Текст книги "Час пробил"

Автор книги: Виктор Черняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

Харт засопел, поправил пистолет и вымученно проговорил:

– Идемте. Пора. Если я сказал Джоунсу, что мы появимся через пять минут, то он может пережить сильное потря—

сонно, если это произойдет через шесть. Деньги я предлагаю только потому, что вы мио нравитесь.

– Только поэтому?

– Только поэтому!

«Врет, – думала Элеонора, – и знает, что мне это очевидно».

«Прекрасно понимает: я вру. Плевать. Главное, как-то вытащить ее из этой кутерьмы. Цементный гроб! Опа по представляет, что это такое. Я не просто так беру ее с собой. Но просто. Я хочу, чтобы опа наконец уяснила – все серьезное, чем может показаться. Ей неизвестно, па что способны такие люди, как достопочтенный Генри, которого я знаю тридцать пять лот и даже но догадываюсь о его подлинной фамилии».

Они вышли па улицу. Джоунс распахнул дверцу и помог миссис Уайтлоу сесть.

– Вот, – сказал он и протянул Элеоноре ключи от «хонды». – Запер. На всякий случай.

Элеонора опустила ключи в сумку. Машина рванулась вперед, оглушительно взревев сиреной.

– Обожает детские погремушки, – не оборачиваясь, бросил Харт, – от всего откажется, дай только повыть па всю катушку.

– Много машин, сэр, и много детей па улицах, – оправдываясь, заметил Джоунс.

– Давай, давай! Жми. Вон и доктор стоит.

Впереди справа, на тротуаре, стоял высокий светловолосый человек лет сорока. Очевидно, это и был анатом Кейси. Кейси сел рядом с Элеонорой, сухо поздоровался и дальше не проронил ни слова. Он листал журнал, несколько раз открывал черный вместительный баул, что-то поправлял в нем – противно, как вставные зубы, клацало что-то металлическое – и пе мигая смотрел в спину Харта.

За окном проносились поля цветущих настурций. На прилегающих к полям участках сушились срезанные цветы. То и дело попадались ярко-красные тарахтящие молотилки. На фуражках работников было написано «Берпи». Когда поля настурций кончились, начались поля королевских розовых петуний. Можно было подумать: земля, насколько хватало глаз, покрыта гигантским розовым покрывалом, источающим дурманящий запах. Мелькнуло несколько стилизованных хижин закусочной «Самоа». Машина свернула направо. Мили через две слева по ходу машины на черной пашне приземлился огромный желто-зеленый монгольфьер,

па его грушевидной оболочке красовался номер 423GB. Два человека суетились у пропановой горелки.

– Счастливые ребята, – сказал Харт, – сейчас подогреют воздух в шарике, и в небо, а мы, – он махнул рукой, – будем грызть бетонный блок.

Впереди показались трепещущие от ветра пляжные маркизы, а через минуту стал слышен грохот отбойных молотков. Полицейские О’Лири и Кемпбелл разделись по пояс, их спины блестели от пота, рядом с грязно-серым прямоугольником блока валялись отбитые куски бетона.

Харт огляделся:

– Пи ко го но было, когда вы приехали?

– Никого, сэр.

– Что за люди? – Харт протянул руку в сторону группы из пяти-шести человек, копошившихся у самого берега, метрах в пятистах от навеса.

– Из береговой охраны. У них нефть пролилась. Из землечерпалки. Там, у лодок, – нефтяное пятно. Опи хотят его изолировать, – выключив молоток, ответил О’Лири.

– Вот это работа, – медленно проговорил Харт, – изолировал пятно – и попивай пиво.

Он чувствовал себя прескверно. Конечно, в цементном гробу может оказаться кто угодно: мелкий жулик, рэкетир букмекер, просто человек, который на свое несчастье видел то, чего видеть не следовало. Однако Харт не сомневался: они найдут Барнса.

– Давайте, ребята, давайте! Вскрывайте этот дьявольский ящичек! – прикрикнул он, сдвигая фуражку на затылок.

Молотки взревели с удвоенной силой. Генератор, размещенный в задней части семейного фургона «Пежо-504», надрывался. Над головой медленно проплыл желто-зеленый монгольфьер и, поднимаясь все выше и выше, ушел к горизонту.

