Текст книги "Чаша и Крест (СИ)"

Автор книги: Вера Семенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

Услугами беспощадных пользуются нечасто. И берут они за выполненный заказ такие деньги, что у меня было три больших дома – в Валлене, Эбре и в Тарре.

И вот однажды я в очередной раз собрался в Валлену… Ты слушаешь меня?

Женевьева молча кивнула, подвинувшись в седле. Ей немного хотелось дремать – плеск ручья, вдоль которого они ехали и мирное похрапывание лошади заставляли ее прикрыть глаза. Но она продолжала слушать, потому что ей казалось, что каким-то образом история Эрни связана со всем, что происходило последнее время.

– Я плыл в Валлену по приглашению брата самого герцога. Тогда правящий герцог и его брат сильно не ладили друг с другом – братец был бы счастлив избавиться от своего венценосного родственника, но вызвать на поединок сидящего на троне даже беспощадные не согласятся. Поэтому он нанял меня против одного из друзей и сторонников герцога, без которого ему править стало бы очень трудно.

Я и сейчас прекрасно помню, с каким настроением просыпался каждое утро на корабле. Я тогда считал себя даже не посланником судьбы, а самим ее олицетворением. Мне казалось, что я ношу в себе истинный смысл существования, который не знаком ни одному из разношерстной толпы – купцов, матросов, паломников, книгочеев, мелких дворян и прочих, которые постоянно вертелись вокруг меня. Однако всех нас ожидала одна судьба – меньше чем за полдня до валленской гавани мы угодили в сильный шторм.

Такие штормы редко случаются у берегов Валлены, поэтому корабль оказался совсем не готов к этому. Нас несло прямо на рифы неподалеку от города.

Я не слишком боялся смерти – я видел ее очень близко много раз, и к тому же я по-прежнему считал себя отмеченным судьбой, который не может просто так утонуть в соленой воде среди обломков досок и визжащих женщин. Вокруг все бегали и кричали, а я смотрел на берег – он был совсем близко, и разглядел на одной из скал маленький огонек. Это был не маяк – огонь был слишком слабым, да маяк и не слишком бы помог нам. Я разглядел горящий на земле красноватый костер и возле него несколько фигурок. Одна из них все время поднимала руки к небу и размахивала ими.

Я достал подзорную трубу – нас мотало по волнам так, что я с трудом мог приставить ее к глазам, но в какой-то момент я поймал в увеличительное стекло то, что происходило на берегу. Я увидел одноглазого человека с черными волосами, который что-то кричал, подняв голову.

Ты можешь не поверить, Женевьева, но я видел это собственными глазами. Может, это было просто удачное совпадение. Но я сам заметил внезапный просвет в облаках, и ветер на мгновение не то чтобы успокоился, но не метнул нас с силой на скалы, а позволил повернуть паруса так, чтобы пройти между рифами. Мы, конечно, сели на мель, пропоров днище, по палубе покатились тюки и канаты, снова закричали женщины, но вокруг уже было сплошное мелководье, и самое страшное, что досталось многим пассажирам – это синяки и занозы.

Я и раньше видел этого человека. И ты теперь его тоже видела. В Валлене его называли Хэрдом, и он был главой Ордена, вроде как существовавшего тайно, но тем не менее о нем все знали. Он был достаточно близок к валленскому герцогу, по крайней мере, часто бывал у него во дворце, а герцогский братец, наоборот, часто клялся публично, что прогнал бы из города всех этих колдунов и чернокнижников, будь на то его воля.

Когда я выбрался на берег, Хэрд стоял неподалеку и наблюдал, как люди перетаскивают свое добро, которое еще можно было спасти. Вернее, он не стоял, а скорее висел, опираясь одной рукой на плечо молодой девушки, а другой на толстую палку. Волосы его были спутаны и совсем побелели – там, где не было седины, их покрывала соль и мелкие водяные капли. Капли катились и по его лицу – может, это был пот, может, брызги от волн, и он показался мне совсем изможденным, почти древним стариком.

