Текст книги "Ветер богов"
Автор книги: Василий Ефименко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)
Уэда не знал, что Нисино – бывший сотрудник ЯВМ[25]. Он закончил русское отделение специальной военной школы “Накано” в Токио, которая готовила сотрудников разведки. Позже он служил в Пограничненской японской военной миссии и засылал диверсантов в советское Приморье.
Назначение на пост переводчика встревожило разведчика. Неосторожно, слишком заметно. Русские тоже не дураки. Сколько самых хитроумных его замыслов расстроили они ещё во время службы в ЯВМ, сколько он потерял хорошо подготовленных агентов. И о нём самом они знали, конечно, много, достаточно во всяком случае, чтобы не забыть о его существовании.
Оставшись после совещания наедине с Мори, Нисино недовольно проговорил:
– Я сожалею, капитан, что вы обо мне так хорошо осведомлены. Мне вовсе не нужно, чтобы вы выставляли меня напоказ перед русскими.
– Почему?
– В моем положении самое лучшее оставаться в тени.
– Следует думать не только о себе! – вспылил самолюбивый капитан. – В качестве переводчика вы принесете много пользы нашему общему делу. Я предпочитаю не зависеть при переговорах с советским командованием от русского, который знает наш язык. Он, наверное, комиссар!
– Комиссаров, чтобы вы знали, капитан, у них давно нет. Есть заместители по политической части. И я считаю…
– Никаких “считаю”… Дело сделано. Не обременяйте себя ненужными мне советами. Ведите себя в соответствий со своим нынешним положением. Так лучше будет и для вашей же безопасности!
– Но я должен буду объяснить, где научился говорить по-русски.
– Это ваша забота. Русский язык преподавали не только в школе “Накано”, но и в гражданских заведениях. Не мне вам объяснять!
Учить Нисино действительно не приходилось. С первых дней пребывания в плену, ещё в Муданьцзяне, он внимательно присматривался к тем, кто его окружал, оценивал и прикидывал, на кого можно положиться. Быстрее всех он сошелся с Хоммой – бывшим поручиком Тарадой. Они, как кроты, рыли подземные ходы навстречу и быстро поняли друг друга. Единственно, что позже не мог простить себе разведчик, это своей ошибки в оценках Эдано и Нагано. Каждый из них, по-своему, не оправдал того представления, которое сложилось о них у Нисино.
4
Эдано не ожидал, что с новым назначением на его голову свалится столько хлопот. Командирами отделений он назначил Адзуму и ещё трех мало знакомых ему унтер-офицеров и этим вызвал новый приступ затаенной злобы у Нагано, тоже претендовавшего на этот пост.
Нелегко было составить и списки солдат по профессиям. Кто раньше в армии этим интересовался? И каких только людей не оказалось во взводе: мелкие торговцы, крестьяне, рабочие, парикмахеры, студенты и даже один профессиональный шулер.
Через несколько дней батальон вышел на работу. Первая рота, в которую входил взвод Эдано, должна была строить четырехэтажное здание школы.
Накануне майор Попов обратился к батальону с речью, которую переводил Нисино. Майор рассказал об условиях труда военнопленных: рабочий день восемь часов, заработанные деньги, за вычетом расходов на содержание и питание, будут выдаваться военнопленным на руки.
Советские офицеры ушли, а капитан Мори, подав команду “вольно”, в свою очередь, потребовал, чтобы на работы вышли все. Никаких болезней он не признавал.
Эдано привел свой взвод к казарме и отпустил солдат, оставшись сам покурить. В это время подошел четвертый взвод. Хомма, прежде чем дать команду разойтись, отхлестал по щекам одного из солдат. “Я покажу тебе, как болеть, свинья! Чтобы завтра вышел на работу!” – орал унтер-офицер.
Хомма подошел к Эданб, попросил спички и сказал, отдуваясь:
– Завтра первый выход на работу. Нужно показать русским, что нас не напрасно поставили командовать. А этот вздумал болеть. Ну, я дал ему лекарства… Завтра надо вывести всех, – повторил он, понизив голос, – а потом пусть хоть половина из них ляжет. Станем мы надрываться на русских. Ты, друг, советуйся со мной. Я старше и опытнее тебя. Вообще, надо ближе друг к другу. У нас общая великая цель.
