Текст книги "Крутая волна"

1

Видимость была отличной, и, как только миновали остров Найсаар, открылась сразу вся бухта, берег, подковой охватывающий ее, и сам город с причудливой толчеей островерхих крыш, с мрачно нависшими над ними бастионами древней крепости.

– Вон тот называется «Длинный Герман», – показывал Федорову Гордей.

– Действительно длинный. Кто такой Герман?

– А черт его знает! Я как‑то не очень этим интересовался тогда, ты студент, вот и выспроси.

– Слушай, перестань ты меня так называть, – попросил Федоров, – а то уже вся команда за глаза так меня именует… Вот это что?

– «Толстая Маргарита», в ней раньше тюрьма была.

Про «Толстую Маргариту» он рассказал подробно: о том, как ее брали, как он тогда старался подстрелить коменданта Ревельской крепости контр – адмирала Герасимова, как вызволили из тюрьмы очаковцев, а заодно с ними и Михайлу Реброва.

– А вон там, над ратушей, видишь, стоит такой забавный железный человечек? Его тут зовут Старым Тоомасом. Он вроде бы стражником туда поставлен, город охраняет. Вон там, выше Таллина, есть озеро, а Тоомас день и ночь следит, как бы враги не выпустили из этого озера воду и не затопили город. – Гордей сверху посмотрел на Федорова и самодовольно ухмыльнулся: дескать, знай наших, и мы не лыком шиты, нам тоже кое-что известно. Но тут же, посерьезнев, озабоченно сказал, следя за тем, как машут флажками с берегового поста: – В порт нас не пускают, велят бросать якорь на рейде.

И, словно подтверждая его сообщение, с мостика донеслась команда Андерсона:

– По местам стоять, на якорь становиться!

Высвистев эту команду на дудке, боцман Урма прокричал:

– На шпиль обе смены. Якорь к отдаче изготовить! – И, помедлив, пока матросы боцманской команды займут свои места, протяжно проревел: – От – тать сто – по – ря – а!

Тяжелый становой адмиралтейский якорь гулко вонзился в воду, загрохотала в клюзе чугунная якорь – цепь, заглушая все остальные звуки и голоса, поэтому Гордей лишь по жестам Студента понял, что тот хочет еще что‑то сказать. Сквозь затихающий грохот вытаскиваемой из цепного ящика якорь – цепи прорвался лишь остаток фразы:

– …найдем его?

Гордей понял, что это относится к Ивану Тимофеевичу Егорову, и прокричал:

– Да уж как‑нибудь найдем!

Гордей помнил тот домик под черепичной крышей, вонзавшейся в самый склон Вышгорода, почему‑то был уверен, что именно там опять остановился Иван Тимофеевич, и его не особенно беспокоило предупреждение Реброва: «Вы там, ребята, поосторожнее, сначала оглядитесь, как следует…»

Всю серьезность этого предупреждения Гордей начал осмысливать лишь после того, как на «Лау– ринстоне» появились эстонские таможенники. Они обнюхивали каждый уголок, метались, как собаки, потерявшие заячий след, и недоверчиво спрашивали:

– Где же прислуга?

– Какая прислуга? Тут одна команда.

– Кто же убирает у вас в каюте?

– Я сам.

– Поразительно! – Портовый чиновник даже протер чистым бативтовым платком очки. – Такую чистоту могут навести только женщины… А правта ли, что у вас, в России, все женщины национализированы?

– В каком смысле? – не понял Гордей.

Чиновник, немало удивленный его непонятливостью, стараясь правильно выговаривать слова, раздельно пояснил:

– То есть кажтая принатлежит всем, кто пожелает. То есть всей нации.

– Это вроде вашей портовой Грушки?

– О, Грушка – нет! Грушка – за теньги. И потом, Грушка это польно, полезнь… как это говорится – турной полезнь!

