Текст книги "Крутая волна"
Автор книги: Виктор Устьянцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)
1
Утро выдалось по – весеннему яркое и теплое, матросы высыпали на верхнюю палубу, кое‑кто даже снял тельняшку, чтобы позагорать. Но Карев, назначенный вместо Пузырева боцманом, быстро навел порядок.
– Я те покажу, сукин сын, как раздеваться без команды! – кричал он на Дроздова. – Али порядку не знаешь?
– А ругаться – это порядок? – огрызнулся Дроздов, натягивая тельняшку. – Чать теперь не царский режим.
За Дроздова заступились еще несколько че ловек.
– Ты, боцман, не ори, а то и тебя, как Пу зырева…
– Не стращай, не боюсь, – сказал Карев, однако тон сбавил и даже пояснил: – Я ж, братцы, службу справляю.
В это время прозвучал сигнал общего сбора. Когда вся команда выстроилась на юте, дежурный по кораблю Мясников объявил, что с сегодняшнего дня для поддержания порядка на каждом корабле предписано иметь дежурный боевой взвод, а потому сегодня на дежурство заступает минная часть.
Сообщив об этом, Мясников приказал разойтись и направился в дежурную рубку, не обратив внимания на то, что его распоряжение не выполнено: матросы не расходились.
– Ребята, тут что‑то неладно: для чего взвод?
– Опять что‑то замышляют.
– Заикин где?
Заикина на корабле не было. Он пришел только к обеду и объяснил, что дежурные взводы назначаются по распоряжению местного флотского комитета. Им же дано указание задерживать и арестовывать лиц, призывающих к гражданской войне.
– Милюков послал ноту союзникам. Временное правительство хочет продолжать войну. Более того, оно признает все обязательства, принятые по договорам с союзниками еще царским правительством.
– Ишь чего удумали!
– Долой Временное правительство! Долой войну!
Митинг начался сам собой, Заикину даже не пришлось открывать его. К удивлению всех, первым заговорил молчаливый, никогда не выступавший до этого матрос Берендеев:
– Чужое у нас таперя правительство‑то. Ране царица – немка Расеей распоряжалась, а таперя бог знат хто. А указы все одно те же: воюй! Однако народ не хочет. А народ, он что такое? – спросил Берендеев и сбился. Он сердито дергал себя за ус, щипал за ухо, а объяснить, что такое народ, не мог.
– Ты вон с Сивковым потолкуй, он те про народ много наврет, – посоветовал Клямин.
Это замечание будто встряхнуло Берендеева:
– А мне врать неча, я и без Сивкова обойдусь. Народ – это мы и есть.
–< А ведь точно сформулировал!
– Вот и на хрена нам ето правительство! – закончил Берендеев.
– Верно! – поддержал Шумов. – Товарищ Ленин тоже говорит, что никакой поддержки Временному правительству оказывать нельзя.
Гордей стал пересказывать недавно прочитанную им речь Ленина «О задачах пролетариата в данной революции». Гордей читал ее несколько раз, выучил почти наизусть и сейчас пересказывал легко и точно. Он видел, как во время его выступления на борт поднялся Иван Тимофеевич Егоров, с ним еще кто‑то, тоже в штатском. Оба они внимательно слушали Гордея, и это придавало ему еще больше храбрости.
Потом, когда окончился митинг и все члены судового комитета собрались в каюте сбежавшего Поликарпова, Иван Тимофеевич похвалил:
– А ты молодец, Шумов, хорошо говорил! – И, наклонившись к пришедшему с ним человеку, спросил: – Может, его и пошлем?
– Кажется, товарищ грамотный, – согласился тот.
– И классовое чутье не обманет, – заключил Егоров.
Гордей так и не понял, о чем они говорили. Выяснилось все позже, когда закончилось совещание.
– Цека партии просит направить моряков– болыневиков для агитации в деревне. Вот мы с товарищем Анвельтом и подумали: а не послать ли Шумова?
– Он у нас грамотей! – сказал Клямин. – Он может. Боле‑то и некому, окромя еще Николая.
– Николай нужен здесь.
– Стало быть, Гордея посылайте, он деревню знает. Я бы тоже поехал, да грамотешки нет.
Так и решили: послать Гордея. Ехать надо было завтра же, сначала в Петроград, а потом куда пошлют., – Может, в Тамбовскую губерню, дак ты мою бабу навести да обскажи ей все про меня, – просил Клямин. – А перво – наперво землю за мной закрепи, как Ленин говорит. Помещик‑то Гарусов пока не отдает.