Как здорово оказаться бы на этом номере 423СВ, высоковысоко, покачиваясь в волнах ветра, думала Элеонора. Далеко внизу останутся Харт, раскаленный песок, бензиновый угар, генератор, грохот молотков и, главное, отвратительный прямоугольный кусок бетона, из которого двое полицейских с блестящими от пота спинами вырывают все большие куски, подбираясь к ужасному содержимому. И еще она подумала, что хотела бы видеть в гондоле, возносящейся ввысь, пожалуй, единственного человека. Кого? Дэвида Лоу. В этом она боялась признаться даже себе. Ничего удивительного. Элеонора в полном объеме прослушала курс: жизненные разочарования – и сдала экзамен. Другое дело, успешно ли сдала?

– Ах ты, черт, – смущенно проговорил доктор Кейси, которому попала в глаз песчинка от цементного гроба.

– Хватит, хватит копаться! – прикрикнул Харт. В этот момент блок треснул пополам. Из него высунулась – пет, выпала! – нога.

Элеонора отвернулась.

– Господи, – только и услышала она возглас кого-то из полицейских, то ли Кемпбелла, то ли О’Лири. Их голосов она не различала.

– Господи, – повторил голос, и все стихло. Лишь от берега доносилось тарахтенье каких-то механизмов, которыми орудовали люди из береговой охраны.

Элеонора почувствовала у локтя чью-то руку. Харт.

– Как в фильме о сицилийской мафии, – пробормотала она. – И море рядом.

– Только вонючее море, с нефтью, – хрипло буркнул Харт.

От небольшой песчаной косы дугой тянулся плавучий волнорез из старых автомобильных покрышек. Он блестел в лучах неистового полуденного солнца. Волны набегали на черную резину и скатывались вниз, сотни шин колыхались из стороны в сторону, и казалось – в воде плещется гигантская змея.

– Сложите все вместе, – произнес голос доктора Кейси. – Вот так.

Миссис Уайтлоу, превозмогая себя, повернулась. Ей предстало страшное зрелище: на песке лежал расчлененный труп со следами запекшейся крови на ужасающие обрубках.

Доктор Кейси раскрыл баул, вынул ватный тампон, смочил его жидкостью со специфическим запахом и поднес Элеоноре.

– Спасибо, – еле прошептала она.

– Вы очень побледнели, – кивнул Кейси и повернулся к Харту. – Идентифицировать труп пока невозможно. Нет ни рук, ни головы. Без них что-то утверждать не просто.

Джоунс грыз ноготь. О’Лири открыл рот и шумно дышал. Кемпбелл смотрел себе под ноги.

– Переверните его, – бросил Кейси.

– Не могу, – выдавил О’Лири.

Доктор недоуменно посмотрел на него, как будто что-то вспоминая, подошел к телу и легко перевернул его на спину.

Харт увидел на бедре большое красное пятно, почти такое, как было па щеке у Барнса. Бедняга. Когда-то они вместе купались в океане. Давно. Еще на войне. Он прекрасно запомнил это пятно. Харт стиснул зубы. Ну и сволочи.

Начальник полиции с жалостью посмотрел на О’Лири – тот был совсем мальчишкой – и, обращаясь к нему, сказал:

– Поди принеси пластиковый мешок, непрозрачный, с металлическими ушками…

Доктор Кейси с помощью Кемпбелла упаковал тело. Мешок положили в фургон. Под навесом остались лишь бесформенные куски бетона.

Элеонора пошла к морю. Она держала туфли в руках, песок был теплым, ветер ласковым и прохладным. Там, где песок пляжа и морская вода встречались, маленькие пенные волны щекотали ступни. Как несколько дней назад, когда она купалась и появился человек в синей фуражке. «Все, как тогда… море необыкновенно красивое. Барнс, надо же так…» – проносилось у нее в голове.

– Миссис Уайтлоу, – услышала она и повернулась. Рядом стоял Харт. – Что будем делать?

– Вы о чем? – удивилась она.

– Да так. Вообще. – Харт тяжело опустился на песок.

По берегу шел какой-то человек. Поравнявшись с ними, он дружелюбно кивнул и спросил:

– Надеюсь, купаться не собираетесь?

– Почему бы и нет? – рассеянно ответил Харт.

