Текст книги "Крутая волна"

1

Это было неудержимо, как обвал. Когда они расстались с Гордеем, Наташа сразу почувствовала гнетущую пустоту, но в ней еще жило настороженное ожидание, надежда, что все как‑то обойдется, схлынет и опять на душе станет спокойно. Но проходили дни, недели, а былая уравновешенность не только не возвращалась, наоборот, в душе назревало что‑то тревожное, давящее, порой невыносимо ноющее, от чего перехватывало дыхание и начинало бешено колотиться сердце. Сначала она и сама не понимала, что с ней происходит. Она постоянно ощущала в себе какое‑то смутное беспокойство, оно все время нарастало, и вот уже появились бессонница, раздражительность. Отец с тревогой спрашивал:

– Ты не заболела ли, дочка?

– Нет, я чувствую себя вполне здоровой.

Она и сама иногда думала: «А может, это и в самом деле болезнь?»

Потом поймала себя на том, что ее все время тянет пойти в гавань, а когда увидит на улице матроса, хотя бы отдаленно напоминающего Гордея Шумова, вздрагивает, а в груди как будто.

что‑то обрывается. «Неужели?» – со страхом и в то же время радостно думала она.

И перестала сомневаться в тот самый день, когда получила от Гордея письмо. Этот день был для нее праздником, она впервые за последние полгода почувствовала настоящую радость. Она радовалась тому, что Гордей в тяжелых боях у островов Даго и Эзель даже не ранен, и тому, что сама она только сейчас поняла, как любрт его.

«Да, да, люблю!» – кричало в ней.

Наверное, отец заметил ее праздничное настроение, тоже повеселел:

– А хочешь, я тебя обрадую? Через неделю мы уезжаем в Петроград.

Она не знала, почему он решил уехать: замкнувшись в своих собственных переживаниях, она почти перестала интересоваться его делами. Известие ее действительно обрадовало по – настоящему, потому что она сразу подумала: «Гордей где‑то 6 там».

Но в Петрограде его не оказалось, она узнала, что «Забияка» базируется в Гельсингфорсе, все собиралась туда съездить, да не успела: началась революция.

Они с отцом жили на Охте, снимали там меблированную комнату. Отец, который и раньше редко бывал дома, теперь вообще не появлялся. Если бы он заскочил домой хоть на минуту, Наташа может быть, и узнала бы, что «Забияка» пришел в Петроград. Но узнать об этом ей было не от кого. Только четыре дня назад заглянул старый знакомый отца Сивере. Наташа пожаловалась ему, что отец совсем не бывает дома, что она вынуждена сидеть и ждать его, ей даже стыдно: происходят такие важные события, а она где‑то в стороне от них.

– Если хотите, поедемте со мной, у нас совсем нет сестер милосердия, а они очень нужны, – предложил Сивере.

И Наташа согласилась, она обрадовалась, что кому‑то вдруг стала нужна. И уж никак не думала, что именно здесь встретится с Гордеем.

Она смотрела на него и не верила своим глазам. Наташа много раз представляла, как они встретятся, что она ему скажет, у нее даже заранее были заготовлены те слова, которые она хотела и должна была ему сказать. Но сейчас она забыла все эти слова, да ей и не хотелось ничего говорить, ей было хорошо так вот стоять, держаться за руки и молчать, ощущая биение его пульса, его тепло.

Гордей первый нарушил молчание и спросил совсем не о том, о чем хотел бы спросить:

– Это ваш автомобиль мы вчера угнали?

– Наш, – разочарованно сказала она.

– Я даже не знаю, куда его дели казаки. Пойдемте искать.

– Да, надо искать, – машинально повторила она, думая совсем о другом. И только когда они пересекли площадь, сказала: – Я рада, что встретила вас здесь.

– И я. – Гордей сжал ее руку.

– Ой! – вскрикнула Наталья и, теперь уже не таясь, ласково сказала: —Медведь!

– Точно! – Гордей вдруг подхватил ее, поднял и закружил. Он и верно рычал сейчас, как медведь, повторяя: – И я, и я…

– Пустите, голова кружится.

– Это хорошо, пусть кружится, пусть вся земля кружится!

