Текст книги "Чаша и Крест (СИ)"

Автор книги: Вера Семенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)

– Бэрдик, солнышко мое, я знаю, что ты не любопытен. А вот Торстейну интересно, что именно меня попросил сделать наш Гвендор. Я это вижу по его глазам.

– Ну и что именно? – голос Бэрда был почти всегда одинаковым, независимо от того, с кем он говорил.

– Он знал, кого выбирает! – Жерар торжествующе взмахнул рукой. – Любой другой человек не выдержал бы с честью такое суровое испытание. Он приказал мне войти в комнату Рандалин и положить все ее долговые расписки на столик у кровати.

– А после этого ты должен был немедленно уйти.

– Послушай, Бэрд, – Жерар упер руки в бока, – почему тогда он не выбрал тебя для подобного поручения? Торстейна понятно почему – тот наверняка бы задержался у изголовья, чтобы увидеть, какое у нее будет выражение лица, когда она проснется.

– А ты?

– Я тоже задержался, – степенно сказал Жерар. – Только за портьерой.

На его лице неожиданно появилось выражение легкого смущения, которое возрастало по мере того, как мы вдвоем долго на него смотрели.

– Вот сами бы туда и шли! – закричал он наконец. – В первую очередь великий и непобедимый командор Круахана. Он, наверно, больше привык к таким сценам. А мне не очень нравится, когда женщины рыдают в моем присутствии.

– Что ты ей сказал? – я сам поразился тому, как неожиданно резко прозвучал мой голос.

– Ты полагаешь, я успел? – Жерар возмущенно всплеснул руками. – Сам попробуй ей что-нибудь скажи! Сначала она хватает расписки, все перелистывает, потом ударяется в рыдания, потом, когда замечает меня за портьерой, кидается подсвечником. Между прочим, это покушение на убийство. Нет, я просто заслуживаю немедленного и всемерного поощрения. Где Гвендор? Сегодня утром я рисковал жизнью ради него.

Мы с Бэрдом мрачно переглянулись.

– Считай, что это было в последний раз, – пробормотал Бэрд, опуская голову.

– Что значит в последний? Бэрдик, жара вроде спала, а ты по-прежнему выражаешься так, будто у тебя плавятся мозги. Куда вы дели Гвендора? Только не говорите мне, что устроили внутренний переворот с целью захвата власти. У вас на это не хватит умственных способностей.

Я давно уже слышал на заднем фоне стук каблуков по лестнице, поэтому не удивился, когда Рандалин распахнула дверь и остановилась на пороге.

Если бы Жерар не разглагольствовал во всеуслышание о том, что совсем недавно она обливалась слезами, я никогда бы в это не поверил. Чуть припухшие веки, покрытые более толстым слоем краски, чем обычно – но это было характерно для женщин из Валлены и никого не удивляло. Плотно сжатые губы и подчеркнуто равнодушное выражение лица тем более исключали всякую мысль о слезах или вообще каком бы то ни было проявлении слабости. Из всех присутствующих она смотрела в основном на меня, приподняв подбородок, и взгляд ее скользил чуть сверху. Не то чтобы он выражал легкое превосходство, я понимал, что это скорее всего придуманная маска, но сдержать вскипающее раздражение было трудно.

– Я вообще ничем не занимаюсь, кроме летописей Ордена, – услышал я свой неожиданно сварливый голос. – Именно в этот момент я записываю очередной факт. Хотите послушать?

В основном я обращался к Рандалин.

– Я польщена оказанной честью.

– Двадцать пятого июня сего года бывший командор Круахана, именуемый Гвендором….

Жерар расширил глаза и невольно сделал шаг вперед.

– … был арестован по приговору пяти командорств и отправлен в Эмайну для предания скорейшему суду. Судьба командорства в Круахане будет решаться отдельно. Приговор, выдвинутый магистратом, гласил – предательство интересов Ордена и тесное взаимодействие с его врагами.

Жерар неожиданно издал глухой звук и метнулся в сторону Рандалин. Судя по вытянутым вперед рукам, он пытался вцепиться ей в горло. Но она довольно ловко уклонилась вбок и точным движением стукнула его по лодыжке, заставив свалиться на пол.

