Текст книги "Чаша и Крест (СИ)"

Автор книги: Вера Семенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

– Границы Круахана уже несколько лет как открыты для всех. Поэтому сдается, что я имею такое же право находиться здесь, как любой из вас.

– Все и любые меня не интересуют, – сказал новый устрашающий Гвендор. – Я хочу знать, зачем именно вы притащились в Круахан.

– Я приехала, чтобы встретиться с вами, господин командор. Но я уже несколько дней жалею о своем поступке, а сейчас так особенно.

– Можете хоть расшибить себе голову об стену от сожаления, меня это мало волнует. Зачем вы приехали встретиться со мной, когда я вас не звал?

– А к вам всегда приезжают только званые гости?

– От незваных я избавляюсь.

– Ну, от меня вам все-таки до конца не удалось избавиться, раз я здесь.

– Не переживайте, от вас я избавлюсь ровно так же, как от остальных, как только наш разговор подойдет к концу. Зачем я вам понадобился? Говорите побыстрее и не затягивайте.

Рандалин неожиданно показалась мне очень красивой – так засверкали ее глаза в темноте кабинета.

– Магистрат Ордена Чаши считает, что оба наших ордена достигли бы большего, если бы перестали нападать друг на друга по малейшему поводу и при его отсутствии. Мы предлагаем вам пробное перемирие. Хотя бы пока в границах Круахана.

– И что, у чашников не нашлось других кандидатов в парламентеры?

– Вы что-то имеете против моей кандидатуры?

– Я не считаю серьезными переговоры, которые надо вести с женщиной.

– Это не первый раз, когда я веду переговоры с вашим Орденом от имени своего, – Рандалин вонзила ногти в ладонь руки, чтобы сдержаться. – Если не ошибаюсь, несколько лет назад ваш Великий Магистр согласился на мои условия относительно действий нашего флота во Внутреннем океане.

Когда-то я очень любил читать старые книги о драконах, их привычках и образе жизни. Мне покаалось, что они должны были смеяться именно так же, как сейчас засмеялся Гвендор.

– Вы изволите говорить о том достославном сражении нашего фрегата "Эрн", когда вы наградили меня этим украшением? – он приложил ладонь к щеке. – Вы избрали великолепный случай для того, чтобы о нем вспомнить. Что также прекрасно подчеркивает ваши дипломатические способности.

– Я искренне сожалею, но в истории наших Орденов это не единственный случай. Если мы начнем перечислять все потери с каждой стороны, нам не остановиться до утра.

– Я предпочитаю быть точным, особенно если стану говорить о перемирии. Это поможет четко обговорить все условия. Но вести переговоры я буду с человеком, более способным на хладнокровные действия. Пусть Чаша пришлет кого-нибудь из старшего магистрата. Я ни в коей мере не претендую на присутствие самого Скильвинга. Но старший магистр Хейми, тем более что ему недалеко ехать из Айны, или Видарра, или Форсет – кто угодно.

– Вы испываете ко мне личную неприязнь? – Рандалин слегка поморщилась. – По своему рангу я тоже старший магистр.

Гвендор пренебрежительно взмахнул рукой, и тени закачались на стене.

– Я не собираюсь вникать ни в устав, ни во внутренние дела Чаши. Они могут делать все, что им заблагорассудится, хоть заводить себе священных животных, сажать их с собой за стол в золотых ошейниках и класть рядом с собой в постель. Но я настаиваю на уважении к делам и традициям нашего Ордена, если уж вы решили заговорить о перемирии. Никто из нас не начнет переговоры с женщиной.

– От имени своего Ордена приношу вам глубочайшие извинения за доставленные моральные страдания, – сказала Рандалин, уже не скрывая язвительного тона. – Мы знали о предрассудках крестоносцев, но мне почему-то казалось, что создатель золота и герой битвы на Рудниковом перевале не обращает внимания на подобные мелочи. Видимо, у вас слишком хорошие хронисты – они изображают вас гораздо лучше, чем вы есть на самом деле.