Эдано с непроницаемым видом выслушал доверительную речь Хоммы, потом выплюнул окурок и равнодушно проговорил:
– С собакой ляжешь спать, встанешь с блохами, – и отошел, не оглядываясь, от опешившего Хоммы.
…Первый день работы был бестолковым и тяжелым. Четыре русских мастера сбились с ног, пытаясь объяснить японцам, что надо делать. Нисино мог бы помочь в этих переговорах, но нарочно остался в штабе, сославшись на необходимость переводить доклад капитана Мари о поголовном выходе батальона на работу.
Наконец военнопленные кое-как поняли, что от них требуется. Все получили лопаты и носилки. Рыть котлован для фундамента начали дружно, но уже вскоре стало видно, кто на родине знал труд, а кто к нему не привык. Капитан Уэда переходил от взвода к взводу и на удивление терпеливо разъяснял, что нужно делать, ставил пометки на чертеже будущего здания.
Обедать возвратились в батальон. Некоторые, морщась от боли, промывали вздувшиеся мозоли.
– Не много мы здесь, наверное, увидим, – буркнул недовольно Саеада. – Всё, как и раньше. Солдат надрывается, его же бьют по морде. Только что жандармов нет и пули не свистят.
– Не ворчи, – усмехнулся Эдано. – Русские правы.
– Да я не об этом, – досадливо возразил механик. – Я работы не боюсь. Только до каких пор нас свои же мордовать будут?
– Этого я не знаю. Дисциплина есть дисциплина
– Эх, ты! – В голосе Савады прозвучала обида. – Неужели и ты в морду нам кулаком совать будешь?
Эдано потемнел:
– Постыдился бы ты, мудрец!
– Ладно, ладно. Это ведь я со злости. Но ты заметил… русские нас пальцем не трогают, а свои лупят. Почему, а?..
…Котлован рыли долго. И с каждым днем всё меньше людей выходило на работу. Майор Попов терпеливо выслушивал объяснения капитана Мори: у него много больных; они, японцы, не привыкли к местному климату, здешней пище, и для того, чтобы им привыкнуть, потребуется время.
В батальон приехали представители из штаба. В их группе были и медики. Врачи осмотрели пленных и всех больных освободили от работы. Они были оставлены на попечение врача и фельдшера, которых разыскали среди самих японцев. Трое представителей, свободно владевшие японским языком, беседовали с офицерами и солдатами.
Вечером старший из них – пожилой подполковник с университетским значком на кителе – подводил итоги проверки. Майор Попов смущенно оправдывался:
– Ну что я могу сделать? Языка я не знаю. Гуров поехал в штаб, а его там задержали. Приходит этот Мори с переводчиком – толком договориться не можем. Требуют мисо… Спрашиваю, что это такое? Отвечают – наше национальное кушанье. А из чего его делают? Не может объяснить – слов, дескать, таких не знает. Черт те что получается!
– Мисо, – улыбнулся подполковник, – это соус из бобов и соли. Японцы действительно приправляют им почти каждое блюдо.
– Ну вот, видите, – обрадовался майор. – Морочат только голову…
– Послезавтра приедет Гуров. Вам будет легче, – успокоил его подполковник. – Мы начали выпускать для пленных газету “Нихон симбун” – “Японская газета”. А мисо надо готовить. Пусть обменяют часть круп на бобы. Повара среди них есть. Невелико дело!.. Важно, чтобы вы сами к ним внимательнее присматривались, – продолжал подполковник. – Вот, например, в первой роте – третий взвод. Им командует, – подполковник посмотрел в записную книжку, – унтер-офицер Эдано Ичиро. Взвод работает лучше других – это мне мастера сообщили. Во взводе нет больных и избитых…
Майор Попов покраснел.
– Неужели избивают?
– Ещё как!
– Да я их завтра же всех поснимаю!
– А дальше что? Предупредить, конечно, надо. А главное, чтобы солдаты сами поняли – у нас бить человека нельзя. На примере вашего отношения к ним. Да мало ли что можно сделать. Капитан Ковалевский! – позвал подполковник. – Побеседуйте с переводчиком Нисино. Кто он, откуда? Осторожно только. Ну, а теперь, майор, – повернулся он к Попову, – позовите своих японских помощников.