– Сука! – захрипел Жерар, хватаясь за ногу. – Это из-за тебя… ты….!

Он вообще употребил несколько таких выражений, которые я не посмел бы перенести на бумагу просто потому, что не люблю издеваться над белыми листами, которые ни в чем не повинны. И несмотря на то, что я во многом был согласен, что все произошло из-за Рандалин, у меня в мозгу подобное определение с ней не вязалось.

Воспользовавшись моим молчанием и нашим общим замешательством, она подошла к секретеру и оперлась на него.

– Гвендора арестовали? – спросила она с непонятной интонацией.

– Я должен еще раз повторить?

– И вы позволили это сделать? – она смотрела на меня, приподняв брови. – И он сам просто так сдался на милость вашего драгоценного магистрата?

– А как поступают чашники, когда их обвиняют в измене интересам ордена?

Рандалин слегка нахмурилась.

– У нас лишают ранга и объявляют вне закона.

– Потому что у вас Орден не несет ответственности за каждого.

– Ну что же, – Рандалин уперла руку в бедро, язвительно усмехаясь. – Тогда вам нечего беспокоиться за своего командора. Он в надежных руках тех, кто исполнен ответственности за его судьбу.

– Считаешь себя очень остроумной, да? – прохрипел Жерар, садясь на полу и стискивая руками лодыжку.

– Следую примеру тех, кто имеет обыкновение подглядывать за спящими женщинами.

– Больно ты мне сдалась! Если бы не Гвендор… И что он только в тебе нашел. Из-за какой-то…

Я предостерегающе приподнялся.

– Нечего на меня пялиться! – продолжал Жерар, растирая ногу и кривя губы. Если бы он был способен заплакать, то слезы уже давно катились бы по его лицу, а так оно просто исказилось до неузнаваемости – брови изогнулись, а уголки губ растянулись, словно в улыбке. – Вот почитай, что там Торстейн сжимает в руках. Может, хоть тогда тебя проймет.

Я испуганно перевел глаза на листы, которые действительно все еще не выпускал из рук.

Рандалин мягко потянула за кончик бумаги.

Я прекрасно знал, что там написано, но невольно опустил глаза, чтобы не видеть ее выражения лица.

Она проходит, не оглянувшись.

Безответная любовь.

Какое счастье.

В каждом взмахе ресниц новый мир.

Почему же так больно,

Когда она смотрит?

– Что это такое? – спросила она, на мгновение поднимая глаза.

– Видимо, стихи, – сказал я честно.

– Стихи? – отозвалась она недоверчиво. – Я никогда таких не читала.

– Я тоже.

Огонь разгорается под ретортой.

Но золото в тигле тусклее,

Чем ее волосы.

Пусть ее сны всегда будут спокойны

Так, как сейчас в моем доме.

Хоть без меня.

Рандалин медленно опустила бумаги, переводя взгляд с моего лица на Бэрда, потом на сидящего на полу Жерара и обратно. Трудно было что-либо понять на этом накрашенном лице, неожиданно напомнившем мне лицо валленского актера Люка – казалось, что краска выступила на нем особенно сильно.

– Вы ждете, что я начну биться головой об стену и выкрикивать слова раскаяния? – уголок ее губ слегка дернулся.

– Сомнительно, – я покачал головой.

– А что вы ждете от меня, Жерар? – она неожиданно наклонилась вперед.

– Чтобы ты побыстрее унесла отсюда ноги, – прошипел тот, садясь на корточки.

– Хорошо, – Рандалин тряхнула головой, оглядываясь вокруг с веселым отчаянием. Похожее выражение я видел на ее лице в игорной комнате, когда она бросала свой первый вызов судьбе. – Только я собираюсь уносить ноги в определенном направлении. Мне кажется, что я буду особенно полезна на Эмайне. Если хотите – можете отправиться со мной.

– А вы представляете, что ждет там чашников?

– Но вы же там все знаете. И поможете мне.

– Поможете в чем?