– Акул тьма! Столько этих тварей давно не видел. Вода вокруг них так и кипит. Совершенно озверевшие, как будто запах крови почуяли. А это всего лишь нефть пролилась.

Элеонора и Харт посмотрели друг на друга и поняли, что подумали об одном и том же: куда делись руки и голова.

– Купаться в вашем бензине не собираемся, – процедил Харт, – так что не волнуйтесь. Большая утечка?

– Нет, – мотнул головой человек. – Совсем немного.

– Знаю я ваше «немного». То-то вас там столько, – подытожил Харт. – Развели грязищу. А кому охота нырять по уши в дерьме?

Парень повернулся и пошел назад. Они молчали еще минут десять, потом Харт поднялся.

– Может, хватит?

– Что – хватит? – решила наконец добиться определенности Элеонора.

– Может, хватит морем любоваться, – уклонился

Харт. – Поехали?

– Поехали. – Миссис Уайтлоу посмотрела па Харта и уже па ходу спросила: – Почему вы сделали вид, что фамилия Уиллер вам неизвестна?

Харт остановился, внимательно посмотрел на миссис Уайтлоу и совершенно невозмутимо ответил:

– А почему вы решили, что я сделал вид? Эта фамилия мне действительно неизвестна.

– Введите, – говорит полковник, – не думаю, что он будет запираться, а впрочем…

Двое вводят высокого тощего мужчину с оттопыренными ушами и по-детски обрезанной косой челкой.

– Садитесь, – не поднимая головы, замечает полковник.

Вошедший садится, острые колени торчат в разные стороны. Он сжимает кулаки, чтобы унять дрожь.

– Вы наделали много ошибок, Кот. Непростительно много! – Полковник смотрит прямо в глаза скучающим телезрителям, и те видят, что у него доброе, чуть усталое лицо.

– Так уж и много, – кричит из глубины холла какой-то мужчина. – Совершеннейшая чушь! Давайте «Очевидное-невероятное». Невозможно смотреть такую галиматью.

– Не нравится – не смотрите! Очень милый полковник, – отвечает женский голос.

В холле темно, поэтому множество анонимных смельчаков сразу же принимают участие в дискуссии.

– Хорошо, хоть не хоккей, – вздыхает еще одна женщина, – где какой-то Прессинг идет по всему полю…

– Чем вам хоккей-то плох? – возмущенно парирует мужской фальцет. – И хоккей им плох, и дюдики не подходят. Нормальный дюдик. Чего еще желать? Полковник есть? Есть. Седой? Седой. «Беломор» курит? А как же. Пара блондинок мелькала? Мелькала. Три погони, четыре перестрелки, две очные ставки и шесть допросов. Чего еще надо?

– Пойдем, – шепчет Наташа.

Они поднимаются.

На улице свежо. Ветер с моря. Впереди на выдающихся далеко в море бетонных мостках светится гирлянда разноцветных лампочек. Они подходят к мосткам. В самом дальнем их конце, на скамейке, почти нависающей над морем, одинокая фигура. Женщина сжалась, порывы ветра развевают длинные светлые волосы.

– Жанна?

– Не знаю. Вряд ли. – Теперь Лихов тянет в сторону от мостков, хотя только что они хотели пройти по ним. Если

там над волнами сидит Жанна, надо будет что-то говорить. Если не она, человек все равно ищет уединения, ему неприятен чей-то шепот над ухом. Может, и наоборот, она надеется, что подойдет кто-то, кого она давно ожидает, положит руки на плечи и скажет: «Я пришел. И ждать-то надо было каких-нибудь десять лет». – «Нет, всего восемь», – поправит она. «Ну, раз восемь, – с ироничным облегчением вздохнет он, – тогда и вообще говорить не о чем».

– Андрюша, кто убил доктора Барнса? И почему так жестоко?

– Видишь ли, Элеонора подобралась слишком близко к тайне, которую охраняют какие-то могущественные люди. Они хотят ей показать, что не следует слишком много знать о том, что по-настоящему их волнует. Это убийство – в назидание…

– В назидание?

– Скорее всего. Те, кто убил Барнса, надеются, что другие будут держать язык за зубами. Они хотят устрашить и друзей Барнса, и Элеонору. Наверное, так. Может, и нет. Все зависит от намерений противной стороны. Мы ничего пока не знаем о сэре Генри и тех странных узах, что связывают Барнса, Харта и Сола Розенталя.