Из всего этого Гордей уяснил лишь, что промысел Грушки процветает по – прежнему, и чиновнику это хорошо известно. Может быть, даже слишком хорошо, потому что тот поспешно перевел разговор на другое:

– Нам нужен торог, рельс шелесный. Вам – хлеб, мука, серно. Путет торог – путет серно… Конь – мало тля хороший торговль, нужен шелесный торог – пуф – пуф. – Для большей убедительности он подвигал локтями. Но Гордей и без того понял, что им эти рельсы нужны позарез, и боясь продешевить, решил поторговаться:

– Тут окромя пуф – пуф еще и пук – пук нужен. Ты видел, как хлеб сеют? – Гордей изобразил, как горстью надо швырять из лукошка зерно. – А потом, значит, жать надо серпом… – Чиновник при этом опасливо следил за его движениями и совсем переполошился, когда Гордей стал пока зывать, как молотят хлеб, поспешно скатился по трапу вниз и завел разговор не то по – эстонски, не то по – фински с боцманом Урмой. Видимо, боцман и без жестов объяснил все как надо, и чиновник с неменьшей поспешностью засеменил к вываленному с правого борта трапу, возле которого попыхивал медной трубой таможенный катер. Приняв чиновника на борт, катер сбросил с кнехтов швартовы и долго пыжился издать этой трубой подходящий звук, но выдавил из нее лишь простуженно – сиплое завывание, кашлянул мотором и поспешно же отвалил от нижней площадки траца.

– Баба с возу, кобыле легче! – сказал Гордей, но зоркий Андерсон тут же остудил его:

– Вон другой идет.

И только теперь Гордей увидел, что от стенки Купеческой гавани отвалил еще один катер, явно направляясь к ним. На корме у него полоскался государственный флаг Эстонии.

– Кто‑то из правительства, – пояснил Андерсон и вопросительно глянул из‑под белесых бровей на Гордея.

«Тут‑то уж ты меня не ушшучишь!» – ухмыльнулся Гордей. После выволочки, которую ему устроил капитан в море, Гордей старался изо всех сил. Государственный флаг Эстонии давно лежал в отдельной ячейке на сигнальном мостике, и Гордей торжественно возвестил:

– Государственный флаг Эстонии… – Выждав, пока сигнальщик прицепит его к фалу, гаркнул: – Па – ад – нять!

Сигнальщик сделал это с поистине флотским шиком: не дотянув до рея сантиметров двадцать свернутый в трубку флаг, резко дернул за фал. Флаг мгновенно распахнулся и заполоскался в легком бризе, потянувшем с суши. Горнист, не дожидаясь команды, выдул из ослепительно блестевшей трубы серебряные мелодии «Захождения», и капитан, подавив впервые возникшую за время похода улыбку и одернув потертый китель, стал торжественно спускаться с мостика. Эту торжественность неуместно нарушил кок Полищук, неожиданно возникший перед капитаном с подносом, накрытым ослепительно белой крахмальной салфеткой.

– Трэба пробу пробуваты, – возвестил он, становясь на пути капитана.

– О, кур – рат! – чертыхнулся по – эстонски обычно сдержанный капитан, но ничего не знавший о прибытии правительственного катера Полищук, усердно исполнявший теперь свои поварские обязанности, заслонил Андерсону дорогу и даже чуть приподнял поднос:

– А як же бэз вашего дозволения выдаваты?

– Пшел к черту! – уже по – русски объяснил Андерсон и слегка отстранил кока, отчего штаны капитана частично пострадали: неизменный наваристый украинский борщ выплеснулся из алюминиевой миски, и на безукоризненно отглаженной штанине капитана цепко повис коричневый червячок шкварки. Однако капитан не заметил его и, обогнув растерянного кока, опрометью кинулся к верхней площадке парадного трапа, по которому не спеша уже поднимался щуплый на вид, но весьма важный. – при бабочке и крахмальной манишке– господин в черном фраке.

Церемонию встречи Гордей пропустил, потому что кок Полищук, уразумев наконец, что капитану не до него, поискал своими огромными коричневыми глазами старпома Спрогиса и, не найдя его на мостике, обратился к Гордею уже не по– уставному:

– Так раздаваты?

– Раздавай! – разрешил Гордей, и в то же мгновение его будто током шибануло: в поднявшемся на борт представителе правительства он узнал одного из троих интеллигентов, которых видел в квартире Егорова в тот памятный день взятия «Толстой Маргариты» и запомнил их лишь потому, что они были одеты чище других и держались как‑то очень независимо, пожалуй, даже несколько высокомерно. Из тех троих именно этот – тощий – больше всего не понравился Гордею, может, поэтому он так хорошо его и запомнил.