– Я где-то слышала такую фразу, Торстейн – нет такой тюрьмы, из которой бы не было выхода.

– Вы с ума сошли, Рандалин, – сказал я, поднимаясь. – По-моему, вы слишком самонадеянны.

– В любом случае у меня всегда остается последняя надежда.

– И какая же?

Теперь все мы смотрели на нее, не отрываясь, пожирая глазам ее лицо.

– Я знаю несколько тайных слов, которые могу шепнуть вашему Великому Магистру.

Жерар неожиданно хрипло рассмеялся, поднимаясь с пола.

– Пока она собирается выполнить свое обещание, я отдам за нее душу. Но если она попробует свернуть в сторону, я придушу ее своими руками.

– Прекрати называть меня в третьем лице, – сказала Рандалин, морщась. – На все это время меня зовут Рэнди. Запомните это все.

– Рэнди, – Жерар фыркнул, но неожиданно серьезно совершил орденский поклон по всей форме.

– Рэнди, – я надеялся, что мой голос не дрогнет, но напрасно.

И когда мы выезжаем? – Жерар смотрел на нее со смутной надеждой, почти так же, как смотрел на Гвендора, планирующего продвижение войск по ущелью.

Рандалин медленно сложила листы, которые все еще держала в руках. Я без особой уверенности протянул за ними руку, будучи убежденным, что она сложит их в несколько раз и засунет за обшлаг рукава.

– Немедленно, – сказала она и повернулась спиной.

Возразить на это можно было все, что угодно. Но никто из нас не собирался это делать.

Часть шестая

Валленская дорога. 2028 год

Женевьева проснулась от того, что луна светила в незанавешенное окно настолько ярко, что напоминала солнце. А может, она и не спала, а только на секунду прикрыла глаза, вытянувшись на узкой придвинутой к стене кровати. Кровать была единственной на чердаке со скошенными перекрытиями, где они ночевали все вчетвером. По мере удаления от столицы признаков комфорта становилось все меньше, тем более что они предпочитали двигаться параллельно основному тракту – и теперь только Женевьева могла рассчитывать на смутную привилегию в виде кровати, а остальные разместились как могли – на полу или сдвинутых креслах.

Даже не поднимая до конца ресницы, она прекрасно могла разглядеть Ланграля, безмятежно спящего в кресле, откинув голову. Рука его свешивалась с подлокотника, и Женевьева сколько угодно могла любоваться на длинные тонкие пальцы безупречной формы. Но она боялась приподняться на локте и смотреть слишком долго – вдруг он не спит, а только притворяется, и прекрасно видит, как она наблюдает за ним? Тем более что спать под аккомпанемент храпа Берси, оглашающего весь чердак, действительно было непросто.

На трех сдвинутых стульях, служивших постелью Люку, лежал только смятый темный плащ. Его владелец, видимо, бродил по крышам, предпочитая общество луны самым увлекательным снам. Это был не первый случай, когда маленький поэт исчезал на всю ночь, и глядя, как равнодушно относятся к этому Ланграль и Берси, Женевьева тоже перестала беспокоиться.

Это была третья ночь их безумной скачки в сторону Валлены. Первые сутки она запомнила с трудом – только желтую пыль, свист ветра в ушах и странное ощущение, когда под тобой падает лошадь. Вторые ознаменовались бурной схваткой, когда в одной из деревень они наткнулись на гвардейский патруль. Женевьева вспоминала об этом сразу, когда неосторожно шевелила кистью, задевая вывих, образовавшийся в результате попытки фехтовать обеими руками с одинаковой скоростью.

Прорвавшись, они до вечера скакали по берегу оврага и только к глубокой ночи добрались до того самого трактира, на чердаке которого и спали сейчас. Вечер ознаменовался бурными выступлениями со стороны Берси, который вначале признавался Женевьеве в любви, потом напился и орал подборку из самых непристойных круаханских песен, а теперь спал, тоже громко, выводя носом длинные трели без всяческой пощады к своим невольным соседям по ночлегу.

