Текст книги "Ветер богов"
Автор книги: Василий Ефименко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)
* * *
В тот же день унтер-офицер Эдано получил приказ сдать самолет. Экипаж их распался. Заволновавшийся было механик успокоился: трое – Эдано, Савада и радист-стрелок – получили предписание явиться в Н-ский авиаотряд, дислоцирующийся в районе города Муданьцзяна.
2
Впервые за последние дни они могли не опешить, не напрягать до предела силы. Предстояло путешествие по железной дороге через Харбин. Эдано и радист внимательно прислушивались к советам механика – человека, знающего страну. Да Эдано и не смог бы теперь руководить своей маленькой группой. Он просто не был способен на новые усилия. В самолете, сидя за штурвалом, Эдано не особенно задумывался: всё делалось как-то само собой. Должно быть, это и помогло ему благополучно завершить перелет. Сейчас исчезло напряжение, а вместе с ним и всякое желание действовать.
“Как летний дождевой поток; несет сухой лист, так и меня гонит военная судьба”, – горько думал Ичиро.
* * *
На попутной автомашине они добрались до вокзала. Было морозно, и Эдано впервые с некоторым удивлением наблюдал за тем, как из его рта при каждом вздохе вырывается облачко пара. Удивительным показалось ему и то, что все дома словно подпирали небо столбами дыма. Больше Чаньчунь ничем не привлек его внимания. Город как город – халупы и развалины на окраинах и каменные красивые дома в центре.
Люди старательно кутались в стеганые халаты – рваные и грязные у бедняков, добротные и теплые у более состоятельных. По улицам сновали автомобили, и у многих из них позади кузова были приделаны громоздкие аппараты, из которых время от времени вырывались черные клубы газа.
– Газогенераторы, – пояснил механик. – Видно, в городе нехватка горючего.
– Ну и холод! – откликнулся радист. – Как только здесь люди живут?
– Как живут? Да так же, как и везде. При холоде хуже всех беднякам приходится… – Савада не договорил. “А что за человек этот радист?” – спохватившись, подумал он.
Механик насупился. Припомнились тяжкие годы службы в Маньчжурии. Особенно трудным показался ему первый год. Кто только над ним не измывался: даже солдаты, прослужившие в армии на год больше его.
В вагоне Савада занял место для пилота и сам уселся рядом с ним, – вагон был полупустой. Радист устроился в соседнем отделении. Вскоре вагон вздрогнул, застучали колеса, и в окнах замелькали картины заснеженных маньчжурских полей. Убегали назад деревни, обнесенные глинобитными стенами, небольшие рощицы у могильников. Застывшая, покрытая снегом земля казалась безжизненной.
В вагоне наступила та полутьма, когда дневной свет уже недостаточен, а лампочки ещё не зажглись. Сумрак навевал грусть… Но вот вспыхнул электрический свет. Механик достал галеты, флягу с чаем; немного перекусили и снова сидели молча, посасывая сигареты. Потом Эдано растянулся на полке, а механик, словно не решаясь что-то сказать, топтался рядом.
– Что тебе? – спросил Эдано. – Говори!
Савада подошел ближе к пилоту, решив использовать удобный случай, когда они остались на время вдвоем.
– Ичиро, друг! В нашей армии, если человек надел форму, он больше не человек, а приложение к винтовке. Запомни это. Пока ты был камикадзе, ты, возможно, с подобным не встречался, потому что к ним совсем другое отношение…
– Я оказался недостойным!..
– Забудь обо всём, – перебил механик. – Я уже пожилой и хочу, чтобы ты понял то, что понял я сам; солдат тоже чей-то сын, муж, отец. Как я и ты… Как другие.
Савада достал сигарету, чиркнул спичкой. Затянулся дымом.
– И ещё помни: тебе теперь каждый офицер в морду дать может. Терпи… С завтрашнего дня при других обращайся ко мне так, как все. Ну… грубее. Тем более, что я числюсь неблагонадежным в кэмпейтай. Они и здесь меня из виду не упустят. Очень прошу: не вспоминай, что ты камикадзе. Никогда об этом ни слова!
– Разве я могу признаться в своем позоре? – со вздохом сказал Эдано.
– Никакого позора нет. Во всём виноваты превратности войны. Генералы и те бегут, а разве ты бежал?!
– Не будем судить о поступках высокопоставленных людей.
– А… – досадливо махнул рукой Савада и с ожесточением смял окурок.
Готовясь залезть на верхнюю полку, он снова заговорил:
– Прости за назойливость, но я об этом ещё не спрашивал… У тебя дома есть кто?
– Дед… Он живет в поселке недалеко от Кобэ.
– Хорошие края. А мать, отец?
– Мать я не помню, а отец… Отец тоже умер, – твёрдо закончил Эдано.
Утром Харбин встретил их обжигающим холодом.
– Вот это, разрешите заметить, господин унтер-офицер, уже настоящий мороз. Пойдемте в вокзал. Здесь у нас пересадка, и нам, очевидно, придется ждать несколько часов.
– Веди. Показывай!
– Прошу, господин унтер-офицер! – бодро отчеканил Савада.
Разница в обращении между механиком и пилотом была столь заметной, что радист даже удивился. Ещё вчера командир и механик разговаривали дружески. “Так всегда, – решил он, – как только перестают свистеть пули, все начальники вспоминают о своём положении”.
В просторном зале ожидания им встретилась группа европейцев, направлявшихся в ресторан.
– Это белые русские, господин унтер-офицер, – показал на них Савада.
– Как белые?
– Те, что живут в России, – красные. Они казнили своего императора, а эти защищали его. Теперь они находятся под покровительством нашей империи. Так нам объяснили, когда я служил под Хайларом.
Эдано не стал расспрашивать. Савада может ляпнуть что-нибудь лишнее.
Вот к ним опять идет патруль.
Всё же они рискнули пройтись по улицам. Город удивил их архитектурой, вывесками магазинов на русском языке, видом одежды прохожих. На одной из улиц их внимание привлекла кучка зевак у магазина. Толстое массивное стекло витрины было покрыто паутиной трещин, а в самом центре висел плакат и оповещал:
“Это стекло удостоено быть разбитым мощным ударом гостя нашего города господина прапорщика Тады – камикадзе. С такой же силой он будет крушить черепа врагов империи!”
Эдано решительно повернул в сторону вокзала.
В поезде, мчавшемся в Муданьцзян, Эдано и Савада не перебросились ни единым словом. Вагон заполнен был какой-то воинской командой во главе с прыщеватым прапорщиком, который то и дело принимался наводить порядок пинками и зуботычинами.
Муданьцзян, в свою очередь, удивил их своеобразным делением на две части. Сразу же за мостом через быструю и широкую по японским масштабам речку находился район, застроенный почерневшими домами и ветхими фанзами. Только несколько каменных домов возвышалось среди них. Слева тянулись благоустроенные кварталы японского района.
Пока они добирались до авиаотряда, порядком продрогли. Теперь Эдано готов был поверить, что от холода ноги действительно могут затвердеть, как бамбуковые палки. На середине пути позади них раздался топот лошади. Эдано и его спутники посторонились. Мимо на лошади проскакал офицер. Рядом, надрывно дыша, бежал ординарец с портфелем в руках.
– У этого солдата ноги не замерзнут! – не удержался от реплики механик.
Дежурный по отряду – худощавый поручик с удлиненной головой – долго вчитывался в документы. Он то закрывал их, то перелистывал заново, потом снял телефонную трубку.
Переговорив с кем-то, поручик приказал:
– Явитесь к начальнику штаба, его благородию подполковнику Коно. Только подтянитесь. Подполковник не любит разболтанности, и вы можете начать службу у нас с гауптвахты. Эй, ты! – окликнул он посыльного. – Проводи их в штаб!
Начальник штаба подполковник Коно – человек неопределенного возраста с сединой в коротко остриженных волосах – был грозой отряда. Он никогда не кричал на подчиненных, но его тихого голоса боялись куда-больше, чем выкриков полнотелого командира отряда полковника Такахаси. После окончания авиаучилища в Ацуге Коно подпоручиком прибыл в Маньчжурию и все годы службы провел в Квантунской армии, которую считал самой лучшей армией империи. Выходец из семьи мелкого торговца, подполковник Коно упорством и силой воли пробивал себе карьеру, мучительно завидуя тем, у кого были высокие покровители. Он считал себя самым способным офицером из всего выпуска и негодовал в душе, когда не он, а его туповатый однокашник Такахаси стал полковником и командиром отряда. Он, талантливый Коно, должен был ему подчиняться. И всё же Коно преклонялся перед теми, у кого были высокопоставленные родственники.
Подполковник был хорошим летчиком, службу знал и исполнял безупречно. Никто не мог обвинить его в каких-либо слабостях.
Коно, как и большинство кадровых офицеров Квантунской армии, был убежден, что война с самого начала свое острие повернула не в ту сторону, куда надо. Следовало начинать здесь – против русских. В этом случае императорская армия, продвинувшись до Урала, подала бы руку гитлеровским союзникам. У Японии оказался бы обеспеченный тыл, огромные сырьевые ресурсы. Вот тогда только следовало перейти ко второму этапу войны – удару по англосаксам. В этом случае военные операции меньше бы зависели от бездарных флотоводцев, которые только кичатся и чванятся перед офицерами сухопутной армии – решающей военной силы империи.
Подполковник считал, что поход против русских мог быть успешным и сейчас Россия, по мнению Коно и его единомышленников, сильно ослаблена войной с Германией, понесла колоссальные потери. Квантунская армия, заняв одним ударом Восточную Сибирь, создала бы возле Байкала железную оборону, а империя получила бы жизненно необходимые ей сырьевые ресурсы. Тогда и война на юге снова могла бы стать успешной. Подполковник на штабных играх не раз громил русских в Приморье, снося с лица земли Владивосток и другие города.
Выслушав сообщение дежурного о прибывшем экипаже, подполковник поморщился. Опять сосунков прислали! Что там наверху только думают? У него не школа для детей, а боевой отряд. Присылают скороспелых пилотов и механиков, а их и к самолету допустить сразу нельзя! Сколько времени нужно потратить потомна подобных лоботрясов, чтобы как следует обучить их.
В конце прошлого года отряд должен был отправить на фронт сразу половину опытных экипажей. При воспоминании об этом подполковник даже зубами заскрежетал от досады.
Когда три новичка строго по-уставному отрапортовали ему и замерли, он внимательно осмотрел их и начал ровным, тихим голосом, не сулившим ничего хорошего:
– Из какой фирмы или университета вас призвали? Какие отсрочки от исполнения воинского долга вы до этого сумели заполучить. Или вы просто интеллигентные бездельники? Вот ты! – показал пальцем на Эдано,
– Унтер-офицер Эдано, – отчеканил тот. – Летчик!
– Летчик? – иронически переспросил подполковник. – Ты действительно держал штурвал во время полета, а не на тренажере?
– Так точно. Последняя должность – командир экипажа.
– И тебе приходилось летать где-нибудь, кроме учебной зоны?
– Так точно! Последний полет: Манила – Формоза – Гонконг – Дайрен – Чаньчунь. Манила – Формоза и Формоза – Гонконг – перелеты ночные.
– Задание? – смягчился приятно удивленный подполковник Коно.
– Командир экипажа личного самолета командующего четвертой воздушной армией его превосходительства генерал-лейтенанта Томинаги. Его превосходительство летел с нами.
“А, так унтер-офицер не простая птица”, – подумал Коно и вперил взгляд в Саваду.
– А ты? – продолжил он опрос.
– Ефрейтор Савада, механик. Воевал три года на Филиппинах. Последнее время служил в экипаже господина унтер-офицера!
Эти трое оказались настоящей находкой. “Очевидно, мерзавцы, что-нибудь натворили, – решил Коно. – Но я им пикнуть не дам”.
– Хорошо! Нам нужны люди с боевым опытом. Здесь тоже фронт, и не менее важный. Учтите, – наставительно сказал он, – русские – наши давние враги, тем более коммунисты! Знаете, как называются их войска у границ Маньчжоу-Го? Дальневосточный фронт. Пока мы с ними не разделаемся, наша задача не будет выполнена. Вы попали в Квантунскую армию, самую лучшую и закаленную армию его величества. Дисциплина у нас железная, и если вы разболтались, отираясь возле его превосходительства генерал-лейтенанта Томинаги, то я вас быстро приучу к воинскому порядку. Отправьте их во вторую эскадрилью к капитану Уэде! – приказал подполковник вошедшему адъютанту.