– Слышь‑ка, – шепнул он Федорову, – этого я раньше видел, он или наш, или прикидывался. Побудь возле него, а мне, пожалуй, не стоит показываться ему на глаза.

Федоров отправился в кают – компанию, куда Андерсон повел представителя. О чем они там говорили, Гордей так и не узнал: Федоров, вернувшись на мостик, лишь неопределенно пожал плечами и сказал о представителе:

– Шут его разберет, что он за человек! Должно быть, из меньшевиков и теперь исправно служит буржуазному эстонскому правительству. Во всяком случае, личность весьма скользкая, поиграли мы с ним в старую игру – в «да» и «нет» не говорите; ничего определенного он так и не сказал. Как бы нам не пришлось тащить эти рельсы обратно.

Но за ужином Андерсон сказал Спрогису:

– Завтра станем под разгрузку, надо приготовить все необходимое, чтобы с нашей стороны не было никакой задержки.

2

И верно, на другой день «Лауринстону» разрешили подойти к причалу и начать разгрузку. Эстонцы не особенно торопились, в семнадцать часов прекращали все работы, и вечера у команды оказались свободными. Андерсон выпросил разрешение в три смены показать команде город. Гордей пошел с первой же экскурсией и прихватил с собой боцмана Урму, знавшего эстонский язык.

Домик, в котором когда‑то жил Иван Тимофеевич Егоров, они нашли быстро. Гордей остался на той же скамейке, где они когда‑то сидели с Наташей, а Урма пошел в дом. Скоро он вернулся и сообщил:

– Люди тут новые, прежних хозяев дома мало знают, а о постояльцах и вовсе ничего не слышали. Что будем делать?

– Пойдем на завод Беккера, надо разыскать Георга Луура. Лучше всего расспросить сторожа. Я опять подожду где‑нибудь неподалеку, а то одного сторожа я знаю, если он еще там, тоже может узнать меня, а это нежелательно.

– Да, вы очень приметный, – сказал Урма, с завистью оглядывая могучую фигуру Гордея.

Сам боцман был хотя и широкоплечим, но низкорослым и очень страдал от этого, полагая, что боцману по его должности требуется более солидное телосложение.

На заводе Урма задержался надолго, Гордей уже начал беспокоиться, два раза прошел мимо ворот. Сторож, к счастью, был другой, он не обратил на Гордея никакого внимания, но Урмы нигде не было видно. «Уж не случилось ли чего? – подумал Гордей. – Его могли и арестовать как советского шпиона. Не случайно же таможенник намекнул в разговоре, что у нас в команде подобраны одни комиссары. А если за нами следили?»

На всякий случай он завернул в подъезд одного большого дома, поднялся на второй этаж и оттуда через лестничное окно осторожно оглядел улицу. К счастью, на ней было малолюдно, и Гордей имел возможность проследить за каждым прохожим. Молодая женщина с коляской была целиком поглощена своим ребенком, меняла ему пеленки. Старик с бидоном прошаркал лишь пол– улицы и закрыл на засов калитку маленького палисадника, в котором металась на привязи беленькая черноухая собачка. Судя по тому, как радостно _ она заскулила и завертела хвостом, старик пришел домой. Еще две женщины с хозяйственными сумками были настолько увлечены разговором, что не заметили ни старика, ни молодой матери с коляской.

Гордей вышел на улицу…

Урма появился вместе с Георгом Лууром совсем не оттуда, откуда его ожидал Гордей, – с противоположного от завода конца улицы.

– Я узнал его адрес, он живет недалеко от завода, хорошо, что оказался дома, – пояснил Урма.

– Ну, здравствуй, Георг? Узнаешь? Или за-. был?

– Как не уснать такой польшой? – улыбнулся Георг, крепко пожимая Гордею руку. – Еще Польше фырос.

– А ты вроде совсем не изменился. Ну рассказывай, что тут у вас делается!

– Плохо телается, – коротко сообщил Георг, оглянулся по сторонам и предложил: —Тафай, где мало люти, у нас фсякий люти есть, плохой тоше.

Они зашли за дровяной сарай в глубине нежилого дворика, и Георг рассказал, что у них делается. Новости были весьма неутешительные, но одна особенно огорчила Гордея: оказывается, многие эстонские коммунисты арестованы, шестеро из них, в том числе и Иван Тимофеевич Егоров, приговорены к расстрелу.