– Попадется мне в руки – пристукну, – пообещал Гордей.
– И то ладно, – согласился Клямин.
2
Пароход причалил к стенке возле Морского корпуса, пассажиры сошли на берег, а Гордей остался ночевать на пароходе – идти было некуда. Правда, где‑то поблизости жил Михайло, но Гордей не знал его адресата на память не наде – ялся: дома тут все похожие, а он был у Михайлы всего один раз, и тоже ночью.
В кубрике команды нашлась свободная койка, Гордея даже напоили чаем. Но под утро его разбудили: пароход куда‑то перегоняли, пришлось сойти на берег. Решив не терять времени зря, он пешком отправился к Таврическому дворцу, куда ему велено было прибыть.
Шел он не торопясь, часто останавливался, разглядывая дома, памятники, набережные. Он даже порадовался, что его так рано разбудили: можно поглядеть на этот красивый город как следует. В дневной суете и толкотне всего этого не разглядишь, а сейчас на улицах и площадях пустынно, только дворники шаркают метлами.
По Невскому серо текла рота солдат. Шли они нестройно, понуро, топот ик сапог по деревянным торцам был похож на стук кольев. Гордей вспомнил свой первый приезд в Петроград, тогда они с Петром тоже видели солдат, отправлявшихся на фронт. Те вроде бы даже веселее были.
От дяди Петра последнее письмо было в январе, с тех пор Гордей так и не знал о нем ничего. Говорили, что крейсер «Россия» одно время был на позиции в Рижском заливе, а где сейчас – неизвестно. Из дому тоже давно не писали. «Интересно, куда меня пошлют?»
Его и еще одного матроса, со смешной фамилией Брыськин, посылали в Рязанскую губернию. Ни тот, ни другой там ни разу не были, и, пока им выправляли мандаты, матросы пошли по коридору, расспрашивая, нет ли тут кого из рязанских. Попадались всякие, один был даже с Кавказа, а рязанских не оказалось.
Неожиданно за спиной Гордей услышал знакомый голос и, обернувшись, увидел Михайлу. Тот шел рядом с худенькой женщиной и говорил ей:
– А вы господину Чернову пожалуйтесь.
И засмеялся. Женщина тоже улыбнулась и ответила:
– Я уж как‑нибудь без него обойдусь.
– Вот и прекрасно! – Михайло пожал женщине руку, и она пошла назад.
Гордей посторонился, Михайло скользнул по нему взглядом, но не узнал и прошел мимо. Гордей окликнул его:
– Товарищ Михайло!
Михайло обернулся, посмотрел на него внимательно.
– Гордей?! А я тебя и не узнал. Вон ты как вымахал! Ну рассказывай, откуда и зачем пожаловал.
Гордей коротко рассказал.
– Молод ты, брат, – с сомнением сказал Михайло. – Будут ли тебя крестьяне слушать? Впрочем, чем черт не шутит? Привыкай!
Гордей хотел спросить про дядю Петра, но тут прибежал Брыськин:
– Шумов, ты куда, дьявол, пропал? Идем быстрее, все уже собрались, сейчас к Ленину поедем!
Гордей подхватился бежать, но Михайло придержал его» а рукав:
– Когда освободишься, заходи, найдешь меня вон в той комнате.
До дворца Кшесинской они добирались долго и, должно быть, опоздали. Ленин уже был в пальто и собирался уходить. Рядом с ним стояли еще несколько человек, но. Ленина Гордей узнал сразу, хотя до этого видеть его не приходилось. Как‑то Егоров рассказывал про него, из этого рассказа Гордей запомнил, что Ленин чрезвычайно подвижен и у него очень внимательные глаза. Вот по этой подвижности и по глазам ц узнал его Гордей. И все в нем замерло от какого‑то еще не испытанного внутреннего волнения.
