Текст книги "Чаша и Крест (СИ)"

Автор книги: Вера Семенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)

И как всегда, он ничего не велел никому говорить. Особенно Рандалин.

Ступив вслед за Гвендором на лестницу, я внезапно поймал отчаянный взгляд из толпы воинов Чаши. Рандалин сделала движение вперед, но удержалась, только глаза наполнились бесконечной тревогой. Она оглянулась вокруг, на стоящих рядом с ней угрюмых Джулиана и Санцио, на магистра Олли, который рассматривал нас с исключительным любопытством, на сомкнутые ряды собственных воинов, на первом плане которых маячила значительная фигура Видарры, сложившего мощные руки на груди. Но никто, кроме нее, ничего не заметил. Все видели только немного усталого, но гордого победителя.

Герцог Мануэль обожал эффектные сцены. Ему казалось, что это очень красиво, когда пятеро воинов поднимаются по длинной лестнице, а восторженный народ на протяжении всего пути им рукоплещет и бросает цветы.

Цветов почему-то никто не бросал. Все наступали друг другу на ноги и вытягивали шеи, но пока еще не знали, как себя вести с крестоносцами.

Гвендор благополучно преодолел всю лестницу и остановился напротив помоста, строго перед креслом, на котором восседал великолепный Мануэль. Его лицо не изменилось, даже при взгляде на щеки и ресницы Мануэля, с которых герцог с сожалением стер половину краски, и воротник размером по метру с каждой стороны. Рандалин опять рванулась вперед и опять сдержалась – ей показалось, что он прилагает огромные усилия, чтобы не упасть.

– Высокородный герцог, – сказал Гвендор, и сразу наступила полная тишина. – Достопочтенные старейшины и Совет Валлены! Мы благодарны вам за то, что позволили войти в ваш город. Уверяю, что вы не раскаетесь в своем поступке и что мы не причиним вам большого беспокойства.

– Для нас большая честь принимать победителя Битвы у Островов, – с изысканной улыбкой произнес Мануэль. – Мы наслышаны о ваших подвигах.

– Наверно, молва преувеличивает, как всегда.

– Послушайте! – Рандалин наконец протолкалась к помосту. – Ему же плохо! Вы, что не видите? Помогите ему, кто-нибудь!

Гвендор посмотрел в ее сторону таким ледяным взглядом, что остатки слов замерзли у нее на губах.

– Вы опять что-то путаете, миледи Рандалин, – сказал он спокойным тоном. Если бы я не видел его раны своими глазами, я тоже смутился бы так же, как Рандалин. – Я понимаю, что моя внешность вызывает у вас испуг, но тут я ничем не могу помочь. А чувствую я себя превосходно, особенно сейчас, когда ступил на землю Валлены.

Он почти не глядел в ее сторону, еле шевеля бескровными губами.

Рандалин отшатнулась. Несколько мгновений ее глаза недоверчиво обшаривали его лицо. Краска выступила на ее щеках, и она опустила взгляд.

– Простите меня, Великий Магистр, – в ее голосе почти не звучало иронии, – видимо, у меня сложилось о вас неверное впечатление.

– Великий Магистр, – глава Совета старейшин Понтиус выступил вперед, оттесняя всеобщее внимание от Мануэля и Рандалин и показывая одновременно, кто истинный властитель города. – Вы имеете право отнести своих раненых на берег в странноприимные дома, где им будут рады. Вы имеете право вести открытую торговлю в гавани Валлены. Мы будем рады услышать от вас последние новости и обсудить положение, которое сложилось сейчас на Внутреннем Океане. Полагаю, что ваши мудрые советы будут как нельзя кстати.

Гвендор снова склонился в безупречном поклоне. Великое Небо, как я боялся, что он не сможет выпрямиться. Но человек, переживший Рудрайг, мог вынести и не такое.

– Только это завтра, – быстро вмешался Мануэль, нетерпеливо задвигавшийся в кресле во время величавой речи Понтиуса. – Сегодня вечером в вашу честь состоится небольшое торжество. От моего имени, – прибавил он грозно, покосившись в сторону старейшин. – Я приглашаю вас, и ваших храбрых воинов, милорд Гвендор, разделить его с нами.

– Мы безмерно благодарны вам за подобный прием, сир, – теперь я был абсолютно уверен, что Гвендор действительно половину жизни провел при дворе. – Мы счастливы принять ваше приглашение.

Он даже не обернулся в сторону Рандалин. Впрочем, я прекрасно понимал, что он полностью погружен внутрь себя и собирает силы, чтобы не закричать от боли.

Лица всех воинов Чаши были весьма красноречивы. Олли не скрывал испытывающее-снисходительной улыбки, словно разглядывал нас через лупу. Джулиан и Санцио оба уставились на свои башмаки. Они даже слегка отодвинулись от Рандалин.

Она плотно сжала губы, но ее взгляд по-прежнему был полон тревоги. Она смотрела прямо на меня, словно надеясь на что-то.

Я только слегка пожал плечами за спиной Гвендора. А что еще я мог сделать?

Примерно к середине торжественного приема все наконец-то позволили себе несколько расслабиться.

Гвендора это, конечно, не касалось. Он сидел за почетным столом, напротив герцога и избранных старейшин, и одинаковым, словно заученным движением подносил ко рту кубок каждый раз, когда провозглашали тосты в честь победителей. Выражение его лица было похоже не на победителя, а скорее на завоевателя, которому безразлично все, что происходит вокруг. Когда было нужно улыбаться, он слегка дергал углом рта, но в целом лицо оставалось неподвижным. Вместе с тем я отчетливо видел, что он не спускает с меня глаз, и поэтому не мог подойти к Рандалин.

Несмотря ни на что, он ухитрился вежливо поговорить с Понтиусом и совершенно очаровал Мануэля. Герцог пожирал его глазами, прижимая к груди неизменный веер и даже забывая ткнуть вилкой в очередное блюдо, которое ставили перед ним. Время от времени до меня доносились восклицания: "И что, всех заложников освободили?" "Только горцы могут быть такими жестокими!" "А луна в Ташире правда такая красивая?"

Чашники расположились подальше от главного стола. Рандалин тоже ела мало. У нее было такое истерзанное тревогой и тщательно скрываемой обидой лицо, что я несколько раз порывался встать. Скильвинг так и не присутствовал ни на пристани, ни на приеме – это тоже было хорошо заметно.

Остальные гости после пяти первых тостов все-таки перестали напряженно смотреть в тарелки. Понтиус расстегнул сначала один, а потом все крючки на камзоле. Видарра наконец перестал давить на окружающих своим защитным полем и придвинул к себе блюдо с жареным поросенком. Остальные, видимо члены городского совета и приближенные герцога, уже поглядывали в сторону оркестра, ожидая, когда начнутся танцы.

Жерар рядом со мной, несмотря на обвязанную голову, ел с большим аппетитом. У меня мелькнула мысль, что теперь он будет чувствовать себя совсем безнаказанно, ссылаясь на повреждение мозга.

– Радость моя, – отозвался Жерар, словно подслушав мои мысли, – ты напрасно полагаешь, что я здесь самый сумасшедший. Наоборот, я единственный занимаюсь исключительно правильным и возможным в данной ситуации делом. Я набираюсь сил, потому что они нам скоро понадобятся.

– Почему ты так думаешь?

– А ты посмотри на взгляды, которыми обмениваются все достопочтенные гости. Сколько в них взаимной любви, сколько доброжелательности! Я готов прослезиться, но боюсь, что это помешает мне быстро жевать. Здесь все любят друг друга – магистры чашников любят нас, старейшины любят герцога, тот отвечает им не менее пылкой страстью. Наш бедный Гвендор вообще скоро задохнется под напором всеобщего восторга. Эта рыжая кошка была права, хоть и не достаточно настойчива – самое время уложить его в постель недели на три.

Он помолчал, покосившись на Рандалин обычным двусмысленным взглядом, но в нем после Эмайны сквозило скрытое уважение.

– Впрочем, бьюсь об заклад, что она все равно уложит его в постель. Тут человеку в его состоянии и придет конец.

– Не говори ерунды, – начал я, и в этот момент Гвендор поднялся. Он шел прямо к столу, где сидела Рандалин.

– Знаешь, что меня больше всего пугает в нашем Великом Магистре? – шепотом сказал Жерар, наклоняясь ко мне. – То, что он всегда пытается поторопить судьбу. Вместо того, чтобы забиться в дальний угол, и надеяться, что она тебя минует.

– Ты опять собираешься подслушивать? – спросил я подозрительно.

– Нет, – Жерар с деланным равнодушием пожал плечами. – Полагаю, я не услышу там ничего интересного.

Вот так и получилось, что следующую сцену мы пропустили, и поэтому о ней нам рассказал Бэрд, который как раз не страдал лишним любопытством. Он просто следил за Гвендором как за своим пациентом, начиная с того момента, как он приблизился к Рандалин.

– Не уделит ли достославный магистр великого Ордена пару минут для беседы? – он слегка поклонился, и она опять не увидела выражения его глаз.

– Неужели вы хотите потанцевать со мной? – Рандалин удивилась, насколько хрипло прозвучал ее голос. Она сама не заметила, как поднялась и положила руку на его рукав, как всегда, обернутый плащом. Она попыталась заглянуть в его глаза, он смотрел в сторону на танцующих. Холодное выражение лица настолько пугало ее, что она даже не знала, что и подумать.

– Нет, я хотел бы поговорить с вами, блистательная Рандалин. И желательно без посторонних ушей.

На этот раз она почти ухитрилась посмотреть ему в глаза. Ни капли человеческого чувства, словно захлопнутые окна. Почему-то она вспомнила, как рыдала на полу его камеры, и какое лицо у него было тогда.

– Хорошо, – сказала она, стиснув зубы. – Пойдемте, я знаю в этом дворце несколько мест, где не очень велика вероятность, что подслушают.

Она провела его по краю зала, чуть не наступая на ноги танцующим и жующим, и нырнула под крайнюю портьеру. Дальше был темный коридор и небольшая дверка под лестницей, ведущей на хоры, где обычно размещался оркестр.

– Говорите, Великий Магистр, – сказала Рандалин, закрывая дверь. Она не удержалась и добавила: – Думаю, что только дело величайшей важности заставило вас оторвать меня от такого великолепного празднества.

Он, казалось, не заметил ее иронии.

– Сегодня утром вы утверждали, будто мне нужна помощь, – начал Гвендор.

Кровь бросилась в лицо Рандалин, и она подняла руки к щекам.

– Небо, неужели вы до сих пор на это обижаетесь? Но это же нелепо, хорошо, я ошиблась, я попросила прощения и взяла свои слова обратно. Вы слишком обидчивы даже для Великого Магистра, или вы получили в наследство от Ронана все его комплексы? – быстро заговорила она. Вдруг до нее дошло, что он стоит, слегка наклонившись вперед, и держится одной рукой за спинку кресла.

С его лица полностью исчезло равнодушно-презрительное выражение, теперь это было лицо живого человека с огромными темными глазами, горящими лихорадочным блеском, И это лицо кривилось от боли.

– Простите, – прошептал он, – я не хотел… там, чтобы все видели… Рандалин, только вам… Если можете, позовите лекаря.

На этом речь закончилась, потому что он упал, боком соскользнув с кресла, и растянувшись ничком на полу.

Она растерянно метнулась к нему, и в этот момент в двери ворвался Бэрд.

Только глубокой ночью мы с Жераром, заподозрив неладное, с трудом разыскали орденский дом, в котором жила Рандалин. Нашли мы его с пятой попытки, потому что нас все посылали по разным адресам, из чего можно было сделать вывод, что Рандалин в Валлене считается личностью хоть популярной, но довольно загадочной.

Первый, на кого мы наткнулись, был Бэрд. Он сидел внизу, в маленьком зале, за столом перед зажженными свечами и отхлебывал из огромной кружки, над которой поднимался пар.

– Что с ним? Где он?

Я сам понимал, что моя интонация чем-то напоминает интонацию Рандалин, когда она вчера утром бросилась к моей лодке, схватив меня за руки.

– Ясно что, – угрюмо проворчал Бэрд. – Лихорадка. Все раны воспалились.

– Ты не ответил на второй прямо поставленный вопрос, – Жерар упер руки в бока, – но я и так попробую догадаться. Неужели ты осмелился оставить нашего Великого Магистра в самом сердце вражеского логова?

– А куда ты предлагаешь его отнести? В дом герцога Мануэля? Кстати, он и не предлагал свои услуги.

– Вот вам еще одно доказательство, что мой провидческий гений не вызывает сомнения, – исполненным гордости голосом заявил Жерар. – Как я и предсказывал, она все-таки уложила его в свою постель.

Я внимательно посмотрел на Бэрда – он выглядел еще более мрачно, чем всегда.

– Все очень плохо?

– Не знаю, – пробурчал Бэрд, отставив кружку и поднимаясь. – Знаю точно, что это очень надолго. Пойдемте, увидите сами.

Спальня Рандалин была довольно маленькой, окнами на море и раскинувшуюся внизу гавань. Гвендор лежал, вытянувшись, на постели, и его лицо по цвету уже не совпадало с белоснежными простынями. Напротив – оно потемнело от прилива крови. Время от времени он вздрагивал и пытался приподняться, но делал это явно совершенно бессознательно. У его изголовья сидела женщина со стянутыми в узел волосами, в которой я узнал Рандалин только со второй попытки, да и то исключительно по цвету волос.

– Все так же? – отрывисто спросил Бэрд.

– Да, – Рандалин даже не удостоила нас взглядом. Ее глаза сухо блестели и смотрели в одну точку. – Опять сражается с круаханской эскадрой.

– Жар, – констатировал Бэрд.

Гвендор что-то прошептал, и наклонившись к подушке, мы смогли разобрать слова:

– Передайте монсеньору… что вы напрасно тратите время…вы от меня ничего не добьетесь…

Мы с Бэрдом испуганно переглянулись.

– Вы… считаете себя очень изобретательными… – шептал Гвендор, и пальцы его с огромной силой сжимали ткань простыни. – Просто не знаете… что такое настоящая пытка… самое страшное… это представлять себе…что вы сделали с ней…

Я почувствовал, что холодею. Он опять был в Рудрайге. Он снова переживал все, что испытал там. Я с ужасом посмотрел на Рандалин, ожидая, что она вот-вот обо всем догадается и, подозрительно сощурившись, спросит: "О чем это он?"

Но Рандалин попросту не слушала его шепот. Она осторожно вытирала его лицо и шею губкой, смоченной в каком-то отваре. Потом она поднесла к его губам чашку с тем же отваром. Внезапно я увидел в ней сосредоточенную и спокойную женщину, и понял, что она убрала волосы в узел просто, чтобы они ей не мешали. Она была даже более собранной и уверенной, чем Бэрд, особенно на фоне нас с Жераром, потому что у меня при виде искаженного лица Гвендора руки начинали дрожать, и я с трудом удерживал порученный мне кувшин с лекарством. Особенно страшно мне сделалось, когда я дотронулся до его плеча, которое было каменным от натянувшихся как тетива мускулов и горячим, как скалы в Ташире.

Рандалин не то чтобы пела, просто тихо тянула какую-то однообразную ноту сквозь зубы. Это был очень странный звук, не особенно приятный, но странно успокаивающий. В какой-то момент я почувствовал, что мои веки сами опускаются, и я подхватил выпавший из рук кувшин в нескольких дюймах от пола.

Гвендор не то чтобы расслабился, но стал дышать ровнее, и свистящий шепот больше не срывался с его губ. Рандалин на мгновение повернула к нам лицо с подчеркнутыми скулами, на котором мягко светились глаза, казавшиеся в полумраке зелеными.

Жерар пихнул меня сзади.

– Пойдем скорее, – прошептал он, – а то вдруг ей придет в голову сначала испытывать на нас свои колдовские таланты, прежде чем применять их на Гвендоре. Нас ведь ей гораздо менее жалко. Вспомни бедного Ньялля.