– Мы готофим попег, но у нас трутно их спрятать. Нелься ли у фас на сутне?

– А когда побег?

– Не фее готофо. Тумаю, тней тесять нато. А то, как это у фас гофорится, поспешишь – лю– тям смешно путет.

– Это верно. Тем более что смешного тут мало. Однако боюсь, как бы мы раньше не ушли.

– Нато сатершаться.

– Не от нас это зависит. Ну ладно, поговорю с капитаном. Хорошо бы нам узнать дату побега дня за два – за три.

– Постараемся скасать. Кому и как скасать?

Условились, что лучше всего, если Урма пойдет в город и со второй и с третьей экскурсией, но отрываться от нее не будет, а кто‑то из эстонских подпольщиков каким‑нибудь образом сообщит ему все, что нужно. Георг предложил такой план: недалеко от ворот гавани, по левую руку, будет стоять мальчик в белой кепке с лотком и торговать пирожками. Всем известно, что русские голодают, и никого не удивит, если кто‑то из них будет покупать пирожки. Урма произнесет по– фински такую фразу: «Если пирожки свежие, возьму два». А лотошник по – эстонски ответит: «Берите столько‑то». Цифра, которую он назовет, и будет датой побега. А в бумажке, в которую лотошник завернет пирожки, будет написано, где и в какие часы надо принять беглецов. На случай если Урме не удастся сойти на берег или с ним, не дай бог, что‑то случится, к лотошнику подойдет капитан Андерсон.

Втягивать в это дело самого капитана, может быть, и не следовало, не исключено, что за ним особенно следят – он же эстонец. Но так или иначе, а Андерсона все равно придется посвятить в это дело, без него никак не обойдешься. Правда, он не коммунист, но не случайно же Ребров обронил тогда в разговоре, что он «наш».

Когда, вернувшись на корабль, Гордей обо всем рассказал Андерсону и Федорову, капитан задумчиво произнес:

– Сроки меня не смущают, задержаться на день – два или, наоборот, поторопиться мы можем. Погрузку будем вести своими силами, и тут все будет зависеть только от нас. Но я не представляю, как мы сможем принять на борт шесть человек незаметно? Одного – еще куда ни шло, да и один – не иголка. А где их спрячем? Таможенники обнюхают каждый закоулок. Если провалимся, нас могут тоже арестовать – весь корабль, вместе с командой, потому что это будет рассматриваться как вмешательство во внутренние дела другого государства. Представляете, какой может разразиться скандал? И это сейчас, когда мы только начинаем международную торговлю. Я не имею права брать такую акцию на свою личную ответственность, я должен получить соответствующие инструкции на этот счет.

– Да от кого же мы их тут получим? – сердито возразил Гордей.

– Погоди, не горячись, – остудил его Федоров. – В принципе капитан прав. В случае если мы засыплемся, скандал действительно получится большой. Ну а если не сорвется дело, если все продумать и почти исключить возможность провала? Конечно, абсолютно все предусмотреть трудно, известная доля риска всегда останется. Так, может быть, немножко‑то и рискнем, капитан. Все‑таки эти шестеро – наши товарищи, ваши соотечественники. А?

– Надо подумать, – уклонился от прямого ответа Андерсон.

Лишь на другой день он сообщил о согласии и велел Урме приготовить в трюме среди мешков с мукой убежище на шесть человек, оставить там запас воды и продуктов.

– На погрузку в этот трюм поставим коммунистов и комсомольцев, позаботьтесь, чтобы они держали язык за зубами, – сказал капитан Федорову. – Однако я до сих пор не представляю, как они незамеченными проберутся на судно. В порту все просматривается и проверяется, сыщики ощупывают каждый рельс, как будто можно внутри его что‑то спрятать!

Гордей со Студентом вполне разделяли беспокойство капитана по поводу доставки беглецов на корабль, но ничего путного пока не могли предложить. Тем более что оба выхода Урмы с экскурсией на берег ничем не увенчались. Оба раза на условленный пароль лотошник в белой кепке грустно отвечал:

– Берите сколько угодно, я не знаю, сколько вам хочется.