Я прошел мимо него, не скрываясь. Я все еще считал себя олицетворением судьбы, которого ничто не может остановить. Я даже слегка усмехался при мысли о том, что он своими руками привел в город человека, который стократно усилит позиции его врага.

– Здравствуй, Эрнегард, – сказал он вдруг.

Иногда я вспоминаю этот вечер на берегу и его голос, похожий на карканье птицы, и холод пробегает у меня по жилам.

– Ты знаешь меня? – спросил я, останавливаясь.

– Я даже знаю, о чем ты думаешь. Ты полагаешь, что если бы старый болван Хэрд был настоящим могущественным колдуном, он постарался бы зашвырнуть корабль вместе с тобой на скалы, чтобы уж наверняка от тебя избавиться, я прав?

– Если ты знал, что я на корабле и зачем я еду сюда, то почему же ты действительно так не сделал?

Он хмыкнул.

– Даже такая жизнь, как твоя, Эрнегард, представляет некоторую ценность. Не говоря уже об остальных.

Издевка явно читалась в его голосе, и я положил руку на эфес. С такой интонацией еще никто не обращался ни к одному из беспощадных – если, конечно, знал, кто перед ними стоит.

– Правильно ли я расслышал, что ты низко оцениваешь мою жизнь?

– В общем мы даже с тобой чем-то похожи, – спокойно сказал Хэрд. Он тяжело налег на палку, собираясь уходить, и я совсем отчетливо увидел, что он почти падает. – Мы оба умеем довольно неплохо делать некоторые вещи. Я свое умение применил на практике. Теперь давай, показывай свое.

Я оглянулся. Почти все люди с корабля уже собрались на берегу. Кто-то смеялся, кто-то плакал, они обнимались, прижимали к себе детей, пересчитывали вытащенные из воды мешки, бранились, шумели, отхлебывали из фляжек, и в общем-то не обращали на нас с Хэрдом особого внимания. И все они были живые – их было сто двадцать человек вместе с матросами. Именно такая цифра была написана у меня на медальоне, висящем на груди. Завтра я собирался переправить ее на сто двадцать один. И я представил вдруг, как все они лежат на земле мертвые. Убитые так, как я обычно убивал – точно в сердце острием шпаги, чтобы быстро и без лишнего крика.

Эрни замолчал. Перед собой он видел растрепанные рыжие волосы сидевшей необычно прямо Женевьевы. Даже по затылку было заметно, что она внимательно слушает.

– Ну вот, – сказал он, – теперь ты все обо мне знаешь. На следующий день я продал свой дом, чтобы вернуть брату герцога сумму заказа, и уехал из Валлены. Я долго проклинал Хэрда, который сделал это со мной. Но заниматься своим ремеслом я больше не мог.

– И знаешь, что интересно? – добавил Эрни через некоторое время. – Сначала я не придавал его словам особого значения, а теперь я их иногда вспоминаю, особенно после того, как снова его увидел. Он уже уходил по песку, но вдруг обернулся и бросил мне через плечо: "Но кто знает, Эрнегард, может быть, даже ты принесешь мне какую-то пользу"… любопытно, что именно он имел в виду?

– И куда мы едем? В Валлену?

– Нет, – отрезал Эрни, – там меня слишком многие знают. В Валлене нам делать нечего. Поедем в Айну – там мелкие князья передрались за власть, и хорошие учителя фехтования очень пригодятся.

Они наконец выбрались из оврага, по которому тащились полночи, и теперь огибали холмы, приближаясь к границе графства Ламорак. Прямо перед ними небо медленно начинало светлеть, а за спиной, если обернуться, на горизонте тянулся черный дым.

Но Эрни не оборачивался. Женевьева по-прежнему ехала в его седле, но некоторое время она поспала, свесив голову на шею лошади, и теперь выглядела чуть получше, даже опухоль на левой щеке немного спала, и глаз стал полностью открываться.

– Если коротко отрезать тебе волосы, то тебя еще года два можно будет принять за мальчика, – задумчиво сказал Эрни, – а там посмотрим. Ты будешь, скажем, моим племянником Кэри… Кэри де Брискан. Решено, так мы и будем тебя называть.

Женевьева наморщила нос.

