, что Барнс и Розенталь имеют отношение к делу Лоу. Вы предположили: каким-то таинственным образом с ними связан и Харт.

«Ничего себе таинство – пиво!»

– Непонятно, почему вы так просто отказались от версии: Марио Лиджо – убийца! Почему?

– Почему мы беседуем ночью, при таких странных обстоятельствах?

– Чтобы вы поняли – наши рекомендации серьезны. Подойди я к вам среди бела дня на улице, вы подумали бы: мальчишки, уголовная мелкота. Да мало ли что могло прийти

вам в голову! Ночные разговоры имеют свойство оставаться в памяти. Миссис Уайтлоу, вам следует выйти из игры. Если вы этого пе сделаете, вам свернут шею. К тому же вы не одна на свете. Не одна.

Элеонора стиснула зубы. Она поняла намек незнакомца – дочка!

– Наконец, если вы испытываете финансовые затруднения, их можно будет уладить. У вас сегодня была на дороге неприятность?

– Была. Если бы парень сзади не успел затормозить, наш разговор пе состоялся бы.

– Угу-угу, – пробормотал мужчина. – Спасибо парню сзади. Спасибо. Тем более что он – мой человек. Вот так, миссис Уайтлоу.

Элеонора поежилась. Она лежала неподвижно всего несколько минут, а ноги у нее затекли. Мужчина быстро пересек комнату и, уже выходя, произнес:

– Больше предупреждений не будет. Ваш шанс – ваше благоразумие! Не говорю: до встречи. Наша встреча не в ваших интересах. ⁴

Он исчез так же бесшумно, как и появился. Прошла еще минута, и Элеонора уже готова была думать, что это лишь сновидение, и ничто другое. Некоторое время она лежала, уставившись в потолок. Потом забылась в лихорадочном сне, как бывает, когда тяжело болеешь.

Барнс не удивился, когда ему позвонили поздно вечером. Ему часто звонили в любое время. Он был настоящим врачом и полагал, что, когда кому-то плохо, неудобства для врача перестают существовать. Женский голос сообщил адрес и рассказал, как лучше проехать. «Не мой клиент», – подумал Барнс. Женщина жила на окраине города в приличном, но многоквартирном доме.

Барнс доехал быстро. Поднялся на лифте, позвонил. Дверь ему открыла Лиззи Шо. Доктор удивился, увидев хорошенькую служанку Лоу.

– О, Лиззи, вот уж не думал увидеть вас! Что приключилось? Почему вы здесь?

Лиззи проводила его в комнату, усадила в кресло. «Как принижает человека необходимость прислуживать, – подумал Барнс, – у себя дома она не просто хорошенькая пустышка, какой кажется в особняке Лоу, но вполне светская, обаятельная женщина».

– Моя обитель. Вы но анали, что у меня есть квартира? – Лиззи виновато улыбнулась.

Она понимала: Барнс в курсе ее отношений с Марио Лиджо. Сейчас опа, конечно, не скажет, что у нее был еще и Джоунс, задолго до Марио Лиджо. Вот почему она так набросилась на помощника Харта, представив его Элеоноре бабником и мерзким типом, когда он с капитаном пришел в особняк Лоу. Она была более чем мила, эта неожиданно появившаяся миссис Уайтлоу, и Лиззи но хотелось, чтобы Джоунс вызвал симпатию красотки-детектива. Почему опа пошла на связь с Лиджо? Вовсе не из-за ого внешности. Подумаешь! Причина иная: Лиззи хотела семью. Марио был католиком, и Лиззи полагала, что воспитание подтолкнет его к брачным узам. Дело в том, что на Джоунса надежды не было. Однажды он сказал: «Я ничем тебя по связываю, Лиззи. У меня никого нет, кроме тебя, и мне никто не нужен. Но я никогда не женюсь. Хочу, чтобы ты это знала. Не женюсь но только на тебе, но и вообще…» С тех пор они больше никогда не возвращались к этому разговору.

– Доктор! – Лиззи волновалась. – Доктор! Я вовсе не больна!

Барнс не скрыл изумления. Он решил, что чего-то не понял.

– Не больны? Зачем же я приехал?

– Вот, – произнесла Лиззи и положила на полированную поверхность стола бумажную трубочку.

Барнс развернул ее и вслух прочел:

– «Час пробил. Встреть его как полагается… – Поднес записку ближе к глазам и закончил: – Прощай, если можешь!»

Лиззи с ужасом смотрела на доктора. Он спохватился: записку не следовало читать вслух.

– Чепуха! Просто дружеская чепуха!

Барнс хотел казаться веселым. Веселье получилось грустным. «Что-то вроде юмора висельника», – мелькнуло у него. Он машинально положил записку в карман. Лиззи остановила его:

– Нет, нет! Записку вы должны вернуть! Во что бы то ни стало!

– Понимаю. – Он протянул ей клочок бумаги.

«Итак, жизнь заканчивается. Я часто грешил, думая: зачем эта бессмысленная жизнь? Когда она есть, вроде и ни к чему. Когда же ее отнимают, отнимают с гарантией, только тогда понимаешь, что это за штука – жизнь».

Когда Элеонора открыла глаза, светило солнце. Ночной разговор казался до смешного нереальным. Опа выскользнула из-под одеяла, подошла к окну и на подоконнике увидела горку пепла и потушенную сигарету. Опа и не помнила, чтобы незнакомец курил. Вчера вечером окурка тоже но было. Войдя в помор, она сразу же отметила, что он идеально прибран.

Элеонора расплатилась и вышла на улицу. Нигде не было ни одного грузовика. Она подошла к машипо, достала из сумочки ключ и увидела, что передняя дверь но заперта. Элеонора потянула ручку на себя, дворь открылась. На переднем сидоньо миссис Уайтлоу увидела глянцевую карточку, на которой типографским способом было отпечатано: «Счастливого пути!»

Ночного визитера им показалось мало. Они дали понять? залезть в машину для нас пустяки. Оставив карточку, они показали, что достаточно галантны. Нет, дело но в галантности. Они хотели отмежеваться от банальной уголовщины. Желание это было высказано и незнакомцем. Опи прямо заявляли: мы не обычная уголовная клиентура, к которой вы привыкли, мы совсем другие, и возможности у нас другие; а раз так, поймите – наши предупреждения но пустая угроза.

Дорога ровной лентой тянулась до горизонта. Встречные машины попадались редко. Вчерашний зной сменился приятной прохладой. Даже но дребезжала какая-то железяка в багажнике. «Действительно, у них неограниченные возможности. Пожелали счастливого пути – и вот, пожалуйста, все как по заказу: дорога, погода, машина…»

Дома Элеонора, быстро пришла в себя. Происшедшее все-таки не походило на реальность, реальность же казалась обнадеживающей. У нее чудная девочка. Чудная. Она так считает не потому, что это ео дочь. Нет. Просто удивительный ребенок. Ничего тут не поделаешь. Что, например, сказала Нэнси, стоило Элеоноре переступить порог? Она сказала: