Текст книги "Тень жары"

Автор книги: Василий Казаринов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 28 страниц)

– Это уже похоже на правду,  – задумчиво произнес Зина.  – Тут должен быть замешан кто-то солидный. Тебе что-нибудь известно про эту фирму?

– Все. И – ничего.

– Хороший ответ...

– В этой лавочке заправляет мой бывший муж.

Я рассказала, что знаю сама. Поделилась сведениями, относящимися к поздним временам – их я почерпнула в романе Панина.

– Какой матерый человечище!  – с оттенком восхищения оценил Зина моего бывшего мужа.  – Настоящий кабан!

Смысл этой реплики дошел до меня с некоторым опозданием. Некоторое время мы молча смотрели друг другу в глаза. Наконец, Зина бросил вилку, которой рассеянно ковырял заботливо приготовленную мной яичницу, – взвизгнув, вилка соскочила со стола на пол.

– Вряд ли этот твой Федор Иванович сам принимал решения. Вожаков играет стая. Он просто подтягивал под себя недвижимость; детали – что? откуда? за счет чего? – его наверняка не интересовали, скорее всего, он даже не знает о существовании этих несчастных стариков – не тот уровень; его дело – стратегия, остальное выполнит стая, сатрапы...

Именно так, Зина, именно! Федор Иванович в нужный момент просто умолкнет и подожмет губы: делайте как знаете, однако – без меня. Я слишком хорошо его знаю: сам он ни в чем не участвует. Он человек молчаливых решений.

А сатрапы отлично умеют читать по глазам.

Взгляд у Зины был тяжелый, с примесью какого-то холодного, но жидкого металла – наверное, ртути. Не стоило касаться этой темы. Человек, преследуемый чувством, что он взялся из ничего, гораздо глубже, чем остальные, должен понимать, что значит уйти в никуда, пропасть без вести и не иметь даже такой малости, как холмик за кладбищенской оградой.

– Так, говоришь...  – тон его заставил меня похолодеть,  – кабан, говоришь?

Он встал, прошелся по кухне, вернулся на свое место, сложил руки на груди.

– Будем считать, что мы оформили этот заказ.

Я сдавила ладонями виски.

Нет, охотник, я всего лишь белка, маленький зверек с пушистым хвостом; я питаюсь орехами и сушеными грибами – вкус человеческой крови мне неведом; у меня острые коготки, иногда я пускаю их в ход, но сабельно-кривых клыков у меня нет, – такие клыки положены тем, кто привык вспарывать брюхо себе подобным; оставим этот инстинкт им, у нас другая порода; сочинять так сочинять: мы будем следовать строго в русле избранного жанра и завершим этот сюжет согласно фирменному лозунгу компании "Рэн Ксерокс"

ЭТО МЫ НАУЧИЛИ МИР КОПИРОВАТЬ!

– Что ты задумала?  – спросил Зина после паузы; глянул на часы, поморщился  – наверное, опаздывал на работу и вот уже окончательно опоздал.  – Я поеду с тобой.

Нет, охотник, это мое сугубо личное дело, и, кроме того, я хочу сейчас взять у тебя клятву: ты больше никогда не выйдешь на свою охотничью тропу, никогда, а твой замечательный "С – ССР" калибра "семь-шестьдесят два" мы во что-нибудь переплавим и перекуем на орала.

Глава девятая

1

Я позвонила Панину, спросила, где искать контору Федора Ивановича. По дороге заехала к косметологу – профессор отнесся к моему предложению с некоторым недоумением, однако после недолгих переговоров ответил согласием.

В офис я проникла без особых проблем: Панин связался со своей пассией из приемной, поэтому мы обошлись без формальностей.

– Панин очень хороший человек,  – сказала я ей.  – С ним легко и просто – кататься на лыжах, лежать в постели и ходить по компаниям. Но жить с ним трудно.

Она улыбнулась и облизала кончиком языка верхнюю губу:

– Я знаю...

Дверь плавно отворилась – в приемную выглянул Федор Иванович; кажется, он собирался о чем-то перемолвиться с секретаршей, но тут заметил меня и метнул свирепый взгляд на сотрудницу.

Та отыграла роль на "пять": сделала глупое лицо, извинительно повела плечом, заглянула в свой блокнот:

– Сказали, что дело архисрочное, не терпит отлагательств и касается лично вас... Я просто не успела доложить.