Других пояснений не требовалось: дата побега еще не определена, видимо, у эстонских подпольщиков где‑то что‑то заело. Урма уже не мог сходить на берег, туда зачастил с оформлением разных документов капитан Андерсон.

Погрузка мешков с мукой затягивалась под разными предлогами: то обнаруживался в завозе, поданном под стрелы «Лауринстона», рваный мешок, и Гордей, назначенный ответственным за погрузку, придирчиво проверял каждый мешок; то вдруг заедали блоки в талях, а запасных на паруснике не было, пришлось одалживать их в порту, а там без оплаты ничего не выдавали, и, чтобы оплатить стоимость блока, надо было обменять валюту в банке! капитану опять приходилось сходить на берег и ехать в банк. Но ехать тоже было не на что, а капитан Андерсон уже немолод, страдает одышкой, ему приходится часто останавливаться, чтобы перевести дыхание, и нет ничего удивительного в том, что он остановится между лотошниками, в тени деревьев, растирая грудь, а если и съест пирожок – другой, так это ему только на пользу – в России теперь всё голодают, и не известно еще, отчего у Андерсона эти боли в сердце – от старости и неуютной моряцкой жизни или от голода…

Лишь на седьмые сутки, вернувшись с берега, Андерсон позвал в каюту Федорова, Гордея и Ур– му. Развернув засаленную полоску бумаги, сказал:

– Смотрите, что они предлагают. Особенно смотрите вы, штурман.

Когда Гордей, ознакомившись с чертежом, выполненным между строк какой‑то газеты, сказал, что это невозможно, Андерсон возразил:

– Вот это‑то как раз и возможно. Вы поняли, что они придумали?

– Да, понял.

– А они нет. – Андерсон кивнул на Федорова и Урму. – Объясните им.

Гордей объяснил:

– Эстонские товарищи предлагают такой план: в условленный день и час, когда мы, закончив погрузку, будем стоять на рейде, в разное время из разных мест рыбаки подвезут освобожденных из тюрьмы товарищей на рейд, но не к самому борту «Лауринстона», а чуть поодаль, чтобы не вызвать подозрений. Оттуда каждый из узников будет добираться до нас вплавь и подниматься по якорь – цепи на борт. Ясно?

– Да, ясно, – сказал Урма. – Не ясно одно: как мы успеем закончить погрузку за одни сутки и выйти на рейд, если мы за четыре дня не погрузили и половины мешков?

– Значит, за сутки надо сделать то, что мы сделали за четыре дня, – тоном приказания, подлежащего неукоснительному исполнению, подытожил Андерсон. – Идите, боцман. —

– Есть! – выпалил Урма и выскочил из каюты.

Уже привыкшие к неторопливой работе матросы роптали:

– Сколь дней чесали затылки, а теперь, видишь ли, давай вкалывай, будто мы железные.

Но Федоров, Шумов и Урма сумели их успокоить:

– Надо, ребята. Некогда нам тут прохлаждаться, если в Питере дети от голода мрут.

– Чего ж тогда цельных четыре дня волынили? – резонно спрашивали обленившиеся матросы.

– Так ведь не от нас зависело. Худой мешок как возьмешь? Нам каждая горсть муки нынче дорога.

– Это верно, – соглашались матросы и взваливали на спины тяжелые мешки. По решению ячейки комсомола отменили даже перекуры, и матросы торопливо глотали дым цигарок, когда возвращались на причал порожняком.

3

Расплескавшаяся в полукупола заря была светло – синей и чем‑то походила на окалину в кузне отца, когда металл уже подвял после горна, но еще мнистый и сыплет из‑под молота не искры, а именно окалину…

Вспомнив отцовскую кузню, Гордей надолго отвлекся от текущих забот. Из воспоминаний его вернул закончивший приборку камбуза и вышедший на палубу подышать свежим воздухом кок Полищук.

– А вот в нас, на Украине, ночи бильше тэм– ны, – сказал он и вздохнул.

Гордей ждал, что кок продолжит разговор, но Полищук умолк, наверное, вспомнил темные южные ночи, белые хаты и девушку в вышитой блузке, которую впервые поцеловал в одну из тех темных ночей. Гордей уже решил, что кок не намерен продолжать разговор, когда тот воскликнул:

– Нэ разумию я!

– Чего не разумеешь?