Наконец он осторожно поставил ее на землю, притянул к себе и поцеловал. Она не только не уклонилась от этого поцелуя, а сама поцеловала Гордея. А голова все кружилась. Наташа боялась, что вот – вот упадет, и крепко держалась за Гордея.

– Тьфу ты, нашли время! – сердито сказал кто‑то за спиной.

Они испуганно отстранились друг от друга, потом оба засмеялись…

Автомобиль они так и не нашлн: оказывается, он ночью же вернулся, но не в Царское Село, а, как выяснилось потом, в Пулково. Впрочем, это было не столь уж важно. Гордей тут же реквизировал у казаков другой автомобиль, велев шоферу нарисовать на нем крест. Пока шофер разыскивал краску, они сидели в машине и Наташа рассказывала, как она попала сюда.

Потом пришел шофер, и Наташа стала показывать ему, как надо рисовать крест. Когда она снова села в автомобиль, Гордей спал, уронив голову на баранку.

2

Ему приснилось, что он сидит на берегу Миасса, нещадно печет солнце, коровы стоят в воде и отбиваются хвостами от паутов, а дед Ефим лежит на пригорке в валенках и сермяге. Вот он поднимает голову, подслеповато щурится на солнце и говорит:

– Ты пошто коров домой не гонишь, гли – кось, солнышко‑то совсем зашло.

– Как это зашло? Ты же на него смотришь!

– А я его не вижу. Знать, совсем ослеп.

Дед опять укладывается спать, а Гордей спускается к реке| чтобы искупаться. Он уже разделся, готов прыгнуть в воду, но вдруг видит, что по реке плывет мичманка боцмана Пузырева. «Отку да она тут оказалась?» – думает Гордей. Течение уносит мичманку все дальше, вот она уже скрылась за поворотом реки.

Гордей ныряет в воду, она почему‑то холодная. Чтобы согреться, Гордей быстро, саженками, плывет к другому берегу, потом обратно. Он уже устал, но так и не согрелся. Ему хочется поскорее выскочить из воды под палящие лучи солнца, но на берегу возле куста, где он раздевался, сидит Наталья и смеется. На ней длинное белое платье, оно еще больше подчеркивает смуглость ее кожи, крепость тела.

А у Гордея зуб на зуб не попадает, он уговаривает Наталью:

– Ты отойди вон за тот куст, я оденусь.

Наталья в ответ только заливисто хохочет, показывая белые ровные зубы.

Вдруг откуда ни возьмись налетает сильный вихрь, подхватывает Наталью и поднимает высоко в небо. Вот меж набежавших туч мелькает ее белое платье, оно как бы растворяется в небе, потом из тучи выскакивает молния и раскалывает небо надвое, как арбуз. Из образовавшейся в куполе неба неровной щели, как из пробоины в корабле, хлещет вода…

Гордей просыпается. И в самом деле холодно, хотя никакой воды нет, и небо над головой целое– ни одной трещинки. Только лохматые звезды, густо усыпавшие его темный купол, моргают где‑то высоко – высоко. «Вот черт, приснится же этакое! – думает Гордей, вспоминая свой сон. И пугается: —А где же Наталья? Ведь она тут была».

Он хочет встать – и больно ударяется раненым плечом о баранку руля.

– Вот черт! – уже вслух произносит он и осто рожно вылезает из‑под баранки. Оказывается, он сдал прямо на сиденье.

«Ну да, тут я и уснул, – вспоминает он. – Только это было еще днем, а сейчас ночь. Где же Наталья?»

На заднем сиденье кто‑то зашевелился.

– Кто здесь? – спросил Гордей.

– Проснулся? А я сторожу тебя, продрог как собака. – Шофер соскочил на землю. – Уходить не велено, пока не проснешься.

– Где Наталья?

– Она там, во дворце, лазарет готовит к зав– трему, говорят, большой бой будет. Велела, как проснешься, разыскать ее. Пойдем вместе, и я маленько в тепле‑то погреюсь.

Перешагивая через сидящих прямо на полу солдат и матросов, они долго ходили по дворцу, отыскивая лазарет. Наконец вошли в зал, в два ряда уставленный разномастными кроватями, должно быть. принесенными сюда со всего дворца. Сидевший за столиком мужчина в белом колпаке и халате поднял голову, строго сказал:

– Сюда нельзя, товарищи. Здесь лазарет.

