Текст книги "Чаша и Крест (СИ)"

Автор книги: Вера Семенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

Шависс подошел к нему вплотную, и Дэри невольно задержал дыхание. Но блестящие глазки лейтенанта, устремленные на трактирщика, были вполне по-трезвому злобными.

– Почему же, будут. Иди, выполняй просьбу графини де Ламорак. – Он еще раз поднес к глазам письмо и громко икнул. – Только не сегодня, ты понял? А завтра. Где-нибудь после обеда. А сейчас иди, пока я добрый.

Женевьева сидела на куче соломы на полу в старом мельничном амбаре, подперев щеки ладонями. Она пришла сюда задолго до назначенного срока, потому что была больше не в состоянии метаться по комнатушке под лестницей. Теперь оказалось, что она просто променяла маленькую клетку на большую – точно так же то и дело она принималась вскакивать и бродить туда-сюда, от стены, сквозь щели которой просвечивал серый осенний день, до огромной соломенной копны, сваленной почти до потолка с противоположной стороны.

Вначале она долгое время не могла успокоиться, прикладывала ладони к горящим щекам и ушам и тревожилась о том, как она выглядит. Хотя она давно привыкла заботиться о своей внешности не больше, чем любой простой наемник из айньского отряда, который в лучшем случае плескал себе в лицо холодной водой и наспех проводил по волосам растопыренными пальцами вместо гребня. Конечно, когда она играла роль девушки-трубадура Кэрин или, например, свое последнее, наиболее удавшееся ей воплощение женоподобного валленца, она уделяла тому, как она выглядит, гораздо больше внимания, но исключительно с практической точки зрения – чтобы соответствовать своему образу.

А сейчас она не знала, каков на самом деле ее образ. Любящая и пришедшая на свидание Женевьева де Ламорак – в этом было что-то настолько необычное, что она совершенно не знала, куда ей деть руки, как поставить ноги и как подобрать волосы. Она беспощадно дергала их, пытаясь уложить в разные стороны, пока они не стали торчать, как лежащая на полу солома.

Бенджамен все не шел, и она неожиданно успокоилась и даже захотела, чтобы он опоздал – она хотя бы успеет восстановить дыхание, которое постоянно сбивалось, и лицо перестанет гореть.

Потом ее мысли перескочили на Валлену и Скильвинга, и некоторое время она задумчиво водила соломинкой по доскам пола, повторяя какой-то запутанный узор в такт своим мыслям.

На самом деле она отчетливо вспомнила два мгновения: она лежит на постели, еще очень слабая, только открывшая глаза после четырех недель измотавшей ее вконец лихорадки и боли от постоянно воспаляющихся ран в груди. Скильвинг стоит у окна огромного орденского дома – потом она узнает, что с одной стороны они выходят прямо на море, но сейчас она видит только яркое небо и покрытые гроздьями белых цветов ветки, свешивающиеся прямо с балкона.

"Ты должна жить", – сказал Скильвинг. – "Ты слышишь меня? Представь, что ты выныриваешь на поверхность, к солнцу, Тянись наверх. Тебе это поможет".

Тогда она даже не засмеялась, а только дернула щекой – на большее у нее не было сил.

"Конечно, я буду жить, – сказала она торжествующе. Вернее, ей казалось, что ее голос звучит торжествующе, а на самом деле он еле сипел, и в груди болело при каждом вздохе. – Он сказал… что любит меня. Я… это помню. Я не успокоюсь, пока он не повторит это снова".

А вторая сцена, которую она вспомнила, была такой – она уже почти поправилась и стоит в кабинете Скильвинга, гордо демонстрируя собственноручно придуманный костюм валленского вельможи. Образ, кстати, оказался очень удачным – круаханская стража пропустила ее без всяких проволочек и быстро устранилась от тщательного досмотра, особенно когда она стала томно поводить глазами в сторону офицера охраны и предлагать обыскать ее на общих основаниях. Она произносила слово "обыскать" с таким придыханием, что гвардеец плюнул на землю и чуть не пихнул ей прямо в лицо подорожный лист.

