Текст книги "Ветер богов"
Автор книги: Василий Ефименко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)
– Это как же понимать?
– Да вот так. Вернулась моя рябая к вечеру, ну поревела, конечно. Я около неё, успокаиваю… Совсем темно стало. Говорю: «Пойдем у кого-нибудь переночуем». А она мне вдруг прямо: «Вы больше не нужны, Акисада-сан. Охранять в усадьбе нечего, а переночую я у господина старосты». Вот как…
– А любовь? А ребенок? – удивился Ичиро.
– Любовь? – криво усмехнулся инвалид. – Это было раньше, а теперь она хозяйка, помещица… Теперь она любого мужа подыщет. Деньги и рябое лицо сделают красивым. А насчет ребенка сказала, что его не будет, не нужен он ей от меня…
– Ну, а ты?
– Что я? Дал ей пару раз по морде и ушел.
– Д-да? Не вышел, значит, из тебя помещик. Плюнь ты на неё, раз так получилось, – попытался успокоить товарища Ичиро. – Живи пока у нас. Посоветуюсь с друзьями, может, что-нибудь придумаем. Одному тебе сейчас, конечно, трудно.
5
Катастрофа огорчила полковника Дайна. Операция «Восходящее солнце» была явно смазана этим происшествием и демонстрацией, которую устроило население около базы. Он проклинал начальство, заставившее его заниматься ненужными, по его мнению, делами, плевался, вспоминая неблагодарных японцев.
По приказу полковника нисей – сотрудник штаба – сделал ему обзор утренних газет с переводами ответов об операции «Восходящее солнце». Первая же статья была горькой пилюлей. Обходя рогатки цензуры, газета писала:
«Блестящая операция по укреплению взаимопонимания! Демонстрация мощи американских вооруженных сил, устроенная на базе, была великолепной и дала потрясающие результаты. Наиболее уважаемые лица, приглашенные в качестве гостей, стали свидетелями необычайной находчивости и мастерства американских пилотов. Один из них продемонстрировал, как пилоты США могут катапультироваться и пользоваться парашютами. Оставленный летчиком самолет с блестящим мастерством был направлен в сторону от населенных пунктов и упал всего лишь на усадьбу Тарады-сана. Покойный был в числе почетных гостей. К счастью, в семье осталась наследница – старшая дочь господина Тарады. Если бы не мастерство пилота, самолет мог бы упасть на деревню Итамура – и тогда жертв было бы гораздо больше. Собравшиеся вокруг базы жители окрестных сел искренне и горячо пожелали американским военным благополучного возвращения домой».
Остальные заметки были в таком же духе. Дайн скомкал переводы и выбросил в корзинку. Он сел было писать донесение, но передумал. О таких вещах нужно докладывать лично, предварительно разузнав настроение начальства. Чертыхаясь, полковник приказал подать машину.
Постепенно операция «Восходящее солнце» стала забываться, и, отсидев неделю на гауптвахте, лейтенант Майлз, ничуть не огорченный, снова появился в офицерском клубе. Влиятельный отец сыграл свою роль, и полковник Дайн, несмотря на свою неприязнь к лейтенанту, не решился что-либо ещё предпринять против него.
Но если происшествие в Итамуре было быстро забыто на страницах газет, то его след оказался более глубоким в памяти крестьян многочисленных деревушек, разбросанных вокруг авиабазы. Здесь, на демонстрации, они увидели, что их много, что они сила, которая только начинает понимать свои возможности. Что впервые за многие годы они выступили вместе с рабочими. Пусть последних было немного, но они стояли плечо к плечу с крестьянами, вместе выкрикивали антиамериканские лозунги, вместе отражали натиск полиции. А ведь, казалось бы, что за дело рабочим Кобэ до их крестьянских нужд, до их бед?