– Какое противное имя Кэри.

– Зато правдоподобно, – слегка обиделся Эрнегард. – Имя Кэри у нас действительно было в роду. Де Ламорак, не спорю, звучит лучше, только думаю, что немногие в Круахане теперь будут его носить. Если вообще кто-то будет.

– Ты знаешь, что с моим отцом?

– Его увезли в столицу, – коротко ответил Эрни. – Связанным. Ты можешь только помолиться небу, чтобы оно даровало ему быструю смерть. И если хочешь остаться в живых – тебя зовут Кэри, и ты племянник и ученик старого фехтовальщика, которому нет дела до круаханских интриг. А ну подними нос, несносный мальчишка, и не вздумай тут разводить сопли! Если нам повезет, и мы к вечеру доберемся до айньского тракта…

Но им не повезло. Дорога поворачивала между холмами и разделялась на два рукава, один шел вдоль границ графства, а второй продолжал тянуться на восток, к широкой дороге, откуда было два дня пути от границ с Айной. И как раз на развилку выехал целый отряд в темно-красных мундирах, человек двадцать. Эрни только застонал про себя, быстро их пересчитав.

– Смотрите, – сказал один из гвардейцев, – а ведь белоглазый был прав, когда посылал нас проверить границы. Девчонку-то не загрызли собаки, как мы думали.

– Выходит, старикашка прикончил псину и вытащил девчонку?

– Один хрен, как там у них получилось, – заметил еще один. – Главное, что нам перепадет куча денег.

Эрни быстро перекинул Женевьеву в седло другой лошади, так что она даже не успела что-либо сообразить, стащил одну из своих шпаг вместе с перевязью и сунул ей в руки.

– Скачи! – прошипел он. – Я уже достаточно многому успел тебя научить. Остальное доучишь сама. Вперед!

– Нет, я…

– Скачи, а то убью!

Эрни с силой хлопнул лошадь и громко свистнул, и она понеслась галопом в сторону, А сам он развернулся наперерез отряду. Двое пытались рвануться в погоню за лошадью Женевьевы, но он быстро догнал их. Он немного пожалел об отсутствии второй шпаги, но делать нечего – зато оба метательных кинжала были при нем. Гвардейцы опомнились только тогда, когда трое их товарищей уже волочились за лошадьми, запутавшись ногами в стремени. Вначале пелена гнева и мести застлала их глаза. а потом уже было поздно – второй конь унес легкого всадника уже слишком далеко.

Женевьева летела, прижавшись к шее лошади. Она умела и любила носиться во весь опор, но сейчас она выжимала последнюю скорость, оскалив зубы и стиснув поводья. Шпага Эрни, перекинутая на перевязи через шею, колотила ее по спине. Ветер свистел в лицо, выбивая слезы из глаз, и они текли по шекам вместе с кровью из подсохших было царапин.

Это были ее единственные поминки по Эрнегарду. Она не оборачивалась, и в этом было ее счастье, потому что если бы она могла обернуться – то увидела бы неподвижно лежащую на дороге фигуру и двенадцать из двадцати гвардейцев, стоящих вокруг нее.

Беспощадных невозможно было победить на шпагах. Поэтому в него выстрелили четыре раза из мушкета в упор.

К утру она загнала лошадь, обрезала кинжалом, найденным в седельной сумке, волосы как могла – теперь они торчали в разные стороны, и она действительно стала напоминать взъерошенного мальчишку-подростка. В той же сумке она обнаружила относительно новый камзол и штаны – они могли принадлежать или пажу, или курьеру – и не сильно толстый кошелек, но все-таки монет в нем хватило, чтобы заплатить жителям ближней деревни за очередную лошадь ровно столько, чтобы они привели ее быстро и не стали ни о чем расспрашивать.

Деревенские не стали рассказывать прискакавшим позже гвардейцам про странного парнишку с большим кровоподтеком на скуле. Они здраво рассудили, что распросы и дознавания будут весьма пристрастными. А так – ничего не видели, ничего не знаем.