– Нам Егорову, сестру милосердия, – объяснил Гордей.

– Егорову? Кто же у нас Егорова? Такой вроде бы нет.

– Натальей ее зовут.

– А, Наташу! Она спит. Приходите утром.

– Мне нужно срочно.

– Кто‑нибудь ранен?

– Нет.

– Тогда приходите утром. Она у нас уже дня четыре, и я не помню, чтобы спала.

– Хорошо, я подожду, – согласился Гордей, осторожно присаживаясь на краешек стула.

– Только там, за дверью.

Когда они вышли, шофер сказал:

– Работа у них не сладкая. Ну‑ка утащи на себе такого, как ты. Умаешься!

Они улеглись под дверью, прямо на полу, положив под голову шоферскую куртку и укрывшись бушлатом Гордея.

– Не заметил, другого выхода нет? – спросил Шумов.

– Вроде бы только этот. А что?

– Да так…

Гордей вспомнил, как упустил Керенского, и опять с досадой подумал: «Все Временное правительство брали, а главного‑то и прозевали». Почему‑то снова в мельчайших деталях всплыли в памяти события той удивительной ночи, разговор с толстым министром иностранных дел Терещенко. Как он тогда удивился!

Гордей мысленно продолжил спор с Терещенко о войне, о том, как ее закончить. Потом вспомнил, как первый раз увидел Наташу в Ревеле. Пожалуй, она с тех пор не изменилась, разве что похудела немного.

Рядом, поджав ноги, спал шофер, чмокая во сне губами, наверное, ему приснилось что‑то вкусное. Гордей, припомнив давешний сон, невольно встревожился: «Как же я не посмотрел насчет второго выхода?» Он боялся потерять Наталью, поэтому решил больше не спать. Но усталость взяла свое, вскоре он уснул.

Разбудили их ночью, кто‑то бесцеремонно взял Гордея за ноги и оттащил от двери. Гордей сел, протер глаза. Трое солдат несли на шинели чет– вертого, с простреленной головой, с залитым кровью лицом.

– Где это его? – спросил Гордей.

– Офицеришки пьяные хотели взбунтовать казаков и юнкеров. Вот одного нашего и ранили. Ну– ка, браток, подмогни.

Гордей вскочил, помог отнести солдата сначала в лазарет, потом в отведенную под операционную комнату. Раненого уложили на два сдвинутых вместе и покрытых простыней стола, и тот самый врач, что дежурил у входа в лазарет, принялся промывать рану. Солдат застонал.

– Живой! А мы уж думали…, – Посторонних прошу выйти, – строго сказал врач.

Выйдя с солдатами из операционной, Гордей спросил:

– А что с теми, с офицерами?

– С теми уже все, к стенке поставили.

Кто‑то уже разбудил сестер, они успели надеть белые халаты и теперь на ходу повязывали Платки.

– И вы тут? – удивилась Наталья. – Я думала, вы еще спите. Меня вот заставили спать…

– Готовьтесь к операции, – сказал врач. – А вы, товарищи, идите в коридор. Да кто‑нибудь пусть посторожит, у двери, чтобы сюда не лезли.

Вслед за солдатами Гордей вышел в коридор. Сторожить остались все, солдаты решили дождаться исхода операции.

– Как бы не помер, – озабоченно сказал один из них, устраиваясь на полу. – Семь ртов у него дома‑то мал мала меньше.

Гордей вспомнил Клямина, подумал: «Этот, может, еще выживет, Афоню уже не вернешь. Надо будет, как попаду на корабль, собрать кой– чего да послать его жене. Колчанов, наверное, отправил ей письмо…»

– Слышь‑ка, браток, говорят, Дыбенку вашего в новое правительство наркомом выбрали, вроде как министром. Правда это?

– Правда.

– Сам‑то он из каких будет?

– Да такой же, как и вы. Крестьянином был, землю пахал, грузчиком работал.

– Значит, и верно власть‑то теперь наша.