В ответ она получила энергичный взмах руки ("Черт бы тебя!"), мне достался сдержанный кивок ("Заходи, раз пришла!") – на то он и человек молчаливых решений, чтобы изъясняться на языке мимики и жестов.

Он уселся за рабочий стол, габаритами напоминавший средний танк, откинулся в кресле, сцепил пальцы на животе.

Я подошла вплотную, пальцем коснулась его верхней губы.

– Вот этого не надо, Федор Иванович! Не надо поджимать губы – этот номер у тебя, наконец, не пройдет.  – Я отступила на шаг, оглядела кабинет.  – А где тут у тебя коньяк? Панин меня уверял, что ты поишь коньяком всяк сюда входящего.

Он не пошевелился, нисколько не переменился в лице, посмотрел на часы.

– К делу.

К делу, так к делу: я вынула из сумочки несколько листов бумаги, где были изложены обстоятельства, сопутствующие одиночному выстрелу. Он бегло просмотрел, вернул мне, отвернулся к окну. Вид у него был отсутствующий.

– Я, кажется, знаю этого парня...  – он разговаривал сам с собой.  – Наслышан, как же... Странно, что он никогда не стреляет в голову, хм... Снайпер, как правило, бьет в висок, в лоб...

– Кабанов никогда не бьют в голову,  – вставила я, – У них череп просто каменный. И мозги крошечные. Пули отскакивают ото лба, как от стенки.

Он вспомнил о моем присутствии в этом просторном кабинете.

– Все это очень интересно. Спасибо. Ты меня немного развлекла. А теперь извини, у меня дела.

Я перегнулась через стол и тихо сказала:

– А ты не по-о-о-нял... Следующий на очереди кабан – это ты.

Я ожидала какой угодно реакции, кроме этой: он включился в работу, мгновенно собрался и начал функционировать – ритмично, четко, как часовой механизм, не требующий подзаводки.

– Чем гарантирована эта информация?

Ну и нервы у этих кабанов... Ему сообщают, что его хотят пристрелить, а он требует гарантий. В таком случае – мной гарантирована: какой-никакой, а все-таки он был мне муж.

– Всегда можно договориться,  – спокойно функционировал он.  – Всегда можно заплатить больше, чем стоит заказ.

– Нет,  – покачала я головой.  – Он отступного не берет.

– Ты не понимаешь!  – отмахнулся он и принялся исполнять какую-то тонко пищащую мелодию на клавиатуре телефона.  – Кто оформил заказ, ну? Зенатуллин? Гурко? Сидоркин? Кто? Ну же... Алло, алло, господина Зенатуллина, пожалуйста!..

Он так уверенно и четко функционировал, что совсем не обращал на меня внимания; он просто не видел, как я обхожу стол и встаю у него за спиной. Только когда я вырвала у него телефонную трубку, этот живой механизм дал сбой.

– Идиотка!  – выкрикнул он.  – У тебя крыша поехала!

Я присела на массивный подлокотник кресла, наклонилась, услышала запах хорошего одеколона; некоторое время мы так и сидели, нос к носу; он раскаленно сопел, а я вдумчиво теребила пуговицу его рубашки.

Кажется, он начал догадываться.

И все-таки я прошептала ему на ухо:

– ЭТОТ ЗАКАЗ ОФОРМИЛА Я.

2

Трудно сказать, сколько времени занял этот разговор. Вернее сказать, говорила только я, он слушал. Я представила ему свой длинный комикс, как можно подробней, особенно тщательно прорисовала финальный кадр, где собрались все наши старики.

– Чего ты хочешь?  – с мрачной отрешенностью спросил, он после долгого молчания.

Я достала из кармана список с адресами, положила перед Федором Ивановичем.

– Выведи мне этот текст на монитор... Это не так трудно, там файл проставлен.

Он развернул кресло – компьютер стоял рядом, справа от стола – порыскал по файлам, нашел, в экране встали зеленые строки. Я вытолкала его из кресла. Опустила точку правки на уровень восьмого пункта. Вместо данных бабы Тони я набила имя, фамилию, год рождения...

– Какой у тебя сейчас адрес?  – спросила я.  – Хотя это неважно. Адрес тебе больше не понадобится. Ты с этого момента – человек без адреса.

Он тупо смотрел в монитор, где светилась его фамилия.

– Не понял.

А тут и понимать нечего, Федор Иванович; ты включен в список пропавших без вести; ты просто примеришь на себя шкуру этих стариков, исчезнешь отсюда, уйдешь в никуда. Чисто физиологически ты будешь существовать – возможно, даже лучше прежнего – однако твое "Я" будет стерто: в этом кабинете, на этой улице, в этом городе. То есть, ты вернешься в свою исконную ипостась, будешь кабаном, сильным, свирепым, мощным – однако уже не будешь претендовать на приставку к твоему роду – "SAPIENS". Живи с миром. Возможно, ты сумеешь подняться, опять заработаешь кучу деньжищ – скорее всего, так оно и случится; у тебя в этом деле талант. Однако это будет уже другой человек с другим лицом. Федора Ивановича больше не существует.

– Ты пропал без вести, Федя. Тебя будут искать, но не найдут.

Я набрала номер косметического центра и сказала профессору, что запамятовала спросить о размерах гонорара... Записала цифру на листке бумаги.

– Сейчас ты возьмешь столько долларов, сколько здесь обозначено, а потом мы поедем к моему хорошему знакомому в центр эстетической хирургии, и он сделает тебе другое лицо. Вот и все. Потом можешь идти на все четыре стороны.

– А если?..

Ну какие "если", какие могут быть "если"! Пойми, с этого момента ты – мишень. Ты быстро движешься в створе тира, очень быстро... Но он тебя достанет. Ты же понимаешь; он в самом деле настоящий сицилийский специалист. Не сегодня достанет, так завтра, не завтра, так через год – но обязательно достанет. Охрана – да хоть ты все КГБ найми – тебе не поможет... В свое время его родной братец всадил четыре пули в Кеннеди, а двоюродный – едва не подстрелил де Голля... И знаешь, почему де Голль уцелел?

Нет, Федор Иванович не знает.

– Я тебе объясню... Дело было на площади, где генерал встречался с ветеранами войны против немцев. Снайпер выстрелил ему точно в висок. Но пуля прошла в миллиметре от головы. Знаешь, почему? Де Голль в момент выстрела наклонился. Догадываешься, почему?

Федор Иванович молчал.

– Он наклонился, чтобы поцеловать какого-то старика в щеку. А тебе это никогда не придет в голову – вот так наклониться, никогда.

***

Толково, расценил Зина мой план и спросил, когда я этот творческий замысел собираюсь претворять в жизнь. Прямо сейчас? Если так, то он поедет со мной – он не уверен, что все сойдет гладко.

– Нет, Зина, не сейчас. Позже... Мне надо дочитать до конца еще один текст.

Просто у меня есть подозрение, что я водила не в двух игровых полях, а сразу в трех.

3

На Сергея Панина я собираюсь подавать в суд: в конце концов Огненная Земля – это цивилизованная страна, мы не так давно подписали Бернскую конвенцию по авторским правам – и, значит, Панину не отвертеться.

Агапов тупик – Марьина Роща – Агапов тупик: таков маршрут моих перемещений в пространстве; желтое бабье лето – серые ветры конца сентября – ноябрьский снег, холода в десятых числах: приметы движения во времени.

Втроем – Панин, Музыка и я – мы собирались на "сорок дней". Когда убили Костыля – третьего или четвертого – выяснить так и не удалось, поэтому мы просидели за столом два дня, четверг и пятницу, одиннадцатого и двенадцатого.

Дня через три я нашла в Доме с башенкой бумагу, о которой говорил Зина. Это был стандартный договор: пожизненная пенсия в обмен на жилплощадь. Там, кстати, оговаривалось, что расходы по похоронам тоже берет на себя фирма. Прочитав этот пункт, я подумала, что в ходе нашей предстоящей беседы с Федором Ивановичем буду настаивать на еще одном параграфе соглашения: пусть хоть наизнанку вывернется, но отыщет через своих сатрапов тех обезьян, которые сделали Францычу последний укол; и пусть те укажут место, где они старика зарыли, извлекут его останки из земли, и Федор Иванович оплатит похороны.

Взяв договор, я отправилась к Панину и застала его за неожиданным занятием: он исступленно долбил на машинке; никакого внимания на меня не обращал, отмахнулся: ой, уйди ради бога, у меня работа горит!..

На столе уже возвышалась приличная кипа исписанной бумаги.

От нечего делать я взяла пару листков...