– Почему же не знаем? Знаем, что они вместе воевали на Тихом океане. Знаем, что бомбили Нагасаки.

– Положим, Нагасаки они не бомбили, а только летели на разведывательном самолете утром девятого августа.

– Около одиннадцати, – добавляет Наташа.

– Около, – соглашается он. – Ну и память.

Навстречу идет странная пара. Ей лет сорок, ему двадг цать. Они держатся за руки и не отрывают глаз друг от друга. Она в развевающемся платье, сшитом из пестрых ту^ рецких платков. Он раздет по пояс, на груди что-то тускло блестит, в руках небрежно свернутая рубашка.

– Любите ли вы Брамса? – говорит он томным, проникновенным басом.

– Обожаю, – отвечает она.

«Бедный Брамс», – думает Наташа. «Бедный Брамс», – думает Лихов. «Унылая семейная пара», – думает о них дама в платках. Ее поклонник ни о чем не думает. Никогда. Хотя и темно, это видно по глазам. В них отражается чехол на руль, теннисные ракетки весом от тринадцати с половиной до четырнадцати унций, «адидасы». Он даже не представляет, что немецкий сапожник Ади Дасслер почти наверняка не отдыхал на чужие деньги на море, не гулял по ночному берегу с дамами бальзаковского возраста, завернутыми в турецкие платки. Он работал, он, может, даже не слышал о Брамсе.

– Осуждаешь их? – Наташа кивает вслед странной паре.

– Боже упаси! За что? – Лихов неискренен. Он понимает, что она понимает, что он понимает, и так далее…

– Был фильм с названием «Любите ли вы Брамса?»… – он хочет как-то сгладить возникшую неловкость.

Наташа молчит. Она смотрит, как женщина, сидевшая в конце мостков, переступает свет и тени лампочной гирлянды. Идет медленно, ветер прижимает длинную юбку к икрам ног. Женщина спускается со ступеней как раз в тот момент, когда ценители Брамса пересекают ее путь. Кавалер указывает на нее пальцем и громко смеется. Его смех летит над морем.

– В этом фильме прекрасная музыка, – Лихов хочет что-то сказать, чтобы заглушить безобразно громкий смех.

С высокого дерева к кустам стремительно проносится черное трепещущее существо: или ночная птица, или летучая мышь, или большая тропическая бабочка.

– Бабочка. – Наташа думает, почему так жестоко смеялся этот парень над женщиной, которая оказалась в одиночестве здесь, на юге, где всем как будто предопределено быть вдвоем.

– В Индонезии есть художник, он создает картины из крылышек бабочек. Удивительные полотна. Таких красок в палитре живописцев обычно нет. А может, я не в курсе? – Лихов настойчиво продолжает отвлекать Наташу от неприятной сцены.

«Одиночество – тяжкое испытание. Смеяться над одиночеством? Разве можно? Смеются же. Значит, можно, кому-то можно…»

– Элеонора влюблена?

– Не знаю, – Лихов действительно не знает, не может же он сделать какие-то достаточно серьезные выводы только из того, что произошло на пляже после неожиданного купания миссис Уайтлоу.

– Думаю, влюблена. Не могла же она просто так, без всяких чувств.

– Почему же не могла? Не надо идеализировать ее. Она обыкновенная женщина: порыв, флюиды, естество. Ей достается в последнее время. Бесконечное напряжение. У некоторых, когда они сильно устают, рождается ощущение

предстоящих перемен, им начинает казаться: вот-вот со мной что-то случится, – и случается.

– Скажи, это не банальная связь?

– Что такое банальная связь? Недолгая? Случайная? Длящиеся годами отношения могут быть неимоверно банальными. Единственная встреча может оказаться ценнее долговременной привязанности. Кто знает?

– Ты же так не думаешь? – Она поднимает покрытую смолой шишку и втягивает едкий запах хвои.

– Не думаю.

– А зачем говоришь?