«Да это же сам Ленин!» – ликующе подумал Гордей. Впервые он услышал это имя от дяди Петра, потом слышал его сотни раз, читал его статьи и речи и с каждым разом все больше и больше проникался к нему таким почтением, которого не испытывал ни к кому. Его поражал, иногда даже подавлял, неохватный ум этого человека, его глубина и проницательность. Порой возникала мысль: «Вот бы до кого дотянуться!» Но он понимал, что не дотянуться, и дело тут вовсе не в образовании, а в чем‑то непостижимом для обыкновенного человека, хотя мысли его просты и настолько доступны, что иной раз казалось, будто ты и сам об этом же думал, только не мог так сказать. «Наверное, и другим тоже так кажется, поэтому и понимают его. Нет, скорее наоборот: Ленин потому и понятен, что знает наши думы и мечты, знает, как их достичь. Но как же он сумел так вот все узнать, понять каждого и всех?»
– Товарищ Ленин, группа. моряков, направляющаяся для агитации… – начал докладывать один из матросов, но Ленин жестом остановил его:
– Знаю, товарищ, знаю. Документами вас снабдили?
– Так точно. Вот такие удостоверения выдали, – доложил тот же матрос и протянул Ленину удостоверение.
Ленин внимательно прочитал его.
– Очень лаконично и точно сказано: «Уполномочен выступать от имени партии и защищать ее программу». Это большая честь, товарищи моряки, выступать от имени партии. Я надеюсь вы
Оправдаете оказанное вам доверие. Литературой их снабдили? – спросил Ленин одного из стоявших с ним товарищей. – Дайте каждому все необходимые брошюры и газеты.
– Товарищ Ленин, скажите речь, – попросил все тот же матрос.
– Речь? – Ленин улыбнулся, в прищуренных глазах его запрыгали веселые огоньки. – Почему непременно речь? Я думаю, что вас агитировать не надо. А вот некоторые практические советы, пожалуй, необходимы. Вот вы, товарищ моряк, куда направляетесь? – спросил он Гордея.
Гордей от неожиданности вздрогнул и вместо от. ветй громко, как учили докладывать начальству, отрапортовал:
– Комендор эскадренного миноносца «Забияка» матрос первой статьи Шумов!
Ленин улыбнулся и протянул руку:
– Здравствуйте, товарищ Шумов. Так куда вас направляют?
Гордей осторожно пожал протянутую руку и сказал:
– В Рязанскую губернию.
– Вы сами в деревне жили?
– Я родился в деревне. Пастухом был, в кузне работал, ну и по хозяйству: пахал, сеял, молотил. – Гордей стоял навытяжку, хотя ему почему– то захотелось присесть, чтобы не возвышаться над Лениным.
– Очень хорошо! Значит, деревенскую жизнь знаете? Откуда вы родом?
– С Урала. Деревня наша Шумовкой называется. – Гордей осмелился и стал рассказывать подробнее: – Поэтому и фамилия у меня такая. У нас там почти все Шумовы.
– Вот как? А почему же вас в Рязанскую губернию посылают? Разве на Урале, нам не надо агитировать? – Ленин повернулся к стоявшим рядом с ним товарищам: – Надо его на Урал послать. Там очень своеобразная обстановка, помещика там нет, но кулак порой не лучше помещика. Верно, товарищ Шумов?
– Верно, у нас вся деревня в долгу у мельни– ка Васьки Клюева. Да и не одна наша деревня, а вся округа у него в руках.
– Вот видите! Чем не помещик! Нет, вы, товарищ Шумов, непременно на Урал поезжайте.
– Так ведь мандат мне уже выписан, товарищ Ленин.
– А мы вам другой мандат выдадим. Елена Дмитриевна, выпишите ему другое удостоверение, – И, уже обращаясь к матросам, Ленин сказал: – Вы будете работать в деревне. Вопросы о земле, о мире деревню волнуют особенно остро. Мужик; устал воевать, в деревне некому работать, хозяйство приходит в упадок…
Слушая Ленина, Гордей поражался тому, как хорошо знает он обстановку в деревне. Как будто. Ленин знает и нужду Клямина, и беду Демина, как будто сам он только что вернулся из деревни. «Вот в чем. его сила: он жизнь нашу хорошс знает. А вот откуда? Сам‑то из интеллигентов – не пахал, не сеял, поди, и не голодал, разве чтс в тюрьме. Ну, видеть нужду видел, но одно – видеть, а другое – испытать на себе, как тот же Клямин…»
– …Временное правительство только на словах обещает мир, а на деле оно продолжает царскую политику войны и аннексий…
Незнакомое слово «аннексии» отвлекло внима ние Гордея. «Надо будет узнать, что это такое, И вообще подучиться. Всю дорогу читать буду».