Так вот, она скромно улыбается, хоть и не ожидает от Скильвинга особой похвалы ее остроумию. За три месяца она успела неплохо его изучить и многому научилась от него. Она готовится к тому, что он будет отговаривать ее. Что он начнет снова бегать по кабинету и ругаться непонятными словами. Но он только печально смотрит на нее, развернувшись так, чтобы хорошо видеть ее всю единственным глазом.

– Твоя мать так же ушла от меня, Вьеви, – произносит он наконец. – В отличие от нее, ты хотя бы пришла попрощаться. Спасибо и на том.

– Скил, – Женевьева опускает глаза, и ее радость медленно гаснет. – Я не могу без него.

– Иногда мне кажется, будто женщины – это какой-то другой народ, – Скильвинг опирается рукой о спинку кресла и тяжело опускается в него. – Они как бабочки-однодневки, летят к пламени, которое горит ярче. И даже если они догадываются, что обязательно сгорят, то их это не останавливает ни на минуту. Почему так? Сначала я думал, будто ты все-таки другая. Но теперь вижу, что ошибался. Ты такая же бабочка с обгоревшими крыльями. Только в этот раз ты не ускользнешь от огня. Ты упадешь в него и сгинешь безвозвратно.

– Какая разница, где мотыльку умереть – в пламени или засохнуть на ветке? Я предпочту огонь.

– Ты просто не знаешь, что это такое. – Скильвинг встает, но смотрит уже не на нее, а через распахнутую дверь балкона на море, по которому бегут аккуратные гребешки волн. – Дай тебе небо не утянуть с собой в огонь еще пару-тройку таких же мотыльков. Твоя дорога открыта, Женевьева де Ламорак. Если в твоей девичьей памяти задержалось хоть что-то, чему я учил тебя – пусть эти знания тебе пригодятся.

Пригодятся?

Женевьева вскочила на ноги. Снаружи раздался дружный топот, заржало не менее четырех лошадей. В щели между досками она отчетливо увидела переступающие лошадиные ноги и грубый ботфорт. Она развернулась к двери, но даже не стала укреплять ее, запертую на один хилый засов. Она пока не могла собрать разбежавшиеся мысли и найти уроки Скильвинга, которые ей пригодятся. Но она отчетливо поняла, что Ланграля ей сегодня не увидеть.

Шпага, впрочем, всегда была при ней. Она подбирала их по сходству с Гэрдой – обязательно длинная, и обязательно красиво украшенная рукоять.

– Ну давайте, – пробормотала Женевьева, подбадривая скорее себя, чем подъехавших гвардейцев.

Дверь упала довольно быстро, и в образовавшийся проем вместе с хлынувшим сероватым сиянием дня вошел Шависс. Женевьева невольно поморщилась, настолько ей хотелось, чтобы он исчез куда-нибудь, не искажая ее картину мира.

– Сердечно рад приветствовать вас, графиня де Ламорак, и счастлив видеть вас в добром здравии.

– Это чтобы вы могли снова выстрелить в меня? Разумеется, в здорового человека гораздо интереснее стрелять – он мучается намного дольше.

– Вы прекрасно знаете, – Шависс помрачнел, – что я стрелял не в вас.

– Вы бесстыдно лгали мне, лейтенант, когда говорили о своей любви. Иначе бы вы знали, что человек, которого любишь и ты сам, – единая плоть.

– Да чтоб вы все…

Шависс остановился, поняв, что несколько отвлекся, только когда произнес около пятнадцати различных приятных пожеланий Лангралю, Женевьеве и всему человечеству заодно.

– Господин лейтенант гвардейцев, – Женевьева поднялась. – Своим сквернословием вы меня утомляете. Если вам неугодно перейти к решительным действиям – проваливайте. Если угодно – я к вашим услугам. Только избавьте меня побыстрее от вашего присутствия.

– Мое присутствие вас не устраивает, госпожа де Ламорак? Вы, несомненно, предпочли бы присутствие другого, более приятного для вас кавалера? Но в таком случае можете отправляться на тот свет. Как там полагается в легендах – брать железный посох, надевать железные башмаки и идти, пока не сотрутся?

– Что вы хотите сказать?

– Я хочу не сказать, а показать. Вот все, что осталось от вашего Ланграля. Держите.