3

Эшелоны с тремя тысячами ударников подошли к Гатчине только утром. Силы были далеко не равными. В Гатчине находилось всего два батальона Финляндского полка, около пятисот матросов и одна батарея. А тут еще надо было охранять казаков и юнкеров – не дай бог, если они ударят в спину!

Гатчинский Военный совет решил выслать делегацию навстречу ударникам, предложить им сдаться без боя. Наскоро сформировали большой эшелон, посадили на паровоз матросов с пулеметами. Сам эшелон был пустой: оба батальона Финляндского полка оставили в Гатчине охранять казаков. Сивере с отрядом моряков и батареей занял позицию впереди станции. В случае если переговоры не увенчаются успехом, после условного сигнала – три револьверных выстрела – батарея откроет огонь по эшелонам ударников.

Выехали навстречу ударникам около восьми часов утра. Гордей сидел на корточках возле лежавшего за пулеметом дяди Петра и, вглядываясь вперед, говорил:

– Семнадцать министров мы тогда арестовали, а Керенского я упустил. Кто же знал, что там Другой выход есть? Теперь, если Керенский с ударниками, я уж с него глаз не спущу…

– С кого это? – спросил подошедший Дыбенко.

– Да с Керенского. Говорят, он там.

– А ты все терзаешься? Я же тебе говорил, чтц бегство Керенского – это его политическая смерть. Этим он сам вынес себе приговор.

На переговоры с ударниками Дыбенко решил идти один, но Гордей предложил:

– А все‑таки возьми меня с собой. В Гатчину– то мы вдвоем ездили.

– Нет, сейчас я пойду один.

– Одному опасно.

– А если вдвоем? Коль ударники не согласятся сдаться, нам с тобой и вдвоем с тремя тысячами не справиться. Скажи‑ка лучше машинисту, чтобы сбавил ход.

Гордей обиженно пожал плечами и пошел к машинисту, а Дыбенко сказал Петру:

– Ты за ним присмотри, а то он так и лезет под пули.

– Ладно. Тебе тоже не следовало бы идти самому. Можно кого‑нибудь другого послать.

– Например, тебя?

– А хотя бы и меня.

– Чудак ты, Шумов. Ага, вон и первый их эшелон. Приготовиться!

– Приготовиться! – крикнул Петр.

Команда была, пожалуй, излишней, потому что идущий навстречу состав видели все и приготовились без команды.

– Тормози! – крикнул Дыбенко машинисту.

Паровоз шумно, как бы с сожалением, вздохнув, остановился. Эшелон ударников тоже сбавил ход и вскоре остановился метрах в пятистах. Дыбенко соскочил с паровоза и направился по шпалам навстречу ударникам.

Он шел неторопливо и спокойно, а у Гордея по телу пробегали мурашки. Он видел, как ощетинился стволами винтовок и пулеметов эшелон ударников. Сколько их сейчас нацелено на одного идущего по шпалам матроса – сто, двести, пятьсот? А ведь достаточно одного – единственного винтовочного выстрела. Неужели сам Дыбенко не испытывает страха? Какие же надо иметь по– истине железные нервы, чтобы идти вот так спокойно, ни разу не оглянувшись! А он все идет и идет, перешагивая со шпалы на шпалу, ветер треплет ленточки его бескозырки…

– Смотри, выходят!

Из вагонов ударников высыпались серые фигурки людей, побежали к паровозу. Столпились – наверное, о чем‑то договариваются. О чем?

А Дыбенко все идет и идет, не сбавляя и не прибавляя шага.

Вот от паровоза ударников отделилась небольшая кучка людей, вышла навстречу.

– Зотов, возьми на прицел этих! Остальным держать на прицеле эшелон! – скомандовал Петр.

– Есть! – ответил Зотов, устроившийся со своим пулеметом на тендере.

Ударники отошли от своего паровоза недалеко– метров на сто, не больше. Дальше идти, наверное, боятся, поджидают, когда приблизится Дыбенко. А он идет навстречу им все так же неторопливо и спокойно.

Зотов сверху спросил у Петра:

– Ты его не предупредил, чтобы он не подходил к ним близко?

– Нет.

– Надо было предупредить, а то как же я буду стрелять? Могу ведь и в него угодить.

– Если он подойдет близко к ним, не стреляй, опять возьми на прицел вагоны.

– Ладно. Смотри, подходит!