Женевьева усмехнулась уголком рта, но улыбка быстро сбежала с ее лица. Спутанные и восторженные признания Берси ей совсем не льстили, скорее наоборот, она не испытывала от них ничего, кроме неловкости и ощущения неправильности происходящего. Люк и Ланграль провожали ее глазами в течение всего вечера, но если во взгляде Люка она ясно видела скрытое любопытство, то в темных глазах Ланграля не могла прочитать ничего внятного. Она была бы счастлива заметить в них хотя бы тень недовольства или ревности, но вряд ли подобные качества вообще могли когда-либо отразиться на этом отрешенном лице. Бросить все глупые надежды, которые имели неосторожность родиться в ее голове – это единственное разумное действие, которое она может предпринять. Нелепо каждый раз пытаться отыскать в его глазах затаенное выражение нежности, которое ей однажды почудилось.

Она перевернулась на один бок, потом на другой, но Ланграль не пошевелился в кресле – или действительно спал, или ему было все безразлично. Наконец Женевьева села на кровати, подтянув колени к подбородку, и прикрыла глаза в попытке собраться с мыслями.

Всего три дня, не больше, провела она с этими троими, но в общем уже привыкла думать о том, что их четверо. Берси был ей почти абсолютно понятен, и она не ждала бы другого товарища по своим бесконечным скитаниям – в меру веселого, в меру яростного в бою, если бы только он не кидал в ее сторону совершенно бесполезные взгляды. Люк вызывал ее интерес и любопытство и с ним она чувствовала себя максимально легко, несмотря на то, что перекинулась всего парой слов. Ланграль – она совершенно его не понимала. Он вел себя безупречно вежливо, всегда провожал ее глазами в схватке и пытался держаться к ней максимально близко, чтобы помочь. Но это было единственное внимание, которое он ей оказывал. Как только заканчивалась видимая опасность, заканчивались и взгляды Ланграля, и оставались только вздохи Берси, вызывающие у нее смутное раздражение тем более, что она была бы счастлива до небес, если бы другой посмотрел на нее хотя бы наполовину с таким же интересом.

Женевьева окончательно поняла, что не заснет. Луна висела прямо перед окном – мутно-желтая, похожая на старый закопченный фонарь. Ставни были приоткрыты. Женевьева немного подумала, но не стала нашаривать сапоги под кроватью, босиком подошла к окну и осторожно вылезла на крышу. Она пошла дальше по краю, стараясь ступать аккуратно, туда, где на краю сидела маленькая фигура.

Люк прекрасно слышал ее шаги, но даже не обернулся, только похлопал рукой по черепице рядом с собой.

– Знаете, графиня, – сказал он, не глядя в ее сторону. – Есть одна легенда. Хотите послушать?

– А почему вы уверены, что это именно я?

– Потому что Берси будет спать, пока мы его не разбудим, а Ланграль совершенно не подвержен влиянию луны.

– А вы подвержены?

Люк повернулся, слегка прищурившись. Его узкое лицо с неожиданно огромными глазами было подсвечено лунным светом с одной стороны и казалось особенно таинственным.

– Говорят, что когда-то в нашем мире жили два народа. Одни обладали крыльями и умели летать. Они считали луну своей богиней и покровительницей и испытывали непреодолимую тягу к полетам именно тогда, когда луна достигала наивысшей фазы. А вторые ненавидели первых и приписывали им все несчастья и горести, которые выпадали на долю обычных людей. Поэтому крылатых постепенно истребили и вытеснили из городов. А я хотел бы увидеть, – произнес он неожиданно мечтательно, – как на фоне полной луны над городом мелькают черные крылья.

– Я еще слышала, – осторожно сказала Женевьева, опускаясь рядом с ним, – что те, кто особенно подвержен влиянию лунного света, является дальними потомками крылатых и несет на себе какое-то проклятие. Я только не помню, какое именно.

– Правда? – Люк быстро вскинул глаза. – Я тоже хотел бы знать, какое. Знаете, графиня… – он чуть помедлил, – меня почему-то не оставляет ощущение, что у меня в жизни что-то неправильно, только я не могу понять, что именно.

– Мне тоже всегда такое казалось, когда я думала о своей жизни.