…Капитан Мори, капитан Уэда и командиры рот сидели с бесстрастными лицами и слушали советского подполковника, который высказывал им весьма неприятные вещи.
– Странно, господа, но вы заботитесь о своих соотечественниках меньше, чем мы. Больных посылаете на работу, здоровые околачиваются в казарме. Из кухни исчезает часть продуктов, предназначенных для общего котла. Советское командование доверило вам руководство с вашего же согласия. Недовольных новыми обязанностями мы можем перевести в офицерские лагеря. Там будет меньше забот. Есть желающие?
Капитан Мори, не выдержав, вскочил с места
– Разрешите, господин подполковник. Недовольных нет. Это недоразумение. Новые условия, незнакомая работа, невозможность быстро договориться с русским техническим руководством.
– Вот как? – улыбнулся подполковник. – Вы пехотный офицер?
– Так точно. Командир батальона.
– Хорошо. Ну, а вы, капитан Уэда? Вы ведь инженер?
– Так точно! – поднялся и Уэда.
– Скажите, капитан, разве требуются особые технические знания, чтобы рыть землю? Разве солдаты у вас не рыли окопы?
Оба японца смущенно молчали.
– А вот если бы всё было, как во взводе Эдано Ичиро, – подполковник снова заглянул в записную книжку, – котлован бы закончили на неделю раньше. Я знаю, японцы – народ трудолюбивый. Если бы вы так исполняли работу у себя дома, вы бы живо ее лишились. Так, капитан Уэда?
– Совершенно верно.
– Самое же безобразное – мордобои, – продолжал подполковник. – Забудьте про свои уставы. Теперь вы подчиняетесь юрисдикции наших советских законов, а за избиение у нас судят! Вы поняли меня?
– Так точно! – Мори, поколебавшись, спросил: – А разве были жалобы?
– Нет, жалоб не было, – сказал подполковник. – Но следы побоев не скроешь.
– Это солдаты дерутся между собой! – лицемерно разъяснил Мори.
– Таких драк не должно быть! – подчеркнул подполковник. – Сущность наших законов мы разъясним всем военнопленным. А теперь ответьте, капитан Мори, почему вы не сказали советским офицерам, что пленные просят мисо и как его приготовлять?
– Это… это переводчик не смог объяснить. Он плохо говорит по-русски! – нашелся Мори. – Конечно, мисо очень нужен. Спасибо за заботу!
– Надеюсь, наше сотрудничество улучшится, – заключил подполковник.
Капитан Мори поклонился и вместе со своими офицерами вышел.
В душе его бушевала ярость.
– Вы понимаете, майор, – обратился подполковник к Попову, – почему они не хотят отделяться от солдат? Ведь в офицерском лагере условия лучше, а вот не идут. Они хотят держать своих солдат в отдалении от нас. Офицеры понимают, что произойдет в сознании простого человека, когда он узнает правду о войне…
– Лучше всё же перевести офицеров.
– Нет. Пусть солдаты сами поймут, где правда. Если вы снимете сейчас офицеров, унтер-офицеры окажутся нисколько не лучше. Одна школа. Да и среди офицеров, конечно, могут найтись порядочные люди. Надо и им помочь. Наступит неизбежно такой момент, когда солдаты сами потребуют снять офицеров с поста. Вот тогда – другое дело… Ну, как их переводчик? – спросил подполковник у подошедшего капитана Ковальского.
– Юлит, – сказал капитан. – Говорит, изучал русский язык в Харбине. У него там была знакомая русская семья.
– Он призван из кёвакай?[26]
– Нет. Сверхсрочный служака.
– Надо будет им поинтересоваться. Что-то он мне не нравится, – заметил подполковник, направляясь к автомашине.
5
У Нисино кошки скребли на душе, словно он слышал этот разговор. Слишком стал он на виду. Неосторожно!
Ночью Нисино долго шептался с Мори. Капитан сам ещё не успокоился после неприятного разговора.