Ну а старого князя Ваан Эггена, проезжавшего со свитой по айньскому тракту, гвардейцы уже просто не догнали – у того были слишком хорошие лошади, да в общем и сложно было представить, что один из многочисленных мелких князей Айны что-либо знает об этом деле. Хотя именно в его отряде в сторону границы уже второй день скакал щуплый рыжий мальчишка со звонким голосом, от которого Эгген сначала презрительно отмахнулся, а потом приказал дать ему лошадь и новый плащ, после того как тот пять раз подряд одним и тем же приемом выбил шпагу у его отборных телохранителей.

Ваан Эгген с пяти лет познал тонкое искусство борьбы за каждый клочок земли, исключительно ценной в айнских болотах. Когда твое княжество заканчивается почти прямо за стенами твоего замка, невольно приложишь все усилия к тому, чтобы лучшие фехтовальщики служили именно у тебя, а не у соседей. Глядя в напряженную спину с тонкими лопатками и торчащие из-под шляпы рыжие кудри, он смутно чувствовал, что это какая-то темная история, но особого выбора у него не было.

– И что же ты теперь хочешь от меня, Гримур? – спросил человек с абсолютно белыми волосами, подливая горячее вино в два бокала. Тот, кого мы уже некоторое время знали как Хэрда и Скильвинга, сидел напротив, опустив голову и мрачно разглядывал свои изорванные сапоги.

– Ты ведь надолго обосновался в Айне, Хейми?

– Полагаю, навсегда, насколько возможно это слово.

– Стражу легче всего там, где нет никакой стабильности?

Хейми легко улыбнулся.

– Вот увидишь, Лер – всего лет через двести эта страна станет воплощением стабильности и покоя. Здесь ничего не будет происходить, кроме нового урожая яблок и изобретения новых способов получать наслаждение.

Скильвинг нахмурился.

– Тебе, конечно, виднее – это ты ведь у нас провидишь будущее.

– Я всего лишь пытаюсь угадать, – мягко возразил Хейми. – А что собираешься делать ты, Хэрд? Почему ты не взял ее с собой, раз тебя так заботит ее будущее?

– Она не сможет быть со мной и не быть в Ордене, – так же мрачно отозвался Скильвинг. – А в Орден все должны приходить добровольно.

– По-моему, ты усложняешь. Она же дочь Элейны.

– Мы не крестоносцы, чтобы отбирать по рождению.

– И поэтому теперь ты тоже собираешься жить в Айне, чтобы за ней приглядывать?

– Не беспокойся, на твой дом я не претендую. Я знаю, что у меня тяжелый характер, и со мной не уживешься. Я только прошу тебя, Хейми – если иногда мне придется уезжать… Обещай, что будешь тогда выполнять мою роль.

Хейми некоторое время молчал, тщательно набивая длинную трубку, и внимательно глядя на сгорбившегося Скильвинга темно-синими глазами.

– Скажи откровенно, Великий Магистр – ты так заботишься о ней потому, что она дочь Элейны или потому, что она и твоя дочь?

– Не знаю, – тихо сказал тот. – Я очень много об этом думал, Хейми. Но, к сожалению, я не могу сказать ничего определенного. Она очень похожа на этого круаханского графа. Ни у кого из тех, кто видел их рядом, не возникло бы никакого сомнения, что это близкие родственники.

Он прошелся по комнате, вдоль огромного шкафа с бесконечными рядами толстых книг, до двери, выходящей на маленький балкон, весь уставленный цветочными горшками.

– Но ты знаешь, у Ронана в семье были точно такие же рыжие волосы и серые глаза. У его отца, и они в общем тоже очень похожи. А что касается меня… – он прошелся в обратном порядке, – у Элейны почти не было магических наклонностей. Так, кое-что простое она умела, но не более того, как и Ронан, впрочем. У Женевьевы они есть. Ну а что касается характера… тут она может быть дочерью любого из нас. Правда, мои шансы в любом случае невелики…

Хейми хмыкнул, глядя на шагающего туда-сюда Магистра.

– Ты прости меня, конечно, – сказал он, – тебе может показаться, что я задаю бестактные вопросы, но помимо внешнего сходства, существуют и другие возможности определить отцовство. Например, отсчитать некоторое количество месяцев от дня рождения….