– В этом и заключается их работа. А я меньше всего стремлюсь вызвать восхищение у восторженных девиц из чужого Ордена.

– Прошу простить меня за то, что когда-то думала о вас с уважением. Это была моя ошибка.

– И не последняя, – голос Гвендора совсем превратился в хрип, – первую вы совершили, когда приехали в Круахан. Вам тут нечего делать. Отправляйтесь обратно в свою Валлену, где мужчины настолько похожи на женщин, что неважно, с кем имеешь дело. А здешние игры не для вас.

– Другими словами, вы хотите прогнать меня из Круахана?

– У меня есть одно условие – пока вы возглавляете миссию Чаши в Круахане, я не начну переговоров.

Я во все глаза смотрел на Рандалин со своего места. Десятки выражений за одно мгновение пробежали по ее лицу, но она снова сдержалась, плотно сжала губы и вскинула голову. Она полностью проиграла, но ее нельзя было пожалеть, можно было только восхищаться.

– В таком случае я не смею более терзать вас своим присутствием, милорд Гвендор. Желаю вам удачи в переговорах с моим преемником, а ему искренне сочувствую.

Уже не скрываясь особенно, она приложила руки запястьями друг к другу, образовав знак чаши, и повернувшись, быстро вышла из кабинета. Мы с Бэрдом одновременно вышли следом, но я нагнал ее уже только у ворот, вдевающую ногу в стремя.

– Вы расстроились, Рандалин? – спросил я тихо, подойдя ближе.

– Я уже не умею расстраиваться, Торстейн, – отозвалась она, наклонившись из седла. – Но я разочаровалась. Это неприятное чувство.

– Теперь вы уедете в Валлену, – сказал я скорее утвердительно, и сам удивился своей печальной интонации.

– Запомните, летописец крестоносцев, может быть, это вам пригодится для какой-то хроники – Рандалин Валленская сдавалась только тогда, когда не могла ни думать, ни говорить, ни двигаться, – сказала она несколько горделиво. – А пока мне до этого еще далеко. Так что мы скоро увидимся.

Я покачал головой.

– Гвендор очень упрямый. Я не знаю, что с ним сегодня случилось, но если он принял какое-то решение, это навсегда.

– Сауюм, – сказала Рандалин на орденском языке, легко прижимая коленями бока лошади. – Посмотрим, Торстейн.

Я вошел в кабинет с твердым намерением поговорить серьезно. Камин почти догорел, но шторы были отдернуты, вернув нормальное освещение. Гвендор стоял у окна и не отрываясь смотрел на дорогу, ведущую от орденского дома.

Я откашлялся, пытаясь привлечь к себе внимание.

– Скажите, что с вами произошло? Зачем все эти эффекты? – Я обвел кабинет руками. – Вы что, хотели ее напугать? Так она прошла примерно столько же сражений, как и мы с вами. Если вы не хотите мира с Чашей, то никто же не настаивает. Зачем было тогда с ней встречаться, да еще намеренно унижать? Вы думаете, Скильвинг обрадуется, когда узнает, как вы прошлись ногами по гордости его воспитанницы, или кем она ему приходится? Вы серьезно надеетесь, что он пришлет другого переговорщика? Гвендор! Я вообще-то с вами говорю! Я вас совсем не понимаю!

– Мне было нужно добиться, чтобы она уехала, – ровным тоном сказал Гвендор, не поворачиваясь.

– Зачем? Конечно, они будут с нами соперничать, затевать какие-то торговые союзы, но им никогда не достигнуть нашего положения в Круахане. Они всегда будут слабее. А таким поведением вы их только разозлите.

Гвендор неожиданно обернулся, и я невольно схватился за дверную притолоку. Я гораздо чаще, чем кто-либо другой в нашем Ордене, видел его страдающим от ран, истекающим кровью, бредящим в лихорадке, но никогда еще я не видел на его лице такого выражения боли и тоски.

– Она моя жена, – сказал Гвендор все тем же ровным голосом, который совсем не сочетался с лицом.

– Что?

Сначала мне показалось, что я ослышался. Потом комната временно закачалась у меня под ногами, и я срочно сел в кресло у камина.