Потом схватила всю кипу и стала читать. Добравшись до середины повествования, я уже хорошо понимала, что к чему.

– Мерзавец! – закричала я. – Ты захапал мои комиксы!

Панин оттолкнул от себя пишущую машинку. Вид у него был крайне виноватый. Некоторое время он собирался с силами, прежде чем приступить к объяснениям.

Оказывается, один знакомый – милейший человек, критик, хорошие книжки про Шукшина прежде писал, – отвел его в одно издательство; там их приветливо и тепло встретили, чаем с баранками поили... Очаровательные такие женщины – спокойные, тактичные и внимательные... Ну, словом, Панин подписался быстро накатать роман и даже аванс получил – на эти деньги я, кстати, пиво пила в кабаке с поэтичным названием "ВИАРДО". Теперь надо рукопись сдавать, сама понимаешь, запарка, то да сё...

Нет, милый друг детства, я понимать ничего не хочу, это мои тексты, мои кровные комиксы, ты их просто обработал, но автор их – я, а ты – так себе, аранжировщик.

– Я на тебя в суд подам, Панин.

Ах, мерзавец... Панин обладает потрясающей способностью: он умеет в нужный момент произнести именно то, что необходимо для разрядки ситуации...

Это был именно тот случай.

Он поднялся, подошел, обнял меня, поцеловал в щеку и шепнул на ухо:

– Ты ж понимаешь, гонорар... Если, конечно, мне дадут какой-нибудь гонорар... Так вот, если мне дадут гонорар, то мы, естественно, просадим его с тобой в Терсколе... Зима ж на носу, ты чего, рыжая, пора точить канты на лыжах!

И я растаяла.

Напоследок я спросила его: как хоть это издательство замечательное называется, где тебе предлагают такие славные проекты и даже поят чаем с баранками.

– "Амальтея" называется,  – бодро отозвался Панин.  – Насколько я помню мифологию, это корова, которая выкормила Зевса.

Милый друг детства, ты был очаровательным наставником – в любовных утехах, горных лыжах, питейном деле... А что касается античной литературы и мифологии – так себе, посредственный ты был наставник; я всегда это знала, но только не говорила, жалела твое самолюбие.

– Это не корова, Панин, а коза... Смотри, не ляпни там им про корову.

4

Ладно, пусть строчит – недели две я милого друга детства не беспокоила. Потом все-таки не выдержала и навестила как-то с утра пораньше.

Панин лежал в "ложе прессы" с "Иностранкой" в обнимку: ей-богу, вид у него был такой, как будто он делил ложе не с толстым журналом, а с женщиной. Я наклонилась, заглянула в журнал, увидела имя автора...

– Как тебе не стыдно, Панин, спать с чужими девушками?

Он оторвался от чтения и поинтересовался:

– Это с какими такими девушками?

– Ну как – с какими? С "девушками французских лейтенантов"!

Панин поманил меня пальцем, приглашая занять место в "ложе прессы".

– Что у тебя с волосами?

Я схватилась за голову: ничего, на месте мои волосы.

– Я думая, ты рыжая... А оказывается – серая.

Я выхватила журнал у него из рук. М-да, роман-то новый, отстала я, выходит, от жизни.

Я оставила друга детства в одиночестве на необъятной лежанке, прошлась по комнате и – заметив, чтоб Панин поберегся, поскольку я сейчас буду творить – набрала полные легкие воздуха:

ФАУЛЗ – ЛУЧШИЕ РОМАНЫ

ИЗ ВЕЛИКОБРИТАНИИ!

ТОНКИЙ ПСИХОЛОГИЗМ

И ТОЛСТЫЙ-ТОЛСТЫЙ СЛОЙ

УМНЫХ СЛОВ!

Панин, кряхтя, поднялся с кровати, вышел в коридор, вернулся с большой зеленой канистрой. Нес он ее с трудом.

– У меня в машине бак пустой,  – объяснил он.  – До Кащенки бензина не хватит. Пошли, я тебя подброшу по старой дружбе.

Нет, милый друг, у нас сегодня другой маршрут – мы держим курс на Дом с башенкой; сейчас купим водки, рис и немного изюма у меня с собой, наварим кутью – мы ж так и не помянули нашего Францыча.