– Чтобы ты поняла: ни Элеонора, ни ты, ни я не можем знать того, чего никто толком не понимает. Разве кто-нибудь в здравом уме может сказать: я знаю, что такое любовь? Поговорим о другом. Элеонору окружают страшные люди, и это факт. Ей угрожает насилие, не слепое, как часто говорят, а, напротив, насилие с прекрасным зрением, и это тоже факт. Любовь – чудесная штука, нет слов, но есть вещи и поважнее. Жизнь. Человеческая жизнь. Важнее нет ничего. Любовь – часть жизни, пусть большая, пусть лучшая, но только часть…

– Можно, я скажу? Только не ругай меня, если как-то не так получится.

Лихов обнимает ее за плечи. «Хорошо, что кроме работы до одури, вознаграждаемой ощущением – ты нужен, есть минуты, которые стоят многих житейских невзгод: тусклых зимних вечеров; обид, которые наносят близкие; непонимания друзей…»

– Ты что-то хотела сказать?

– Я думаю, не только любовь – часть жизни, но и жизнь – часть любви. Так можно считать?

– Считать можно как угодно, философ ты мой. Соответствуют ли действительности твои расчеты?

– Андрюш, если б/я тебя попросили: назови самые ужасные проклятия рода человеческого, – что бы ты ответил?

– Насилие – раз! Насилие – два! Насилие – три! Самые страшные проклятия. Не думай, что меня сейчас подводит фантазия. Я знаю еще многое. Но я назвал наиболее важное. Почему три раза? Да потому, что насилие существует в трех ипостасях: над телом, над духом и над жизнью, как сумма двух первых и высшая форма насилия.

Снова мелькнула черная тень. Было поздно. Тучи заволокли небо. Отсветы луны иногда пробивались сквозь дыры в облачном покрове. Ветер усиливался. Начинался шторм.

 ДЕСЯТЫЙ ДЕНЬ ОТДЫХА

Ночыо разыгралась буря, бушевала, до раннего утра, и с рассветом прекратилась так же внезапно, как началась. На берегу

лежали горы водорослей, выброшенных морем. Они бурым хребтом тянулись на километры по обе стороны пансионатского пляжа. Пахло йодом. Море, тихое и мутное, с пузырями и желтой пеной на поверхности, плескалось в лучах восходящего солнца. Казалось, силы природы иссякли после ночного буйства. И ветер, и пенные валы, и молнии – отдыхали. Все замерло. Лишь на влажном песке далеко от воды билась в предсмертных судорогах рыба, пытаясь вернуться в спасительную сти-х: ию—

десятый день отдыха

Жильцы угловой комнаты сегодня встали еще раньше, чем всегда. Они шли по пляжу, оба с длинными палками, и ворошили ими водоросли. Изредка попадались необыкновенные находки: разбитые раковины причудливых форм, крабы и их пустые панцири, обрывки канатов, куски материи, деревянные обломки, обточенные тысячами волн овальные кирпичи, бутылки… Рядом с рыбой, которая пыталась вернуться в воду, лежала неизвестно как попавшая сюда огромная плетеная корзина. Рыба натыкалась на тугую ручку из ивовых прутьев и откатывалась назад.

– Смотри, – Наташа дотронулась концом палки до серебристого бока.

Рыба, замерла. Глаз в красном ободке смотрел сквозь Наташу, сквозь Лихова, в нем была первобытная ископаемая безысходность и мудрость живой материи, которая не хочет умирать до последнего, даже зная, что шансов на спасение нет. Наташа бережно подняла рыбу и понесла к морю. Рыба, лежала на ее ладонях не шевелясь, как будто тепло человеческих рук убеждало ее: самое страшное позади, осталось только чуть-чуть потерпеть.

Наташа вытянула руки, рыба изогнулась в кольцо и легко соскользнула в воду.

– Один шанс из миллиона, – Лихов носком матерчатой туфли отшвырнул ржавую банку, – что кто-то будет гулять в половине шестого утра, когда море грязное, вода холодная и беспомощные рыбы бьются на берегу. Рыбе повезло.