Так прошло три недели. Гвендору то становилось лучше, но не настолько, чтобы понимать, где он находится, то лихорадка снова вступала в силу. Все дни мы провели под неослабевающим вниманием жителей Валлены. Чашники старались нас подчеркнуто не замечать, но было видно – чем больше проходит времени, тем труднее им сдерживаться. Признаться, я был приятно удивлен поведением Жерара, который ходил все дни как пришибленный и ничем не отвечал на явные выпады младших воинов Чаши. Некоторые из них открыто задевали нас плечами в порту или наступали на ноги. На одного такого Жерар только посмотрел своими печальными вытаращенными глазами и сказал: «Простите, сударь, я вас и не заметил».

Простые валленцы вели себя менее враждебно, но открыто пожирали нас глазами, забегали вперед, чтобы рассмотреть получше, толкали друг друга в бок и перешептывались, даже не стараясь сделать свой шепот менее громким. Валлена всегда была городом, покровительствующим искусствам, музыке и театру, так что даже у обычных жителей была в крови склонность к мелодраматическим эффектам и таинственным сюжетам.

– Говорят, их Великий Магистр две недели как мертвый, а они пытаются его оживить.

– Да, для этого им каждую ночь надо красть по маленькому мальчику или невинной девушке и приносить в жертву на носу своего корабля.

– Нет, это чашники наслали на него порчу.

– Много вы понимаете! Просто он понравился нашему Мануэлю, и тот прячет его у себя во дворце.

– Как может человек с таким лицом понравиться Мануэлю?

– А для разнообразия.

– Перестаньте ерунду молоть! Он давно уже смертельно болен, и в тот момент, когда он умрет, проклятие сойдет на то место, где он будет находиться. Он поэтому и приехал умирать в Валлену, специально.

Даже когда мы оборачивались, не выдерживая откровенной галиматьи, валленские жители продолжали смотреть на нас невинными и любопытными глазами.

Поэтому относительное спокойствие мы испытывали только в доме Рандалин, но туда невозможно было впихнуть весь наш Орден, он был слишком маленьким. Большинство отсиживалось на кораблях, сходя на берег только за самыми необходимыми покупками.

К концу третьей недели Гвендор наконец пришел в себя. Я невольно стал свидетелем этой сцены, хотя в отличие от Жерара совсем не стремился подслушивать. Я просто спал в кресле, измотавшись после бессонной ночи – мы по очереди дежурили у его постели, сменяя друг друга, вернее, если быть справедливым – хотя бы изредка отпуская Рандалин поспать. На рассвете она неслышно подошла, слегка встряхнула меня за плечо, потому что я уже начал клевать носом, и кивнула в сторону того самого кресла, стоящего у окна.

Вначале мне показалось, что это продолжение моего сна.

Низкий голос, так сильно напоминающий голос Гвендора до болезни, произнес:

– Простите, Рандалин… я, похоже, несколько злоупотребил вашим гостеприимством и причинил вам некоторое беспокойство. Я сейчас встану.

Она тихо засмеялась, и в ее голосе звучало столько счастья, что мне показалось, будто меня накрыла теплая волна.

– Не торопитесь, Великий Магистр. Несколько лишних минут или даже часов не сильно изменят картину.

Я нерешительно приоткрыл глаза. Рандалин сидела на краю постели, чуть наклоняясь над Гвендором, пытающимся приподняться на локте.

– Сколько же времени… я здесь?

– В общем-то не очень много. Две недели шесть дней.

– Две недели?

Гвендор даже сделал попытку сесть, но видимо, она была слишком резкой, потому что он снова откинулся на подушки, на мгновение прикрыв глаза.

– Вам не следовало так утруждать себя, Рандалин, – сказал он сквозь зубы. – Я не просил от вас таких жертв. Я всего лишь просил позвать лекаря.

– Я так и сделала, – Рандалин чуть наклонила голову к плечу. Похоже, ее теперь нисколько не смущал холодный тон Гвендора – она научилась распознавать за ним его истинное настроение. – Я позвала лучшего лекаря, которого могла найти в Валлене на тот момент.

– Вот как? Было бы любопытно с ним познакомиться.