– …Единственная форма революционной власти – это Советы, которые надо вырвать из‑под влияния мелкобуржуазных партий…
«Наверное, и там в Советах эсеры засели. В Ревеле и то они главенствуют, а в деревне и подавно», – думал Гордей.
– Ну что же, товарищи, в добрый путь! – закончил Ленин. В это время ему подали бумажку, он подписал ее и протянул Гордею: – Вот вам и мандат, товарищ Шумов.
Гордей взял бумажку, пожал протянутую Лениным руку, и пожал, кажется, слишком сильно: Владимир Ильич внимательно посмотрел на его огромную ручищу.
Выйдя на улицу, Гордей вынул бумажку и прочитал:
«УДОСТОВЕРЕНИЕ
Выдано сие товарищу Гордею Егоровичу Шумову в _ том, что он командируется на Урал и уполномочен выступать от имени партии и защищать. ее программу.
Вл. Ульянов (Ленин)».
3
Михайло, прочитав удостоверение, сказал:
– Вот видишь, как тебе повезло: и Ленина повидал, и дома побываешь. Соскучился по до– му‑то?
– Еще бы! Три года не был.
–, Да, а кажется, давно ли ты сюда с Петром приходил? Город тебе тогда не понравился. Как ты тогда сказал? Толкаются? И на меня за что– то сильно обиделся. За что?
– За то, что дядю Петра в действующий флот послал, а он послушался. И еще за то, что тогда вмешался в мою беседу с Виреном.
– Ах да, было дело. Как тебе тогда, сошло?
– Гауптвахтой отделался.
– А меня, брат, в Петропавловку посадили, а потом в Ревель, в «Толстую Маргариту», Как там Егоров?
– Работает. Тяжело ему. В Совете меньшевики и эсеры засели.
– Слышал. Вот Чернов туда собирается. Знаешь такого?
– Эсеровский вождь?
– Да. Нам бы тоже послать кого‑нибудь надо. Жаль, Петра там нет, – А где он, не знаете?
– В Гельсингфорсе. Там у нас дела лучше. В судовых комитетах в основном большевики. Ну ладно, мне на Путиловский ехать надо. А ты тут пока потолкайся, послушай – полезно. Потом приходи ко мне ночевать. Не забыл куда? Вот тебе адрес. Я приду поздно, но Варвара дома будет. Не бойся, она у меня приветливая.
Уже уходя, Гордей вспомнил:
– Что такое «аннексия»?
– Это значит насильственный захват чужой земли. А что?
– Ленин сейчас это слово говорил, а я не знал, что оно означает. Эх, поучиться бы мне!
– Оно и мне не мешало бы. Да вот некогда, брат. Дела тут такие. Впрочем, разве мы с тобой не учимся? Я вот опять вспоминаю, каким я тебя видел три года назад. Не обижайся, но был ты лапоть лаптем. А теперь вот большевистский агитатор. А ведь прошло всего три года.
– Но каких!
– Вот именно, каких! Штормовых, если говорить вашим языком. И на этой крутой штормовой волне поднялось революционное сознание народа. Вот и твое тоже, да и мое. Многому мы научились за эти три года. Ну ладно, мы еще поговорим вечером, а пока я поеду.
«А ведь и верно, всего три года прошло, а сколько за это время изменилось! – думал Гордей. – Это он точно заметил, что был я лапоть лаптем. А теперь?»
И вдруг его охватила тревога: а справится ли он с тем ответственным поручением, которое ему дали? Три года службы просветили его и в житейском отношении, и политически. Читал много: и Ленина, и Плеханова, пробовал даже осилить «Капитал» Маркса, но мало что в нем понял. А вот Ленин всегда понятен.
«Как просто он говорил с нами!» – вспомнил Гордей. Только сейчас, после беседы с Лениным, он оценил ее значение лично для себя. Его собственный путь стал ему окончательно ясен. Он знал, что на этом пути его ждут еще многие трудности, непримиримая, смертельная борьба, и он готов был бороться до конца, готов был даже пожертвовать жизнью, если понадобится.
А в мозгу неотступно пульсировала одна и та же мысль: справится ли он с поручением Ленина?
Глава одиннадцатая1
До станицы Гордея подвез петуховский мужик Еремей Хлыстов. В город он ездил на базар, продавал картошку, молоко и яйца. Продал, на его взгляд, весьма невыгодно.