Капитана Уэды на месте не оказалось, и дежурный по эскадрилье показал им места в казарме.
– Пока отдыхайте…
3
– Ну, вот, три ронина[18] нашли себе господина! – не удержался от шутки Савада, укладываясь на нары.
В казарме было холодно, и Эдано, последовав примеру механика, укрылся шубой, но ещё долго не мог согреться.
“Неужели нам придется воевать еще и против русских? – подумал он, вспомнив слова подполковника. – Неужели нашей родине и без того мало огня и крови?”
Вопросы возникали один за другим, и Эдано не находил на них ответа. Привычный спать в любых условиях, Савада уже похрапывал. На нарах, укрывшись с головой, лежало еще несколько человек. У раскаленной докрасна печки сидел, подремывая, солдат-дневальный.
Вдруг резко хлопнула дверь, раздался топот и громкие голоса. В казарму с шумом ввалилось несколько человек. Их лица раскраснелись от мороза, шапки были покрыты инеем. Они громко переругивались, не обращая внимания на спящих. Верховодил ими коренастый, толстощекий, с широкими скулами унтер-офицер. Дневальный быстро юркнул за дверь.
– Кипятку бы! – раздевшись и потирая озябшие руки, сказал вошедший унтер-офицер. – Где дневальный?
– Наверное, за углем побежал, – откликнулся кто-то. – Ты сам по шее ему надаешь, если ящик неполный!
– Да, Нагано – мастер учить! – льстиво добавил другой.
– А что? – самодовольно отозвался Нагано. – Только так и надо с вами обращаться. Так кто принесет мне кипятку? – снова спросил он и, заметив лежащих на нарах Эдано и его товарищей, злорадно протянул: – Новенькие! Желторотые!
Он рывком сорвал с Савады шубу.
– Ага! – во весь голос заорал он. – Мерзавец ефрейтор дрыхнет, когда мне, унтер-офицеру, нужен кипяток!
Ошалевший спросонья Савада вскочил, мигая близорукими глазами. Он никак не мог понять, чего от него хочет этот крикун.
– Так, собачье мясо! – ещё сильнее разбушевался унтер-офицер. – Дрыхнешь, значит!
– Эй ты, горлодер! Оставь моего механика в покое! – прервал его Эдано, приподнимаясь на нарах.
– А ты что за птица? – на мгновение опешил не привыкший к возражениям унтер-офицер. – Сейчас я тебе растолкую, кто такой Нагано!
Самодовольный унтер-офицер, его сытая наглая рожа, беспомощная фигура Савады зажгли в душе Эдано ярость, требующую немедленного выхода. Лечик отшвырнул шубу и, пригнувшись, медленно пошел на Нагано:
– Кто я, тыловая ты крыса? Я тебе покажу, кто я! – Он схватил Нагано за руку и резким движением вывернул её.
Унтер-офицер присел от боли, и Эдано ударом кулака свалил его. Нагано мгновенно вскочил, но тут же грохнулся на цементный пол от нового удара.
– Так вы встречаете фронтовиков? – с бешенством спросил Эдано, осматривая столпившихся вокруг них обитателей казармы. – Каждый, кто тронет этих двух, – показал он на Саваду и радиста, – будет иметь дело со мной. Понятно? А ты, – нагнулся он над Нагано, размазывавшим пальцами кровь на лице, – марш за кипятком. Для меня. Ну!
Унтер-офицер молча поднялся, взял чайник и вышел из казармы.
– У кого ещё к нам вопросы? – повернулся к остальным Эдано.
Молчание прервал человек с тонким худощавым лицом.
– Так ведет себя здесь только Нагано. Он всех прибрал к рукам. Будем знакомы. Младший унтер-офицер Адзума Нобоюки!
– Больше этого не будет! – отрубил, успокаиваясь, Эдано. – Ваш Нагано трус, только жира много наел!
– Простите, а с какого вы фронта? Что там происходит? Как в Японии? Расскажите, пожалуйста! – посыпались со всех сторон вопросы.
– Потом! Потом расскажу, – отмахнулся Эдано и накинув шубу, вышел из казармы.