– Восемь лет назад мы встретились в Круахане. Ее девичье имя Женевьева де Ламорак. Морган приказал казнить ее отца и уничтожить всю ее семью, а она сама ему слишком понравилась, и он решил ее использовать для других целей. Я пытался помочь ей бежать из Круахана. Потом… это длинная история. В общем, мы поженились в маленькой придорожной часовне, в очередной раз скрываясь от погони. Потом еще три дня мы скакали бок о бок в сторону Валлены. На четвертый день нас догнали.

– И что было потом?

– Гвардейцев в отряде было не менее тридцати. Я помню, что когда меня уже связанного и почти без сознания бросили на лошадь, я все еще пытался найти шпагу. Меня отвезли в Рудрайг. – Он прикрыл глаза. – Где господин Морган постарался выместить на мне свое поражение в любви. Правда, у него было еще несколько поводов, но это уже неважно. Что стало с ней, я не знал. Пока два года назад не увидел ее сходящей с корабля в Ташире. В костюме Ордена Чаши и со знаками магистра.

Я потряс головой, словно надеясь, что все расшатавшиеся мысли встанут таким образом на место.

– Подождите… Гвендор… я ничего не понимаю. Зачем вы ее прогнали? Вы не хотите ее видеть?

– Торстейн, – Гвендор снова отвернулся к окну, так что мне был виден только его профиль и один все так же полуприкрытый глаз, – у меня в жизни было время, когда я думал, что никогда больше не свяжу себя с женщиной. Потом я встретил ее… она была так непохожа на остальных. Она была словно яркий факел, и куда бы она ни шла, все невольно оборачивались к ней, и на нее хотелось смотреть постоянно, словно черпая в этом уверенность. Вначале мне казалось, что я просто хочу уберечь ее, чтобы этот факел не задуло ветром. Потом я почувствовал, что вряд ли смогу жить, не видя каждое утро ее лица. Но даже в тот момент, когда она подняла на меня глаза в той часовне, где мы обвенчались, и когда я поцеловал ее, понимая, что это навсегда, даже тогда – слышите, Торстейн? – я не любил ее так, как люблю сейчас.

– Кто-то из нас определенно сошел с ума, – сказал я потрясенно. – И я уверен, что у меня лично все в порядке. Давайте еще раз сначала. Вы женаты уже восемь лет. Вы думали, что она погибла. Потом узнаете, что жива. Вы ее любите. И вы устраиваете перед ней какой-то странный спектакль, показываете ей на дверь и делаете все возможное, чтобы она уехала, и вы больше никогда не увиделись.

– Интересно, а как поступили бы вы на моем месте? – Гвендор резко повернулся, – вы бы пришли к ней и сказали: "Дорогая, я так счастлив, что мы с вами снова обрели друг друга. Это ведь не беда, что блестящий молодой красавец, за которого вы когда-то выходили замуж, превратился в покрытого шрамами калеку, на котором почти нет живого места? Не беда, что женщины в ужасе шарахаются от его лица, что его часто мучает боль от старых ран, что вам придется постоянно ему прислуживать, потому что он ничего не в состоянии делать правой рукой? Это все неважно, потому что для истинной любви не существует преград", – он задохнулся, дойдя до предела в своем сарказме. – Ваш священный долг – до конца дней быть привязанной к этому уроду и каждый раз притворно улыбаться, глядя ему в лицо, чтобы скрыть свое отвращение.

– Вы преувеличиваете, – сказал я с оттенком легкой неуверенности. – Потом, я действительно считаю, что для истинной любви преград не существует.

– Это вы расписывайте в своих хрониках, Торстейн. А в жизни – посмотрите на этих двух смазливых мальчиков рядом с ней, и все поймете.