– Та вот. Був на берегу, дывився. Тут даже жинки у коротких штанах ходють. Чорты называются.

– Шорты, – поправил Гордей и пояснил: – Шорт – по – английски – короткий.

– Во, коротки до я ж не скажу чого! Те, ко– торы гарны, воны и у чортах гарны. А те, шо кривы та худы ноги имеють, те у тех чортах на черта похожи. Одным словом, Европа!

– Так ведь твоя‑то Украина тоже в Европе расположена, – напомнил Гордей.

– Може, и так, – согласился кок, полагаясь на авторитет штурмана, знавшего мудреную науку географию, или не желая пошатнуть этот авторитет. – Тильки в нас совсим друга Европа!

«Да, другая», – мысленно согласился Гордей, опять вспомнив отцовскую кузню, свою деревню. И вслух добавил:

– Для любого человека нет краше той земли, на которой он родился. Одно слово – Родина, а сколько в этом слове для каждого!

– А что вы в этом слове смыслите, сволочи?! – вдруг донеслось снизу, с причала, злобное восклицание.

Гордей перегнулся через фальшборт и увидел стоявшего на причале морского офицера. Он был при всей форме, даже при погонах царского флота. «Откуда он тут взялся?» – удивился было Гордей, но потом вспомнил, что встретил на берегу немало эмигрантов. Но чтобы вот так, при всей форме!..

– Да уж, поди, больше вашего смыслим, – ответил Гордей и презрительно добавил: – Ваше благородие.

– Большевикам вы Россию продали, сволочи! – опять ругнулся снизу офицер.

Голос его показался Гордею знакомым, и, приглядевшись, он узнал Павла Глазова.

«Так вот куда он утек!»

– Мы‑то ее никому не продавали. А вот ты, Павел Александрович, кому продаешь?

Услышав свое имя, офицер вздрогнул, тоже вгляделся в Гордея, но не узнал.

– Откуда знаешь? – коротко спросил он.

– Встречались. У вас в доме, между прочим. Это ведь ты матроса Дроздова убил, гад ползучий!

– Я бы всех вас своими руками!.. Ненавижу! – опять злобно воскликнул Павел и, только теперь узнав Гордея или догадавшись, смягченно произнес: —А, это ты!.. Я тебя в Гатчине видел.

– Жалко, не поймал я тебя там, – сказал Гордей, – не пришлось бы тебе тут формой выхваляться.

Павел что‑то ответил, но Гордей не расслышал: по сходне прогрохотала сапогами очередная смена, идущая на погрузку муки.

Гордею тоже надо было идти, и он посоветовал Павлу:

– Ты бы тут не путался под ногами, а то зашибут ненароком.

Но Павел не ушел, ое ждал Гордея у сходни.

– Послушайте, Шумов, вы не могли бы уделить мне две – три минуты? – попросил он.

«Смотри‑ка, даже фамилию вспомнил!» – удивился Гордей и ответил грубовато:

– Ну, чего надо? Только покороче, у меня нет времени с тобой рассусоливать.

– Я надолго не задержу, – уже совсем неспесиво сказал Павел и, опасаясь, что его не дослушают, торопливо и сбивчиво заговорил: – Мы тут ни черта не знаем, что там у вас делается. Слухи ходят разные, а верить никому нельзя. Так вот, скажите откровенно: как думаете, надолго вы захватили власть?

– Насовсем, – твердо и убежденно ответил Гордей.

– Ну а какую реальную силу представляют оппозиционные партии? Ну там меньшевики, эсеры и прочие?

– Никакой. Если уж мы от четырнадцати государств отбились, то со своими контриками как– нибудь управимся.

– И последний вопрос… – Павел помялся и совсем упавшим голосом трудно выдавил: – Не слышали, случайно, как там мои?

«Ага, тоскуешь все‑таки!» – подумал Гордей и, пожалев Павла, ответил помягче:

– Все живые и здоровые. Александр Владимирович работает там же, в клинике.

– Как работает? – изумился Павел.

– А вот так и работает, как все. Больных лечит. Между прочим, моя жена с ним работает, хвалит его.

– А вы и женаты уже? – опять удивленно и вроде бы даже завистливо спросил Павел.

