Текст книги "Чаша и Крест (СИ)"

Автор книги: Вера Семенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)

– Садитесь в карету, графиня, – сказал ее спутник.

Женевьева медленно приходила в себя. Слишком медленно – и уже поздно.

– Странно, – сказала она. – Я думала, вы потащите меня на веревке за вашей лошадью.

– Садитесь в карету, – терпеливо повторил гвардеец, словно не обращая внимания на ее выходки.

На скулах Женевьевы медленно проступили два темных пятна.

– А вы собираетесь ехать со мной? Вы попросили у Моргана пожизненного обеспечения вашей семье, если вдруг что? – сказала она, увидев, что странный гвардеец берется за дверцу кареты.

– Не говорите глупостей, – он равнодушно пожал плечами и дернул за шнур у занавески. – Поехали. Старая дорога, после развилки направо.

Женевьева забилась в угол, начиная снова впадать в безразличие, и молча уставилась на однообразную дорогу красно-бурого цвета. По ее обочине росли редкие цветы, высохшие от постоянно летевшей на них пыли. На эти цветы и желтоватую траву она и смотрела, не отрываясь, находя в этом смутное утешение. Карета проехала развилку и повернула, направляясь к лесу. Последний раз мелькнул силуэт замка Ша-Лейн с двумя разными башнями – толстой квадратной и высокой с тонким шпилем. Неожиданно над толстой башней появился язык пламени и сероватый дым, быстро завивающийся от ветра.

– Эй! – крикнул скакавший за каретой конвойный. – Они заметили! Быстрее!

Женевьеве его голос и манера чуть картавить показался странно знакомым.

Сидевший напротив ее гвардеец глубоко вздохнул.

– Увы, – сказал он, – значит, эффектного появления не получится.

Он стащил с головы шляпу и повернулся к Женевьеве лицом. Тем самым лицом, которое она видела в бреду и навстречу которому выныривала из темноты, куда падала в лихорадке. Тем лицом, которое наклонялось над ней, когда она лежала на полу с простреленной грудью. Но сейчас на нем была нескрываемая радость. Он улыбался – что вообще было странным для человека, хранившего абсолютную невозмутимость даже в сражении.

Он смотрел на побледневшую Женевьеву, прижавшуюся к стене, и улыбка медленно сходила с его лица.

– Графиня… То есть… Вьеви… Что-то случилось? Вы мне не рады?

Она качнулась вперед, но не потому, что собиралась падать в обморок, просто карету мотнуло от того, что колесо наехало на камень. Ланграль подхватил ее, и долгие мгновения они прижимались друг к другу в тесной карете. Они даже не смотрели друг другу в лицо, просто обнимались до боли в стиснутых руках, словно желая не выпускать, словно надеясь почувствовать биение сердца другого под плотной тканью камзола. Женевьева положила голову ему на плечо – как давно она хотела это сделать. Она не заплакала – видимо, все ее слезы вытекли ночью, просто изредка вздрагивала. Ланграль прижался щекой к ее виску и зарылся пальцами в кудрявые волосы.

– Мне сказали, что вы умерли, – пробормотала она невнятно.

– Догадываюсь. Вам плохо, Вьеви? Вы дрожите.

– Нет, – Женевьева счастливо вздохнула, устраиваясь поудобнее. – Мне очень хорошо.

Она действительно вся дрожала, потому что не понимала, что с ней происходит. Если бы можно было остаться так навсегда, на всю жизнь, в руках Ланграля, ни о чем не вспоминать, не задумываться о том, что будет дальше.

– А что дальше? – сказала она, по-прежнему уткнувшись носом в его плечо. – Что теперь с нами будет? Куда мы едем?

Ланграль помолчал, потом мягко отстранил ее от себя, продолжая держать за плечи.

– Пока мы едем подальше от Ша-Лейн и погони. Плохо, что они очень быстро поняли, что мы – это не настоящий гвардейский конвой. А насчет того, что будет дальше…

Он решительно выдохнул. Женевьеве было так странно смотреть на это лицо, в которое вернулась жизнь. Теперь выражение у него менялось неуловимо, но почти ежеминутно, она это прекрасно видела, потому что когда-то изучила это лицо до тонкостей. Сейчас на нем были радость и легкая бесшабашность в сочетании со странной неуверенностью.