– Вы поступили, как осел, в этой истории с мисо. Теперь русские объяснят солдатам, что это мы с вами, мы, – прошипел капитан, – мешали. Нам нельзя самим так открыто настраивать солдат против русских. Делать это надо руками других. Хитрость и мудрость – вот что должно определять наши действия. У вас есть на примете абсолютно надежные люди?
– Есть, господин капитан. Старший унтер-офицер Хомма.
– А как фамилия того болвана, которого вы подсунули на должность командира третьего взвода?
– Эдано Ичиро!
…Эдано, натрудившись за день, спал беспробудным сном. В отличие от других командиров взводов он сам брался за лопату, и на подчиненных это действовало лучше всяких приказов. Не занимался он и рукоприкладством. Солдаты ценили это и старались его не подвести, чтобы вместо него не поставили другого.
Почти три месяца находился Эдано на русской земле. Всё, что с ним было раньше, что пережил он – камикадзе: Лусон с безвестным аэродромом, где маскировался отряд “Белая хризантема”, последний вылет и последовавший затем сумасшедший перелет из Манилы в Дайрен – всё начало казаться ему дурным сном.
Три месяца – это и много и мало. Мало, когда знаешь, что ждет тебя впереди, и очень много, если не представляешь, что с тобой будет дальше и сколько долгих лет придется тебе пробыть здесь. Что вообще ждет их впереди?
С недоверием встретили солдаты первый номер “Нихон симбун”, который привез Гуров. “Русская пропаганда”, – говорили японские офицеры. Капитан Мори – тот даже собственноручно сорвал со стены номер газеты, а после у него был неприятный разговор с майором Поповым.
Эдано не запрещал, как другие командиры взводов, читать газету. Сам он, однако, не ходил на беседы, которые проводил Гуров. Когда он прочитал, что в плен сдались такие полководцы, как генерал Ямасита, его собственные переживания отошли на задний план. Если уж сам Ямасита сдался…
Иначе воспринимал всё Савада. Он снова ожил, охотно комментировал газетные сообщения, хотя вести с родины были малоутешительными. Механик заучил уже несколько десятков русских слов и пытался сам разговаривать с русскими мастерами. Он уверенно управлялся с бетономешалкой – взвод теперь вел кладку стен. Довольные старательной работой механика, русские мастера угощали его махоркой.
Махорка. Все привыкли к этому крепчайшему зелью и ловко свертывали папиросы-самокрутки.
Куда труднее было приноровиться к морозам. Какие адские холода! С наступлением зимы работа пошла медленнее, и кладка застопорилась.
Эдано гордился тем, что научился класть стены. Он был самолюбив и не хотел отставать от своих подчиненных. Правда, случалось, что русский мастер, укоризненно покачав головой, ломал кладку. Приходилось прибегать к помощи Савады, как переводчика.
Офицеры заметно изменили свое отношение к Эдано. С ним разговаривали теперь более грубо, пренебрежительно, но никто, однако, не смел поднять на него руку: всех останавливала атлетическая фигура Ичиро и решительное выражение лица. Впрочем, после того как русские офицеры объявили о судебной ответственности за побои, даже самые скорые на расправу офицеры предпочитали не давать волю рукам.
Однажды, возвратясь в казарму, Эдано нашел на одеяле записку:
“Если будешь выслуживаться перед русскими, домой не доедешь. Утопим в море”.
Эдано возмутился. Негодяи! Он тут же построил взвод и громко, чтобы все остальные слышали тоже, заявил:
– Сегодня мне подбросили записку. Какой-то негодяй угрожает мне за то, что я хочу честно работать. Это писал подлый трус. Пусть он придет и открыто скажет мне, что я неправ. Всё, разойдись!
Разумеется, автор записки не захотел себя обнаружить.
А вечером, взволнованный последними событиями, Савада поделился с другом своими соображениями:
– Понимаешь, Ичиро, бить теперь солдат стали меньше, побаиваются русских. Но вот что происходит. В четвертой роте солдат заявил, что нечего мелким начальникам, да и самим господам офицерам лодырничать. В тот же вечер его ударили поленом по голове. Русским сказали, что он сам виноват, упал со сходен.
– Ну и что?
– Будь осторожнее. Во взводе все за тебя. Разве только вот Нагано. Что-то он с Хоммой шептался. Не оказались бы они одного поля ягода.