…На следующее утро трое вновь прибывших представлялись командиру эскадрильи капитану Уэде. Капитан уже знал о них и был доволен, что в его распоряжение попали опытные авиаторы. Успехи и неудачи своей эскадрильи Уэда воспринимал очень болезненно. Он был офицером запаса, и всего два года назад его призвали, оторвав от должности инженера в управлении Южно-Маньчжурской дороги. Остальные кадровые офицеры отряда не раз подчеркивали при нём различие между офицером из запаса и кадровыми военными.
Уэда невидимыми за темными очками глазами с любопытством рассматривал новичков, расспрашивая их о степени подготовки каждого. Потом, улыбнувшись, спросил:
– Это вы, унтер-офицер, вчера столкнулись с Нагано?
– Так точно! – не удивился осведомленности командира Эдано.
– И удалось усмирить этого буяна?..
Капитан знал, что Нагано – осведомитель жандармерии, и в душе недолюбливал грубого и жестокого унтер-офицера.
– Вы назначаетесь командиром звена, – сообщил он затем Эдано. – В звене, кроме вас, младшие унтер-офицеры Адзума и Мунаката. Механика своего возьмите к себе. Всё!
– Опять мы вместе, друг! – не удержался от радостного возгласа Савада, когда они вышли из здания штаба. – Хвала богам! Опять ты истребитель!
Вечером Адзума, улучив момент, когда Эдано остался один, подошел к нему:
– Я очень рад, командир, что буду служить с вами. Многие довольны тем, что вы проучили Нагано. Но учтите: этот тип способен на любую пакость.
– Пусть поостережется задевать меня. А каков наш капитан?
– Господин капитан Уэда? Офицер запаса. Призван в войну. Строг, но… лучше, чем другие.
– А вы до армии кем были?
– Я, командир, был студентом. Только прошу вас: всё-таки остерегайтесь Нагано!
…Потянулись будни, заполненные тренировками. В томительно скучные дни отдыха летчики иногда отправлялись в город, где немало было ресторанчиков, публичных домов и других притонов.
Вернувшись, обитатели казармы обычно хвастали своими “мужскими” подвигами. Здесь это выглядело ещё циничнее, чем когда-то в рассказах Иссумбоси, Момотаро и остальных, чьи имена теперь среди тех, кому поклоняются в храме Ясукуни. Их души там, в вышине, ищут его душу. И не находят…
Взволнованный подобными мыслями, Эдано выходил на свежий воздух и долго курил, пока не начинал дрожать от холода.
Ни с кем из новых сослуживцев близко Эдано не сошелся. Савада держался в стороне, чтобы не обнаружить своей дружбы с пилотом.
Пожалуй, самым симпатичным казался пилот Адзума. Казарма ещё не выбила у Адзумы человеческих качеств. Он был способен думать не только о полетах, жратве, отдыхе и солдатских борделях. Оказывается, бывший студент писал стихи. Эдано догадался об этом по разговору с Нагано, неудачно острившим, что певчие птахи не способны стать коршунами.
Однажды вечером Эдано, выйдя из казармы, увидел одиноко стоящего Адзуму.
– Послушай! – неожиданно для себя обратился он к Адзуме. – Ты действительно пишешь стихи?
– Да. Но они так плохи… Пишу для себя. Как Нагано об этом дознался – ума не приложу. Мне кажется… – понизил голос Адзума, – по-моему, он рылся в моих вещах. Может добраться и до ваших.
– Пусть! Голому нечего терять! Прочти мне что-нибудь. Что самому нравится.
– Хорошо, – согласился Адзума. – Слушайте!
Коль печень съешь врага –
Сырую, с теплой кровью,
То, чуждый жалости,
Ты покоришь весь свет!
Эдано удивленно посмотрел на Адэуму, плюнул и молча пошел прочь от него. Тот растерялся… Потом бросился следом за Эдано и схватил за локоть.
– Простите, командир! Я неудачно пошутил. Это стихотворение я недавно прочел в журнале.
– Хороши шутки, – недовольно проворчал Эдано. – “Покоришь весь свет”. Чепуха какая!