Дыбенко подошел к ударникам, вот его уже не видно в их серой куче. Что он сейчас говорит им? Может, они его арестовали, а то и убили? Выстрелов, правда, не слышно, но ведь убить могут и так – вон их там сколько против одного.

Все молчали, напряженно вглядываясь вперед. Время тянулось мучительно медленно, и не понять, хорошо это или плохо, потому что неизвестно, чем все это кончится.

– Гляди, повернули обратно!

Действительно, ударники вернулись. Зачем?

Договорились или нет? Вот подошли к паровозу. Из вагонов опять посыпались люди, тоже бегут к паровозу. Что там происходит? Как назло, нет ни одного бинокля, да и много ли увидишь в бинокль?

Прошло еще десять томительных минут. И вдруг донеслись четыре щелчка выстрелов.

– Давай вперед! – крикнул Петр машинисту. – Без моей команды не стрелять!

Паровоз, тяжело отдуваясь, окутался паром и тронулся с места. Вот облако пара рассеялось, и Петр приказал:

– Стой!

Теперь и остальные увидели, что из эшелона стреляют по кучке бегущих к лесу людей.

– Глянь, по своим лупцуют!

– А может, как раз по тем, которые за перемирие?

И опять все напряженно всматриваются туда, где идет перестрелка. К лесу бегут человек двадцать, вот застрочил пулемет, и трое или четверо упали.

– Флаг! – ликующе заорал Зотов. – Флаг вывесили.

Верно, над паровозом ударников появился белый флаг.

– Сдаются!

Густая серая толпа движется по шпалам навстречу. Паровоз ударников тоже трогается с места и катится за ней…

Вздох облегчения вырвался у всех, когда тот же Зотов крикнул:

– Дыбенко их ведет! Смотрите, вон он, впереди идет!

Дыбенко шел все тем же неторопливым, размеренным шагом, но солдаты едва поспевали за ним: путаясь в полах длинных шинелей, они скакали со шпалы на шпалу и никак не могли приноровиться к шагу идущего впереди матроса.

Гордей спрыгнул с паровоза и побежал навстречу. Увидел широкую улыбку Дыбенко, спросил:

– Сдаются?

– Все в порядке! – ответил Дыбенко. – А вы небось поволновались!

– Было дело. Рисковый ты.

– Как видишь, все обошлось хорошо.

– А в кого там стреляли?

– Это мы своих офицерьев, – ответил за Дыбенко шедший рядом с ним молодой высокий, под стать Шумову, солдат.

– Вот что, Гордей, – сказал Дыбенко, – как приедем в Гатчину, раздобудь автомобиль. Они тут делегацию к Ленину направляют, так ты отвези их в Смольный.

– Есть!

Для делегации он снова взял санитарный автомобиль, на этот раз не без умысла: сейчас этот автомобиль тут не нужен, а будет повод вернуть ся, еще раз увидеть Наталью. Нужда в артиллерийской поддержке кораблей отпала, сидеть на «Забияке» без дела скучно, а связь с ним держит Демин. «Понадобимся – отзовут сами».

Делегатов было трое: молодой высокий солдат, который недавно шел рядом с Дыбенко; серьезный рябой и молчаливый солдат, чем‑то все время озабоченный; суетливый пожилой мужичонка, всю дорогу донимавший Гордея вопросами.

– Слышь‑ка, а сам‑то ты Ленина видывал?

– Видел.

– Какой он из себя?

– Обыкновенный.

– Это значит какой? Да ты ло – людски говори, а то, вишь ли, обнаковенный! – рассердился солдат. – Все мы обнаковенные, а на личность разные: он вот рожей гладкий, а у энтого на ей черти горох молотили. Ты мне обличье обрисуй.

– А вот сними шапку, – предложил Гордей.

– Зачем?

– Снимай, снимай.

– Да на, не жалко. – Солдат стянул шапку, он был лыс, только возле ушей рыжели слипшиеся пряди давно не мытых волос.

– Ленин вот тоже лысый и ростом с тебя будет. Только глаза у него другие. У тебя вон бегают, будто ты украл что, а у него внимательные, с хитрецой. А так вы вроде даже похожие.