В этот момент суковатая длинная палка уперлась во что-то твердое. Андрей разгреб сплетение водорослей и увидел большую, красивой фюрмы бутылку. На темно-зеленом стекле сохранилась чудом не отклеившаяся этикетка с замечательным чайным клиппером «Катти Сарк», его острые обводы рассекали волны, и ветер дул в белоснежные паруса. На дне бутылки что-то лежало. Записка? Лихов отвернул белую пробку с гербом, из узкого горлышка выскользнула отсыревшая бумажная трубочка. Он развернул ее и прочел: «Вася-– Маша=дураки!» Лихов отшвырнул бутылку, она покатилась к воде. Набежал неизвестно откуда взявшийся вал и с негодованием вынес бутылку в вязкую грязную жижу, застоявшуюся и издающую дурной запах.

В конце пляжа громоздилась «скамейка»: старая дверь, положенная поверх бетонной плиты. Плита была толстой и короткой. Они сели. Наташа провела рукой по шероховатой поверхности бетона и сказала:

– Как цементный гроб, в котором нашли Барнса, да?

Море. Влажный песок. Безлюдье. Правда, волнорез был не из старых покрышек и не летел желто-зеленый воздушный шар, а в остальном похоже. Наташа думала, что не очень бы удивилась, подойди к ней человек со словами: «Я из береговой охраны. У нас тут нефть разлилась. Но дело не в этом. Хочу предупредить вас. Не купайтесь! Очень много акул. Вообще-то они никого не трогают, больше болтовни, но сегодня они не в себе».

– Акулы сегодня не в себе, – вырвалось у Наташи.

Лихов посмотрел на нее и ничуть не удивился. Он думал

примерно о том же: «Акулы. От них жди чего угодно».

– Недавно на Кубе, – сказал он, – в бухте Вита, на северо-восточном побережье, поймали невиданных размеров акулу: десять метров в длину и весом в шесть тонн. Ее вытаскивали на берег два трактора и грузовик.

Он вспомнил записку из бутылки с белоснежным парусом и пожалел, что на ней не были написаны такие слова: «Акулы--Мерзавцы--Те, кому на всех наплеватъ--Озлоб-ленные тупицы=Дураки!» Потом он решил, что акулы, в сущности, ни. при чем. Они такие, как есть, такими их создала природа. Акулы эхе не кричат на каждом шагу, что они самые добрые, самые свободомыслящие, самые гуманные и ничего не желают так сильно, как счастья своим блиэхним. Акулы не хотят казаться лучше, чем они есть, а кое-кто хочет.

– Блок полый внутри? – Наташа постучала пяткой по бетону.

– Не знаю. Во всяком случае, в нем никого нет. Мы, слава богу, живем далеко от тех мест…

«Привязалась к нему – жуть! Не думала, не хотела, боролась. Ничего не выходит. И пускай. Не отказываться же от чего-то хорошего только потому, что когда-нибудь хорошее превратится в плохое. А если не превратится? Не превратится назло всему: здравому смыслу, эхитейской практике, советам посторонних…»

– Наши отношения на подъеме? – она прижалась к нему.

– Скорее да, чем нет.

– Мы не будем их гробить? Сами?

– Не будем. Гробить не будем, а там – как повезет.

О СОБЫТИЯХ 20–27 ИЮЛЯ 1980 ГОДА

«Харт что-то знает, но говорить не хочет». Элеонора напряженно всматривалась в дорогу. Внезапно стемнело, а галогеновые фары ее машины – удобные штуковины, – как назло, разбили вчера мальчишки. Горели только подфарники.

«Уиллер – это нечто. След. Конкретная информация. Снова пойду в архив. Теперь есть за что зацепиться. И еще. Надо сделать то, о чем договорились с Дэвидом. Сделать непременно, не откладывая в долгий ящик. Сразу же после приезда из архива. Настоящая фамилия – сокровище. Подарок судьбы».

Но они – те, кто послал ночного визитера в мотель, – знают о ее первой поездке в архив. Появись она там, могут возникнуть непредвиденные осложнения. Она под постоянным наблюдением. Надо послать кого-то вместо себя. Кого? Это должен быть неглупый, владеющий собой в сложных ситуациях человек, которому можно доверять.

Странно: если вам понадобилось найти в вашем окружении неглупого человека, которому вы доверяете, выбор окажется столь скудным, что вы удивитесь. Провести вечер, говорить ни о чем, обсуждать безобразное поведение той или того – для таких славных дел у каждого из нас масса партнеров. Но когда вам нужен неглупый, сдержанный и приличный человек для серьезного дела, выясняется – это необыкновенная редкость. Кто? Кто может быть таким человеком?