– Мы с вами некоторое время уже знакомы, мессир Гвендор, – она улыбалась, и такой открытой улыбки я никогда еще не замечал на лице мрачноватой и самоуверенной женщины, которую видел в разных ситуациях. – Только, похоже, вы не подозреваете о некоторых моих талантах.

– Видимо, действительно не подозреваю.

– Какое-то время назад, когда мне казалось, что моя жизнь закончена… сначала я хотела только разрушать и убивать. Мне хотелось, чтобы другие были так же несчастны, как и я. Я придумала себе врагов и хотела, чтобы они склонились передо мной… перед моим Орденом.

– Не сомневаюсь, что у вас это получилось. Как получается все, за что вы беретесь, – в голосе Гвендора не было иронии. Он внимательно смотрел на склонившуюся над ним Рандалин. Словно какая-то сила притягивала их друг к другу, заставляя ее медленно придвигаться все ближе. Ее волосы, небрежно откинутые за спину, соскользнули и теперь почти касались его расстегнутой рубашки.

– Но от этого стало еще хуже, – продолжала она. – Когда у тебя в душе собственный ад, то не поможет, если ты будешь создавать нечто подобное вокруг. И тогда я вернулась в Валлену, и три года помогала лекарям в городской больнице. Скил говорит, что у меня есть кое-какие способности. На самом деле я делала это только для себя. Только это помогло мне выжить. ли в моей постели… качнулась к нему. ающих тайн. рубашки. и, на мгновение прикрыв гл

– Когда-нибудь вы мне расскажете о своей жизни, Рандалин?

– Конечно. А вы мне – о своей. Не сомневаюсь, – она снова радостно улыбнулась, – что в вашей жизни много захватывающих тайн.

Лицо Гвендора внезапно изменилось так сильно, что она испуганно качнулась к нему.

– Вам плохо? Что с вами?

– Рандалин, – сказал он хрипло, – я очень виноват перед вами… Вы… никогда меня не простите…

– Конечно, – она все еще пыталась шутить, – как можно простить, что вы почти три недели пролежали в моей постели. Без всякого удовольствия для меня.

– Нет, – он покачал головой, но было видно, что ему трудно шевелить губами, – я, наверно, никогда не смогу сказать вам… Рандалин.

Но они были уже слишком близко друг от друга. Она почти лежала у него на груди, упираясь руками в его подушку. Гвендор уже ничего не мог говорить – задохнувшись от счастья, он проводил пальцами по ее волосам. Когда рука с двумя пальцами скользнула по ее щеке, Рандалин быстро повернула голову и прижалась к ней губами. Он вздрогнул и притянул ее к себе.

В камере Эмайны все было по-другому – там они обнимались из последних сил, от отчаяния, ожидая каждую секунду, что их оторвут друг от друга. Здесь же они медленно, невыносимо медленно касались губами и языком, продлевая каждое прикосновение.

Я не выдержал и что-то забормотал, изображая медленное пробуждение. Гвендор моментально убрал руку с ее затылка, но Рандалин отстранилась неторопливо, особенно не скрываясь.

Я настолько не знал, что сказать, что был искренне рад, когда в дверь нетерпеливо заколотили.

– Мадонна, откройте! – раздался голос Санцио. – У меня важное сообщение.

Рандалин наконец выпрямилась, но вставать с края постели Гвендора не собиралась.

– Настолько важное, – сказала она ядовитым голосом, – что вы не замечаете, что дверь открыта?

Санцио застыл на пороге. Его брови трагически поднялись, когда он увидел представшую перед ним картину. С одной стороны, он родился в Валлене, поэтому ему невыносимо хотелось заломить руки и зарыдать, выкрикивая бесчисленные проклятия – я уже привык к тому, что выражения чувств в Валлене происходили необычайно бурно, даже если на самом деле особенно ярких чувств никто не испытывал. С другой стороны, он был воином Чаши, и в присутствии враждебного Ордена должен был сохранять достоинство.

– Магистрат требует вас немедленно явиться, мадонна, – только и сказал он, глядя на Гвендора с великолепным отвращением.

Рандалин неохотно встала. Но что бы мы ни говорили об отсутствии дисциплины и полной безалаберности у чашников, протестовать она не стала.