– Будя врать‑то! – Солдат нахлобучил шапку. – Поди, и не видал ты его. Тоже равняешь: я и Ленин. Да Ленин, он знаешь какой?

– Какой?

– Он… он… – Солдат разводил руками, но подходящего слова не находил. Наконец нашел: – Он душу понимает.

– Это так, – подтвердил Гордей. – Я и говорил, что внимательный.

– Внимательный – это не то. Он – душевный! – упрямо твердил солдат.

– Ну, пусть будет по – твоему, – согласился Гордей. – Я как его первый раз увидел, сразу узнал. Мне тоже про него рассказывали, и вот по глазам я его и узнал. Глаза у него – главное…

Гордей вспомнил о первой встрече с Лениным, потом стал рассказывать, как Ленин узнал его при второй. Делегаты слушали внимательно, не перебивая, но по – разному: молодой – удивленно, рябой – невозмутимо, пожилой – недоверчиво. Когда Гордей закончил, пожилой с сомнением покачал головой:

– Может, оно и было все это, только Ленин, думаю, не такой. Разве может он на нас походить? У него, брат, – башка! Я ведь про него тоже слышал. Вот он, – солдат кивнул на молодого, – он нам газету читал, как Ленин про войну думает. Он, брат, все как есть понимает! – И уже наставительно добавил: —Ты врать‑то ври, да не завирайся!

– А, что тебе объяснять! – рассердился Гордей. – Сам вот увидишь.

– А пустят к нему? – недоверчиво спросил солдат.

– Пустят.

Но часовой опять не пускал их:

– Без пропуска не имею никакого права. Много вас тут ходит.

Гордей стал объяснять, что, мол, ударники прислали делегацию к Ленину, а если он их не примет, они обидятся и могут опять начать воевать. Часовой на этот раз попался неуступчивый. Он посоветовал пойти к караульному начальнику. Тот куда‑то позвонил и выписал пропуск, предупредив:

– Сначала поведешь их к товарищу Подвойскому, а потом – к Ленину. Как найти Подвойского, спросишь у кого‑нибудь.

– Найду, я уже был у него.

– Тем лучше.

Гордей и верно довольно быстро отыскал комнату, где находился Подвойский. Он разговаривал по телефону, и Гордею долго пришлось ждать. Наконец Подвойский повесил трубку, вопросительно посмотрел на Гордея.

– Я с делегацией. К товарищу Ленину. они хотят…

– А, ударники? Мне уже говорили. Только вот какое дело: Владимир Ильич сейчас занят на совещании, придется подождать. А вы от Дыбенко? Что там у нас делается?

Гордей стал рассказывать о том, как первый раз поехал с Дыбенко в Гатчину.

– Это я уже слышал. И генерала Краснова нам доставили. Керенскому вот дали уйти – жаль. Сколько ударников?

– Около трех тысяч.

– Н – да, это сила. Ну хорошо, пусть делегаты подождут. Как только Владимир Ильич освободится, я сам отведу их к нему. А вам надо срочно вернуться и доставить Дыбенко вот этот пакет. – Подвойский протянул синий конверт.

Гордей сунул его за пазуху и вышел. Делегатов он оставлял за дверью, но сейчас их там не было. «Неужто сбежали?» – встревожился Гордей и тут же успокоился, увидев их в коридоре. Пожилой солдат, присев на корточки, пытался что– то рассмотреть в замочную скважину.

– Что ты там увидел? – спросил Гордей.

Солдат поманил его пальцем и, уступая место у двери, предложил:

– Ну‑ка глянь: он?

Гордей присел, заглянул в скважину. В комнате за столом сидело человек шесть, вдоль стены еще семь или восемь. Ленин что‑то говорил.

– Он самый.

– А ведь я думал, врал ты про него, выходит, все как есть обсказал. И верно – лысый, как я… Пустят нас к нему?

– Пустят. Закончится заседание, вас позовут. Мне обратно ехать, а хотелось бы с ним еще раз повидаться! Ну потом расскажете. Далеко не уходите, вон у той двери ждите.

Уже во дворе Гордея окликнули:

– Шумов! Погоди‑ка…

Гордей обернулся и увидел Егорова. Иван Тимофеевич похудел, глаза ввалились, лицо серое. Поздоровались. Гордей сказал:

– Хорошо, что встретились. Наташа в Гатчине, я сейчас туда еду. Что ей передать?