Джерри! Конечно, Джерри. Максимально, что он может потребовать взамен, да и то в наиделикатнейшей форме, – возможности заехать, случайно задержаться, ну и остаться со всеми вытекающими последствиями. Ничего страшного. Бывший муж. Неплохой парень, даже хороший. Не получилось совместной жизни. Ну и что? Каждый из нас, взятый порознь, совсем не плох. Совсем. К тому же выбора нет. Больше довериться некому. Есть пара приятелей из других сыскных агентств, но обратиться к ним – значит ввести их в курс дела, возможно, втянуть в серьезные неприятности, да и с оплатой может возникнуть неразбериха. Как бы хорошо они ко мне ни относились, не будут же они тратить свое время просто так. У них тоже своя жизнь. Свои хлопоты, свои проблемы. Дети, которым надо казаться любящими отцами. Жены, которым надо казаться преданными мужьями. Любовницы, которым надо казаться или беззаботными жуирами, или несчастными, непонятыми мужьями, или чем-то средним, но непременно обаятельными, щедрыми и умирающими от любви.

Итак, Джерри. Он вполне сойдет за какого-нибудь университетского профессора, которому понадобились документы кампании на Тихом океане. Университетскому профессору может понадобиться^ все что угодно: сведения о причастности Луны к биоритмам человека; данные о том, что Улан-Батор передвигается на юг на два-три дюйма ежегодно; координаты гибели «Титаника» 15 апреля 1912 года в четырнадцать часов двадцать минут – и все это никого не удивит. Джерри затребует документы, имеющие отношение к авиачастям на Окинаве в конце войны. Не так уж сложно. Посидит над списками личного состава. Узнает, где и когда служил офицер по фамилии Уиллер, тем более что он не строевой офицер, не технический специалист, а врач. Не так уж много их было. Непременно выпишет несколько фамилий тех, кто сталкивался с ним. Чем больше будет таких фамилий, тем лучше. Хорошо, если удастся раздобыть в архиве сведения об их местожительстве. Если это сложно, Элеонора, конечно, достанет другим путем адреса интересующих ее людей. Потом придется встретиться с теми из них, кто чем-то подаст надежду на большую информацию. Такова первая фаза плана. Вторая фаза должна начаться вслед за первой. И тут не обойтись без мистера Лоу. Идея ее. Услуги, от которых невозможно отказаться, – его.

Миссис Уайтлоу покинула машину, обошла ее, проверяя, хорошо ли заперты дверцы, и направилась к дому.

Дочка бросилась ей навстречу, прижалась горячими губами к щеке. Несколько слов няне, и девушка удалилась.

Элеонора приготовила ужин. Делала она все быстро. Развернула прозрачный целлофан, вынула из плоского полистиролового контейнера две отбивные котлеты, и через несколько минут они, пышные и вкусно пахнущие, лежали на расписанных пастельными тонами тарелках: купцы в старинной гавани сходят с трапов старинных кораблей. Ей, конечно, пришлось внимательно следить за тем, как Нэнси управляется с ножом и вилкой, отвечать на какие-то ее вопросы, но из головы не выходил Барнс.

Барнс. За что его?.. Почему он сменил фамилию? А может быть, Харт и Розенталь – тоже? Она сделала такую крупную ставку на судьбу этих троих в деле Лоу, что даже выпустила из виду обстоятельства покушения на него. Прямо скажем, необычные обстоятельства. Следов так и не было, если не считать куски штукатурки, отбитые от потолка в том месте, где смертельно напуганный хозяин стрелял по чудовищному пауку и убийце в маске. Когда Элеонора заезжала к Дэвиду в последний раз, они и обговорили некий вариант, на который миссис Уайтлоу возлагала большие надежды.

– Мам, – Нэнси забралась ей на колени, – мам, ты меня любишь?

– Очень. – Элеонора прикусила мочку маленького розового уха. – Очень. Ты – все дйя меня. Ты – кусочек меня. Ты – это я.

– А дядя, который стал звонить каждый вечер, он не кусочек тебя?