Женевьева положила подбородок на колени, обхватив их руками. Они с Люком, наверно, представляли интересную картину, сидя вдвоем в одинаковой позе на краю крыши.

Люк покачал головой.

– На самом деле я очень рад, что мы уехали из Круахана. Это не очень просто – каждую ночь притворяться, будто уходишь на свидание к новой придворной красотке. Нужно ведь, чтобы они тоже поддерживали твою легенду. Но что я могу сделать, если ни женщины, ни драки меня совершенно не привлекают? Я вообще не знаю, в чем смысл моей жизни. Больше всего я люблю сидеть вот так на крыше, когда светит луна, и тогда внутри меня рождаются разные строки. Иногда они складываются вместе, иногда нет. Но разве я живу ради этого?

– А ради чего живем мы все?

Люк покосился на нее, слегка усмехнувшись.

– Большинство людей, кто находит в жизни что-то радостное, живет ради других, пусть даже на краткий срок, – сказал он. – Так что в вашей жизни все нормально, потому что вы сейчас вряд ли находитесь под влиянием луны. Скорее под влиянием некого темноволосого красавца, который безмятежно спит в комнате за вашей спиной.

Женевьева непременно пришла бы в ярость, если бы голос маленького человека, сидевшего рядом с ней на крыше, не звучал так печально, словно вместил в себя всю мировую скорбь. И почему-то их разговор не казался ей особенно странным, может потому, что происходил на высоте нескольких десятков метров над землей под ярким светом луны, в котором можно было разглядеть мельчайшую складку на камзоле или морщинку в углу рта.

– Разве это нормально, Люк? – спросила она прямо. – Я ведь ему не нужна.

– Ему никто не нужен, милая графиня, – Люк пожал плечами, отвернувшись, и снова поднял глаза к луне. – Сказать вам честно – я знаком с Лангралем уже пять лет, и почти каждый день мы в бою стояли спина к спине. Но я его почти не знаю – вернее, не знаю, о чем он думает и что у него на душе. Так что вы – всего лишь одна из многих, кто ему не нужен. Не стоит расстраиваться по этому поводу.

– Он всегда был такой?

– Насколько я его знаю, всегда. Я не думаю, что он обрадуется, если я буду обсуждать его за спиной. – Он снова повернул к Женевьеве бледное лицо с большими глазами, которые казались окруженными тенями. – Послушайте моего доброго совета, графиня, уделяйте ему ровно столько внимания, сколько он вам. Иначе вы будете на всю жизнь несчастны.

Женевьева молча мерила глазами сидевшего рядом с ней Люка. Какая-то странная догадка плавала у нее на грани подсознания. Она уже разомкнула губы, чтобы спросить: "Как и вы?"

Но слова так и не вырвались – Люк внимательно рассматривал ее меняющееся лицо и наконец удовлетворенно опустил веки, когда она промолчала.

– Не стоит так сильно грустить, милая графиня, – сказал он. – Луна все-таки очень красивая. Давайте я почитаю вам свои стихи. Что-то подсказывает мне, что они вам понравятся. По крайней мере, вот эти – вы сразу сможете догадаться, кому они посвящены.

На следующий день, выйдя к коновязи, они обнаружили, что лошади по-прежнему тяжело дышат, и их бока покрыты испариной. Ланграль, который все утро жестоко подгонял их, заставляя быстро собраться и который единственный из всех выглядел безупречно свежим и бодрым, только обеспокоенно покачал головой.

– На таких скакать просто нельзя, – сказал он. – Придется покупать в ближайшей деревне. – Он слегка сощурился, припоминая. – Должна быть такая милях в двадцати к югу.

Он перевел взгляд на Берси, который бесцельно поправлял седло, надеясь таким образом скрыть слегка зеленоватый цвет лица.

– Одному лучше бы не ехать, – пробормотал Ланграль сквозь зубы, – но от тебя, похоже, мало толку.

Женевьева почувствовала, что ее словно кто-то толкнул в бок.

– Давайте я поеду с вами, – сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал максимально равнодушно. – От меня ведь толк иногда бывает, как вы смогли убедиться.