– Вы забыли, Санцио, – сказала она ледяным голосом, – что я тоже член магистрата. Поэтому меня можно только приглашать.

– К сожалению, мадонна, я произношу именно то, что меня просили передать. Ничем не могу помочь.

Рандалин поглядела на встревоженное лицо Гвендора, и теперь уже привычная лучезарная улыбка осветила ее лицо.

– Я скоро вернусь, – сказала она. – Мне кажется, вам действительно было бы полезно ненадолго встать, Великий Магистр. Мы придумаем какое-нибудь интересное занятие на вечер, правда?

И она стремительно вышла вслед за Санцио

Гвендор действительно собрался встать и долго препирался с Бэрдом, упорно не желающим его отпускать и тем более принести парадный костюм, ведь это означало, что Великий Магистр собирается показаться на публике. В самый разгар перебранки явился Жерар со странным выражением лица.

– Не вижу должного внимания к моей персоне, – сказал он через некоторое время, послушав бесконечное ворчание Бэрда. – Я ведь, мои мессиры, посланник, и не чей-нибудь, а блистательной Рандалин.

Гвендор повернулся к нему так резко, что Бэрд, закалывающий на его плечах белый плащ, не успел следом и рванул ткань так, что она затрещала.

– Что она просила передать?

– Я встретил блистательную Рандалин на Устричной улице. Она шла с таким выражением лица, будто только что наелась хины и закусила лимоном. Но когда она заметила своего скромного посланника, то есть меня, то заулыбалась так нежно, что все окрестные улицы словно осветило солнце. Так ведь принято говорить в этом слащавом городе?

Он сел в кресло, которое я занимал утром и нацелился положить сапоги на стол, но не смог дотянуться.

– Похоже, все-таки мне удалось поразить ее сердце. Только в театр сегодня вечером она пригласила почему-то не меня, а Гвендора. Наверно, она решила поговорить с ним обо мне.

– Что ты сказал? В театр? – переспросил Бэрд, нахмурившись.

– Блистательная Рандалин сказала, – терпеливо сказал Жерар своим скрипучим голосом, – что сегодня вечером в главном театре Валлены состоится премьера пьесы господина Люка "Смерть в гареме". Она, то есть блистательная Рандалин, будет счастлива, если Великий Магистр сможет насладиться этим шедевром из ее личной ложи.

– Представляю, что ей пришлось пережить в магистрате, – пробормотал Гвендор.

– Не ходите, – почти умоляюще сказал я. – Это… слишком вызывающе. Весь город явится к театру, чтобы на вас посмотреть.

– Как здорово! – воскликнул Жерар, бросив вертеться в кресле. – Может, половина этих дураков передавит в толпе другую половину?

– Бэрд, – сказал Гвендор, и мы невольно опустили глаза – это был голос Великого Магистра, требущий беспрекословного подчинения, – достань все мои орденские знаки. Я так и не выучил, – здесь его губы дрогнули в прежней ухмылке, – сколько их должно быть, и как их носят.

Я понимал, что отговаривать Гвендора бесполезно, поэтому я просто ушел, поскольку в его присутствии ни о чем другом я говорить все равно не мог. Бродить по городу тоже было мало радости, и я тоскливо сидел на скамейке в маленьком садике рядом с домом Рандалин. Мысли, которые меня одолевали, были сплошь невеселые. Поэтому дружный смех, раздавшийся за деревьями, неожиданно привлек мое внимание – настолько сильным был контраст.

– Рэнди, ты же не сможешь дышать!

– Нечего переживать за чужое дыхание. Давай сильнее.

– А если треснет? Жалко, такое платье!

Я с удивлением узнал, помимо хрипловатого голоса Рандалин, который уже неплохо успел изучить, переливчатый тембр Мэй и низкий протяжный – Тарьи. Уже не испытывая стеснения от того, что постоянно иду по стопам Жерара, я осторожно раздвинул ветки куртины. Рандалин сидела на садовой скамейке спиной ко мне. Тарья затягивала на ней корсет, а руки Мэй порхали над ее головой, поправляя высокую прическу.