Элеонора включила телевизор. Как ни игнорировала она дьявольски шумный ящик, надо признать – бывали ситуации, когда он ее здорово выручал. И сейчас на экране кто-то кого-то хватал, куда-то тащил, вопил, стрелял, все это сопровождалось душераздирающей какофонией и моментально отвлекло внимание девочки. Потом закрутили мультфильм из серии «Зайчик Багс», о пришельцах с Марса, и, даже не будь у пришельцев их мощных щупалец, из которых нельзя было вырваться, никто не смог бы оторвать Нэнси от экрана.

Элеонора взяла телефон, в нескольких местах подхватила длинный эластичный шнур и ушла к себе в комнату, тщательно прикрыв дверь.

– Джерри, добрый вечер, это я. Нам надо встретиться. Обязательно. Лучше завтра с утра. Ты сможешь исчезнуть с работы дня на два?.. Зачем? Я хочу предложить тебе кратковременный совместный отдых… Нет, нет, это не шаг к реставрации, не бойся. Просто почему бы нам не отдохнуть вдвоем? – Про отдых Элеонора говорила потому, что телефон могли прослушивать. – Ну ладно, откроюсь. Не трусь! Никуда мы не поедем, просто хочу просить о небольшом одолжении. С чем связано? Наверное, с тем, что если по-хорошему расстаешься с женой, надо быть готовым изредка оказывать ей небольшие услуги. Это скромная плата за удовольствие сказать в кругу близких друзей: «А у меня с бывшей женой великолепные отношения, как ни смешно, много лучше, чем когда мы были в браке». До завтра. Встретимся там, где ты сделал первый решительный шаг. Помнишь?.. Не надо, не надо произносить – вдруг назовешь не то, и я обижусь. Привет.

Джерри был, как всегда, пунктуален и уже сидел в баре.

Странно, размышляла Элеонора, глядя от дверей на его спину, в какие-то моменты он становился ей совершенно безразличен, в другие – она с трудом подавляла гнев и клокочущую ревность, представляя похождения Джерри, а нередко испытывала к нему удивительную нежность – нечто среднее между материнским обожанием и любовным романом первоклассников. С утра ее посетила именно нежность, поэтому она оделась согласно предписаниям последней моды: широкие плечи, пояс на талии, узкая прямая юбка. Подходящей случаю показалась элегантная конусообразная шляпка из гофрированного атласа. Она шла к ее волосам и светлым глазам.

Бар скрывался в зелени парка, примыкающего к терри

тории ипподрома. Когда Джерри ухаживал за ней, опи частенько сиживали на шумных трибунах, поедая кукурузные хлопья и дуя в пищалки, издающие пронзительные звуки. Потом они шли в глубь парка, находили самый необжитой уголок и часами целовались на скамейке, целовались до одури, невзирая ни на позднее время, ни на погоду.

Она положила руку ему на плечо, Джерри вздрогнул, соскочил с высокого табурета. Элеонора подставила губы, он коснулся их, и ее обдало волной терпкого горьковатого одеколона, запахом дорогого трубочного табака и конечно же воспоминаниями.

– Пить будешь? – Джерри кивнул в сторону стойки.

– Не-а. У меня сегодня тяжелый день.

– У тебя всегда тяжелые дни, когда я предлагаю вы пить.

– Что поделаешь? У одинокой женщины не может не быть тяжелых дней, причем постоянно. Кручусь. Выгляжу хорошо?

Джерри посмотрел сияющими от восторга глазами и выпалил:

– Как никогда!

– Знаешь почему? Потому что мне тяжело.

Элеонора круче сдвинула набок шляпку и, наклонившись к Джерри, прошептала:

– Пойдем на нашу скамеечку.

– На ту? – удивился Джерри. В этом парке у них были просто скамеечки и та скамеечка.

– На ту! На ту! – Элеонора потянула его за собой.

Они шли по тропинкам, обсаженным лиловыми гладиолусами. Густые кроны деревьев не пропускали лучей солнца, и внизу было сумеречно, влажная земля чернела и дышала испарениями. В центре большой круглой площадки из пасти фантастического существа била струя воды. Они остановились у фонтана. Искрящаяся водяная пыль висела в воздухе. В выложенном мраморными плитами бассейне под тугими струями плескались дети.

– Какие толстенные деревья. – Джерми смотрел на уходящую вдаль аллею платанов. – Старый парк. За годы, что мы расстались, я поездил. Появились необыкновенные парки. Сказочные.