– Мне нечего бояться. Я сумею за себя достоять, – угрюмо ответил Эдано.
6
Гуров вызвал к себе Эдано.
– Что это за записку вам вчера подбросили?
Эдано удивился. От кого он мог узнать историю с запиской? Неужели Савада сказал?
– Да так, господин офицер, ерунда. Собака, которая много лет лает, не кусается.
– Эта пословица не всегда верна. А если это, так сказать, коллективное послание? Ну, не хотите говорить, не надо. Меня интересует другое. Почему на общих беседах вы избегаете откровенного разговора со мной?
– Многие вещи мне кажутся только пропагандой, господин офицер!
– Почему так думаете?
Эдано уперся глазами в пол.
– Вот вы говорили о тех, кто наживался на войне… Дзайбацу[27], может быть, не знаю. Но при чем здесь его величество?
– Но император действительно самый богатый человек в Японии. Его состояние перед войной составляло тридцать миллиардов иен, а за годы войны выросло в два с половиной раза. Это официальные данные, – сказал Гуров. – По-вашему, и войну Япония вела справедливую?
– Иначе его величество не разрешил бы её, – уклончиво ответил Эдано. – Мы воевали за освобождение народов Азии, – уже увереннее продолжал он.
– Та-ак. А от кого, по-вашему, Япония освободила Корею? Почему ваша армия пятнадцать лет воевала против Китая? А знаете ли вы, что после того, как русские рабочие и крестьяне свергли царя и буржуазию, ваше правительство послало японские войска сюда, на русский Дальний Восток?
– Знаю, господин офицер. Тогда здесь погиб мой дядя Ивао.
– Дядя погиб? А кто звал сюда вашего дядю? Какой-то японский офицер тогда зарубил саблей моего отца – мирного крестьянина, инвалида мировой войны. Разве хоть один русский солдат был на японской земле с оружием в руках?.. Разве мы дали повод для нападения на нас?..
– Не думал об этом, господин офицер. Приказ японский воин должен выполнять беспрекословно.
– Вот вы как рассуждаете? Вы такой верноподданный, и вам же угрожают расправой. Это не кажется вам странным?
– Не могу представить себе, кто это мне угрожает… Какие-то негодяи. Я работаю вместе с солдатами. Кому-то это не нравится.
– Вот видите, у вас есть совесть: вам стыдно даром есть хлеб. Но не все думают так, как вы. А у нас в стране людей, которые не работают, называют дармоедами. А как вы считаете: у ваших помещиков и капиталистов есть мозоли на руках?
– Думаю, что нет, – Эдано улыбнулся. – Но ведь, господин офицер, мозолей нет и у врачей, ученых, инженеров, артистов.
– Правильно! – согласился Гуров. – Они работают, приносят пользу другим образом. Дармоедами их не назовешь… Ну, когда-нибудь продолжим разговор. Сейчас время позднее. Вот возьмите эти две книжки. Почитайте на досуге. Потом расскажете, что вам непонятно или с чем не согласны.
– Слушаюсь, господин офицер!
– Да я не приказываю. Если не хотите…
– Прочту обязательно, господин офицер!
Гуров после ухода Эдано долго ходил по кабинету. Плохо он ещё работает, что-то упустил… Проводил беседы, слушали… А пытался ли выяснить, как его поняли? Довольствовался стереотипно вежливыми ответами: “Хорошо, спасибо”. Эдано, видно, – честный парень. Но не во всём себе отдает отчет. А вот ефрейтор у бетономешалки, который рассказал о записке? Не просто было ему решиться на такой ход… Молодец ефрейтор! Значит, Эдано дорог солдатам. То-то хитрый Мори предлагает снять его со взвода.
Вернувшись в казарму, Эдано разыскал Саваду:
– Это ты доложил русскому офицеру о записке?
– Я.
– Кто тебя просил об этом?
– Я сам решил, что так будет лучше, – ответил спокойно Савада. – Мы с тобой миновали девять смертей, и я не хочу, чтобы какие-то мерзавцы ухлопали тебя здесь.
– Один идиот написал, а ты панику разводишь?
– Таких идиотов здесь немало. Вспомни ту сволочь, Миуру… Разве он был один?