– Я с ними встречался, – пробормотал я, – и мне показалось, что она вовсе не… Ну, они-то, конечно, хотели бы… но она не совсем… в общем, что она к ним относится не так, как если бы…

– Послушайте, Торстейн, – Гвендор перебил меня, не слушая, – я не могу вам точно сказать, что такое истинная любовь, о которой пишут баллады и хроники. Я знаю одно – я хочу, чтобы она была счастлива и спокойна, пусть даже рядом с одним из этих мальчиков, или с обоими сразу, или с кем-то еще, кого она выберет и захочет. И я не допущу, чтобы рядом с ней появилась мрачная искалеченная тень из прошлого и нарушила это спокойствие. Сегодня она смотрела на меня с презрением и ужасом – я вполне могу это вынести. В тот момент, когда она посмотрит на меня с жалостью и будет пытаться изобразить на лице бодрую улыбку – я воткну в землю рукоять своей шпаги и брошусь на нее, хотя терпеть не могу истерики. Вы поняли меня?

– Нет, – сказал я искренне. – Я вас совсем не понимаю.

– Хорошо, я постараюсь выразиться по-другому. Я считаю вас своим другом, Торстейн. На данный момент о том, кто она мне на самом деле, знаете только вы. Если она вдруг узнает что-либо, будет несложно догадаться, откуда.

– Я обещаю, что ничего ей не скажу, – пробормотал я хмуро. – Я могу произнести любую клятву, чтобы вы успокоились, Гвендор. Но мне кажется, что вы совершаете самую большую ошибку в своей жизни.

– Моя жизнь сама по себе представляет довольно серьезную ошибку, – заметил Гвендор, подходя к камину и вытряхивая в него свою трубку. Он снова слегка усмехался обычной половинчатой усмешкой, словно пять минут назад у него не было искаженного от горя и тоски лица. – Тем более надо как следует подумать, прежде чем заставлять других ее разделить. Вам не кажется, Торстейн?

Все последующие дни в Круахане прошли под знаком подготовки к Большому летнему балу. Нас, конечно, мало интересовали светские развлечения, но Гвендор довольно быстро собрался и уехал обратно в орденскую резиденцию в городе, а нам ничего больше не оставалось, как последовать за ним. Впрочем, глядя каждое утро в его преувеличенно безмятежное лицо, с которым он спускался к завтраку, я прекрасно понимал, что нашему спокойному лету пришел конец.

Два вечера подряд я брался за сроднившийся со мной студенческий камзол и уже собирался всунуть кинжал в висевшие на шее ножны, чтобы пойти на наше традиционное с Рандалин место встречи за столиком трактира, но каждый раз откладывал все в сторону. Я ясно представлял себе, как она сидит, положив локти на стол, неотрывно смотрит на плящущий язычок пламени и слегка хмурится. Но я просто не мог туда пойти, мне казалось, что все будет написано у меня на лице, и я невольно выдам все, что мне известно.

Гвендор больше не сказал со мной ни слова на данную тему и вообще держался так, что мне иногда казалось, будто тот разговор в кабинете мне почудился в бреду. Хроники валились у меня из рук, и я бесцельно бродил по резиденции, не зная, за что взяться. Поэтому, когда Гвендор позвал меня сопровождать его с официальным визитом в канцелярию первого министра, я отнесся к поездке с внезапным рвением, хотя раньше всегда стремился ускользнуть от этой обязанности.

Его светлость первый министр Морелли тоскливо расхаживал по кабинету взад-вперед. Гвендор был у него частым гостем, поэтому он принимал его без особых церемоний, в малых приемных покоях. Покои эти уже не поражали прежней роскошью, как при Моргане, потому что роскошь слегка пообтрепалась, но зато все громко рассказывали, что в стены кабинета встроены потайные ящики, где Морелли хранит только малую часть быстро собранных драгоценностей.

В отличие от своего предшественника, чей огромный портрет занял место на восточной стене, Морелли был высоким и весьма благообразным мужчиной. Я бы даже сказал, обаятельным, если бы его черты лица не казались слегка слащавыми, как, впрочем, у многих полукровок из Эбры. Круаханским женщинам он очень нравился. В какой-то мере это и предопределило его удачную карьеру.