– Да вот женился. А ты думал, у нас уже и не женятся и детей не рожают? Жизнь есть жизнь, все идет своим чередом.

– Да, конечно, – согласился Павел, будто огорчился этим сообщением. – А Ирина?

– Она пока у нас в деревне, но скоро в Питер вернется. Тогда, в Гатчине‑то, ее не встречал? Она у нас там в лазарете работала. И отец твой приезжал, операцию моему дяде делал.

– Что Ирина с вами – не удивительно. А вот отец… Непонятно!

– Ничего, поймешь когда‑нибудь, – усмехнулся Гордей и в свою очередь полюбопытствовал: – Ну а ты как тут устроился? Чем командуешь: крейсером или линкором?

– Какое там! – махнул рукой Павел и сутуло побрел прочь.

От его высокомерия и выправки ничего уже не осталось, он был похож на старого боцмана, списанного с корабля за негодностью, и у Гордея даже шевельнулось чувство жалости, но он тут же одернул себя и торжествующе подытожил: «Достукался!»

Самое сложное состояло даже не в том, сумеют ли они закончить погрузку, а в том, выпустят ли их на рейд. Могло ведь получиться и так, что они загруженными простоят у причала столько, сколько вздумается местным властям. Посовещавшись, Андерсон, Федоров, Шумов и Урма решили поторопить власти, устроить в порту нечто вроде митинга. Тогда‑то уж наверняка их выгонят на рейд, тем более на ночь. Но выгонят, скорее всего, вместе с «Лауринстоном» и «Ястребом», а на нем ничего не знают и могут шлюпки с беглецами задержать, поднимут шум… В суете как‑то забыли, что кроме «Лауринстона» есть еще и «Ястреб». Гордею так и не удалось встретиться с Деминым, но сейчас он твердо заверил:

– За капитана «Ястреба» я могу поручиться головой. Я его давно знаю, парень надежный.

– Допустим, – согласился Андерсон, – хотя ваш знакомый, пожалуй, слишком горяч.

– Зато свой в доску и душа в полоску.

–< Допустим. А команда?

– Чего не знаю, того не знаю.

Решили, что Гордей тотчас отправится на «Ястреб» и переговорит с Деминым. Чтобы не делать из этого посещения никакого секрета для эстонской полиции, обменялись открытыми семафорами насчет дальнейшей буксировки, и Гордей средь белого дня отправился в тузике на «Ястреб».

Демин встретил его как адмирала, даже подсменную вахту у трапа выстроил.

– Все выхваляешься? – насмешливо спросил Гордей, когда они оказались в капитанской каюте вдвоем. – Гляди, как бы с курса не сбиться, поправочку на ветер возьми, а то сядешь ненароком на мель.

– Не сяду. Пока что я вас на буксире тяну, а не вы меня, – самодовольно сказал Демин, однако, подумав, совсем неспесиво добавил: —

А может, ты и прав. Ну да ладно! С чем пожаловал?

Гордей коротко рассказал, в чем дело, и посоветовал:

– Ты на ночь, пожалуй, поставь на вахту надежных людей. |.

– Да уж как‑нибудь соображу.

– Вот и соображай. Встретимся в Питере, тогда и поговорим, а сейчас некогда. Ты уж прости.

– Ладно, дело ясное, что дело темное. Еще бы и ночку темную господь преподнес.

А ночь и в самом деле выдалась темная, все небо было обложено тучами, сыпался мелкий дождь, шорохи его растекались по кораблю ровно! и успокаивающе, не мешая, однако, слышать любой посторонний звук. И когда из‑за тонкой занавески дождя послышался легкий всплеск весел, вахтенный на баке вполголоса сообщил:

– Идут.

Шлюпка прошла в полукабельтове от борта, из нее вывалился человек, доплыл до якорь – цепи и быстро, прямо‑таки по – обезьяньи влез по ней на борт. Две неслышные тени ловко подхватили его и провели к люку грузового трюма.

Потом с другого борта тоже послышался легкий всплеск весел и почти так же бесшумно поднялся на борт еще один из освобожденных арестантов. За ним последовали третий и четвертый. Пятого и шестого пришлось ждать долго.

Андерсон уже забеспокоился:

– Не нравится мне все это. Сигнальщик, запросите у «Ястреба» скорость течения.