– Вьеви… То есть госпожа графиня… Я понимаю, что так неправильно, что надо бы по-другому. Но через несколько часов, кто знает, может, у нас и не будет такой возможности. Я хочу, чтобы вы стали моей женой.

Женевьева смотрела на него, широко открыв глаза. Неожиданно ей пришло в голову похожее предложение, сделанное не очень давно, и тоже в карете. Но Шависс сказал: "Я прошу вас стать моей женой". А Ланграль сказал: "Я хочу".

– Вы, конечно, можете этого не хотеть, – прибавил он торопливо. – если все изменилось… или если вы не хотите терять свободу… просто мне казалось, что замужество – это единственное, что может вас как-то защитить от Моргана. Если вы не хотите… наш брак может быть фиктивным. Но мне почему-то казалось, что вы…

– Я говорила, что люблю вас. А вы не хотели меня слушать.

– Я был очень, очень глупым, – прошептал Ланграль, снова прижимая ее к себе. По крайней мере, пока она была здесь, в кольце его рук, пока он мог сжимать ее плечи и чувствовать запах ее волос, он был уверен, что с ней не случится ничего плохого.

– Вы таким и остались.

– Почему?

– Потому что вы сомневаетесь в том, хочу ли я стать вашей женой.

Она отстранилась сама и заглянула ему в глаза.

– Даже если после свадьбы вы заставите меня подавать вам сапоги и точить вашу шпагу. Даже если я буду спать на коврике у порога. Даже если в конце концов вы бросите меня и сойдетесь с какой-нибудь валленской красоткой. Я все равно буду счастлива, потому что когда-то была рядом с вами.

Ланграль только покачал головой. Каждый раз, глядя на нее, он невольно поражался полному отсутствию кокетства и стремления чего-то добиться с помощью любви. Может, потому что он сравнивал ее с Аннемарой? Но сейчас он совсем о ней не вспоминал.

– Это вы меня скоро бросите, – ответил он в тон Женевьеве. – Вам захочется новых приключений, сражений и погонь. А я буду стареть в Валлене и вспоминать свое недолгое счастье.

– Мы умрем в один день.

– Наверно, да, – согласился Ланграль.

– От любви.

– От любви не умирают.

– Не знаю, – задумчиво произнесла Женевьева. – Я не уверена.

Старый священник в последний раз обошел свою маленькую церковь, по размеру скорее похожую на часовню, проверил, надежно ли заперты двери, и пошаркал к лестнице, ведущей наверх, Он часто спал прямо в церкви, на крохотном балконе, где помещался клавесин с западающими педалями. На дощатом полу там как раз оставалось место для нескольких плащей, служивших ему постелью.

Как только он поставил ногу на первую ступеньку, в дверь постучали. Священник особенно не удивился – он замечал, что так происходит почти всегда. Он даже стал относиться к этой ступеньке с некоторым суеверием и когда особенно хотел спать, пытался перешагнуть ее, забираясь сразу на вторую. Потому что почти каждый день, как только он брался за перила лестницы и ставил ногу на первую ступеньку, кому-то от него что-то обязательно требовалось. Или рождался ребенок, или кто-то умирал, или в соседней деревне случалась драка, и его звали разнимать дерущихся. Это просто кажется, что Старая дорога заброшена и здесь ничего не случается.

Стучали настойчиво, но все же не так, как бывает, когда люди соприкасаются со смертью.

"Ребенок, наверно", – подумал священник и медленно побрел обратно открывать. Хотя в ближайшей округе никого в тягости не было.

За дверью обнаружилась странная компания. Молодой человек с костюме гвардейского офицера держал за руку рыжую девушку в мужских штанах и измятом камзоле. Девушка была, наверно, самым необычным существом из всех – в первую очередь поражал не только ее истерзанный и порванный мужской костюм, но необычный цвет светло-медных волос. В их деревне такие не рождались, и вообще рыжие волосы считались дурным знаком. За их спинами маячили двое, тоже в гвардейских мундирах – один маленький, с печально заломленными бровями, другой рослый и плечистый, с роскошными ухоженными усами, которые подходили скорее какому-то знатному дворянину, чем простому сержанту.

Священник повидал за свою долгую жизнь очень много людей. Когда церковь стоит поблизости от дороги, это несложно. И он на второй минуте заподозрил, что гвардейские мундиры на этих людях выглядят крайне неестественно. Гораздо более правильно смотрелся даже покрытый пылью и помятый костюм на непонятной девушке.

– Что вам угодно, господа? – спросил он кротко.

– Нам надо обвенчаться, – сказал первый молодой человек. С одной стороны, он внушал доверие, потому что его лицо светилось редкой красотой и благородством. Такие лица на Старой дороге встречались редко – больше или пьяные крестьяне, или купцы с бегающими от страха за свое имущество глазами. Или гвардейцы, которых священник не считал за людей и каялся в этом грехе перед алтарем каждый вечер. С другой стороны, было понятно, что все они замешаны в какой-то темной и запутанной истории.

– Ночью?

– Нам надо обвенчаться прямо сейчас, – терпеливо уточнил молодой человек.

Священник внимательно посмотрел на него. Сколько раз молодые пары, бежавшие от родителей, пытались венчаться тайно в его церкви. Он отказывал почти всегда. Но здесь было что-то другое. Ощущение опасности и дыхание смерти стояло у них за спиной. Они не смотрели друг на друга, но казалось, что их руки соединились навечно. У них даже было одинаковое выражение лица, словно они передавали друг другу настроение через сплетенные пальцы.

– Тридцать золотых, – сказал он буднично.

" Куплю новый клавесин", – подумал он про себя.

Девушка быстро сдернула с пальца кольцо с увесистым камнем.

– Это стоит больше, – сказала она чуть хрипловатым голосом. – А мы очень торопимся.

– Эти господа, – уточнил священник, кивая на застывших сзади спутников, – ваши свидетели? Они понадобятся чуть позже, пусть пока подождут. Пойдемте.

Довольно долго он отпирал алтарь, потом бормотал подобающие слова, не слишком стараясь – он видел, что им это в общем-то безразлично. Они по-прежнему держались за руки и теперь уже смотрели друг на друга.

Они были обречены. Они были счастливы. Они знали свою обреченность. Они были счастливы поэтому? Или вопреки тому? Священник в очередной раз порадовался, что давно дал разумный обет безбрачия.

– Ваше имя, сударь? – спросил он, открывая толстую книгу и беря в руки засохшее перо.

– Бенджамен де Ланграль, граф Вэйра, герцог Шанлорский, – он на секунду помолчал и неохотно выговорил: – Тридцать восьмой потомок короля Вальгелля по мужской линии.

– Ваше, сударыня?

– Женевьева де Ламорак, герцогиня Эрданта и Нижнего Сэнгара. Сорок четвертый потомок короля Вальгелля через его дочь Кристабель.

Священник тихо вздохнул. Он хорошо знал родословную королей Круахана. Людей такой крови можно было встретить в лучшем случае один раз в своей жизни. Потом… де Ламорак? Много лет назад из столицы привезли письмо с приказом произнести проклятие против подлых заговорщиков, посягнувших на власть. Это имя значилось там первым.

– Ваше родство настолько дальнее, что не препятствует заключению брака, – произнес он положенную формулу. – Согласно Закону, объявляю вас мужем и женой. Отныне у вас одна жизнь и одна смерть.

– Одна смерть… – прошептала Женевьева.

Она не знала, что эти слова повторяют всем молодоженам, когда-либо встающим перед алтарем в Круахане.

– Вы опять думаете о нехорошем?

– А вы?

Она повернулась к Лангралю.

– А я думаю о вас. Вы меня боитесь, Вьеви?

– Немножко, – прошептала она. – Сейчас будет положено целоваться.

– Если вдруг вам не понравится, – прошептал Ланграль ей на ухо, наклонившись совсем близко, – то скажите мне об этом сразу.