– Я приказываю тебе не вмешиваться в мои дела!
– А-а… – махнул с досадой рукой механик. – Когда только у тебя голова начнет работать. Не для каски же она создана.
Савада, сам не зная того, был прав. В батальоне начала свою подпольную деятельность “Чисакура” – “Кровавая вишня”. Хомма – Тарада стал её организатором, а Нисино тайным вдохновителем. В организацию отбирали тщательно, после долгой проверки, клятву писали кровью. Покушение на солдата из четвертой роты и угрожающая записка Эдано были первыми шагами “Кровавой вишни”.
Вскоре Эдано пришлось убедиться – с ним не шутят. К концу года их взвод оказался первым по трудовым показателям. Капитан Мори, Нисино и их единомышленники бесились из-за этого: им всё труднее становилось объяснять плохую работу других подразделений. Пугала и кропотливая работа Гурова, который нащупывал дорогу к сердцам пленных. Она грозила разрушить воздвигаемою заговорщиками плотину между солдатами и правдой.
Под Новый год командование батальона устроило для пленных вечер. В батальоне оказалось немало танцоров, певцов, рассказчиков, поэтов. Нашлись даже акробаты и фокусник. Эдано выступил в силовой борьбе. Он побеждал своих противников под азартные выкрики всего зала. Капитан Мори не без самодовольства поглядывал на русских офицеров.
Адзума читал стихи собственного сочинения. Когда он закончил и аплодисменты стихли, Гуров громко спросил молодого поэта:
– Вы знаете стихи Ёсано Акико?
– Так точно! – ответил Адзума.
– Вы помните ее стихотворение брату?
Адзума смутился:
– Очень хорошо помню, – ответил он.
– Так просим его прочесть! – Гуров захлопал в ладоши, и весь “зал” дружно поддержал его, довольный, что русский офицер слышал о их соотечественнице-поэтессе.
Адзума, – сказав, что стихотворение написано ещё в 1904 году, крепнущим с каждой строкой голосом читал:
Ах, брат мой, слезы я сдержать не в силах.
Нет, не родители вложили
Меч в руки сына, чтоб разить людей!
Не для того они тебя растили,
Чтоб дать наказ: погибни, но убей!
Твой славен род не беспощадной бойней,
Он кровь ещё не проливал ничью.
Ты призван продолжать его достойно,
Не отдавай, любимый, жизнь свою!
С подмостков неслись горькие, бьющие по сердцам слова. Все смолкли. Казалось, устами этого худощавого пленного с каждым говорила мать, жена, сестра…
Строки неизвестного стихотворения взбудоражили Эдано. Какие слова! И это писала женщина! Где она нашла мужество, чтобы решиться высказать горькую правду ещё сорок лет назад? Значит, это о её стихах говорил Адзума ещё в Муданьцзяне.
А со сцены неслись призывы:
Твоя жена проводит дни в печали,
Ты помнишь ли её в чаду войны?
Как свадьбы день вы радостно встречали?
Не длилось счастье и одной весны.
Про юную любовь её так скоро
Ужель забыл ты в боевом строю?
В ком без тебя найдет она опору?
Не отдавай, любимый, жизнь свою.
Когда Адзума замолк и молча стоял, вытянув руки по швам, в зале ещё несколько мгновений царило безмолвие. Первыми захлопали советские офицеры, за ними сначала робко, а потом всё громче стали аплодировать и японские солдаты. Капитан Мори поднялся с места и, не оглядываясь, зашагал к выходу. За ним вышло ещё несколько офицеров. Остальные остались. Нисино в душе осуждал поступок Мори: свои чувства здесь следует скрывать.
После концерта Эдано долго не мог успокоиться. Хотелось побыть одному. Он накинул шубу и вышел в темноту морозной ночи. Высоко в глубине неба мерцали звезды, такие далекие… Снег поскрипывал при каждом шаге. Чужое холодное небо, снег…
Внезапно за углом казармы раздался крик. Эдано сбросил шубу и в несколько прыжков оказался там. В свете луны он увидел двух человек с закрытыми полотенцами лицами, склонившихся над третьим, лежащим на снегу. Эдано рванулся на помощь. Нападающие скрылись в темноте. Эдано приподнял избитого – это был Адзума.