Я сразу отправилась на кухню готовить. Рис без соли варить, но, кажется, недоваривать. Подмешать немного изюма... Мед туда нужно класть? Кажется, нет – медом будто бы смазывают постные блины. Блинов не будет: с тестом морока, обойдемся и так.

Потом я протерла от пыли круглый стол, поставила две тарелки, стопки. Панин, задрав голову, изучал потолочную живопись, частично обвалившуюся.

– Вообще-то...  – задумчиво произнес он,  – будь этот сюжет не в твоих бездарных руках, способных только китч месить, а в моих... Я заставил бы эту прелесть,– он послал детям, разбегающимся по полянке, приветствие, – заставил бы эту прелесть медленно осыпаться, понимаешь? Главное – медленно. По ходу развития коллизии, понимаешь? Чтобы существовал в тексте такой скрытый, подспудный план медленного распада. Как это было бы изящно и красиво!

– На то ты и графоман,  – грустно ответила я.

Панин уже смотрел в рюмку, шумно втягивал носом воздух, набирая его побольше в легкие, –  чтобы потом было что выдохнуть.

Рука его повисла в воздухе. Моя – тоже.

Мы оба услышали звук.

Транскрибировать его можно примерно так: "кряк!"

Именно такой звук издает снежная доска на склоне, когда собирается треснуть, обломиться и с грохотом уйти вниз.

Мы оба слишком хорошо знали этот звук. Услышав его, надо бежать куда глаза глядят.

Секунду мы пребывали в состоянии оцепенения. Секунды нам хватило. Панин подал сигнал мне, а я – Панину.

– Ат-т-т –а-а-а-с!  – заорали мы хором.

Только потом я по достоинству оценила сноровку и реакцию Панина – он принял единственно верное решение: схватил меня за шкирку, выдернул из-за стола и увлек в левый, ближний к окну угол, закрыл голову руками.

Придя в себя, – после того, как отгрохотало – мы первое время ничего не видели: облако белоснежной штукатурной пыли еще долго клубилось и шевелилось в комнате.

– А еще говорят, что беллетристика не способна влиять на окружающую жизнь,  – отметил Панин, глядя в потолок, ритмично разлинованный тонкими несущими реечками, обнажившимися на месте нашего старого доброго неба.  – Нет, литература все-таки заметно видоизменяет формы жизни, точно так же, как "Смирновская водка" – видела этот замечательный клип по телеку, а рыжая?

– Это все ты!  – кричала я, тряся Панина за плечо; пыль из него летела густо, как из ковра, ни разу в жизни не битого палками во дворе.  – Это ты сочиняешь путаные романы, в которых ни черта понять невозможно! Это все твои графоманские штучки!

Комната производила жуткое впечатление; разгром царил такой, будто в Дом с башенкой заглянуло на минуту землетрясение – прошлось, прогулялось и тихо удалилось громить наш Агапов тупик дальше.

Кое-как мы навели порядок. Панин стаскивал куски штукатурки на кухню, я подметала. Когда он нес очередную порцию строительного мусора, я случайно глянула на его часы: огромный циферблат, рядом с "тройкой" – окошко, в котором стоит цифровой знак дня.

– Какой сегодня день?  – внутренне похолодев, спросила я.

– Да, вроде, среда...  – ответил Панин, сверившись с часами, и вдруг умолк.  – Слу-у-у-шай! Такое дело надо отметить! По полной программе.

В запасе у нас оставалось не более двух часов – если, конечно, "брат Йорген" чего-то не напутал.

"Полная программа" вылилась в то, что мы потратили все имевшиеся у нас средства до последней копейки, накупили напитков и разных вкусностей, заскочили домой, прихватили пуховики. Пока Панин искал надувной матрац и плащ-палатку, я дозвонилась Зине и умолила его сбежать с работы. Пусть ждет нас на улице у метро "Кропоткинская" – кажется, его экологическая контора расположена в том районе.

Очень хорошо, что, покидая Дом с башенкой, я прихватила с собой остатки кутьи. Кастрюлю с постным рисом, тарелки, столовые серебряные приборы, продукты и напитки я упаковала в большую теннисную сумку – гулять так гулять.

Я села за руль – друг детства принял рюмку еще дома. Вместе с сумкой он зачем-то прихватил пишущую машинку и усиленно продолжал "принимать" по дороге. Зину он моментально приобщил к этому занятию. Виделись они всего один раз и то мельком – когда Серега чинил подъемный механизм в дверце Гакгунгры. Теперь они очень быстро прониклись друг к другу искренней симпатией – еще бы: расположились на заднем сидении и с промежутками в пару минут поднимали тосты за Любимый Праздник населения Огненной Земли.