Она хорошо знала это кольцо, она даже помнила, на каком пальце Бенджамен его носил – на среднем, на левой руке. Это был перстень с темно-синим камнем, видимо, очень старый, судя по потускневшей оправе. Ланграль вряд ли подарил его кому-нибудь или продал. Женевьева посмотрела в глаза Шависсу – тот слегка сочувственно и вместе с тем полупрезрительно покивал головой. И именно потому, что он не особенно рисовался, а сообщил об этом как о давно свершившемся и не слишком интересном факте, деревянные стены вдруг закружились у Женевьевы перед глазами.

Ненавистный голос Шависса спросил в тумане:

– Отдайте вашу шпагу, графиня, и следуйте за нами.

– Вы его убили?

– Он сопротивлялся аресту, – пожал плечами Шависс. – Поэтому не советую вам поступать также.

Женевьева разлепила губы. Стены вроде перестали качаться, но ее охватила странная апатия, так что даже если бы она захотела сопротивляться, она просто не могла бы поднять руку со шпагой. Она вяло посмотрела на свой палец, но серого незаметного кольца там больше не было, видимо, Скильвинг снял его, пока она лежала без сознания. Она даже не смогла на него за это рассердиться, настолько безразлично ей показалось все, что происходит вокруг – столпившиеся гвардейцы с одинаковыми лицами, расплывающаяся перед глазами физиономия Шависса, на которой ее взгляд выхватывал только особенно тщательно расчесанные и подкрученные усы и нагловатую ухмылку. Слегка заторможенным движением она бросила шпагу на пол и наступила на нее каблуком.

– Рад, что вы вняли голосу благоразумия, графиня. Хотя признаться, удивлен не меньше.

– Мне все равно, – хрипло сказала Женевьева.

Они вышли из треснувших дверей, перед которыми стояла наготове тюремная карета. Шависс закрыл за Женевьевой дверь и задернул занавески.

– В Фэнг, господин лейтенант? – спросил один из гвардейцев, вдевая ногу в стремя.

– Нет, – задумчиво сказал Шависс, вертя в руках обломки шпаги Женевьевы. – В Ша-Лейн. Я потом сам за ней приеду.

– А вы разве не едете с нами?

– Сначала у меня есть дело в Круахане, – уклончиво ответил Шависс. Но желание поднять свой авторитет в очередной раз взяло верх, и он прибавил: – Меня ждет его светлость первый министр.

Женевьева, впрочем, этого не слышала. Надежно укрытая опущенной каретной шторкой от внешнего мира, она уткнулась в колени и глухо зарыдала без слез.

Бабочка как-то слишком быстро прилетела на огонь.

Шависс остановился в дверях кабинета и изящно повел шляпой по воздуху, изобразив самый что ни на есть светский поклон. Морган, сидящий за столом и угрюмо смотрящий уже десять минут подряд на одну и ту же бумагу, поднял на него глаза, кисло сморщился и махнул рукой.

– Не изображайте из себя высокородного, Шависс. Пока еще титула вы не заслужили.

– Это только пока, монсеньор. По крайней мере, половина нашего с вами плана выполнена.

– Нашего с вами? Не зарывайтесь, Шависс.

Морган раздраженно отшвырнул бумагу и положил руки на стол, внимательно разглядывая ногти. Облокотившийся о спинку кресла первого министра и заглядывающий ему через плечо Лоциус томно воздел глаза к небу.

Морган был явно в дурном настроении. Кожа на его лбу собралась в глубокие складки, а глаза сдвинулись к переносице, что происходило в основном в часы наиболее нелегких размышлений. Зато сладко улыбающийся Лоциус олицетворял собой полную безмятежность. Его лицо даже меньше подергивалось, чем обычно.

– Монсеньор, – нерешительно продолжил Шависс после молчания слегка дрожащим голосом, – Согласно вашему приказанию, графиня де Ламорак арестована. Я приказал отвезти ее в Ша-Лейн.

– Сколько покалеченных? – так же угрюмо спросил Морган.

– Ни одного, ваша светлость.

Морган настолько удивился, что даже поднял глаза, хотя обычно он на Шависса смотреть избегал, считая его, видимо, недостойным своего внимания.

– И как вам это удалось?