Рябая, как прозвали в Итамуре наследницу Тарады, стала отстраивать усадьбу. Оказалось, что сгоревшие постройки хорошо застрахованы, и наследница решила: новое поместье будет лучше прежнего. Она даже пожелала поставить дом на каменный фундамент. Вообще Рябая оказалась далеко не глупой женщиной и к тому же неожиданно энергичной. Она довольно быстро успокоилась после гибели всего семейства Тарады и больше всего горевала по поводу того, что в доме сгорели долговые записки крестьян и вообще вся ростовщическая бухгалтерия старого паука. Обстоятельство это не укрылось от жителей Итамуры, и между Рябой и бывшими должниками развернулась скрытая глухая борьба, которая нарушила привычную жизнь деревушки. Ход этой борьбы обсуждался в каждом доме, при каждой встрече.
Старый Эдано в беседах с Ичиро и невесткой откровенно и зло издевался над новоявленной помещицей. Умный старик дал своим односельчанам немало советов, как отречься от некогда сделанных долгов. Ведь некоторые из этих долгов доставались в наследство от отцов сыновьям. Дед же посоветовал Ичиро взяться сложить фундамент для дома помещицы:
– Ты, внучек, хвастал, что научился у русских строить. Вот и докажи, да сорви с этой Рябой побольше. Деньги-то нужны будут. Твоя жена собирается подарить мне ещё одного правнука. Верно, Намико?
Молодая женщина покраснела, сложила руки на заметно округлившемся животе и благодарно взглянула на старика.
– А если, дедушка, Намико преподнесет тебе не правнука, а правнучку?
– Правнучку?! – шутливо возмутился старик. – Э, нет! У меня были только сыновья. Так будет и у тебя.
– Согласен, дедушка, только я и от дочки не откажусь. Ведь она непременно будет похожа на Намико.
– Ну, если только так, – согласился старик.
Намико! Тихая, ласковая, добрая – она своей беззаветной любовью покорила сердце мужа. Её настроение зависело от настроения и самочувствия мужа, которые она каким-то внутренним чутьем угадывала безошибочно. Когда он входил в дом, она сразу же, по каким-то особым признакам, известным только ей одной, определяла: устал он или бодр, весел или расстроен. Она всегда с ним безропотно соглашалась, готова была сделать всё, что бы он ни потребовал.
Она очень боялась за свое счастье, не могла к нему привыкнуть. Просыпаясь первой, Намико всегда задерживалась немного в постели, любуясь Ичиро, и мысленно повторяла: «Это мой муж, мой…»
Ичиро трогало, а иногда даже сердило это слепое преклонение. Он хотел, чтобы жена принимала и понимала то, к чему он стремился. Но и огорчить её ему не случалось: она не давала к этому ни малейшего повода.
Совет деда – подрядиться сложить фундамент – Ичиро принял всерьез. «В самом деле, – размышлял он, – с работой справлюсь, дело знакомое, возьму в помощники Акисаду и пару грузчиков. Деньги-то нужны будут. Намико не работает, да и не скоро сможет. Семья станет больше. А там, глядишь, и бастовать придется…»
Рябая торговалась долго и ожесточенно. Хромой Акисада, помогая Ичиро отстаивать его условия, плевался и костерил свою бывшую сожительницу. Он подробно узнал цены на все материалы, стоимость работы и не спустил помещице ни одного сэна.
Когда сделка была завершена, Рябая, удивившись деловым способностям инвалида, намекнула ему, что впоследствии может взять его в приказчики. Оскорбленный Акисада категорически отказался. «Подыхать с голода буду, – заявил он Ичиро, – а помогать этой стерве ни за что не соглашусь».
Подряд оказался выгодным. Друзья-грузчики охотно согласились помочь Ичиро – каждый из них жил недалеко. К тому же Оданака в своё время тоже был строителем, да и вообще трудно было представить ремесло, которого он не знал бы.
Но всех удивил Сатоки. Бывший студент сразу же заявил, что берет на себя поставку нужных материалов. Ещё более удивились его товарищи, когда буквально на следующий же день он привез все необходимое к усадьбе помещицы на американских грузовиках.
Сатоки долго не хотел говорить, как это ему удалось, но потом все-таки признался: цемент и кирпич спустил «налево» американец-интендант с базы. Когда друзья стали возмущаться, студент ответил пословицей: «Для голодного всякая пища вкусна» – и намекнул, что – не обкрути он этого янки – строительные материалы пошли бы на расширение американской базы.