– Царски деньги куды выгоднее были. Ране я за три мешка картошки мог лопотину справить, а ноне вот за пять мешков да за флягу молока один хренч купил. – Он развернул и показал Гордею френч защитного цвета. – И тот с дыркой. Должно, пуля. Вишь, куды угодила? Стало быть, с убиенного снятый. – И неожиданно предложил: – Ты вот мне свою справу продай, я тебе хорошо заплачу. У тебя сукно крепче и не маркое.
А когда Гордей отказался продать свою форму, Еремей вздохнул:
– Пообносился народишко! Не слыхал, когда войне конец положат?
Гордей стал объяснять, что Временное правительство намерено продолжать начатую царем войну, что буржуазии это выгодно, а меньшевики и эсеры идут на поводу у буржуазии. Еремей слушал внимательно, под конец спросил:
– Сам‑то ты из каких будешь?
– Большевик.
– Это которые с Лениным?
– Они самые.
– Эти понятливые, – убежденно сказал Еремей.
Гордей стал расспрашивать о том, что делается в деревнях, выбирали ли тут Советы, кто в них. Но Еремей отвечал бестолково и неохотно.
В станице такое есть, там теперь учитель
Губарев верховодит. Атаманом‑то Старикова сделали, так вот они заодно.
У Губарева и Гордей учился, но как‑то не замечал у него ни склонности к политике, ни вообще каких‑либо твердых убеждений. Губарев, длинный и тощий, как жердь, человек, прозванный Восклицательным Знаком, был преподавателем словесности и, кроме словесности, кажется, ничем не интересовался. Он был добр, безволен, и его безволием часто злоупотребляли ученики, а больше всех его жена – тоже высокая, но крепкая женщина, говорившая басом. «Вот и Стариков, наверное, прибрал его к рукам», – подумал Гордей.
Прежде чем идти к Губареву, Гордей решил посоветоваться с Федором Пашниным и поехал прямо к нему.
Федор заметно постарел: волосы побелели, темное лицо исхлестано морщинами, глаза подслеповато щурятся и слезятся. Но Гордея он узнал сразу:
– Никак, Гордей? Вот это вымахал! Ну здравствуй. На побывку?
– Вроде этого.
– Отец‑то вчера у меня был. Вот уж обрадуется. Ну, рассказывай, как живешь – можешь? Ты говори, а я пока ужин поставлю.
Он засуетился в кути, гремел чугунками, заслонкой, но слушал Гордея внимательно.
– Агитировать, говоришь? Это надо. А то у нас тут как было, так все и осталось. Губарев, сам знаешь, ни рыба ни мясо. Нет, не эсер и не меньшевик, а так, без определенных целей, больше похож на народника. Просветитель. А пляшет под дудку Старикова, боится его. – Федор сбросил с подтопки кружки и, поставив чугун, сел на лавку. – А нас тут, считай, всего двое: я да Косторезов.
– А Вицин?
– Вицин на фронте. Уже год, как от него ничего нет, может, и убили.
«Люська могла бы хоть об этом‑то написать», – подумал Гордей. Он так и не получил от нее ни одного письма.
– Надо бы митинг организовать, – предложил Гордей.
– Трудно будет собрать народ, у нас тут не очень любят митинговать‑то. Вот разве что в воскресенье, сразу после обедни.
Так и решили: митинг провести на площади возле церкви, сразу после обедни. Теперь надо было переговорить с Губаревым, и после ужина они отправились к учителю.
Губаревы сидели за столом, ели рыбный пирог и запивали молоком прямо из крынки. Учитель ничуть не изменился, был все такой же тощий и длинный, только в движениях, ранее суетливых, теперь появилась важная медлительность. И говорил он медленнее, растягивая слова, делая большие паузы между предложениями, отсекая их одно от другого ладонью:
– Как же, помню: Шумов. Гордей. Так? Слушаю тебя, Шумов. – Он медленно поднес к лицу лежавшее на коленях полотенце, вытер губы, и, поставив локти на стол, положил подбородок на ладони, и разрешил: – Говори.
– Я прислан сюда Центральным Комитетом партии, – сказал Гордей.
– Какой партии? – учительским тоном, как раньше на уроке, спросил Губарев.
– Большевиков.
– Так. Дальше?
– Поэтому прошу созвать в станице митинг.
– Для чего?
– Чтобы разъяснить программу партии.
– Дальше?
– Вот собственно, пока и все.