Прелесть этого праздника, подумала я на выезде из столицы нашей родины, состоит как раз в том, что он всегда с тобой.

– А куда это мы?  – спросил Зина, когда мы сворачивали с трассы на проселочную дорогу.  – На пикник?

Впрочем, мы уже приехали. Я поставила машину на прежнее место, за кустами бузины.

– Удачное место для пикника,  – оценил Панин, обходя дозором кладбище.

– Помнишь, да?  – я тронула Зину за локоть; он стоял, привалившись к березе, и смотрел на трассу.

Он кивнул, обнял меня.

До чего же уныло кладбище в ноябре... Как хорошо было здесь поздним летом; тихо, покойно и благостно – а что теперь?.. То ли это ветра свист, то ли падает последний лист, то ли другой украл поцелуй с любимых губ.

– Место выбрано прекрасно,  – Панин уже накрыл "стол" на плащ-палатке и теперь сидел, скрестив ноги по-турецки на надувном матраце.  – И главное, что потом далеко ходить не надо. Тут и устроимся,  – он повертел головой, обозревая черные кресты, обступившие наш трапезный стол.  – Когда у нас должен грянуть праздник?

– В двенадцать,  – ответила я.  – Так мне "брат Йорген" сказал. В полдень.

– Пять минут осталось,  – возвестил Панин, глянув на часы, и достал из сумки бутылку шампанского.  – Просалютуем в честь праздника.

Я подумала, что шампанского всего большого мира не хватило бы на это салютование: приходилось бы нам все последние десять лет стрелять из бутылок – просто каждую минуту палить. Зина уселся за "стол", я опустилась на корточки, прислонилась щекой к березовому стволу, сырому и шершавому, прокрутила в памяти свои комиксы – что-то в них есть от тяжкой сердечной болезни; да, Панин прав, говоря о саморазрушении этого текста, где каждый кадр переживает что-то вроде микроинфаркта – и вот теперь этот сюжет в целом шарахнет инфаркт миокарда, обширный и смертельный; и вот произойдет великое землетрясение, и вышел дым из кладезя, как из большой печи, и помрачилось солнце и воздух, звезды небесные пали на землю, как смоковница, небо свернулось в свиток и исчезло, а луна сделалась как кровь – ну же, всадники небесные, скачите, ваш пришел черед; ты, всадник на коне белом – подними свой лук; и ты, на коне рыжем, взмахни своим мечом; и ты, на коне вороном – крепче держи свою меру в руке; и ты, на коне бледном – приступай, умерщвляй мечом и голодом, мором и зверями земными.

Грохнуло.

Значит – двенадцать.

Я упала ничком на землю и прикрыла голову руками.

Не знаю, сколько я так пролежала, укрывшись, спрятавшись – в себе самой: когда приходит этот Праздник, иного укрытия человеку не дано.

Наконец, я рискнула поднять голову.

Бутылка из-под шампанского дымилась в руке Панина, из горлышка вяло выползала белая пена и осыпалась в плошку с кутьей.

С минуту мы все втроем тупо глядели на это горлышко.

Потом оно начало описывать дугу – медленную, широкую и плавную; размахнувшись, Панин зашвырнул бутылку в кусты, вцепился скрюченными пальцами в волосы.

– Какая бездарность!  – выл Панин, ритмично раскачиваясь.  – Какая же чудовищная бездарность! Даже этот текст мы не в состоянии отработать по-человечески!  – откачавшись, Панин поднял лицо – глаза у него были свирепые и совершенно трезвые; милый друг детства умеет в нужный момент трезветь, совершенно трезветь, кристально.  – А ты-то что, ты-то!  – заорал он на меня.  – Что ты свои Млечные Пути-то через сито просеиваешь?! Что ты дергаешь-то, что дергаешь... Надергала и рада... Солнце стало мрачно, как власяница... Звезды небесные пали... Луна сделалась, как кровь... Да пойми ж ты!  – он встал из-за "стола", подошел к березе, поднял меня, поставил на ноги.  – Пойми, рыжая, людей убивают и жрут, последний классик прав – есть такой обычай у туземцев Огненной Земли. Поодиночке убивают, как нашего Францыча, и толпами – вон, Белый дом трупами упаковали по самую крышу... Только это важно. А все твои апокалиптические прожилки в тексте – это полная...