Скильвинг посмотрел на него в упор.

– Прекрасно, – сказал он, – два хранителя самых сокровенных знаний из кожи вон лезут, пытаясь разобраться в таком простом житейском вопросе. Тебе известно, что дети иногда рождаются раньше срока?

– Ну все-таки, – не особенно смутился Хейми, – если представить, что на этот раз все случилось точно в срок?

Скильвинг опустился напротив него в кресло и запустил пальцы в свои как всегда спутанные полуседые пряди, скрыв лицо.

– Тогда, досточтимый прорицатель, – почти прошептал он, – мои шансы резко возрастают.

Часть третья

Ташир. 2034 год.

Снова возвращаюсь к тому, чему лично был свидетелем и о чем могу писать смело, не делая поправок на фантазию рассказчиков.

Торстейн Кристиан Адальстейн.

Вечером очередного невыносимо жаркого таширского дня, когда на небе уже появилась узкая перевернутая луна, я стоял в карауле вместе с Жераром на северной стене крепости Альбы, прямо над главными воротами. С одной стороны, несение караула вместе с Жераром гарантировало, что ты не заснешь, с другой стороны, иногда он ухитрялся настолько надоесть чрезмерным присутствием собственной личности, что я невольно ловил себя на желании столкнуть его с крепостной стены и сказать, что он сорвался сам.

Тем более что сделать это было несложно – в тот момент он как раз лежал животом на широкой стене, болтая ногами, и старательно комментировал каждого торопливо въезжающего перед закатом в ворота крепости. В основном его комментарии касались всех воинов гарнизона и немногочисленных таширцев из клана Мерриди, которые после почетного обмена заложниками жили у нас в крепости.

Жерар был настоящим наказанием крепости Альба. В Эмайне он считался самым ленивым и никчемным из младших воинов, так что поговаривали о его ссылке в какое-нибудь забытое небесами место вроде Валора. Сделать мало-мальски приличную карьеру в Ордене он смог только при Гвендоре, который отличался абсолютным безразличием к субординации и достаточно размытыми понятиями о степени почтительности младших воинов. Кроме того, из всех нас словесные поединки с Жераром мог выиграть только он, да и то в общем благодаря тому, что последний был ему предан до безумия и в своих выходках никогда не переходил границы. Зато потом он с удовольствием отыгрывался на всех нас.

И вместе с тем именно Жерар был героем Рудниковой войны, которая шла полтора года и недавно закончилась хрупким перемирием. Поэтому приходилось только терпеть и скрипеть зубами.

– Смотри, Торстейн, – воскликнул в этот момент Жерар со своего наблюдательного поста, – привезли почту! Наконец-то мы узнаем хоть какие-то сплетни из большого мира. А то от наших собственных у меня уже изжога.

– Эй ты. – заорал он почтовому курьеру, размахивая руками со стены, – быстро иди сюда! Разве тебе не объясняли – все, что вносится в Альбу, должно сначала проходить проверку у ее достопочтенных караульных. Особенно вот та бутыль с вином, которую ты так нежно прижимаешь к животу под плащом.

От наглого напора Жерара все моментально терялись, хотя внешне он совсем не производил особого впечатления – довольно нескладный, с соломенными волосами, длинным печальным носом и невинными голубыми глазами чуть навыкате. Но если кто-то видел его в бою, с искаженным яростью лицом, то невольно начинал относиться к нему серьезно и даже с опаской.

– Ну посмотрим, – бормотал он, завладев не только бутылью, но и толстой пачкой писем и любовно их поглаживая. – Ты никогда не пробовал читать чужие письма, Торстейн? Совершенно увлекательное занятие, сравнимое разве что с подглядыванием в окна. Но в Альбе, увы, не за кем подглядывать, кроме старшего Мерриди и его толстой первой жены, а они используют одну и ту же позу каждую ночь.

– Господин караульный, – робко сказал курьер, переминаясь с ноги на ногу, – эти письма велено доставить лично в руки господину Гвендору.