– Кто это? И за что они тебя?
– Не знаю, кто такие, командир, – вытирая лицо, ответил поэт. – Спасибо за помощь.
Эдано поднял шубу.
– Кто это все-таки?
– Лица были закрыты. Один сказал: “Это тебе за стихи”. А я при чем? Мне русский офицер приказал их читать! – оправдывался перепуганный поэт.
– Да не трясись ты. Надо было мне хоть одного мерзавца задержать и разделаться с ним как следует!
– Нет, нет. С ними опасно связываться. Ведь они и убить могут.
– Убить? Могут, если мы позволим себя убивать…
* * *
Через несколько дней после сигнала на обед, когда все устремились к месту построения, Эдано зашел проверить печь-жаровню на первом этаже. Около неё обычно отогревались во время перекуров. Печь оказалась в порядке, и Эдано заторопился к выходу. Но едва он шагнул в подъезд, как его оглушил страшный удар по голове. Откуда-то с высоты на него свалился кирпич. Хотя шапка и смягчила удар, Эдано с залитым кровью лицом упал на покрытый льдом деревянный настил.
Он сразу пополз к выходу, инстинктивно стараясь уйти подальше от опасности. Но силы оставили его, и слабеющие пальцы только бессильно скребли лед. Уже теряя сознание, он услышал голос Савады:
– Господин унтер-офицер? Взвод ждет!
“Друг…” – успели шепнуть губы Эдано, и он потерял сознание.
Глава седьмая
1
Очнувшись, Эдано не в силах был открыть глаза. “Неужели ослеп?” – со страхом подумал он. Какие-то люди ходили вокруг него, слышалась русская речь. Потом его подняли и понесли. На лицо легла мягкая маска с приторно-сладковатым запахом. Он хотел сбросить её, крикнуть “не надо!”, но губы только беззвучно шевельнулись.
И снова мрак забытья.
Первое, что услышал потом Эдано, был звук шагов. Кто-то осторожно подошел к нему и взял за руку, прослушивая пульс. Он с трудом, словно чужие, приподнял веки. “Вижу!” – сразу легче стало на сердце. Эдано открыл глаза пошире. Оказалось, что он лежит на койке, а рядом сидит русская женщина в белом халате. Она ободряюще улыбнулась и что-то сказала, но Эдано не понял. Голова у наго была точно свинцовая, и ноющая боль сверлила мозг.
Женщина улыбнулась и, заглянув в бумажку, повторила:
– Мидзу? Воды?..
Эдано согласно опустил веки, только сейчас почувствовав, что мучит его жажда. Она принесла холодного чая и начала поить его с ложки. Когда стакан опустел, она снова посмотрела в бумажку и произнесла: “Всё хорошо. Двигаться нельзя”. Уходя, она сказала стоявшему в дверях санитару: “ Выкарабкался парень. Будет жить!” Но этого Эдано не понял. Он закрыл глаза и сразу уснул.
На следующий день он внимательно осмотрелся. В палате их было пятеро. Он и четверо русских. Две койки стояли пустые. Эдано долго лежал с открытыми глазами, вспоминая, как произошло с ним несчастье. Нет, кирпич не сам упал. Его кто-то сбросил, целясь именно в него. Значит, прав был Савада. Нельзя полагаться на одного себя. Но кто же был наверху? И вдруг мелькнула переходящая в уверенность догадка: “Нагано!” Да, именно он. Незадолго до обеда Нагано отпросился в соседний взвод, работающий в другом крыле здания. Если он, тогда всё проще. Это месть человека, неспособного отплатить за обиду встретившись лицом к лицу. В таком случае предупреждения Савады – пустые домыслы.
Эдано не помнил, чтобы о нём когда-нибудь так заботились. Разве что в детстве, когда жив был отец. Его здесь ничем не выделяли среди остальных больных, русских: одинаковое питание, те же лекарства, одна и та же предупредительная заботливость по отношению ко всем. Масло, молоко – эти продукты он и дома не часто видел. Жаль, что женщина-врач не знает японского языка! Эдано выразил бы ей свою глубокую благодарность. Он понимал: русские спасли ему жизнь.