Ланграль смерил ее довольно неприязненным взглядом, наткнувшись на широкую улыбку Люка и почувствовав, что отказаться от ее общества будет только хуже.

– Если настаиваете, графиня, – произнес он, чуть наклоняя голову. – Но безмятежной утренней прогулки, на которую вы рассчитываете, может не получиться.

– Я и не надеюсь, – Женевьева пожала плечами и поспешно стала засовывать за пояс пистолеты, чтобы скрыть сияние на своем лице. – До сих пор наша поездка была далека от развлекательной.

Они выехали в сторону леса на своих усталых лошадях, двигаясь поэтому вынужденно медленно. Несколько мгновений они молчали – Ланграль, видимо, был слишком недоволен ее навязанным обществом, а Женевьева какое-то время была слишком счастлива, чтобы испытывать потребность в общении. Пусть он хмурится, но все-таки он вынужден ехать рядом с ней. Говорить с ним ей было почему-то трудно, хотя раньше она никогда не стеснялась, даже в беседах с княжескими наемниками, далекими от всякой учтивости. Но каждый раз, когда она открывала рот, чтобы что-то сказать, ей отчего-то начинало казаться, что она скажет какую-то глупость, и гораздо разумнее было бы промолчать. Зато смотреть она могла сколько угодно – на то, как он держится в седле, как ветер отбрасывает с его лба темные пряди, как рукой в перчатке он успокаивающе похлопывает по шее лошади.

– Мне кажется, графиня, – сказал Ланграль так неожиданно, что она едва не подпрыгнула в седле, – что если теперь у вас спросить, какой формы пряжки у меня на ботфортах и какого покроя воротник, вы ответите не задумываясь. Вы запоминаете мои особые приметы?

– Нет, – пробормотала Женевьева, стиснув зубы. – Я просто развиваю свою наблюдательность.

– Это похвально, – спокойно согласился Ланграль, – но странно, что вы выбрали для этого мою скромную персону.

– Вам это неприятно? – спросила она, решившись.

– Вы ведь предпочтете честный ответ? Подобный способ развития наблюдательности кажется мне бесполезным. Гораздо лучше тренироваться на окружающей местности.

Он ненадолго посмотрел на нее, повернув голову, и ей показалось, что в его глазах мелькнуло что-то похожее на легкое сочувствие. Женевьева была гордой, наверно, даже слишком гордой, но она любила впервые в жизни, и никто не научил ее стыдиться любви. Поэтому она рванулась вперед с открытым забралом, сметая возможную защиту:

– Окружающая местность кажется мне менее привлекательной.

– Зато от ее созерцания несомненно больше пользы, – отрезал Ланграль, и некоторое время они снова ехали молча. Женевьева вцепилась руками в седло, переживая очередную неудачу. – По крайней мере, вы будете неплохо знать Валленскую дорогу.

– А вы ее хорошо знаете? – она спросила, лишь бы что-то произнести вслух и удостовериться, что голос не дрожит и слезы загнаны далеко по привычке. – Вы ведь часто ездили в Валлену?

– Гораздо чаще, чем подобает примерному круаханцу, преданному королеве и престолу.

– И вы не боитесь мне об этом говорить?

– Государственной преступнице, объявленной вне закона? – Ланграль усмехнулся. – Моя вина хотя бы не была доказана.

– А в чем она заключается? Что вы делали в Валлене? Я спрашиваю хотя бы потому, чтобы представлять себе степень вашего влияния там. Вы же обещали меня там кому-то представить.

– Вам никто не говорил, что вы слишком любопытны, графиня? Довольно опасное качество для человека, который постоянно вынужден скрываться, если правда то, что вы рассказывали о своей жизни.

Женевьева снова ощутила непреодолимое желание плеснуть себе в лицо холодной воды, чтобы успокоились загоревшиеся щеки.

– Просто до сих пор я мало что считала достойным любопытства.

– Я польщен.

Светлое небо, до чего же иронично-равнодушно звучал его голос. И он продолжал ехать так же спокойно, ни разу даже не взглянув в ее сторону…

– Что же, вполне закономерно, что вас волнует собственная судьба и вы хотели бы знать, чьего покровительства я намерен для вас добиться.