– Вот я ему лично в руки и доставлю, – отмахнулся от него Жерар. – Сразу видно, что ты в Альбе никогда не был и не знаешь привычек господина Гвендора. Каждый день после заката он запирается в своей лаборатории и начинает варить золото. А для этого ему нужна печень горцев и кровь девственников. Печенью мы в последнем походе разжились достаточно, а вот с девственниками напряженно. Так что не рекомендую тебе к нему ходить – для него наука прежде всего, не пожалеет и собственных курьеров.

Он дико завращал глазами и потряс бутылью вина, проверяя, сколько там осталось.

Я мог только покачать головой, глядя на мгновенно побледневшее лицо курьера.

– Ты с ума сошел, Жерар. – сказал я, – ты что, осмелишься вскрыть эти письма?

– Торстейн, прелесть моя, – отозвался тот, – за что я просто обожаю летописцев, так это за точность выражений. Именно осмелюсь. Тебе ведь тоже интересно, правда? Тебе ведь тоже очень хочется узнать, что пишет нашему дорогому Гвендору наш не менее дорогой Великий Магистр? Представляешь – мы узнаем об этом первые! Мы будем носителями великой тайны до самого утра!

Он помахал письмом с личным гербом Ронана.

– Ползи отсюда, последний девственник, – сказал он курьеру. – Великие дела совершаются в гордом одиночестве. Торстейн не в счет – он настолько незврачный собеседник, что с ним я себя всегда чувствую одиноко.

Такая манера выражаться была у Жерара. Неудивительно, что у многих, не только у меня, часто возникало это нехорошее желание спихнуть его с крепостной стены, о котором я писал выше.

– А ты не боишься, что Гвендор отправит тебя обратно в Эмайну за твои выходки? Он ведь один раз уже грозился это сделать.

– Гвендор? Да я же его единственная отрада, свет его очей и услаждение его слуха. Что он будет делать без меня со всеми балбесами вроде вас?

Жерар ничуть не смущаясь, надломил печать, сделал изрядный глоток из бутыли и стал читать вслух с завыванием, грубо пародируя интонации Ронана:

"Гвендору, командору Альбы, мой привет и пожелания удачи.

Я весьма доволен твоими успехами, как в переговорах с горцами, так и в продолжении опытов с золотом. Правда, мне кажется, что ты слишком настаиваешь на мире. Если эти таширцы так много требуют, неплохо было бы снова задать им неплохую трепку, как ты в прошлом году сделал на рудниковом перевале. Мир хорош таким, каким мы его продиктуем, не правда ли?

Впрочем, скоро у меня будет возможность все это обсудить с тобой лично. Через несколько дней я буду в Ташире и оттуда приеду к тебе в Альбу – подготовь все необходимое для встречи. Мне не терпится своими глазами посмотреть на твою лабораторию. Кстати, со мной приедет Лоциус. Он считает, что можно добиться получения более чистого золота и якобы нашел для этого какие-то старинные формулы. Помнишь, он ведь долгое время относился к тебе как к самозванцу, но все-таки ради блага Ордена смирил свою гордость. Меня это порадовало.

Молодежь в Эмайне зачитывается хроникой Торстейна о Рудниковой войне. Интересно, все так и было на самом деле, или он присочинил для красоты?

Да пребудет с тобой сила Креста.

Ронан"

Мы с Жераром посмотрели друг на друга.

– Неужели мы удостоимся высочайшего посещения… – прошептал тот, прижимая руки к груди. – Да еще и его судорожная светлость Лоциус… Нет, я не переживу этого мгновения.

– Ты сам прекрасно знаешь, что я ничего не придумываю в своих хрониках, – сказал я, думая о своем.

– О мой искренний, но недалекий друг, – отозвался Жерар, разваливаясь в кресле и закидывая ногу за ногу, – я давно тебе намекал, что если ты хочешь счастья Гвендору, тебе следовало бы слегка исказить факты. Ну намекнуть на его недостаточную доблесть, или наделить его каким-нибудь существенным недостатком. Например, пылкой страстью к таширскому коньяку или чрезмерным увлечением таширскими лошадьми. На худой конец, тебе ничего не стоило сделать главным героем меня.