– Ещё раз великодушно простите меня, командир. Я понимаю, такие танка[19] годятся только для Нагано и подобных ему. Вам я прочитаю свои стихи.
Адзума поднял голову и точно про себя начал:
Когда ты спросишь, как теперь я сплю
Ночами долгими один, – одно отвечу:
Да, полон я тоски
О той, кого люблю,
Кого со мною нет, кого нигде не встречу!
– Хорошо! – тихо отозвался Эдано. – Ещё, пожалуйста!
Вдруг незаметно для меня
С крупинками песка слеза скатилась…
Какой тяжелой сделалась слеза!
Наш поцелуй был так долог!..
Наш поцелуй прощальный был так дорог!..
На улице, среди глубокой ночи…
Адзума прочел ещё несколько строф и замолк. Стихи его прозвучали для Эдано как музыка. Перед ним возникло бледное лицо Намико в ту памятную ночь. “Как она там, как дед?” – подумал он и тут же отогнал от себя эту мысль. Он старался не думать о любимых и близких… Они далеко… Зачем растравлять сердце!
“Наш поцелуй прощальный был так долог”, – повторил он про себя и, улыбнувшись, посмотрел на Адзуму, который с тревогой ожидал, что скажет ему Эдано.
– Ты настоящий поэт! – Ичиро положил руку на плечо Адзумы. – И, наверное, влюбленный. У тебя есть невеста?
– Да, командир. Она тоже студентка, в Токио. Если бы не война… А поэтом, признаюсь, мечтал стать. Но какая поэзия во время войны?
– А ты пишешь о войне?
– Видите ли… – смутился Адзума. – Конечно, настоящий поэт пишет обо всём, что чувствует и видит… У меня было одно стихотворение о войне, – усмехнулся он. – Его даже напечатали в газете. Но тогда я войну представлял себе иначе: как парад, что ли. Совсем молод был тогда. Ну, а теперь…
– Ладно, ладно, – шутливо сказал Эдано. – Все равно читай.
Адзума выпрямился, и голос его наполнился тоской:
И кровь может претить
И запах вражьих трупов,
Когда не знаешь – будет ли победа
И для чего смерть спущена с цепи!..
Адзума умолк и внимательно посмотрел на Эдано:
– Вы понимаете, командир, что этих стихов я не записывал.
– Понятно…
– А вы слышали, командир, стихи Есано Акико?
– Нет, мне не до поэзии было. У нас в училище поэзия не в чести. А ты будешь настоящим поэтом, – повторил он и добавил: – Если останешься жив.
Погасив сигареты, они вернулись в казарму.
…Эдано тосковал в одиночестве. В детстве и юности наиболее близок ему был Иссумбоси – верный и бескорыстный друг. Он погиб… В его жизни появилась Намико… Их короткая, как вспышка огня, любовь… Только теперь он понял, что она ему предана с детских лет… Механик Савада… Многое их связывает, но его дружба с механиком – это дружба разных по возрасту людей. Здесь, в Маньчжурии, Савада позволял себе быть откровенным с летчиком только без свидетелей. Механик недавно получил письмо с родины и из невымаранных цензурой строк узнал немало печального. Это его окончательно озлобило, и Эдано, опасаясь чужих ушей, вынужден был запретить механику разговаривать на подобные темы. Савада обиделся и замолчал надолго. Иногда, впрочем, он не выдерживал и сообщал короткими фразами новости – одну безрадостнее другой:
– Наших разгромили на Иводзиме и Сайпане!
– Амеко высадились на Окинаве!
– В Бирме всё закончилось…
Наконец взволнованно и горячо:
– Русские штурмом взяли Берлин. Германия капитулировала! Понимаешь? Ну, брат, кажется, дело идет к концу. Только каков он будет, конец?
4
…По-разному восприняли капитуляцию Германии в авиаотряде.
Полковник Такахаси от огорчения напился до безобразия. Подполковник Коно, рассудку вопреки, продолжал твердить, что только победа над русскими может исправить положение. Капитан Уэда отмалчивался, а в казарме никто не рискнул высказать свои мысли. Для солдат внешне ничего не изменилось, но чувство тревоги испытывали даже самые недалекие из них.
Эдано с обостренным вниманием всматривался в лица сослуживцев, вслушивался в их разговоры – никаких перемен. “Неужели они ничего не поняли? – размышлял Ичиро. – Чем всё кончится?”