Он огляделся и проглотил слово. Впрочем, я догадываюсь, что именно он намеревался произнести, однако вовремя прикусил язык, чтоб лишний раз не тревожить прошлых людей, которые чутко спят под своими холмиками и все слышат.

– Серега, но ведь так было... Я все это видела собственными глазами.

– Точно?  – деловым тоном спросил Панин.

– Клянусь!

– Тем лучше!  – Панин заметно приободрился.  – Значит, будем жить. Нет на свете ни одной территории, кроме Огненной Земли, где люди полностью адаптировались к ситуации пост-цивилизации. Зина, за это надо выпить!

– Нравитесь вы мне, ребята,  – усмехнулся Зина, разливая водку по рюмкам: эти бабушкины рюмки, тонкие, изящные, из благородного дореволюционного хрусталя я прихватила с собой – помирать, так с музыкой, под тонкое пение настоящего хрусталя.  – Ей-богу, нравитесь. Давайте, переезжайте ко мне жить. В тесноте, да не в обиде  – разместимся как-нибудь... А ваши апартаменты за доллары сдадим – у нас их с руками отхватят, это же центр.

Я вспомнила про Андрюшу Музыку – придется его взять с собой.

– Это крайне опасно,  – хмуро изрек Панин.  – Он же старик. Согласно нашим обычаям, его обязательно кто-нибудь захочет убить и сожрать.

– Панин,  – четко произнес Зина, и что-то в его тоне меня насторожило.  – Ты, насколько я знаю, на стенде дострелялся до первого разряда? Ну вот, а я – мастер спорта международного класса... Ничего. Отобьемся. Отстреляемся.

– Зина!  – закричала я.  – Ты мне поклялся!

Ты же поклялся мне, охотник, больше никогда не выходить на охотничью тропу, у нас другая порода, нам ни к чему острые клыки, чтобы жить и выживать, мы питаемся орехами, грибами сушеными и другими дарами природы.

– Ой, ребята,  – вздохнул Зина.  – Вы все тень на плетень наводите! Тень жары там... А теперь какую будете тень наводить? Без вести пропавших тень?  – он сделал резкое движение – рюмки повалились на плащ-палатку.  – Поймите вы, кабан – существо страшное, особенно, если его разозлить. Мы встанем у них за спиной...  – Зина картинно, как уездный трагик, жестикулировал.  – Они поймут... Они почувствуют... И сойдут с ума... Да ни черта они не поймут и не почувствуют! Ты, Панин, своими "Едоками картофеля" им хоть все стены сплошь завесь – от пола до потолка – они и глазом не моргнут,  – он провел пальцем по ладони, исследуя на ощупь линии судьбы и жизни.  – Предоставьте это мне. Я этот ваш сюжет сумею Дописать как надо. И сделаю это очень профессионально.

– Зина!  – истерично выкрикнула я.  – Ты мне поклялся!

Он махнул рукой: ладно, поступайте как знаете...

Панин ушел в машину. Через минуту мы услышали стрекот пишущей машинки. Панин крикнул, чтоб ему не мешали некоторое время; ему сегодня рукопись в издательство сдавать, надо дописать последние несколько страниц.

– Ты что, милый друг?  – спросила я, заглядывая в машину; Панин в самом деле самозабвенно долбил по клавишам.  – Сегодня же Конец Света. Вряд ли твое издательство работает.

Наблюдая за его трудами, я подумала, что скверные же настали времена, если даже богов надо выхаживать и выкармливать козьим молоком.

– Работает, работает,  – отмахнулся Панин.

Когда он закончил, я приказала ему садиться на переднее сидение: путь мне во мраке указывать.

– А куда мы путь держим?  – спросили они хором.

Известно, куда... В Замоскворечье – там есть один симпатичный особняк, в особняке есть офис, а в сидит в кабинете генерального директора, поджав губы, один человек, которому я хочу сказать, что пришло время платить долги.

– Ты хоть придумала, с чего начнешь разговор?  – спросил Панин.

И придумывать нечего, буду говорить по писаному, сказано же однажды и навеки: ты говоришь: «я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды»; а не знаешь, что ты несчастен, жалок, нищ, слеп и наг.