Наконец Тарья, поднатужившись, завязала последний шнурок и застегнула крючки. Рандалин поднялась со скамьи, слегка покачнувшись – видимо, с непривычки наступила на край платья.

– Ох, Рэнди… – Тарья всплеснула руками. – Ох.

Это действительно было "ох". Я сразу вспомнил, как меньше года назад, сидя напротив Рандалин в круаханском трактире, пытался представить ее в бальном платье и с фигурной прической. Но на такую Рандалин у меня не хватило бы воображения.

Платье было по последней валленской моде – с огромными шуршащими юбками, стянутой талией и кружевными рукавами, из бледно-розовой ткани, переливающейся оттенками пепельно-серого и бежевого. Плечи были открыты, и вырез корсажа только подчеркивал идеальную форму ее груди, невольно притягивая все взгляды. Прическа, сооруженная Мэй, была чуть растрепанной – несколько локонов выбивалось с обеих сторон, и открывала шею, показывая гордую посадку головы. Но больше всего поражало ее лицо – серые глаза светились, а на губах застыла полуулыбка, которая бывает у людей, глубоко погруженных внутрь себя.

– Это не я, – сказала Рандалин убежденно, посмотрев в зеркало, которое горделиво поднесла ей Мэй.

– Жаль только, что ты решила влюбиться в этого урода, – Мэй поджала губы, – лучше бы ты выбрала Джулиана. Вы так хорошо смотритесь вместе. Он такой красавчик.

– Может, мне лучше выбрать Мануэля? – фыркнула Рандалин, то отстраняя, то приближая зеркало, – он еще красивее.

– Ты ничего не понимаешь в мужчинах, – вмешалась Тарья. – Гвендор вовсе не урод. Он, конечно, покалеченный, но в нем что-то такое есть. Я бы, короче, не отказалась.

– Он теперь Великий Магистр, – возразила Мэй. – Им вообще не положено обращать много внимания на женщин.

– Будто Великие Магистры не люди.

– Нет, – убежденно возразила Мэй, – все, кто из ордена – не совсем люди.

– Я тоже из Ордена, – Рандалин опустила зеркало. – Получается, что я тоже не человек?

– Ну в общем, – протянула Мэй, внимательно оглдяывая ее с ног до головы, – не знаю… Не уверена. Но по крайней мере, сейчас ты наконец-то стала вполне похожа на человека.

Я мало что понимаю в театральном искусстве. Оно кажется мне слишком нарочитым. Герои на сцене всегда говорят и двигаются так, как не бывает в обычной жизни. Наверно, пьеса Люка была хорошей, по крайней мере, на публику она производила впечатление. Женщины в первых рядах открыто рыдали, вытирая лица кружевными платками. Но вместе с тем я отчетливо понимал, что главное представление, на которое все пришли посмотреть, разыгрывается не на сцене, а в правой парадной ложе, принадлежащей ордену Чаши. Даже Мануэль, чья ложа располагалась рядом, несколько раз заинтересованно взглянул в нашу сторону, хотя в основном не сводил огромных накрашенных глаз со сцены, где заламывал руки его Люк, рассказывая о своей великой и запретной любви. В конце первого акта герцог приподнялся и бросил на сцену огромную лиловую розу – знак вечной верности. Но даже на это публика отреагировала как-то вяло, ограничившись редким свистом и равнодушным шиканьем. То и дело сидящие внизу оборачивались и подолгу смотрели на нашу ложу, отвлекаясь от происходящего на сцене, и потом им приходилось толкать соседей в бок и требовать рассказов о том, что успело произойти.

Я от подобного внимания был весь как на иголках и терзался завистью, глядя на невозмутимые лица Гвендора и Рандалин. Вернее, они просто не замечали обращенных на них взглядов – они были слишком заняты друг другом. Гвендор по валленскому обычаю сидел в ложе чуть сзади Рандалин, так что ему прекрасно были видны ее открытая шея, плечи и вырез платья. Она то и дело оборачивалась и смотрела ему в лицо таким сияющим взглядом, что мне становилось еще более не по себе.

Из высоты ложи я не мог как следует расслышать доносившийся снизу шепот, но легко мог представить, о чем переговаривается публика.