Шависс усмехнулся – как ему казалось, весьма тонко, а на самом деле просто самодовольно.

– Поверьте, монсеньор, я владею искусством убеждать.

– А все-таки? Иначе я не поверю, что Жене… чтобы она сдалась без боя.

– Просто графиня де Ламорак временно утратила смысл жизни. После того как узнала, что ее горячо любимый Бенджамен де Ланграль оставил этот мир.

– Это правда? – Морган снова удивился. Но глаза поднимать уже не стал – и один раз был слишком большой роскошью.

– К сожалению, пока нет, ваше великолепие. Но это вторая часть нашего… гм, вашего гениального плана. Не правда ли?

– Один раз вы уже пытались осуществить нечто подобное, – первый министр капризно изогнул губы и, наконец поднявшись из-за стола, прошелся по кабинету, помахивая рукой – И к чему это привело?

– Я искренне надеюсь исправить свои ошибки и довершить начатое. Клянусь вам, монсеньор, когда он упадет мертвым на землю, я с удовольствием наступлю сапогом ему на лицо.

– Ну-ну.

Тон, с которым Морган произнес эти слова, был неопределенным, но скорее благосклонным, чем угрожающим, поэтому Шависс решился.

– Остались только некоторые формальности, ваша светлость. Подпишите, прошу вас, – и он протянул Моргану бумагу, которую вытащил из-за обшлага.

– Опять я должен что-то подписывать? Что еще?

– Это приказ коменданту крепости Ша-Лейн, чтобы я мог забрать графиню де Ламорак и отвезти ее туда, куда вы скажете, монсеньор.

Шависс нарочно опустил голову в поклоне, чтобы позволить Моргану не менять выражение лица, которое появилось у него при этих словах. Но он прекрасно мог представить его ухмылку – страшноватое сочетание желания, торжества, жестокости и каких-то непонятных колебаний.

– Я уже говорил вам прошлый раз, куда ее отвезти, – медленно сказал Морган. – Я давно не был в своем охотничьем домике в Гревене. Но одному там довольно скучно.

Лоциус нарочито громко выдохнул, но ничего не сказал.

Шависс постарался изобразить приятную придворную улыбку, и ему это почти удалось, если бы не опасный блеск в глазах. Но Морган опять-таки на него не смотрел.

– Повинуюсь, монсеньор, – и с этими словами он протянул вторую бумагу.

– А это что такое?

– Это мой баронский титул, ваша светлость.

Какое-то время эти двое молчали, глядя не совсем друг на друга, а как-то вскользь. "Он, конечно, исключительный негодяй, лишенный всяческих принципов, – педантично подумал Морган. – Но насколько с такими проще – по крайней мере, сразу понятно, чего они добиваются. Еще бы ума ему побольше. Но в этот раз он, кажется, все провернул очень ловко".

Первый министр Круахана покосился на свое отражение в зеркале и чуть слышно вздохнул. На какие жертвы только не приходится идти ради блага… государства, конечно.

"Только подпиши, – думал Шависс. – Я еще не знаю, отвезу ли я ее тебе. Я подумаю. Но в любом случае она достанется тебе уже после меня. А если она будет себя разумно вести – так вообще не достанется".

Морган лениво поставил два изукрашенных завитушками росчерка на обеих бумагах.

– Ступай, де Шависс, – сказал он, наконец-то соблюдая положенную частицу при обращении. – Смотри только, не увлекайся игрой в интриги.

– Ваше великолепие! – Шависс прижал руки к груди, задохнувшись. – Заберите мою жизнь – она ваша!

– Ладно, иди…

Морган смерил взглядом опустившуюся портьеру и снова прошелся по кабинету. Его тонкие губы опять изогнулись – все-таки странная у него была улыбка, с одной стороны избалованно-слащавая, с другой жесткая. Он даже начал что-то мурлыкать себе под нос, что было признаком явно улучшившегося настроения.

– Ну что ты скажешь, Лоций? За один раз я решил две проблемы. Надеюсь, что наконец мы избавимся от этого несносного Ланграля. Ты ведь этого тоже хочешь, не правда ли?

Лоциус по-прежнему томно усмехался, но его светлые глаза оставались холодными и прозрачными, без тени улыбки.