Работа спорилась. Каждый день, к вечеру, Акисада ждал на помещичьем дворе Ичиро и его друзей. Инвалид был очень благодарен им за то, что они и ему дали возможность поправить свои дела. Трудились дружно, подгоняя друг друга.
Строительное мастерство бывшего камикадзе понравилось его товарищам, и авторитет молодого Эдано явно вырос. Теперь в их глазах он был человеком, обладающим очень нужным ремеслом, которого они, за исключением Сданаки, не знали, но которое, как каждую рабочую специальность, уважали. В этом отношении труженики любой страны одинаковы.
Намико каждый день, несмотря на беременность, приносила еду на всю артель. Друзья Эдано подшучивая над ожидающимся прибавлением в его семье, съедали без остатка всё принесенное.
Они работали уже две недели. Рябая чуть ли не обнюхивала каждый кирпич, уложенный в фундамент. Она начала откровенно обхаживать Эдано, намекая на то, что ей понадобятся и другие постройки.
Дорвавшись до власти, до возможности самой всем распоряжаться, Рябая ходила вокруг строителей, нарядная и деловитая, заигрывала со статным и красивым старшим артели. Это сделало Ичиро мишенью для острот товарищей, но он только беззлобно отругивался. Одного лишь Акисаду поведение помещицы доводило до белого каления, хотя он старался ничем не выдавать себя и был благодарен Эдано за то, что тот сохранил тайну его прежних отношений с дочерью Тарады.
…Фундамент уже был закончен, и артель работала последний день. Приближалось время обеда, но в урочный час Намико не появилась. Не пришла она и час спустя.
Ичиро, хорошо знавший жену, встревожился. Постепенно его тревога передалась остальным, и услужливый Акисада заявил, что пойдет в Итамуру и узнает, в чем дело.
Ичиро уже готов был сам отправиться домой, когда в закатных лучах солнца на дороге показалась женская фигура. Было видно, что женщина бежит, часто перебирая ногами. Вот она нагнулась, сняла с ног гета и ещё быстрее припустила к усадьбе. Все стали, понимая, что бежит она не с хорошей вестью.
«Соседка», – узнал Эдано приближающуюся женщину, и его сердце сжалось в предчувствии беды. А она, едва не падая от изнеможения, ещё издали крикнула:
– Эдано-сан! С Намико беда, её сбила автомашина. Скорее! Дед сказал, что ей очень плохо!
Не говоря ни слова, Ичиро ринулся домой. Остальные, побросав инструменты, тоже двинулись в деревню. Ичиро не помнил, как добежал, как ворвался в переполненную женщинами комнату.
– Где она? – шепотом спросил он деда.
– Там! – показал в угол, закрытый спинами женщин, растерявшийся старик. – У неё были преждевременные роды, сейчас её приберут, обожди минуту. Она очень плоха… – И он надолго умолк, горестно покачивая головой.
Наконец женщины расступились, и Эдано подошел к жене. Она лежала с закрытыми глазами, вокруг которых разлилась синева. Щеки запали, искусанные губы казались чернильными линиями.
– Намико! – тихо позвал Ичиро, усаживаясь на пол рядом с постелью.
– Она сейчас без памяти, Эдано-сан, – прошептала одна из женщин. – Врача бы ей, да где его здесь найдешь? У неё же, наверное внутри всё отбито, ребра сломаны…
Ичиро взял руку жены и прижал к лицу. Рука была чуть теплой. Казалось, жизнь уходит из неё вместе с теплом.
– Намико!
Его голос прорвался сквозь тяжелую завесу забытья. Веки Намико чуть-чуть дрогнули и с усилием приподнялись. Постепенно глаза женщины прояснились. Она узнала мужа, на губах появилась виноватая улыбка, и она таким же виноватым голосом, с трудом выдавливая слова, сказала:
– Я ждала вас… Простите… столько вам беспокойства…
– Ну, что ты, что ты… Какое тут беспокойство, – почти прошептал Ичиро.