С сигнального мостика поморгали фонарем, но ответа не получили: пелена дождя стала гуще и, очевидно, до «Ястреба» позывные не дошли.

– Не отвечает «Ястреб», – обеспокоенно доложил сигнальщик и, помолчав, сообщил: – Слышу плеск с правого и левого борта.

Теперь и на мостике слышали этот плеск.

– Слева плывет саженками, а справа – на спине, – определил Гордей. – Тот, что слева, похоже, силенки израсходовал. Разрешите послать дежурных пловцов?

– Посылайте, – согласился Андерсон.

Дежурные пловцы были назначены не случайно. Шлюпки рыбаков не должны были подходить к борту «Лауринстона», чтобы не привлекать внимания береговых постов наблюдения и связи.

– Сейчас с берега ничего не видно, можно было шлюпкам подходить прямо к борту, – сказал Андерсон, переходя с правого борта на левый. – Впрочем, все должно идти по плану, вот только не утонули бы эти двое.

Гордей промолчал, чтобы голосом не обнаружить свою тревогу. Один из этих двоих – его тесть Иван Тимофеевич Егоров. «Здоровьишко у него и без того слабое, неизвестно, как их там, в тюрьме, кормили, надо думать – худо. Хватит ли у него силенок добраться до корабля? Ага, вот с левого борта двое пловцов буксируют кого– то, кажется, именно его…» Гордей поспешил на бак, помог пловцам поднять Ивана Тимофеевича на борт. Тот не мог держаться на ногах, его положили на палубу. Гордей стащил с него мокрую рубаху, начал растирать ему грудь.

– Не надо, сам отойду, – слабым голосом произнес Иван Тимофеевич.

– Самсонов, сбегай‑ка за фельдшером, – попросил Гордей одного из пловцов. – А вы, Иван Тимофеевич, пока спокойно лежите.

– Вроде бы отдышался малость. Постой, а ты откуда знаешь, как меня зовут?

– Так ведь я Шумов. Гордей. Мы же с вами здесь, в Ревеле, и познакомились. Помните?

– Как же, помню. А вот не признал тебя в темноте‑то.

– А ведь я теперь вашим зятем стал, мы с Наташей поженились, – сообщил Гордей.

– Вот тебе раз! – Иван Тимофеевич сел и спросил: —А ты, парень, не шутишь?

– Не шучу.

– Ну, поздравляю. – Егоров пожал Гордею руку. – Как она там? Жива – здорова?

– Да ведь если замуж за меня вышла, значит, жива, – рассмеялся Гордей.

– Ну да, конечно. А я вот чуть не утонул. Совсем было сбился с пути, не знал, туда ли плыву. Хорошо, что вы фонарем поморгали, на огонек и поплыл. Да вот силенок не хватило, если бы не ваши ребята, не дотянул бы.

Тем временем подняли на борт шестого, и Урма заторопил:

– Пора идти, надо закрывать трюм. Потом, когда выйдем в море, наговоритесь.

– Пусть он пробудет ночь у меня в каюте, – попросил Гордей.

– Да вы с ума сошли! Таможенники могут нагрянуть в любой момент.

Таможенные чиновники и представители власти прибыли утром. Они опять обнюхивали каждый уголок, и, когда попросили снять брезент, которым был затянут люк трюма, у Гордея за мерло дыхание. «Убежище закрыто мешками, но вдруг на них остались мокрые следы или кто– нибудь обронил что?» Вместе с чиновником он заглянул в трюм и осмотрел ровные ряды мешков, наверное, более придирчиво, чем таможенник.

– Можете закрывать трюм, – сказал чиновник, и у Гордея отлегло от сердца.

Боцмана во главе с Урмой начали так торопливо закрывать трюм, что это могло вызвать подозрение. Пришлось их немного остудить:

– Аккуратнее зашнуровывайте, чтобы ни одной капли воды в трюм не попало. Видите, облака какие? Это к плохой погоде.

Урма понимающе кивнул.

Наконец катер с представителями таможенных и портовых властей отошел от борта. Андерсон приказал играть аврал, тотчас завалили трап и стали заводить буксир с «Ястреба». Потом почти час выбирали вручную якорь, хотя на каждую вымбовку шпиля было поставлено по три человека. «Ястреб» потянул парусник к выходу из бухты.