– Не обольщайтесь, монсеньор, – сказал он, прикрывая ладонью зевок, – этот гвардеец вас подло обманывает. Его устремления прекрасно видны. Он сам хочет взять эту… – он запнулся с легким отвращением, – это рыжее отродье, а вам оставить только свои объедки.

– Ты в этом уверен?

– Я прекрасно вижу чужие намерения, ваша светлость.

Скулы Моргана неожиданно покрылись легкой краской – видимо, он сначала примерил эти слова на себя. Потом до него дошел смысл сказанного:

– Прежде от него самого мало что останется, – Морган уже протянул руку к шнуру, висевшему за портьерой. – Почему ты не сказал мне раньше?

– Зачем, монсеньор? Ему и так осталось жить очень немного. Это тоже хорошо заметно.

– Откуда ты знаешь?

– О мессир! – Лоциус прижал сжатые кулаки к груди и поклонился. – Над головой каждого человека отчетливо виден след его души. У него он особенно густой и яркий. Его душа собирается покинуть тело, ей там уже скучно.

– Ты, конечно, великий знаток, – несколько сварливо сказал Морган. – Почему же мне ты никогда не говоришь, сколько мне осталось?

– Потому что вы будете жить вечно, мессир. Я же вам это обещал.

Морган опять прошелся по кабинету. Он отвернулся к окну, чтобы скрыть внезапное облегчение, разлившееся по его лицу. Поэтому он не видел, с каким оценивающим выражением Лоциус глядел ему в спину – как раз, когда контуры его тела ясно просматривались на фоне дневного света.

"Н-да, – подумал Лоциус без особой радости. – Пусть не так быстро, как этот придурковатый лейтенант, но все-таки тоже… Опять искать другого покровителя. Как же я устал от всего этого!",

На следующий день сумерки сгустились очень быстро, наверно потому, что тучи висели совсем низко, особенно над круаханскими предместьями. Когда Ланграль, Люк и Берси подъехали к мельнице, которую им указал Дэри, силуэт четырех деревянных крыльев едва выделялся на фоне неба.

– Вы уверены, Бенджамен, что это не ловушка? – спросил Люк, придерживая коня. Его лошадь переступала ногами и беспокойно дергала ушами, словно разделяя опасения всадника.

Ланграль пожал плечами, вылезая из седла. Его лицо было таким же холодным и отстраненным, как прежде, только между бровями пролегла особенно глубокая складка.

– И что вы мне предлагаете, Люк? Никуда не идти?

– Я не знаю… – растерянно пробормотал маленький поэт, настороженно оглядываясь. – Будьте осторожны, прошу вас. Мне все это очень не нравится, с того самого времени, как вы отдали свое фамильное кольцо этому толстому трактирщику.

– Я же должен был оставить ей какой-то знак, что приду. И что это действительно я.

– Хорошо бы это еще была действительно она.

– Там горит свет, – произнес Берси, вытягивая руку в сторону амбара. Действительно, сквозь щели в стенах пробивалось дрожащее желтоватое сияние, словно горела свеча, поставленная на пол.

Ланграль бросил поводья и пошел к дверям, не оглядываясь. Люк и Берси переглянулись, покачав головой, но все-таки двинулись следом.

Внутри действительно горел свет, только не свеча, а два факела, вставленные в кольца на стене. На груде соломы, там же где раньше сидела Женевьева, развалился Шависс, расставив ноги в ботфортах и водя по полу кончиком обнаженной шпаги.

– Ну вот мы и встретились, граф, – сказал он буднично. – Вы ведь мечтали меня найти? Считайте, что это мой прощальный подарок – ваша мечта осуществилась.

Ланграль невольно прижал руку к камзолу, нащупывая спрятанное на груди письмо Женевьевы.

– Поддельное? – то ли спросил, то ли утвердительно произнес он не особенно впопад, но Шависс его прекрасно понял.

– А вы настолько хорошо знаете почерк незабвенной графини де Ламорак, что не сомневались в авторстве?

Ланграль прикрыл глаза на мгновение, а когда он снова поднял веки, Люк и Берси, вставшие с двух сторон, невольно отшатнулись – из них словно ударило темное пламя.