Он коснулся ее губ совсем легко, и на секунду задержался. В тот самый момент, когда она вздрогнула и напряглась в его руках, подавшись навстречу, он понял, что она вообще ни разу ни с кем не целовалась. Она знала ухватки наемников Айны, их словечки и обычаи, она размахивала шпагой лучше, чем его незабвенные друзья Люк и Берси. И при этом она не знала, куда деть язык и губы.

– Вьеви, – сказал он, ловя ее сбивчивое дыхание. – Не торопитесь. Если еще пару часов нам посчастливится остаться в живых, я осмелюсь это повторить.

Довольно сложная задача – остаться в живых, когда ты объявлен вне закона, и прямо на тебя смотрит сверлящим взором его светлость первый министр Круахана. Впрочем, это Моргану его собственный взгляд казался сверлящим. На самом деле он собрал кожу лба в глубокие складки и выпятил губы вперед от напряжения, надеясь, что его взгляд будет пригибать собеседника к земле. Женевьева только хмыкнула, выпрыгивая из седла. За три месяца в доме Скильвинга она немного чему научилась, но по крайней мере умела узнавать попытки магического воздействия, даже слабого.

Странно, что на Люка и Берси взгляд Моргана явно подействовал – на их лицах читалась явная растерянность, если не испуг.

Отряд гвардейцев, возглавляемый первым министром, догнал их довольно быстро, уже под утро, когда они сворачивали с дороги в поисках деревни для ночлега.

– Графиня де Ламорак, – хмуро произнес Морган. – Своими бесконечными побегами из-под ареста вы только ухудшаете свое положение. И впутываете в это людей, которых считаете своими друзьями.

– Монсеньор, – Женевьева наклонила голову с виноватым видом, – я готова полностью сдаться на вашу милость.

– Вы что? – зашипел сзади Люк. Ланграль положил руку ей на плечо, и она быстро накрыла ее своей. Она чувствовала, что он спокойно обводит взглядом толпу гвардейцев, рассчитывая, с какой стороны лучше пробиваться.

– Только я хотела бы увидеть приказ о своем аресте, – продолжила Женевьева. – Чтобы понимать, что все делается по справедливости.

– Вы сомневаетесь в моем правосудии, графиня? – Морган изогнул губы. – Вы думаете, что я действую из собственного каприза?

Он щелкнул пальцами, и подошедший гвардеец вложил в его руку лист бумаги, украшенный печатями.

– Позвольте, я посмотрю?

Женевьева не стала особенно вчитываться. Если честно, ей было не слишком интересно, что именно ей вменяют в вину – наверняка шпионаж в пользу Айны и Валлены. Она кинула быстрый взгляд на начало приказа и с таким же вежливым поклоном вернула его обратно.

– Мне очень прискорбно, монсеньор, но этот приказ недействителен. Вам придется доставать новый.

– Почему?

Морган настолько удивился, что его лицо приняло выражение, максимально приближенное к обычному человеческому.

– Потому что это приказ об аресте Женевьевы де Ламорак, – она выпрямилась, и Ланграль, понявший быстрее всех, что она задумала, подошел вплотную и встал за ее плечом. – Графини де Ламорак не существует в природе. Есть графиня де Ланграль.

Морган отшатнулся, словно она его ударила, и стиснул губы.

– Это неправда!

– Показать вам церковную запись?

– Как положено, при двух свидетелях, – Ланграль тоже слегка поклонился. – Несколько часов назад.

Первый министр медленно приходил в себя. Но когда Женевьева посмотрела ему в глаза, она поняла, что смертельный приговор точно подписан – они на мгновение показались ей глазами какого-то безумного животного. Слащавое выражение, с которым он раньше смотрел на нее и которое ее так пугало, полностью исчезло. Он моргнул, и глаза снова стали обычными – маленькими, близко посаженными сероватыми глазками усталого человека.

– Я верю вам, граф, – сказал он тускло. – Никто не станет приписывать себе вымышленный брак с дочерью государственного преступника. Желаю счастья.

Он повернулся и сделал знак, чтобы ему привели лошадь. Послушные гвардейцы начали запрыгивать в седла.