Губарев убрал локти, откинулся назад, вытянулся вдоль стены и решительно сказал:
– Митинга не разрешу.
– Почему?
– Я не намерен перед вами отчитываться.
Гордей уже собрался сказать, что в таком случае митинг они проведут и без него, Губарева, но Федор толкнул Гордея в бок и сказал:
– Напрасно вы, Виктор Фомич, возражаете. Шумов приехал, чтобы оказать помощь руководимому вами Совету.
– Яйцо будет курицу учить! – пробасила жена Губарева, сгребла со стола остатки пирога и ушла за перегородку.
– Вот именно! – подтвердил учитель. – Мы не нуждаемся в помощи.
– И опять напрасно! – сказал Федор. – Поддержка Петрограда возвысила бы вас как председателя Совета, окончательно бы узаконила данную вам народом власть. Пора бы не Старикову, а вам, народному представителю, брать бразды правления.
Губарев посмотрел на вышедшую из‑за перегородки жену. Она неожиданно поддержала:
– Верно, Стариков должен быть чем‑то вроде военного министра при председателе, а не стоять над ним.
«Ух ты, куда замахивается!» – усмехнулся про себя Гордей и предложил:
– Председательствовать и открывать митинг будете вы, Виктор Фомич.
И Губарев согласился. Предложение провести митинг после обедни тоже поддержал:
– Это хорошо, народу соберется больше.
– До воскресенья еще два дня, можно ближайшие деревни объехать, пусть и оттуда приходят, – предложил Пашнин.
Это тоже понравилось Губареву и особенно его жене.
– В Харино я сама съезжу, там у меня двоюродный брат живет.
Когда вышли от Губаревых, Гордей сказал Федору:
– Союзница‑то у нас какая нашлась!
– Они с женой Старикова на днях поссорились.
– Так вот в чем дело! А ты и это используешь.
– Приходится изворачиваться. Митинг мы могли бы и без Губарева собрать, но лучше, если и он за это возьмется. Он ведь и не догадывается, о чем ты будешь говорить.
– Стариков может догадаться, он поумнее.
– А ты до воскресенья уезжай отсюда, мы и без тебя тут справимся. Побудешь два дня дома, а потом и своих шумовских сюда привезешь.
Так и решили. Федор предложил достать лошадь, чтобы добраться до Шумовки, но Гордей отказался:
– Я и пешочком дойду, дорога известная.
Они распрощались, Федор пошел к Косторе – зову, а Гордей в Шумовку. Солнце уже село, надо было торопиться, но он все‑таки не удержался и зашел к Вициным.
Во дворе тетка Любава доила корову. Гордей подошел, поздоровался:
– Здравствуйте.
– Ой, кто это? – испугалась Любава и встала, предварительно отставив подойник из‑под коровы.
– Не узнаете?
– Нет. Голос будто знакомый, а чей – не вспомню.
– А вы попробуйте вспомнить.
Любава, сощурившись, рассматривала его.
– Нет, не помню.
– Да Гордей же я! Шумов.
– Гли – кось, верно Гордейка! Вон какой стал, разве узнаешь? И одёжа непривычная. Сколько годов‑то минуло, как уехал?
– Немного, всего три года.
– А мне кажется, куда больше. Для меня теперь время‑то шибко медленно тянется. Наш‑то пропал на войне, слыхал?
– Слышал. Может, еще в плену где.
– Дай‑то бы господи! – вздохнула Любава и перекрестилась. Раньше Гордей ни разу не видел, чтобы она молилась. «Теперь, видать, только на бога и надеется».
– А я как увидела тебя, так сердце‑то и зашлось: думала, не Вовка ли? Он ведь* тоже в солдаты взятый.
– Давно?
– Да вот уж боле месяца. На той неделе письмо получили, под Уфой он где‑то. Тоже, наверно, на фронт угонят.
– А Юрка?
– Юрка дома, с женихом вон цапается.
– С каким женихом?
– Сватается тут один к Люське. Да ты его знаешь – Стариков, атаманов сын. Ты иди в избу, я вот корову додою, молочком тебя парным попотчую.
«Сашка Стариков? Может, она поэтому и не писала? А ведь обещала ждать!» – с горечью думал Гордей. Он долго шарил в темных сенях, пока нашел скобку. Должно быть, он рванул ее слишком сильно, дверь взвизгнула, и от нее что– то отскочило – не то гвоздь, не то шуруп.