– В любом случае я признателен вам, господин Шависс. Я действительно больше всего на свете стремился вас увидеть, и не надеялся, что вы осмелеете настолько, что снизойдете до меня.

– Мы все мечтали, – вмешался Люк своим нежным голосом. – Я даже видел вас во сне и готов был уже написать про вас стихи.

– Неужели вы все испытываете ко мне такие сильные чувства? – Шависс нарочито удивленно приподнял брови. – Должен вас расстроить, господа, сильнее всех я отвечаю взаимностью только одному из вас. И именно ему я хотел бы предложить поединок один на один.

– Проклятье, – пробурчал Берси, – опять Лангралю везет.

– С вами что-то случилось? – Ланграль окончательно овладел собой. – Обычно вы предпочитаете участвовать в сражениях не меньше, чем вдесятером.

– Ради удовольствия скрестить с вами шпагу, граф, – Шависс приложил руку к груди, не вставая, – я готов отступить от своих принципов.

– Разве можно отступить от того, чего нет?

Люк встревожено потянул Ланграля за плащ.

– Бенджамен, по-моему, он что-то задумал.

– А по-моему, он также далек от слова "думать", как Круахан от Эбры.

Шависс слегка вышел из себя – было видно, что насмешки Ланграля попадают в цель.

– Зато вы демонстрируете образец мудрости и осторожности, граф. Хватаетесь за сомнительное письмо, как за соломинку, летите сломя голову на зов любви, – он сально усмехнулся, – да еще впутываете в это дело своих друзей. Или вы собирались здесь развлечься вчетвером? Так у вас повелось еще на валленской дороге?

– Я сейчас тебя вколочу в землю по уши, – пообещал Берси, рванувшись вперед, но Ланграль удержал его за плечо.

– Не мешайте мне, – сказал он ровным голосом. – Он только мой.

– Да, де Террон, не лезьте в наши отношения с графом, – засмеялся Шависс, поднимаясь на ноги. – Нас ожидает увлекательная игра.

– Осторожнее, Бенджамен, – снова напряженным голосом произнес Люк. – Здесь что-то не так.

– Вы принимаете мой вызов? Один на один, пока кто-то не упадет мертвым?

Вместо ответа Ланграль потащил из ножен шпагу. Клинок свистнул в воздухе.

– Прекрасно!

Шависс тоже поудобнее перехватил шпагу, но вместо того, чтобы поднять ее, он вытянул руку со сверкнувшим перстнем, открыл его легким щелчком и провел по нему кончиком лезвия.

– Да ты…

Берси и Люк одновременно дернулись. Ланграль не шелохнулся, словно застывшая статуя.

– Что это ты сделал?

– В перстне, видимо, яд, – задумчиво произнес Люк.

– Ты подлец, – убежденно сказал Берси.

– Надеюсь, граф, вы не пойдете на попятный? – издевательским тоном спросил Шависс. – Или вы собираетесь отказаться от вызова?

– Бенджамен, только не вздумайте… – быстро начал Люк, но Ланграль легко стряхнул его руку.

– Ему это мало поможет.

– Ланграль, не сходите с ума!

– Я просил, не мешайте мне. Отойдите оба.

– Бенджамен, я умоляю…

Люк вцепился в его плащ, но Ланграль быстро расстегнул пряжку у горла и шагнул вперед, оставив плащ за спиной, отчего бедный поэт едва не потерял равновесие.

– Если кто-то попробует меня остановить, – сказал он, обратив на друзей глаза, горящие каким-то лихорадочным пламенем, – то мне придется начать с него.

Берси и Люк замерли на месте, с искаженными от ужаса лицами, схватившись друг за друга, словно ища поддержки.

– Ну хорошо же, гвардейский шакал, – пробормотал Берси. Его усы поднялись практически вертикально. – Когда я буду следующим драться с тобой, уж я церемонии разводить не буду. Я тебе просто глотку перегрызу.

– Должен вас расстроить, господа, – Шависс притворно вздохнул, – его светлость позволил мне провести только один поединок, освободив меня от ответственности перед круаханскими законами. Так что вас я попросту, без затей арестую.

С этими словами он сделал быстрый выпад, припав на одно колено. Берси и Люк одновременно крикнули, но Ланграль успел уйти от удара, развернувшись боком, и сам бросился в атаку.