– Прекрати городить ерунду, – сказал я раздраженно.

– А тебе не приходило в голову, что на страницах твоей хроники образ Гвендора получается какой-то слишком героический и явно затмевающий светлый лик самого Ронана? Нет, в следующей части это обязательно надо исправить и развенчать кумира молодежи. Иначе все это кончится плохо.

Он выудил из лежащей на столе пачки еще пару писем.

– Что тут дальше? От старейшины клана Гариде. От старейшины клана Заро. Нет, политическим интригами Гвендор пусть занимается сам. А вот это интересно, смотри.

Он показал мне небольшую записку с печатью в виде летящей чайки – гербом магистра Ньялля.

– Если даже древний Ньялль взялся за перо вместо весла – в мире что-то происходит. И опять лично Гвендору, как тебе это нравится.

На этот раз написано было орденской тайнописью, а Жерар в свое время беспощадно прогуливал занятия, поэтому он наморщил лоб и зашевелил губами:

– Тыр… быр… нехорошо так издеваться над людьми. А вдруг еще кто-то захочет прочитать? У Ньялля очень плохой почерк, надо ему попенять при случае.

Он кинул записку на стол и умоляюще посмотрел на меня.

"Интересующее вас лицо должно прибыть в Ташир дня через три-четыре. По крайней мере, они сели на корабль в Валлене.

Лоциус что-то замышляет. Будьте осторожны".

Я поднял глаза и посмотрел на извертевшегося в кресле Жерара.

– Мне кажется, что в ближайшее время нам предстоит отправиться в Ташир, – сказал я.

– Я всегда ценил истинные знания, – искренне сказал Жерар, делая очередной глоток из бутылки.

Мы сидели на балконе орденского дома в порту Ташира. Вернее, сидели Гвендор, Бэрд и я, а Жерар бродил вокруг, хватался за разные предметы, пытался как обычно высказываться по поводу происходящего, но у него это получалось довольно вяло. Как всегда в полдень, в Ташире стояла сильная жара, что не мешало огромной толпе, собравшейся в порту, таскать тюки, толкаться, торговаться и спорить до хрипоты. Ташир был странный город – порт и базар одновременно, и больше ничего. Дальше начинались пески и горы. Горы и служили источником того, что свозилось каждый день на рынок Ташира – в основном драгоценные камни, золото, ткани, пряности, добываемые и ревностно оберегаемые каждым из кланов.

Предполагалось, что мы проводим инспекцию перед прибытием мессира Ронана и магистра Лоциуса. На самом деле каждый из нас был занят своим собственным, далеким от этого делом. Бэрд сопровождал Гвендора, что считал своим главным занятием, ну и заодно присматривал одним глазом, как идет дело с доставкой и погрузкой на корабли орденского золота. Жерар всячески пытался заслужить прощение Гвендора, который подчеркнуто не обращал на него никакого внимания. Я пытался понять, что вообще происходит, и одновременно жестоко мучился от жары. А что на самом деле делал и о чем думал Гвендор – как всегда, до конца не знал никто. В принципе он вел неторопливую деловую беседу с Бэрдом о путях переправки и возможностях сбыта того самого знаменитого орденского золота – не очень чистого, но все-таки вполне пристойного металла, который получался в его лаборатории на рудниках. Все шло к тому, что орденское золото станет нарицательным понятием, и некоторые государства начнут плавить из него мелкую монету, чтобы поберечь более благородные металлы. Золота было много, так что мы даже купили этот дом в Ташире, чтобы он служил переправочным пунктом.

Гвендор не сильно изменился за эти два года, что мы провели на востоке. Лицо его, конечно, покрылось темным загаром, как у всех нас, но шрамы тоже потемнели и выделялись так же резко, и он так же улыбался одной половиной лица. К следу от мачты прибавился еще тонкий шрам на лбу и виске от кривого меча горцев, но его закрывали падающие на лоб волосы, в которых было еще совсем немного седых прядей. Сейчас он сидел у перил балкона и внимательно слушал низкий голос Бэрда, полузакрыв глаза, но я видел, что на самом деле он напряженно ждет чего-то. Жару он переносил совершенно спокойно – или опять-таки делал вид, но я успел неплохо изучить его за это время и понимал, что чем безмятежнее и отрешеннее выражение его лица, тем более собран и натянут он внутри.