– Я счастлив, ваша светлость, что вы разрешили мне аудиенцию, несмотря на вашу безмерную занятость, – сказал Гвендор, покосившись на портрет на стене. Судя по легкой кривизне, с которой его повесили, делалось это недавно и в достаточной спешке. – У меня как раз есть несколько дел, не требующих отлагательства.

– Да, конечно, – пробормотал Морелли, не особенно слушая. Он схватил со стола какую-то бумагу и помахал ею. – Гвендор… как вам сказать… я ведь несколько раз просил вас правильно писать мое имя.

– Прошу простить, монсеньор, – Гвендор низко опустил голову, и уголок его губ с левой стороны слегка дрогнул, – я еще не успел привыкнуть к новым направлениям придворного правописания.

– Я прекрасно понимаю вашу иронию. Мы можем по-разному относиться к личности прежнего министра, но это был великий человек, вы же не будете отрицать.

– Несомненно, – заверил Гвендор, выпрямляясь. – Главное, чтобы вы сами верили в это, ваша светлость, и чтобы из вашей памяти исчезли те мгновения несколько лет назад, когда вы сами, появляясь в толпе народа в уличных беспорядках, кричали: "Тиран умер, да здравствует свобода!" Как только вы об этом забудете, ваш голос будет звучать гораздо более искренне.

Морелли сморщился, словно укусив кислое яблоко.

– И зачем я только позвал вас к себе в советники? Вы мне все время говорите всякие гадости, причем с настолько спокойным выражением лица, что я невольно начинаю думать, будто так оно и надо. Неужели вы не понимаете, что Круахану нужна преемственность власти? Иначе каждая провинция, имеющая мало-мальски приличный замок и мало-мальски амбициозного барона или герцога, начнет кричать о своей независимости? Тарр мы уже почти потеряли, кто будет следующим? Гревен? Аросса? Не говоря обо всех этих придворных бездельниках, каждый третий из которых норовит создать собственную партию, чтобы наконец вышвырнуть из страны проклятого инородца Морелли и самому занять его место?

– И вы надеетесь светлым образом Моргана привести провинции к послушанию, а двор – под знамена одной партии? Опасаюсь, что одних образов для этого не хватит, и вам придется перейти к его методам. На что, я искренне надеюсь, у вас не хватит природной жестокости.

Морелли коротко вздохнул, признавая это с некоторым сожалением.

– Вы не представляете, Гвендор, как я устал. Три года в постоянной битве за власть. Мои указы никто не желает выполнять. Все сословия считают своим долгом противиться любому решению, если оно исходит от канцелярии. Все ругают меня, что я пустил в страну чужеземный Орден, который развел здесь свои порядки. Все мои якобы сторонники за моей спиной размышляют, куда бы переметнуться или как бы создать собственную партию. Последний нищий в Круахане, покрытый язвами и просящий милостыню на площади, намного счастливее меня.

Взгляд Морелли к концу речи заблестел, и он изящно промокнул мизинцем уголок глаза.

– Все эти несчастья не помешали вам за три года в двадцать раз увеличить свое состояние, – спокойно сказал Гвендор, пожимая плечами, – к демонстрации актерских способностей Морелли он давно привык. – Причем не без помощи некого чужеземного Ордена.

– Не понимаю, о чем вы говорите. Потом, если я и оставил небольшую награду, и то в основном не себе, а своим верным сторонникам, за самоотверженную службу, то не вижу в этом ничего предосудительного.

– Ну разумеется. Я просто хотел напомнить монсеньору, что все совсем не так плохо, если действовать разумно.

– Что вы имеете в виду?

– Зачем вы приказали повысить пошлины на внутреннюю торговлю? Это ведь не добавит вам любви и почитания.

– Предстоят большие траты, – сказал Морелли, поджимая губы. – Мне же нужно… в общем, казна Круахана значительно опустела. Я не вижу пока что другого пути ее наполнить.

– А если я предложу вам другой путь? Некоторое время назад вам было сделано предложение о создании в Круахане Валленского Торгового союза. Вы сами понимаете, что это означает – круаханские купцы смогут свободно торговать с Таширом и Эброй через валленский порт, и отправлять таширские товары дальше на север, в Айну и Лонгрию.