Люська резко обернулась, в глазах ее вспыхнул гнев, вот он сменился удивлением, и вдруг сверкнули радостные искорки.
– Гордей?! Юрка, смотри, кто пришел!
К нему метнулся Юрка, начал тискать его, стараясь дотянуться до шеи. Юрка, кажется, совсем не вырос, его рыжая всклокоченная голова вертелась под самым подбородком Гордея, мешала разглядеть лицо. Гордей через Юркину голову смотрел на* Люську. Она встала, прислонилась спиной к косяку и начала теребить кончик перекинутой через плечо толстой косы. Но вот ее заслонил вышедший из горницы Сашка Стариков.
– Шумов? Какими судьбами?
– Да вот…
Юрка наконец дотянулся до шеи; повис на ней. Гордей подхватил его под мышки, поднял и легко посадил на печь.
– Вот черт здоровый! – восхищенно сказал Юрка и толкнул голой пяткой Гордея в грудь.
Сашка протянул руку, Гордей сильно сжал ее и долго не выпускал, глядя Сашке в лицо. Он видел, как это лицо наливается кровью, как в уголках глаз скапливаются слезы. Но Сашка не подал виду, что ему больно, а только небрежно спросил:
– На побывку?
– На побывку, – ответил Гордей и выпустил руку. Сашка быстро выдернул ее. Гордей оттеснил плечом Сашку и стал перед Люськой.
– Ну, здравствуй, – тихо сказал он.
– Здравствуй. – Она резким движением закинула косу за спину. – Приехал?
– Приехал.
– Проходи в горницу, – пригласила она и отодвинулась, пропуская его. Гордей прошел мимо нее в горницу. «Даже руки не подала».
Юрка опять крутился возле него, а Люська сидела на кровати и выжидающе смотрела на Гордея. Сашка стоял в двери, подпирал плечом косяк и смотрел настороженно. Вот он оттолкнулся от косяка и сел рядом с Люськой. Но она тут же встала и пересела на табуретку к окну. «Стесняется», – решил Гордей.
– Ну, мне пора, надо еще домой успеть, – сказал он и попросил Юрку: – Проводи‑ка меня.
В горницу заглянула Любава:
– Уходишь? А как же молочка‑то? Погоди, я нацежу.
Она принесла Гордею кружку молока. Он с удовольствием выпил. Юрка тем временем обулся, набросил кепку.
– Я тоже пойду, – сказала Люська.
Гордей пожал плечами и ничего не ответил.
– И мне пора. – Сашка поднялся с кровати.
Вышли все четверо. Сашка не отставал, стараясь держаться поближе к Люське. Наконец она сказала ему:
– Ты вот что, иди‑ка домой. Мы с Юркой проводим.
– Мне тоже не трудно.
– А я не хочу, чтобы ты шел, – сердито сказала Люська. Сашка послушался ее и отстал.
– Его‑то почему в армию не берут? – спросил Гордей, когда они отошли.
– Атаманский сынок! – усмехнулся Юрка. – К Люське вот сватается.
– Значит, замуж выходишь?
– С чего это ты взял?
– Так ведь сватается.
– А я так и побежала. Пристал как репей.
– Откажешь?
– Откажу.
Юрка деликатно отстал, и Гордей спросил:
– Почему не писала?
– О чем писать‑то? Да и некогда было. Как отца с Вовкой взяли, так все хозяйство на мне. Мать старая стала, от Юрки проку что от козла молока.
– А сено кто косил?! А дрова кто заготовлял?! – возмутился Юрка.
– Ладно, ты, – примирительно сказала Люська и спросила Гордея: – Еще‑то зайдешь?
– В воскресенье приеду. После обедни митинг будет.
Они уже вышли на окраину станицы, и Гордей попрощался. Люська теперь протянула руку и тихо, как тогда, сказала:
– Ты заходи.
Всю дорогу Гордей думал о ней, вспоминал, как они тогда подрались, как сидели в снегу и она гладила его щеку. Вспомнил и Наталью и невольно сравнил их. Верно, в них есть что‑то общее. Наталья, пожалуй, красивее и, конечно, образованнее. Но Люська чем‑то ближе. Чем?
Потом ему вдруг стало стыдно, что он все время думает об этом, вместо того чтобы думать о деле. Его послали сюда для важной работы, а он… А ведь не зря послали, здесь все осталось, как было, как будто и не произошло ника кой революции. «МоЖет, это везде так? Интересно, что делается в Шумовке?»