– Вы, кажется, собирались в Валлену? – Морган разглядывал их уже сверху вниз, со странным выражением. – Советую поторопиться. Моя канцелярия очень быстро изготавливает новые приказы.

– Никогда не подумал бы, что Морган может уступить, – пробормотал Берси, глядя вслед удаляющемуся отряду.

– А ты и не думай, – посоветовал Ланграль. – Теперь нас будут подстерегать за каждым углом.

Валленская дорога была им уже хорошо знакома.

Несколько часов назад они простились с Люком и Берси, условившись встретиться в Валлене через неделю, если повезет. Получалось, что им было безопаснее перебираться через границу поодиночке.

Люк вручил Женевьеве длинный стебель какого-то растения со сладко пахнущими белыми соцветиями.

– Все, что я смог найти, – пояснил он, глядя на нее с непонятной тоской. – Дай вам небо быть счастливее меня, графиня.

Берси долго хлопал Ланграля по спине. В сторону Женевьевы он нарочно не смотрел, отводя глаза.

"А что стало с ними дальше?" – спросил я у Рандалин. Она слегка нахмурилась.

"Они оба благополучно добрались до Валлены. Берси потом вернулся в Круахан, чтобы узнать, что с нами приключилось. Он даже явился в канцелярию первого министра, но так ничего и не узнал, а на следующий день погиб в поединке. Говорят, что Морган натравил на него одного из "беспощадных", который случайно оказался в Круахане.

А Люк – вы его встречали. Он и сейчас живет в Валлене и пишет стихи и пьесы. Он стал актером в придворном театре, который герцог Мануэль, сын Джориана, основал специально для него".

И вот теперь Бенджамен и Женевьева скакали одни, до полного изнеможения, загоняя лошадей. Когда Ланграль наконец свернул в сторону только ему известного трактира, Женевьева уже держалась за гриву, чтобы не упасть, и ничего не чувствовала, кроме боли в напряженных ногах.

Ланграль вытащил ее из седла, когда она почти задремала, положив голову на шею лошади.

– Это не слишком хорошее место для сна, – сказал он тихо. – Я нашел несколько лучше.

Наверно, он отнес ее туда на руках. Она мало что помнила до тех пор, пока не ощутила затылком подушку и не вытянула ноги в полном блаженстве.

До конца своих дней она будет помнить эту старую мансарду на втором этаже единственной относительно приличной гостиницы. Было темно, и пахло слежавшимся сеном. Она сомкнула руки в замок на шее наклонившегося над ней Ланграля, чтобы быть уверенной, что он никуда не денется.

– Вы действительно этого хотите, Вьеви? Вы весь день скакали на лошади. Вам будет больно.

Она помотала головой, не в силах уже произнести ни слова, но притягивая его к себе, задыхаясь от какого-то странного ощущения. Это было еще не желание – но что-то близкое, заставляющее ее вздрагивать от каждого прикосновения. Их одежда вперемешку лежала на полу. Ланграль снова наклонился – она зажмурила глаза, но чувствовала его губы на своей коже. Все, что она знала о таких вещах, обозначалось исключительно грязными словами наемников, и значит, не могло иметь никакого отношения к тому, что происходило сейчас.

Она раскрылась навстречу ему и на мгновение пожалела об этом, настолько резкой была боль, словно разрез кинжалом. Наверно, она плакала и пыталась вырваться. Наверно, он удерживал ее и губами стирал ее слезы. Женевьева уже мало что помнила. Она соскальзывала в сон, но продолжала чувствовать тяжелеющую во сне руку Ланграля на своем животе и его дыхание возле самого уха.

– Расскажи, что мы будем делать в Валлене.

Ланграль пошевелился только затем, чтобы сильнее прижать ее к себе. Кровать была такая узкая, что они придерживали друг друга, чтобы не упасть на пол. Окно медленно меняло цвет на светло-серый. Но ехать было еще рано – приходилось ждать, пока лошади хоть немного отдохнут.

– Пойдем к герцогу Джориану, – он говорил таким тоном, словно пересказывал какую-то старинную легенду. – Я скажу ему: "Сир, наше положение в Круахане таково, что я уже не смогу быть вам полезным. Но может быть, вы найдете для меня правильное применение в другом месте? Например, в Эбре или Вандере"

– А что буду делать я?