– Но Гвендор… – пробормотал Морелли, глядя на него во все глаза. – Я от него сразу отказался, потому что знал, как ваш Орден к этому отнесется. Я слишком дорожу присутствием Ордена Креста в Круахане, и давайте говорить правду, мы слишком зависим от вашего золота, чтобы пускать сюда ваших вечных врагов.

– У меня нет возражений против этого, – бросил Гвендор, и в кабинете наступила полная тишина. Не знаю, о чем думал Морелли, но судя по мелькавшему туда-сюда взгляду, он быстро считал возможную прибыль, которая осядет в казне, то есть в его тайниках. А я думал о том, что Гвендор сейчас говорил от своего имени, а не от имени Ордена. В любом случае, даже если он поставил в известность о происходящих событиях Ронана и остальных командоров, он по времени не мог успеть получить ответ. При мысли о том, что это значит, мне стало страшно. Я предпочел быстро решить, что он мысленно связался с кем-то в Эмайне, хотя прекрасно знал, что Ронан не способен на обмен мыслями, а значит, сейчас тридцать пятый Великий Магистр пребывает в блаженном неведении относительно дел, творящихся в Круахане – и по поводу перемирия, и по поводу грядущего открытия Валленского Торгового союза.

– У меня есть только условие, – продолжил Гвендор, – главой Торгового союза и миссии чашников в Круахане не должна стать та, которая сделала вам это предложение. Ни в коем случае не Рандалин из Валлены.

– А почему, собственно? – с легким мечтательным оттенком произнес Морелли. – Это было бы так символично. Она родом из Круахана. Ее семья пострадала от прошлого ненавистного… я хочу сказать, стала жертвой досадной ошибки, которые иногда происходили. Теперь представляется прекрасный случай восстановить справедливость…

– Или Рандалин уедет из Круахана как можно быстрее, или Торговый союз не состоится, – отрезал Гвендор.

– Вы что-то имеете против нее лично? – Морелли заинтересованно наклонился вперед.

– В какой-то степени, – Гвендор мрачно усмехнулся, и глядя в его лицо, я безоговорочно верил каждому его слову. – Она командовала кораблем чашников во время той битвы, из которой я вышел уже не совсем похожим на себя, – он показал на щеку. – Вам это кажется недостаточным, ваша светлость?

Морелли невольно кинул на себя быстрый взгляд в зеркало и облегченно вздохнул.

– Да, конечно, – сказал он с выражением милостивого превосходства. – Я вас понимаю, мой дорогой друг и советник.

Большой Летний бал полностью соответствовал и возложенным на него надеждам, и потраченным деньгам. Серебряный дворец стал похож на оранжерею – отчасти из-за переполнявших его цветов, привезенных в основном из Эбры и Айны, отчасти из-за диковинных нарядов собравшихся там столпов круаханского высшего общества. Они до такой степени соревновались друг с другом в яркости и необычной расцветке одеяний, что наши темно-синие орденские костюмы на фоне бесконечных оттенков розового, малинового, лилового, бирюзового и ярко-оранжевого смотрелись просто вызывающе. Впрочем, мы уже привыкли к тому, что Орден вызывает повышенное настороженное внимание.

Гости все еще продолжали съезжаться, хотя время приближалось к полуночи. Однако в Круахане все соперничали в искусстве опаздывать, чтобы вызвать максимальный эффект своим появлением. Мы заняли свое обычное место в углу зала, чтобы не мешать танцующим и заодно иметь возможность рассматривать всех проходивших мимо. Жерар, чувствуя себя в родной стихии, то и дело толкал меня под локоть, громким шепотом комментируя гостей. Его нимало не смущало, что зачастую его комментарии доносились непосредственно до ушей того, кому посвящались – напротив, мне казалось, что в этом и есть его скрытая цель. Было видно, что темно-синий орденский камзол особенно тяготит его в этот вечер, и что он с удовольствием обрядился бы во что-нибудь ядовито-изумрудное. Однако ему пришлось ограничиться неправдоподобно огромной лиловой орхидеей, которой он размахивал в такт своим словам, и от запаха которой у меня перед глазами уже шли круги.