Если бы Женевьева могла видеть его сейчас, она вряд ли узнала бы его хладнокровную и размеренную манеру фехтовать, заканчивая каждую четко разыгранную серию комбинаций каким-нибудь неожиданным поворотом. Сейчас он сражался яростно, не уделяя ни малейшего внимания точности движений, оскалив зубы и вкладывая в удары всю силу. Похоже, ему было совершенно безразлично, сможет ли Шависс коснуться его отравленной шпагой, главное было пробить его защиту.

Шависс отступил на шаг и пригнулся, тяжело дыша.

– Напрасно, граф, вы тратите силы, Исход ведь все равно прекрасно понятен и вам, и мне. Достаточно одной царапины.

– Да, исход совершенно ясен, – ответил Ланграль, на мгновение опуская шпагу. – Но он не такой, как ты думаешь.

Люк и Берси смотрели на них, затаив дыхание. Бенджамен стоял, полностью открывшись для удара и презрительно сощурив глаза. Шависс помедлил, словно почувствовав в этом что-то странное, но все-таки не мог упустить такую возможность и нанес прямой удар шпагой. В это мгновение губы Ланграля чуть шевельнулись, и острие клинка внезапно свернуло в сторону, насквозь пропоров его рукав чуть выше локтя. А шпага Ланграля вошла подошедшему слишком близко Шависсу прямо в горло.

Берси метнулся вперед и, рванув Шависса за ворот сзади, отбросил его в сторону вместе с зажатым в руке клинком.

Оба – и Берси, и Люк – со страхом уставились на прореху в камзоле Бенджамена. Но ни одной царапины не виднелось на коже, и они одновременно с облегчением выдохнули.

– Ланграль, – чуть дрожащим голосом произнес Люк, – вы, видно, хотите, чтобы я поседел в двадцать пять лет? Понимаю, что это только придаст мне еще больше обаяния, но умоляю вас – не повторяйте больше таких экспериментов.

Ланграль ничего не ответил. Его взгляд, пылавший скрытым пламенем минуту назад, медленно погас, словно на лицо опять опустилась холодная тень.

– Странно, – сказал он, едва шевеля губами. – Раньше я думал, что все это ерунда.

– Что именно?

– Книги о заклинаниях, которые я когда-то читал. Например, заклятие, отвращающее железо.

Его друзья испуганно переглянулись.

– Нельзя же полагаться на такие вещи, – сказал наконец Берси терпеливым тоном, который он использовал крайне редко – только когда что-то очень глубоко переживал. – А если бы он не промахнулся?

– Жаль, что он этого не сделал.

– Бенджамен, послушайте… – начал Люк, но Ланграль перебил его:

– И что мне делать теперь? Обратно на свой чердак? Что я без нее? Я даже пить не умею, в отличие от него…

Он кивнул в сторону Шависса, лежащего на полу, с задумчивым выражением, без прежней ярости.

– Идемте скорее отсюда, – заторопился Люк, которому высокий дар поэта совсем не мешал иногда быть весьма практичным и благоразумным. – Если я хорошо представляю замыслы этого мерзавца, на всякий случай поблизости прячется целый отряд.

Шависс неожиданно захрипел и пошевелил рукой, из последних сил потянувшись к груди. Его пальцы судорожно скребли и стискивали ткань, словно он стремился что-то достать, или, наоборот, спрятать поглубже.

– У него там какое-то письмо, – уверенно сказал Берси, глядя на белый край конверта.

– А вдруг нет? Вдруг он тоже тайно писал стихи, а теперь старается скрыть их от меня, как от соперника в поэтическом искусстве? Так или иначе, я просто должен познакомиться поближе с его творчеством.

Люк присел на корточки и без особых церемоний отпихнув руку Шависса, осторожно вытянул у него из-за пазухи две сложенные бумаги. На одну он глянул мельком и отбросил на покрытый стебельками соломы пол со словами: "Ему она больше не понадобится". Зато вторую он прочитал более внимательно, все больше поднимая свои изящно выгнутые брови.

– Посмотрите и вы, Бенджамен, – сказал он наконец. – Я знаю вашу нелюбовь к чтению чужих писем. Но мне сдается, вам оно тоже покажется любопытным. Тем более, что это не письмо, а скорее приказ по тюрьме.