– Самую малость.

– Мне кажется, что герцог Джориан был бы подходящей кандидатурой.

Женевьева, уже собравшаяся с силами и кое-как нацепившая такую же холодную и вежливую маску на лицо, чуть не выпала из седла.

– Ничего себе! – она вовремя сдержала пару словечек из языка наемников, которые была готова произнести. – Что же за тайны вы возили ему из Круахана, что можете теперь с легкостью просить его покровительства для кого попало?

– Само знание об этом является достаточной тайной, – Ланграль чуть поднял брови, – и я вынужден просить вас ответить, откуда вы это узнали.

– А если я не отвечу, – Женевьева горько усмехнулась, – вы проткнете меня шпагой и бросите на дороге? Это называется убирать следы, не так ли? Потому что я чрезмерно любопытна, и у меня хорошая память. Я с легкостью запоминаю разговоры, подслушанные в чужих кабинетах. Например, в кабинете первого министра Круахана.

– Вот оно что, – Ланграль без особого удивления, но задумчиво похлопал перчаткой по луке седла. – Значит, вы не просто шли мимо тогда, на Круглой площади… Вы знали, что я там буду и кто меня там будет ждать.

– Допустим. Что это меняет?

– Послушайте, графиня…

– Вы когда-нибудь назовете меня по имени?

– Хорошо… Женевьева, – он сжал губы, и ее имя прозвучало настолько официально, что она впервые в жизни пожалела о том, что оно такое длинное. – Вряд ли с вашей стороны было случайной обмолвкой, когда вы сказали про мои… хм, услуги герцогу Джориану и что они дают мне право требовать покровительства для первого встречного? Вы считаете, что я к вам отношусь как к "кому попало"?

– Уверена.

– Другими словами, вы считаете меня бесчестным человеком? Как я могу относиться так к вам, если вы спасли мне жизнь?

– И очень просто! – Женевьвеа почти закричала, отчего даже вконец усталая лошадь испуганно шарахнулась под ней в сторону. – Лучше бы я вас не спасала! Вы теперь мне этого никогда не простите! Что надо теперь из-за этого куда-то со мной тащиться и что-то для меня делать, когда вам глубоко противно мое общество!

Некоторое время Ланграль смотрел на нее – вернее на затылок с растрепанными рыжими волосами и напряженно поднятые плечи. У нее был очень красивый поворот головы, и он становился еще красивее, когда она обижалась.

– Не стоит об этом… так кричать, госпожа графиня, – сказал он наконец. – Тем более что мы почти приехали. И сейчас нас могут ждать вещи гораздо более неприятные, чем наш с вами разговор…

– Почему вы так думаете?

Женевьева даже приподнялась в седле, оглянувшись вокруг. На вид деревня выглядела абсолютно мирной – обычным маленьким поселением с несколькими домами, крытыми соломой и одним большим зданием – скорее всего трактиром. Не сговариваясь, они направились туда, как к явно единственно возможному источнику лошадей. Но Ланграль заметно помрачнел и обеими руками попробовал, насколько легко вытаскивается кинжал, висящий в ножнах на шее.

– Я так часто ездил по этой дороге, – пробормотал он сквозь зубы, – что ловушки чувствую с дуновением ветра.

Они спешились у самых дверей и вошли, причем Ланграль сначала распахнул дверь, бросил внутрь внимательный взгляд и только потом пропустил Женевьеву, закрывая ее собой.

Внутри ничего угрожающего не обнаружилось. За стойкой сидел маленький нахохленный человечек, без особого интереса посмотревший на вошедших. Посетителей почти не было – два крестьянина в шерстяных плащах молча пили пиво, почти не отрывая толстостенных кружек от стола, и толстая служанка вертела по полу грязной тряпкой. Третий посетитель, в надвинутом на глаза капюшоне, дремал в углу, засунув руки глубоко в рукава.