Бэрд откровенно скучал, рассматривая, то узор на фризе, то сплетение листьев на паркете. Гвендор стоял, сложив руки на груди, и в этот раз на его лице вместо обычного отстраненного безразличия было спокойное любопытство, потому что он слушал разглагольствования Стайни, редактора единственной в Круахане газеты. Газета на три четверти состояла из светских сплетен и модных баллад, иначе бы ее никто не стал читать, но иногда в ней появлялись политические памфлеты того же Тревиса и отвлеченные философские рассуждения самого Стайни. Он был сыном обедневшего барона из Тарра, забывшим свой развалившийся замок и заросший виноградник, давно переставшим смывать краску с пальцев и наверно, спавшим возле печатного станка. Вообще я заметил, что все местные безумцы типа Стайни или тех же придворных астрологов, музыкантов и актеров очень любили пространно общаться с Гвендором, и он был самым терпеливым из их слушателей, хотя обычно своей возникавшей в самом начале разговора иронической улыбкой отбивал у собеседника всяческое желание к рассуждениям.

Я поискал в толпе взглядом Морелли, как всегда вошедшего без лишнего шума и заботливо оглядывавшего себя в зеркале.

Тут прибыла новая партия гостей, и мы ненадолго отвлеклись.

– Посол Айны, князь Ваан Демур! – громко объявил мажордом, стукнув об пол жезлом, также сплошь увитым цветами.

Демур был самым большим интриганом и собирателем сплетен при круаханском дворе. Если бы Айна имела больше влияния, по одному его слову могли бы начинаться и заканчиваться войны. Он поджал губы и сухо раскланялся с Гвендором, которого в первую очередь не любил за невозможность раздобыть о нем тайные сведения и за безразличие к светской жизни.

– Его светлость герцог Гревенский!

Де Гревен напоминал мне слегка уменьшенную копию Фарейры – было очевидно, что с годами он нарастит такой же объемный живот и щеки, если учитывать его пылкую любовь ко всем приятным проявлениям жизни. Он давно прославился бесконечными походами в народ – мог, нацепив матросскую шапку, отправиться работать в порту, или вместе с крестьянами махать вилами, убирая сено. Если бы эти походы не заканчивались безудержным пьянством в местных трактирах и последующей беременностью двух-трех девушек из этого самого народа, он бы давно стал признанным главой оппозиции и объединил бы вокруг себя всех недовольных Морелли. Однако в любом случае своими постоянными криками о народных бедствиях и независимости Гревена он сильно портил кровь первому министру.

– О, Гвендор! – заорал де Гревен с порога залы, приветственно размахивая руками. – Тоже пришли полюбоваться на это торжество роскоши? Вы, впрочем, вряд ли станете напоминать этому пауку, сидящему на сундуках с сокровищами, что в это время его народ голодает, собирая последние крохи на его новые подати. Вы ведь его тоже поддерживаете своим нечестивым золотом, правда?

– А вы будете меня уверять, что пришли только за тем, чтобы произнести пламенную речь и изобличить преступные деяния властей? – спросил Гвендор, быстро возвращая свою насмешливую улыбку. Впрочем, к Гревену он относился с ироничной симпатией.

– А вы что, полагаете, у меня здесь какое-то другое дело? Слава небесам, у меня нет ничего общего с этими разорителями Круахана.

– А мне кажется, что у вас есть еще одное важное дело, – невозмутимо сказал Гвендор. – Выпить и закусить.

Гревен на мгновение застыл с открытым ртом, потом громко захохотал и, ткнув Гвендора кулаком в плечо, двинулся дальше.

– Баронесса де Энкиро! – возвестил мажордом.

Вопреки представлениям восхищенных студентов, зачитывавших до дыр ее знаменитую "Хартию Зеленых листьев" и "Сны о свободе", образ баронессы Энкиро был далек от возвышенно-романтической девы. Она гордо выставляла напоказ огромные круглые плечи и объемные бока, с трудом перетянутые корсетом. Говорила она густым басом. Но ее многие побаивались из-за острого языка и откровенных суждений. Причем свобода, которой были посвящены эти суждения, подразумевалась не столько в политике, сколько в постели.