– В Гатчине, говоришь? А я с ног сбился, не знал, что и подумать. Ну, Слава богу, жива. Как она там оказалась?

– Сивере к вам заходил, он и сманил ее. Она там сестрой милосердия.

– Ну, я этому Сиверсу задам! И ей тоже. Так и передай. Впрочем, не надо. Скажи, что видел меня и что жду ее дома. Жаль, не могу с тобой поехать, некогда… Сестрой милосердия, говоришь? Ты уж за ней погляди, чтоб не обидели ее и под пули чтоб не лезла. Она ведь отчаянная.

– У нас сейчас тихо. Ударники на перемирие согласились.

– Кто знает, что будет завтра? С фронта вон еще части к Петрограду идут. И потом… – Иван

Тимофеевич не договорил, приступ кашля надолго схватил его. Кашель сухой, похоже, чахоточный.

– Лечиться вам надо, – сказал Гордей, когда Егоров перестал кашлять. – Вы совсем не бережете себя. Наташа очень боится за ваше здоровье.

– Она и тебе говорила об этом? Ты ей не рассказывай, что я кашляю.

– А то она не знает! Вы бы и верно побереглись. Один ведь вы у нее.

Иван Тимофеевич внимательно посмотрел на Гордея, кивнул. Грустно сказал:

– Она у меня тоже одна – единственная осталась, а вот ушла.

– Вернется. – И предложил: – Хотите, я ее обратно домой отправлю?

– Разве она согласится?

– А мы ее в приказном порядке.

– В приказном? Нет, не надо. Это ее дело. Раз она решила, что ее место там, пусть уж… Никуда не денешься… Вы молодые, вам жить да жить, у вас жизнь будет более счастливой. Вот и боритесь за эту счастливую жизнь. Если хочешь знать, в душе я одобряю ее поступок и рад, что она поняла, где ей сейчас быть… Скажи, что я на нее не обижаюсь, только пусть себя побережет. Ты пойми, она – моя дочь…

– Я понимаю. В обиду ее не дам и без нужды рисковать не позволю, – пообещал Гордей.

– Вот – вот, не позволяй.

Они распрощались, и Гордей побежал к воротам. А Егоров грустно смотрел ему вслед и задумчиво покачивал головой.

4

Едва выехали из Петрограда, как обвально рухнул наземь слепой ливень, дорогу развезло, и в Гатчину Гордей приехал уже вечером, когда на улицах зажгли огни. Улицы были пустынны, только патрульные, поеживаясь от холода, жались к домам, укрывались от ветра под заборами. Ветер дул холодный, он горстями бросал в лицо снежную крупу. В полосах яркого электрического света, падающего из окон дворца, снежные крупинки казались большими, как горошины.

Дворец опять был завален спящими людьми, опять приходилось перешагивать через них, местами даже ногу поставить было негде. Кто‑то невнятно бормотал во сне, слов не разобрать, их заглушал доносящийся отовсюду храп. Ловчее всех устроился солдат с бородавкой на носу: он залез в каминную нишу и спал там в обнимку со своей винтовкой, отгороженный каминной решеткой, недосягаемый для чужих ног.

В комнате второго– этажа, где разместился штаб, за столом сидел Сивере и что‑то писал. В кресле, откинув голову на спинку и вытянув ноги, спал Дыбенко. Шумов подошел к нему, хотел разбудить, но Сивере остановил его:

– Не трогайте, пусть поспит. Он давно не спал. Что там у вас?

– Пакет. Срочный.

– От кого?

– Из Смольного, от Подвойского.

– Давайте сюда.

Гордей отдал пакет. Сивере аккуратно разрезал ногтем мизинца конверт, вынул из него отпечатанный на машинке листок. Пока он читал, Гор – дей раздумывал, стоит ли сейчас рассказывать Сиверсу о разговоре с Егоровым.

– Вы с «Забияки»? – спросил Сивере.

– Да.

– Миноносцы уходят в Гельсингфорс. Вернетесь на корабль или останетесь здесь?

– Это как прикажут.