– А ты будешь жить в доме Хэрда и ждать моего возвращения из путешествий. Будешь читать его умные книги и учиться понемногу колдовать.

– Я хочу ездить с тобой, – Женевьева сжала руки на его шее. – Я не хочу тебя ждать.

– А кто тогда будет оставаться с нашими детьми?

– Детьми?

– У нас их будет трое. Как минимум.

Женевьева даже закрыла глаза, пытаясь себе это представить.

– Такие же красивые, как ты?

– Такие же рыжие, как ты, – она почувствовала кожей его усмешку.

– А если Джориан не захочет нам помочь?

– Ты его видела в Валлене?

Она помотала головой.

– Я и Валлены почти не видела. Сначала лежала в лихорадке. А потом Скильвинг… то есть Хэрд меня не выпускал из дома. Все боялся, что я сбегу в Круахан.

– Джориан – самый разумный правитель из всех, кого я знаю. Так что не думаю, что он нам откажет. К тому же мне кажется, что я принес ему некоторую пользу в свое время.

– Ты мне об этом тоже расскажешь?

Ланграль неожиданно приподнялся на локте.

Во дворе старого трактира, где в самые удачные дни не бывало больше трех посетителей, отчетливо заржала лошадь. Ему показалось, что он уловил, как звякает железо.

Бенджамен подошел к окну, уже особенно не сомневаясь, что он там увидит. Во дворе спешивался гвардейский отряд. Он быстро пересчитал их – не менее двадцати.

– Что там? – Женевьева села в кровати. Именно такой Ланграль ее и запомнил – с растрепанными волосами, которые в бледном утреннем свете были единственным ярким пятном, даже бросая красноватый отблеск на стену. В глазах, устремленных на него, бился страх, но не за себя.

Он бросил ей подобранные с пола штаны, сам быстро одеваясь.

– Скорее! Их там слишком много.

Он не стал даже дожидаться, пока она полностью застегнет камзол и рубашку, сунул ей в руки одну из шпаг, прислоненных в углу к стене и подтолкнул к окну.

– Иди по крыше, только пригнись. Там слева внизу – большой стог стена, и стена уже не такая высокая. Прыгай туда и беги.

– А ты?

– Я их отвлеку, – сказал он просто.

– Я без тебя не пойду!

– Пойдешь, – он насильно выпихнул ее на крышу, заставив лечь на черепицу. – Быстрее!

Женевьева поползла, обдирая об углы и без того пострадавший камзол. Рубашку на животе она сразу порвала, и та свисала белым лоскутом. Она добралась до конца крыши, увидела там обещанный стог, но не стала прыгать. Вместо этого она посмотрела в другую сторону, во двор, откуда доносился звон шпаг и крики.

Ланграль бился сразу с тремя, прижавшись спиной к телеге. Остальные стояли в круг неподалеку, видимо, ожидая, пока он устанет. Несколько гвардейцев тщательно обыскивали двор.

– Смотрите, вот она, на крыше! – внезапно крикнул один из них, подняв голову.

Ланграль рванулся вперед, и его противник, воспользовавшись этим, ударил его сзади. Белая ткань впопыхах надетой рубашки сразу окрасилась ярко-красным, он упал, и на земле образовался клубок из тел – гвардейцы пинали его ботфортами, он из последних сил схватил кого-то за сапог и дернул, сбивая с ног.

Женевьева закричала так отчаянно, что у стоящих близко едва не заложило уши. Она поднялась, балансируя на черепице, и прыгнула вниз во двор, мало что соображая. Плотно сбитая конскими копытами земля с редкими травинками ударила ее по ногам, и она покатилась кубарем, не удержав равновесия. Сверху сразу навалились, выкручивая руки за спину и наматывая на них веревку.

Она не чувствовала боли ни в заломленной руке, ни в ногах, на которые грубо наступили чьи-то сапоги, ни в содранной о камни ладони. Она просто не могла нормально вздохнуть, так сильно что-то рвалось в груди. Ей казалось, что она продолжает кричать, громко, непереносимо для слуха, но на самом деле она только еле слышно хрипела.