– Вы давно не были у меня в салоне, – протянула она Гвендору, подплывая к нему, как огромный корабль. – Мы все уже начали скучать.

– Вы же прошлый раз утверждали, баронесса, что не потерпите в своем доме человека с настолько противоположными взглядами.

– Разумеется, не потерплю, – категорично заявила Камилла Энкиро, – и буду с вами бороться. Неужели вам не хочется познать всю прелесть этой восхитительной борьбы?

Жерар рядом со мной судорожно сглотнул.

– Как только мне захочется ее ощутить, я непременно вас навещу, баронесса, – заверил ее Гвендор с абсолютно непроницаемым выражением лица.

– Графиня де Ламорак!

"Где-то я уже это слышал". – подумал я отстраненно. Потом посмотрел на дверь залы. Некоторое мгновение мой взгляд вертелся среди ярких платьев и камзолов, словно не желая наконец-то взглянуть на то, во что я отказывался поверить.

В дверях стояла Рандалин. Все в том же фиолетовом орденском костюме и парадном зеленом плаще до самого пола. Даже на бал она явилась в мужских штанах и в полном вооружении. Рыжие кудри лежали на плечах, как ее лучшее украшение. Она смотрела прямо перед собой, сузив зрачки, и это была наилучшая тактика защиты, потому что все взгляды в зале моментально метнулись к ней. Она выглядела сосредоточенной, словно ей приходится выполнять какую-то сложную задачу, но совсем не надменной, какой обычно бывала на публике. Глаза ее были темно-серого, почти черного цвета.

Я посмотрел на Гвендора. Вначале мне показалось, что ему плохо. Он отыскал в толпе взглядом Морелли, и взгляд этот был далек от мирного и всепрощающего. Потом он неожиданно улыбнулся самой светской улыбкой, какую только позволяла исполнить стянутая шрамами щека.

Рандалин пока что нас не видела. Она опускала голову в поклоне перед торопливо идущим к ней Морелли.

– Безмерно рад видеть вас, графиня, – произнес первый министр достаточно громко, чтобы мы могли это расслышать. – Счастлив, что вы почтили это скромное празднество своим присутствием. Правда, я был бы еще счастливее, если бы мог видеть вас в более подобающих случаю одеждах.

– Ваше великолепие, – Рандалин склонилась настолько низко, насколько позволял ее туго затянутый пояс с привешенными к нему пистолетами и высокие ботфорты, – прошу простить, но это мой дорожный костюм. В любой момент я готова покинуть Круахан.

– Помилуйте, графиня, – развел руками Морелли. – К чему такая спешка? Мы еще не успели насладиться вашим обществом.

– Я полагаю, что мое общество настолько тягостно для вас, что я не смею навязывать свое присутствие. Я всего лишь хотела поблагодарить вас за право вновь носить свое имя, которое вы мне вернули.

– Милая графиня, уверяю вас, что мы будем счастливы и впредь слышать ваше имя в нашем обществе.

– О монсеньор, вы настолько недвусмысленно заявили мне, что мое присутствие в Круахане нежелательно… – Рандалин выпрямилась. – Я не совсем понимаю, каким из ваших слов следовать.

Неизвестно, сколько раз Рандалин встречалась с Морелли и насколько была точной та информация, которую она собрала о нем, готовясь к своей миссии. Но одно она угадала совершенно точно – первый министр терпеть не мог публичные споры и очень терялся при направленных ему в лицо обвинениях, пусть даже самых косвенных. Тем более с одного его плеча выдвинулось лицо Ваан Демура с полуопущенными веками – тот, казалось, впитывал каждое слово, а из-под другого локтя вынырнул Стайни, держа наготове доску и грифель. Морелли затравленно покосился по сторонам и изобразил на лице нежную улыбку, в которой, впрочем, отчетливо проглядывало злорадство.