Может быть, эта тревога была вызвана присутствием слишком большого количества чашников в порту? Ташир был единственным местом, где оба ордена невольно сталкивались вместе и ничего не могли с этим поделать. Если говорить правду, то чашников было еще больше, чем нас, потому что мы в основном держали за собой крепости в горах, и Ташир был для нас не более чем гаванью, а они вели бурную торговлю, не забираясь в горы. Мало какие купцы из Валлены и Эбры осмеливались плавать в Ташир без их сопровождения.

Поэтому синие камзолы с белыми плащами и темно-фиолетовые с зелеными часто натыкались друг на друга в толпе. Пока обходилось без серьезного кровопролития, но только пока. Вчера Жерар въехал кому-то в зубы рукоятью шпаги и поэтому сегодня находился под домашним арестом.

– Еще один корабль чашников, – сказал Жерар, внимательно глядя на причал. – Такое впечатление, что они собираются высадить здесь десант.

– Подозреваю, Ронан будет не сильно доволен, что его встречает такой эскорт, – пробормотал Бэрд.

– А что ты прикажешь мне делать? Издать боевой клич и ринуться в атаку? – Гвендор пожал плечами.

– О мой командор, я в смятении, – Жерар возвел глаза к небу, – не нахожу в вас беспощадной ярости к врагам нашего ордена.

– Интересно, в чем же именно заключается их враждебность? Не в том ли, что они надели плащи другого цвета?

– Только не пытайтесь говорить такие вещи никому, кроме нас, – сказал Жерар, глядя на Гвендора широко распахнутыми глазами. – Я человек широких взглядов, всем известный своим миролюбием и терпимостью, а эти двое ничего не поняли из-за своей тупости. Но если вы скажете такое магистрату, они самое лучшее решат, что у вас помутилось в голове, после того как вас по ней стукнули мачтой. Кстати, именно эти милые люди в красивых плащах другого цвета.

– Не стоит так сильно беспокоиться обо мне, Жерар, – протянул Гвендор, почти совсем прикрывая глаза. – В отличие от тебя, я довольно сносно разбираюсь в том, что, когда и кому следует говорить.

Жерар открыл рот, чтобы ответить – они довольно часто так препирались, причем оба находили в этом своеобразное удовольствие, но тут Жерар снова отвлекся, взглянув в сторону причалившего корабля чашников.

– О небеса, не могу поверить своему счастью! Неужели сама блистательная Рандалин удостоила Ташир своим присутствием?

Я вздрогнул, услышав это имя. Передо мной опять возникло лицо с приподнятой в оскале верхней губой и неуловимое движение, выбивающее шпагу у меня из рук. Наверно, я покраснел и мог надеяться только на то, что это можно списать на жару.

Она сходила в этот момент по перекинутым мосткам. Одетая в простой костюм своего ордена, без всяких знаков отличия, но мне показалось, что многие в порту остановились, невольно глядя на нее. Вроде ничего особенного не было в этой складной фигуре молодой женщины, но каждое ее движение было наполнено какой-то сжатой энергией, уверенностью и вызовом. Вызывающе ярко сверкали на солнце отросшие до плеч кудрявые волосы, вызывающе прямо смотрели серые блестящие глаза, вызывающе лежала рука на эфесе длинной шпаги в черных ножнах. Она обернулась, что-то бросив через плечо своим спутникам, в которых я узнал все тех же Джулиана и Санцио. К ним, правда, прибавился еще один, молодой мужчина небольшого роста, с мечтательно изогнутыми бровями и яркими губами. Так они и шли дальше, переговариваясь и, видимо перебрасываясь какими-то шутками, потому что на губах Рандалин появилась кривая ухмылка, а все трое периодически забегали вперед, размахивая руками и очевидно пытаясь перещеголять друг друга в искусстве веселить свою спутницу.