Дорога вынырнула из колка, и Гордей увидел темный угор и три или четыре печальных огонька на нем. Кто‑то в деревне еще не спал.
Гордей ускорил шаг,
2
Его посадили в передний угол, рядом сидела мать, гладила, его руку и, заглядывая в глаза, все повторяла:
– Мужик, прямо мужик стал!
Она совсем усохла и сейчас походила на девочку, рука у нее была маленькая и костлявая.
– Ты ешь, ешь, поди, там с едой‑то худо. Что же не упредил? Я бы шанежек испекла.
Отец сидел по другую руку, искоса поглядывая на Гордея и одобрительно говорил:
– Весь в деда удался. Плечи‑то вон в двери не пролезут.
Шурка, Настя и Сашка смотрели на Гордея с завистью. Сашка опять вздыхал:
– Это надо же!
В зыбке, висевшей под полатями, запищал ребенок. Настя встала из‑за стола, вынула его из зыбки и показала Гордею:
– Вот, племянник твой.
Судя по тому, как отец неопределенно хмыкнул, а мать начала поспешно переставлять миски, племянника Настя нагуляла. Она и сама сейчас смутилась, ушла за угол и там дала ребенку грудь. За столом установилось неловкое молчание, слышно было только, как в кути сопел и чмокал ребенок.
В это время ворвалась Нюрка – кто‑то уже успел сбегать за ней. Видно, что она только с постели: волосы растрепаны, на одной щеке красные полосы – отлежала.
– Батюшки, гостенек‑то какой! – воскликнула она и бросилась к Гордею. Она обнимала его, целовала в губы, в глаза, в нос, не обращая внимания на то, что совсем придавила своим раздобревшим телом мать. Степанида едва выпросталась из‑под нее, хлопнула по спине:*
– Будя уж тебе, лошадь эдакая!
Нюрка села на место матери и вдруг всхлипнула:
– А мово‑то Гриньку убили.
Об этом Гордей тоже не слышал, – должно быть убили недавно. Он не знал, как утешить сестру, и только сказал:
– Что поделаешь – война.
Степанида стала рассказывать, сколько народу поубивало на этой войне. Выходило, что в деревне целых мужиков‑то осталось немного: отец, Васька Клюев, дьякон Серафим, Василий Редька, да трое еще с войны вернулись калеками.
– Дед Ефим и тот помер, царство ему небесное. Ганька вон без правой руки пришел, а куды он без правой‑то? А Пашка Кабан дак и вовсе без ног… – И озабоченно спросила: – Ты‑то насовсем али как?
– Нет, на побывку. Всего на месяц.
– Хоть бы война к этому времю кончилась!
Спать улеглись уже после вторых петухов. Гор – Дей попросил постелить ему в сенях. Едва он разделся, как пришел отец, присел на нары, закурил.
– Ну, что там у вас делается?
Гордей стал рассказывать. Отец слушал внимательно, только изредка вставлял вопросы, и даже по этим вопросам Гордей догадался, что отца интересует не столько его личная жизнь, сколько события в Петрограде, положение на фронтах и соотношение сил между партиями.
– Говорят, Ленин теперь в Петрограде?
– Да, я его видел.
– Ну как он? Какой?
Гордей рассказал о встрече с Лениным, о его поручении, показал подписанное им удостоверение. Егор при свете спички прочитал его, бережно свернул.
– Вот оно как! Значит, и ты теперь большевик?
– Выходит, так.
– Это хорошо. Только здесь тебе не Петроград, здесь трудно придется.
Поговорили о том, что делается в деревнях. Выходит, что тут почти ничего не изменилось, если не считать, что богатые мужики еще большую силу заимели.
– Здесь и царя‑то не очень жаловали, а Временное правительство и вообще за правительство не считают. Вопрос о войне – вот сейчас главный вопрос для мужика. Весна, а в поле работать некому. Слышал, сколько в деревне мужиков‑то? Теперь и у нас поняли, что Временное правительство хочет продолжать войну, поэтому здесь оно поддержки не найдет. В станице сложнее. Там казаки, там оборонческие настроения сильны, там и влияние меньшевиков, а особенно эсеров сильнее. Стариков‑то в эсеровской партии теперь состоит. Ты с ним поосторожнее…