Тело Ланграля проволокли по двору в нескольких шагах от нее. Он уже не шевелился. Она так и не увидела больше его лица – с одной стороны к нему прилипли спутанные волосы, с другой стороны оно было закрыто большим наливающимся кровоподтеком

Она снова рванулась так сильно, что почувствовала треск собственных костей.

– Эй, не сломай ей руку, – предостерегающе сказал голос за спиной. – Монсеньор ее калечить не велел.

– Так что мне делать? Она как кошка дикая!

– Ну успокой ее ненадолго.

Единственный из гвардейцев, к которому Женевьева испытала искреннюю благодарность за всю свою жизнь, был тот, что стукнул ее по голове в тот день, на время лишив сознания. Потому что картина, которую она видела во дворе, была для нее непереносимо страшной.

– Ты всегда была очень упрямой, – Морган покачал головой, глядя на Женевьеву почти отечески. В его лице что-то неуловимо изменилось – оно стало более добродушным. Только заглянув глубоко ему в глаза, можно было поймать отблеск безумия. И тогда становилось по-настоящему страшно.

Женевьева на него вообще не смотрела. Она сидела напротив него в карете, одной рукой обхватив колени. Вторая рука, помятая и распухшая, лежала рядом на грязном плаще, как будто существуя отдельно. На ее лбу красовался огромный синяк.

– И чего ты добилась своим упрямством? Ты могла бы стать неофициальной королевой Круахана – по крайней мере, тебе кланялись бы не менее низко. А где ты теперь?

Он брезгливо поморщился, оглядев ее давно не мытые волосы, свисающие на лицо.

– Более того, ты погубила не только свою жизнь. Ты втянула в свои дела другого человека, которого якобы любила. Если ты действительно любила его, ты бежала бы от него подальше.

– Вы все равно хотели его убить, – глухо сказала Женевьева, не поднимая глаз.

– Да, но разве он заслужил такую смерть, какой умрет сейчас? Как валленский шпион он погиб бы в ночном поединке, достойно, как подобает дворянину столь высокого рода. А теперь… ты знаешь, где он сейчас?

Женевьева ничего не ответила. За проведенные в тюрьме два месяца она вообще произнесла всего несколько фраз, когда без них совсем было нельзя обойтись.

– Он в Рудрайге, – значительно сказал Морган. – На нижнем уровне. Ты представляешь, что это такое? – и поскольку Женевьева по-прежнему молчала, он прибавил: – Там проверяют на преступниках новые орудия пыток.

Женевьева разлепила губы.

– Что вы от меня хотите?

– Я уже ничего от тебя не хочу, – Морган вздохнул. – Ты меня уже не интересуешь. Я просто хочу тебе показать, что ты наделала своим упрямством.

– Куда мы едем?

– Увидишь, – Морган откинулся назад, скрестив руки на груди. – Подумай пока о своем поведении, путь неблизкий.

Женевьева прикрыла глаза. Наверно, она немного сошла с ума, потому что долгое время она ни о чем не думала, только считала скрип правого колеса, которое, видимо, недостаточно хорошо смазали. Один поворот, второй. Три. Четыре. Каждый звук точно совпадал с пульсирующей болью в руке. Почему она так болит? Ее вывернули и наступили на нее сапогом. А зачем? Она хорошо помнила, что это было во дворе гостиницы. Но за что? Она никому ничего плохого не сделала. И Бенджамен тоже.

Бенджамен! Стоило ей мысленно произнести это имя, как возникла знакомая резкая боль в груди, быстро отрезвившая ее и вернувшая память.

Куда они едут? Наверно, в Рудрайг. Значит, нужно сделать все, что угодно, чтобы она не доехала туда живой.

Легко принять такое решение, но как его выполнить? Женевьева резко выпрямилась в карете, и из ее широко раскрывшихся глаз словно ударили серые лучи света. К счастью, Морган этого не заметил, потому что задремал в такт покачиванию кареты.

Ее руки и ноги были свободны, но с одной здоровой рукой и без оружия мало что можно было сделать. Даже если допустить, что она сейчас набросится на Моргана – скачущая вокруг кареты охрана сразу ее скрутит. И в Рудрайг она все равно попадет.