Он опасался затронуть эту тему с Савадой. Его друг был как туго натянутая струна – тронь и порвется с болезненным звуком. Дед бы сказал: “Загнанная мышь отваживается кусать кошку”. А что кошке мышиный укус? Только кошачий аппетит усилит. Всего лишь…
Механик заметил предупредительное отношение к нему летчика и только мрачно усмехался словам Ичиро, произносимым то подчеркнуто будничным, то бодряческим тоном. Потом не выдержал.
– Не надо, Ичиро! Я больше тебя испытал. Ты видел когда-нибудь цунами? Мне пришлось. Нет силы, способной её остановить. Единственное спасение – какая-нибудь гора, куда вовремя можно скрыться. А где ваша гора? Кто нам её покажет? И разве дело в нас одних? А народ? “Вся нация ляжет костьми!” Мерзавцы! Из трупов всего народа хотят сделать гору, на которой хотят спастись!
– Успокойся! – протянул Эдано сигареты, заметив, как шрам на лице Савады побелел, выдавая волнение.
– Я спокоен, – устало ответил механик, выдыхая облако табачного дыма. – Очень спокоен. Как рыба, наглотавшаяся воздуха. Остается только брюхом кверху – и вниз по течению…
– Ну, не так мрачно, друг. Ты же мне говорил на Лусоне: “Лучше один день на этом свете, чем тысяча на том”.
– Говорил, – согласился механик, затаптывая сигарету. – Только у тебя, Ичиро, нет детей…
Происходящие в мире и на фронтах события ничего не изменили в жизни авиаотряда Такахаси. Дни с обычной солдатской муштрой шли, похожие один на другой, как зёрна риса. Весна и наступившее лето примирили Эдано с Маньчжурией. Солнце слало на эту землю лучи не менее жаркие, чем на Японские острова. Здесь была не такая пышная зелень и меньше ярких цветов, чем на его родине. Но сопки и широкие пади-долины пленяли своим очарованием, не похожие на всё, что ему довелось видеть раньше. Выстроившись, словно солдаты, сопки уходили далеко-далеко, скрываясь за горизонтом. Их бесконечная череда наводила Эдано на размышления. Что за ними? Какая страна? Что за жизнь?..
Иногда из-за соседней сопки раздавался гудок паровоза, тянувшего вагоны в далекий Харбин. Ранним утром или тихой ночью было слышно, как паровоз тяжело пыхтел, преодолевая подъем. По этой дороге он с Савадой приехал сюда. Жизнь была и здесь, рядом, такая же незнакомая и непонятная, как и за непрерывной чередой сопок, уходящих к границе. Эдано вдруг потянуло в город, к людям.
Не выдержав, Ичиро вместе с Адзумой при очередном увольнении отправился в Муданьцзян. Они шли по узкой, пыльной дороге, с обеих сторон которой вымахали высокие стебли гаоляна и чумизы. На полях, разделенных на узкие полосы, не разгибая спины, работали одетые в тряпье крестьяне, смуглые от солнца, тощие от непосильного труда и плохой пищи. Попадаясь по пути летчикам, они, униженно кланяясь, уступали им дорогу.
Правда, ни один при этом не прятал глаз, и нельзя было понять, чего больше в них – страха или затаенной ненависти.
– Бедновато живут! – заметил Эдаяо.
– Да, командир! – согласился Адзума. – Тринадцать лет, как мы освободили Маньчжоу-Го, сколько наших соотечественников работает у них советниками, а все попусту. И знаете, командир, – Адзума оглянулся, словно кто-то мог их подслушать: – бандитов много.
– Откуда тебе это известно?
– Нас однажды поднимали по тревоге на облаву.
– Поймали вы кого-нибудь?
– Мы – нет, а жандармы троих схватили. Одного они зарубили на месте.
– Бандиты кого-нибудь ограбили?
– Не знаю, – беспечно ответил Адзума. – Это были коммунисты. Так один жандарм нам сказал.