На него Ланграль посмотрел особенно подозрительно, но делать было нечего – пока что на них никто нападать не собирался. Поэтому Бенджамен положил руку на стойку, постаравшись, чтобы звякнули ножны, и негромко сказал трактирщику:

– Нам нужны четыре лошади. Лучшие, какие у тебя есть.

Трактирщик широко раскрыл глаза, будто Ланграль сообщил ему необычайно неожиданную и приятную новость.

– А как же, блистательный господин. У меня как раз есть четыре лошади. Самые наилучшие, какие только есть в этих краях. Не угодно ли господину взглянуть?

– Они у тебя далеко? – Ланграль снова нахмурился.

– Прямо за углом, сударь, у коновязи. Пожалуйте, сударь.

– Оставайтесь лучше здесь, – одними губами сказал Ланграль. – И сядьте ближе к окну.

– Нет, я с вами!

– Я сказал, оставайтесь здесь!

Женевьева невольно попятилась, словно он толкнул ее на скамью у окна. Дверь хлопнула, и ненадолго наступила тишина. Служанка перестала шаркать тряпкой по полу, подошла к стойке, медленно нацедила большую кружку пива и, приблизившись к столу, брякнула ее перед Женевьевой.

– Спасибо, – неприязненно сказала Женевьева. – Но я ничего не заказывала.

– А у нас не принято отказываться от угощения, графиня, – сказала служанка густым басом, выпрямившись. На ее лице под грязноватым чепцом Женевьева обнаружила торчащие вперед усы. Два крестьянина тоже сбросили свои плащи и проворно вытащили шпаги. Один из них быстро откинул в сторону щеколду на боковой двери, и из нее полезло еще несколько таких же молодцов с клинками наготове. Неподвижным остался только дремлющий в углу человек в плаще – такое впечатление, что он даже не проснулся.

Женевьева поднялась, слегка усмехнувшись. Она еще могла позвать на помощь, но она скорее умерла бы, чем сделала это. Натренированным и нарочито медленным жестом, фирменным движением клана беспощадных, она потащила из ножен шпагу, словно любуясь тем, как постепенно выскальзывает на свет тонкое лезвие.

– Тогда уж и вы не отказывайтесь от моего!

Окончание движения было молниеносным – и двое стоящих ближе всего к ней застонали, схватившись за плечо и бедро, и осели на пол. Женевьева вскочила на стол, одновременно кинув кружку в подбегавшую толпу. По комнате потек резкий запах пива. Конечно, они только казались ей толпой, потому что толкались, наступали друг другу на ноги и шумно дышали, а на самом деле их было всего человек десять. Чья-то рука потянула ее за плащ, чтобы сбросить со стола, и она хлестнула шпагой наотмашь, радостно оскалившись. До чего приятно оказалось ни о чем не думать, а просто спасать свою жизнь – на секунду она поняла, что была намного счастливее и спокойнее в своих айньских болотах, демонстрируя бесконечным князьям свои фехтовальные приемы, распивая сидр с охраной, а потом в очередной раз удирая в ночь с одинокой монетой в кошельке. По крайней мере, тогда в ее сознании не маячили постоянно широко расставленные темные глаза, заглядывающие ей в душу.

Кончик шпаги задел ее по колену, и она раздосадовано зашипела. В этот момент в зал ворвался Ланграль, с растрепанными волосами и красной полосой на лбу – очевидно, осмотр лошадей был далеко не мирным. Он обрушился на противников Женевьевы сзади, без единого слова, и она какой раз поразилась тому, насколько у него безупречная техника, гораздо более отточенная и изящная, чем у нее. Беспощадные никогда не старались драться красиво, и Женевьева вряд ли могла рассчитывать, что на ее манеру фехтовать кто-то будет любоваться так же, как она сейчас глядела на Ланграля. Ему приходилось трудно – на него насели сразу три противника, и до сих пор его спасало только то, что втроем они скорее мешали, чем помогали друг другу.

Женевьева перебралась со стола на трактирную стойку и швырнула еще одну кружку, метя по головам. Штанина на колене слегка намокла, но она радовалась тому, что может свободно шевелить ногой, и значит, ничего серьезного нет.