– Ладно, завтра решим. Пока отдыхайте. Мо– жете устраиваться вон там, на диване, мне все равно спать не придется, – предложил Сивере, раскладывая на столе карту.

– Спасибо, у меня еще дела есть… – И Гордей рассказал о встрече с Иваном Тимофеевичем.

– Обижается он на вас за то, что Наташу сманили. Так вы уж поберегите ее, может, я завтра уйду…

Сивере внимательно посмотрел на Гордея и улыбнулся понимающе и сочувственно.

– Так я пойду.

– Да, пожалуйста.

Опять перешагивая через спящих, Гордей пробирался к лазарету и тревожно думал: «На корабль мне, наверное, придется вернуться, комендоров осталось мало, к тому же я секретарь судового комитета. А как же тогда Наталья?»

Он тихо открыл дверь в лазарет и замер от удивления: за столиком сидела дочь профессора Глазова Ирина. Вот она обернулась, тоже узнала Гордея и широко раскрыла и без того огромные глаза:

– Вы?

– Здравствуйте, – шепотом поздоровался Гордей. – А вы‑то откуда взялись?

– Я здесь работаю. С сегодняшнего утра.

– Ясно. – Гордей обвел взглядом зал. – Егорову Наталью знаете?

– Да, она спит вон там, в углу.

– Разбудите ее.

Ирина встала, пошла было в глубь зала, но тут же вернулась и, потупившись, выдавила:

– Я вам должна… В общем… Идемте, я вам все расскажу. Пойдемте туда.

Она выбежала в коридор, Гордей вышел за ней. Ирина стояла, прижавшись спиной к стене, испуганно смотрела на Гордея и бормотала:

– Нет, я не могу себе простить… Это ужасно… Вы поймите, я должна была что‑то сделать… Я вам сейчас объясню.

Гордей уже догадался, о чем она хочет рассказать.

– Не надо, я уже все знаю. Я ведь был у вас дома и знаю, что вы ничего не могли сделать, ничего. Вы не виноваты…

– Нет, виновата! – воскликнула Ирина. – Я должна была предвидеть… Ах, как это гнусно и страшно!

Она вздрогнула, закрыла лицо руками и зарыдала. Говорить ей о том, что вчера видел ее брата, сейчас не стоило.

– Ну ладно, успокойтесь. – Гордей погладил ее по голове. Ирина уткнулась ему в грудь и зарыдала еще пуще. А он гладил девушку по голове и не знал, что сказать, как утешить.

Из лазарета выглянула Наталья и в изумлении остановилась. Потом брезгливо сказала:

– Какая гадость! – и резко захлопнула дверь.

«Вот незадача!» Гордей отстранил Ирину и рванул дверь. Наталья шла в свой угол, он догнал ее на полпути, взял за плечи. Она резким Движением сбросила его руки и прошептала:

– Какой негодяй! И эта… Господи, совсем девочка, а туда же!

*

– Погоди, ты что подумала? Ты послушай…

– Не хочу ничего слушать. Ничего!

– Нет, ты выслушай! – Гордей повернул ее к себе.

Кто‑то поднял с кровати голову, сердито сказал:

– Нельзя ли потише?

– Пойдем, я тебе все расскажу. – Гордей снова взял Наталью за плечи, повел к выходу. Она нетерпеливо отстранилась:

– Оставьте! Мне противно на вас смотреть, подлый развратник!

Тогда он подхватил ее на руки и понес. Наташа пыталась вырваться, но он крепко держал ее.

Ирина стояла уткнувшись в стену, худенькие плечи ее вздрагивали, она по – детски всхлипывала. Гордей поставил Наталью рядом с ней, эта тоже теперь плакала, из глаз ее, наполненных презрением, падали одна за другой крупные, как стек– ляные бусы, слезинки.

– А ну‑ка перестаньте! – прикрикнул Гордей.

Испуганные его окриком, они обе затихли.

– Теперь вот слушай, – сказал Гордей, обращаясь к Наталье. – При ней. Эта девочка привела к себе домой нашего раненого матроса Дроздова. А ночью пришли какие‑то люди и убили его. Она убежала из дому, пришла сюда. Она не виновата, а переживает. Теперь понимаешь, о чем мы с ней говорили?