В который раз она с сожалением вспомнила Скильвинга, который за три месяца попытался впихнуть ей в голову массу бесполезных знаний, но ни одного действительно нужного заклинания, которое могло бы пригодиться затравленным и загнанным в тупик, как она. Никаких способов зажигания магического огня, вызова молнии с неба, ментальных ударов по противникам. Хотя она не сомневалась, что сам он это все прекрасно умел. А ее учил всяким незначительным вещам, вроде слияния с природой, прикосновения к душе стихий, понимания животных.

Так, подожди, думай сначала и медленно. Понимание животных и умение наладить с ними мысленный контакт.

Женевьева закрыла глаза. Ее мысли двигались необычайно ясно. Теперь она прекрасно понимала, что собирается сделать. Всего лишь на мгновение ее охватило угрызение совести, но она стряхнула его. Человека, не особенно сведущего в магии, ничто не должно отвлекать.

Из трех лошадей, несущих карету, она выбрала крайнюю, вороную с белыми чулками на ногах. Медленно, совсем медленно, словно увязая в песке, она потянулась к ее сознанию.

Лошадь была весела и довольна. Перед этим ее хорошо накормили. А тянуть карету в упряжке было совсем не сложно, по крайней мере, она еще не успела устать. А небо было такое голубое, редкость для Круахана, и ветер таким приятно холодным.

Но потом что-то стало ее беспокоить. Она покрутила головой, невольно сбившись с рыси, и сидевший на козлах гвардеец несильно хлопнул ее по спине, полагая, что она просто расшалилась.

Все совсем не так хорошо. В карете сидит очень плохой человек, и те, которые скачут рядом, ничуть не лучше. Разве правильно подчиняться им и везти их туда, куда они скажут? Где они будут делать разные плохие дела?

Лошадь этого все-таки не очень понимала, но начинала беспокоиться все сильнее. Женевьева, сидя в карете, этого не видела, но уже не сомневалась, что у нее что-то получается. По крайней мере, она сама начинала чувствовать удары копыт по земле, прикосновение холодного воздуха на разгоряченной коже, и ей начинали чуть мешать туго затянутые ремни.

Она очень многого не умела. И сделала принципиальную ошибку, вместо диалога с животным начав обмен сознанием.

Ей нужно освободиться. Освободиться любой ценой, вырваться, стряхнуть с себя эти ремни. Никому не подчиняться, лететь по дороге, чтобы вокруг были только ветер, ночь и звезды. Свобода, свобода любой ценой, пусть даже ценой жизни, пусть она погибнет, но у нее больше нет сил ощущать на себе человеческие путы и слушать человеческие приказы.

Карета ехала вдоль обрыва. С одной стороны был огромный луг с остатками пожелтевшей и давно скошенной травы. Луг ждал первого снега. А с другой стороны, далеко внизу, виднелась петля реки, по берегу которой медленно двигался одинокий всадник. Но до него был по меньше мере две сотни локтей – песчаный обрыв шел резко, и кое-где из него выступали острые зубы камней.

Женевьева поняла, что это единственный шанс. Она рванулась вперед и вверх, и в этот момент их сознания полностью объединились. Лошадь встала на дыбы и забила копытами.

– Эй! – испуганно закричал кучер. – Ты чего? Держите! Помогите, кто-нибудь!

Но было уже поздно – лошадь рванулась в сторону обрыва, увлекая за собой карету и покатилась вниз с жалобным ржанием. Оно быстро смешалось с треском ломающихся осей и воплях подбежавших к обрыву гвардейцев. От кареты отлетела дверца, и одно из колес, отломившись, покатилось отдельно по склону. Лошади, падая, уже не ржали, а стонали как люди. Женевьева упала на Моргана, который проснулся уже в полете вниз, потом он перекатился через нее. Карета тяжело грохнулась, подняв тучу пыли. Одна из лошадей – та, самая, вороная – съезжала вниз по склону с перебитым хребтом. Она билась в нескольких шагах от кареты, тщетно пытаясь подняться.