Адзума свернул на край дороги, выломал початок кукурузы и догнал командира, удивляясь, почему тот вдруг так помрачнел. А Эдано вспомнил отца и тех двух убитых филиппинцев на Лусоне. Припомнил и слова Савады: “Посмотрю, как живут крестьяне, и узнаю, счастлив ли народ”. Прав был механик. Теперь и Эдано начал кое в чём разбираться. Вот эти согбенные над мотыгами люди, чем, собственно, отличаются от тружеников Филиппин или Японии?
– А ты в домах у кого-нибудь из местных был? – первым нарушил молчание Эдано.
Адзума рассмеялся:
– Нет. Говорят, там бедно и грязно. Вот в харчевнях и ресторанчиках я бывал. В них ханжу продают.
– Хороший напиток?
– Сакэ лучше. Да, – оживился Адзума, – представьте себе, здесь даже наша сакура цветет.
– Этому можно поверить, – согласился Эдано, вытирая со лба пот.
– Скоро река. Искупаемся, командир? – предложил Адзума.
На берегу речки Эдано разделся и лег на горячий песок, наблюдая, как Адзума фыркал в воде и гоготал от удовольствия. Потом стал бездумно смотреть в глубокое голубое небо. Оно было так похоже на небо его родины…
После купания они зашагали бодрее. Вскоре показались городские строения, Адзума всё прибавлял шаг.
– Ты куда-нибудь торопишься? – спросил Эдано.
– Нет, командир! – Тот смутился. – Первым делом мы пойдем поедим, я знаю такое местечко, где хорошо готовят пельмени.
В небольшой, на четыре столика, харчевне почти никого не было. Только за одним столиком два крестьянина ели лапшу, но и те, увидев унтер-офицеров, заторопились и быстро ушли. Адзума властно постучал по столу, и в дверях мгновенно показался хозяин, он же и повар.
– Что изволят заказать господа офицеры?
Они съели по двойной порции пельменей, которые и в самом деле были вкусными. Ханжа Эдано не понравилась.
– Из чего они её гонят? – спросил он.
– Из гаоляна. Гаолян для местного населения всё – еда, ханжа, топливо, строительный материал, подстилка, корм скоту.
– А рис здесь сеют?
– Да. Но весь урожай риса крестьяне должны сдавать нам, японцам.
От спиртного у обоих немного зашумело в голове. Адзума поводил Эдано по городу, который показался Ичиро ничем не примечательным. Дома с облезлой окраской стен, грязные, пыльные улицы. Заметив, что его товарищ заскучал, Адзума предложил:
– Зайдем в кино, командир?
– Пожалуй!
Они даже не посмотрели на афишу, чтобы узнать, какой фильм идет в захудалом кинотеатре. В маленьком зале было душно, он весь пропитался табачным дымом и запахом человеческого пота. Эдано с нетерпением смотрел на экран: в кино он не был, казалось, целый век. Но едва на сером от пыли экране замелькали первые титры и раздался торжественный голос диктора: “Обнажите головы…”, как он покрылся холодным потом. Сейчас он снова увидит строй камикадзе перед смертным вылетом, и они с экрана будут смотреть на него с укором и презрением, как да клятвопреступника…
Не выдержав, Эдано закрыл глаза, а в голове замелькали одна за другой жгучие мысли. Нет, они не должны так смотреть на него. Он остался жив помимо его воли. Ведь он был готов умереть вместе с ними, верил, что его смерть нужна родине. Неужели и сейчас камикадзе пикируют на корабли? Ведь против Японии теперь весь мир. Что изменит их гибель?..
– А теперь, – нерешительно предложил Адзума, – не пойти ли нам к девочкам? Я знаю заведение, где есть наши соотечественницы. Правда, денег у меня маловато.
– Деньги есть, – глухо ответил Эдано. – Пойдем сначала выпьем, только где получше.
В японском ресторанчике, похожем на те, которых много на родине, Эдано пил сакэ чашку за чашкой. Но спиртное не приносило забвения. Довольно миловидная служанка была явно разочарована тем, что красивый унтер-офицер не обращает на неё внимания. Адзума отпускал в её адрес двусмысленные шутки, счастливо улыбался и даже пытался петь. Закурив сигарету, он сказал:
– Командир! Я вас познакомлю с красивой девушкой. Только, по-самурайски, не отбивать. На вас, видно, все девки сразу вешаются.