Женевьева проснулась от звука отпираемой двери. Она лежала под окном камеры, свернувшись клубочком и натянув на голову край плаща. Полночи она пролежала так, чувствуя, как слезы непрерывно текут по щекам и попадают в уши, но так как подозревала, что в глазок на двери камеры часто заглядывают, то закрыла лицо, чтобы не радовать своих тюремщиков.

Сначала она не могла понять, что с ней произошло там, на мельнице. Уверенная в себе и гордая Женевьева де Ламорак сдалась без боя, позволила отвезти себя в тюрьму, словно жертвенное животное. Примерно полчаса она металась по камере и даже пару раз сильно рванула себя за волосы, но потом сознание того, что Ланграля действительно нет, навалилось на нее с новой силой, и она перестала что-либо чувствовать, кроме бесконечной тоски.

Какой тогда смысл во всем этом? Куда-то бежать, опять переодеваться, скрываться, притворяться, играть какую-то роль? Зачем ей все это? Бесконечные битвы, мелькание шпаги, красные физиономии гвардейцев, мокрая лошадиная шея, за которую она держалась обеими руками, вспарывающие темноту хлопки выстрелов, погоня и пыль – все это приносило ей радость, пока она знала, ради кого живет. Пока, стоило ей оглянуться через плечо, она видела человека с лицом, напоминавшем лицо короля в изгнании. Пусть даже он не любил ее. А что ей оставалось делать сейчас?

Женевьева моргнула слипшимися от соли ресницами, постепенно просыпаясь. Сейчас она вообще ничего не понимала и не чувствовала, медленно всплывая из глубины, где не видела снов. С трудом она сообразила, что дверь ее камеры открыта, а на пороге стоит темная фигура, завернутая в длинный плащ. Человек в форме гвардейского офицера. Но не Шависс – он гораздо выше и стройнее. Шляпа надвинута на глаза.

– Графиня де Ламорак? – спросил незнакомый гвардеец низким голосом.

– Доказательств представить не могу, – пробормотала Женевьева, садясь на полу и запуская пальцы в спутанные волосы. Тело отчаянно кричало о том, что спать на каменном полу очень больно. – Если поверите мне на слово, то да.

– У меня приказ, – сказал гвардеец, – перевести вас из Ша-Лейна в Фэнг. Собирайтесь.

– Вы что, думаете, что я буду укладывать в дорожные сумки кринолины и платья на три перемены в день? – Женевьева хрипло фыркнула. – Можете считать, что я готова. А где господин Шависс? Опять занят неотложными делами? Я была уверена, что он никому не уступит чести лично приехать за мной.

– Господин де Шависс… – гвардеец чуть замялся, – он сейчас далеко.

– Фэнг – это замечательно, – сказала Женевьева, поднявшись. – Давно мечтала там оказаться.

"По крайней мере, это не личная усадьба господина Моргана, – подумала она, натягивая дорожные ботфорты. Ее немного шатало, и сознание еще было слегка затуманено от слез. – Ты лучше подумай о тактике ближнего боя без всякого оружия. Когда они все на тебя набросятся. Ох, Скил, мало хороших советов ты мне подарил – ты, видимо, даже не предполагал, что такие ситуации бывают. Прокусить себе вену? – она оценивающе посмотрела на отчетливо видную синеватую жилку на запястье. – А если не получится? Это тебе не собаке горло перервать".

Гвардеец чуть посторонился, пропуская ее. Она так и не смогла разглядеть его лица, настолько глубокой была тень от шляпы. С другой стороны, она и не пыталась. Она была вполне согласна с тем, что в настоящую тюрьму ее сопровождает существо без лица и со странным, словно искусственным голосом.

"Неужели Морган научился делать человеческие куклы?" – подумала она вскользь и замолчала.

У ворот Ша-Лейна, где в непривычно длинном поклоне застыли комендант и стражники, опасаясь разогнуться, стояла темная карета с решетками. На козлах сидел маленький гвардеец, привычно ласково причмокивая лошадям. Сзади болтался еще один конвойный на лошади, тоже в темно-красном мундире.