С каждым днем у него прибавлялось сил. Соседи по палате пытались разговаривать с ним, объясняли что-то жестами. Теперь Эдано искренне улыбался, когда его окликали с соседних коек: “Дмитро!” Немножко странно звучит его имя по-русски, но он к нему привык. Когда никого из медиков не было в палате, ему тайком протягивали сигарету с непривычно длинным бумажным мундштуком. И Эдано так же, как и остальные, курил тайком, пугался и поспешно разгонял дым рукой, заслышав в коридоре шаги медсестры. И так же, как русские больные, делал невинное лицо, когда медсестра укоризненно качала головой. С радушием, трогавшим Эдано до слез, соседи по палате делились с ним гостинцами, которые передавали им родственники.
Прошла ещё неделя, и вот в дверях палаты появились улыбающиеся Савада и русский офицер Гуров. Странно было видеть их в белых больничных халатах. Они подошли, поздоровались и положили какие-то свертки на тумбочку.
– Это от нас всех, – пояснил Савада. – Ну, как себя чувствуешь?
– Спасибо. Тут прекрасно лечат. Благодарю, что проведали, – Эдано почувствовал, что в уголках глаз закипают готовые сорваться слезы, и поспешно отвернулся, смущаясь и часто моргая.
– Ничего, Эдано, вы непременно поправитесь, – сказал Гуров. – И надо же случиться такому несчастью!
– А как в батальоне, господин офицер?
– Всё нормально. До вашего возвращения взводным поставили Адзуму. Трудновато ему, но старается.
– Ещё как, – подтвердил Савада. – Все стараемся, чтобы не хуже, чем при тебе, было.
– Может, вам что-нибудь надо? – спросил Гуров.
– Нет, нет. Спасибо. Все прекрасно. Я только сожалею, что не могу сказать слов благодарности. Женщина-врач дала мне несколько слов в переводе на русский, – показал он листок бумаги и старательно прочел: – “Да, нет, дай, вода, спать”… Но ведь этого мало.
– Ты сделал колоссальные успехи! – пошутил Савада.
– Эта женщина – майор медицинской службы, – ответил Гуров. – Вы в военном госпитале.
– Майор?! – поразился Эдано. – Сколько же мне придется отработать за своё лечение?
– Э-э… Отстал ты, – упрекнул своего друга Савада. – В Советском Союзе лечат бесплатно.
– Бесплатно?!
– Да, – подтвердил Гуров. – Вы действительно немного отстали. Савада-сан у нас теперь хороший общественник. Возглавляет “Томонокай” – общество “Друзей газеты” у нас в батальоне. Теперь в каждом взводе проводятся громкие читки и обсуждения. Вот друзья газеты и объединились. Я и вам газеты принес, Эдано-сан. Теперь у вас много свободного времени. А вот тут, – подал он тетрадь, – небольшой словарь. Специально для больных. Ну, разговаривайте, а я пойду проведаю одного товарища.
Уже собираясь уходить, он нагнулся к Эдано и, пытливо всматриваясь в его глаза, спросил:
– С вами действительно был несчастный случай, как нам доложили, иди…
– Несчастный случай, господин офицер! – твердо ответил Эдано.
Гуров вышел, и теперь над больным склонился Савада.
– Меня ты не обманешь. Какой к дьяволу несчастный случай! Ты не догадываешься, кто это?.. Те, кто писал.
Эдано слабо улыбнулся:
– Опять тебе страхи мерещатся. Это… личная месть.
– Нагано?
– Больше наверху никого не было. Нагано отпросился в соседний взвод и, наварное, не ушел.
– Нагано! Да, конечно, он. Но только это не месть, – волнуясь, заговорил Савада. – Он трус и не решился бы сам на такое. Тут опаснее…
– Ерунда. Что еще может быть?
– А солдат из четвертой роты? А случай с Адзумой? Ладно, мы не дадим себя запугать. И нашему терпению придет конец. Здесь нет кэмпейтай и военных трибуналов.
– Довольно об этом, – взмолился Эдано. – Расскажи лучше, как идет у вас работа?
– Да говорили же тебе, нормально. Только морозы адские. Да, – оживился он. – Тебя ведь привезли сюда на машине майора Попова.