– Тебе нельзя говорить, молчи! – прервал её дед.
– Нет, я должна, – окрепшим голосом продолжала Намико, не сводя наполнившихся слезами глаз с мужа. – Я же говорила… принесу несчастье… я родилась в год тигра…
– Не надо, родная, об этом! Ты ни в чем не виновата! – стиснул её руку Ичиро, чувствуя, как спазмы сжимают гортань. – Не надо!
– Спасибо…
– Тебе нельзя говорить! – опять вмешался дед, но Намико уже затихла. Сознание снова ушло от неё…
Ичиро продолжал сидеть, не отрывая взгляда от лица жены. Поборов наконец готовое вырваться рыдание, он, не поворачивая головы, спросил:
– Как это произошло?
Одна из женщин ответила сквозь слезы:
– Я возвращалась домой с поля. Мимо меня, как бешеная, промчалась американская машина. Я очень испугалась. У деревни, около дороги, увидала вашу жену… Она лежала и стонала.
– А какая была машина? Помнишь? – раздался голос Сатоки.
– Маленькая, зеленая. И на стекле болталось что-то вроде куклы. В машине был один американец.
Я очень испугалась… Врача бы надо позвать.
– Да где его сейчас возьмешь, – безнадежно вздохнул дед. – Ближайший – километров за двадцать живет. Я-то знаю.
– А где именно, почтенный? – снова спросил Сатоки.
– В Синабури.
Пошептавшись. Сатоки и все строители вышли. В комнате остались только Ичиро, дед, Акисада и соседка, которая занялась заплаканным и испуганным Сэцуо.
Ичиро снова взял руку жены и сидел, не отпуская её. Горе душило его, давило непомерной тяжестью, стальными обручами сжимало грудь. Он видел мертвых, ещё тогда, во время бомбежки Кобэ, видел убитых на Филиппинах, в Маньчжурии, помнил Адзуму, зарезанного в лагере. Но сейчас на его глазах уходил самый близкий, самый дорогой человек – его жена, его Намико. И он был бессилен ей помочь… Её убили, убили тогда, когда война давно закончилась. Убил человек, одетый в иноземную военную форму, убил так же легко, как погасил свечу…
Прошло часа два, может быть, больше – Ичиро потерял счет времени. Дед присел рядом, держа в руках чашку с каким-то снадобьем и ожидая, когда Намико очнется.
Потом ночную тишину нарушил треск мотоциклетного мотора, он становился все громче и громче, и, наконец, стрельнув в последний раз, затих около дома, В дверях показались запыленный Оданака, Сатоки и неизвестный пожилой человек. Это был врач из Синабури. Почтительно поздоровавшись со старым Эдано, которого знал давно, доктор достал из саквояжа халат, вымыл руки и, молча отстранив Ичиро, сел на его место.
С тайной, едва теплящейся надеждой смотрел Ичиро, как он осторожно и внимательно осматривал и прослушивал Намико. Это продолжалось долго. Затем врач о чем-то шепотом заговорил с дедом, который только часто-часто кивал головой в ответ. Наконец он встал, стал снимать халат и спросил, обращаясь к Ичиро:
– Это ваша жена?
– Да, сэнсей!
– Мужайтесь. Очень жаль… Поверьте, я бы сделал всё возможное, но… Её жизнь уходит. Слишком большие увечья, да и роды были преждевременные, много потеряла крови. Её даже нельзя перевезти в больницу. Ваша супруга до утра не доживет. Её можно было бы привести на короткое время в сознание, но лучше не делать этого. Она, бедняжка, и так слишком много перенесла.
Ичиро молча поклонился старику доктору, не в силах произнести ни слова.
– Крепись, друг, – подошел к нему Оданака. – Все мы потеряли близких, теряем и теперь… Но мы это запомним и никогда не простим! Никогда! Поверь: твоё горе – наше горе!
– Какой же негодяи ее сшиб? – яростно прошептал Акисада.
– Это мы узнаем, – мрачно ответил Сатоки.
– Поверьте мне, старику, – проговорил врач. – Это ведь не первый случай, с которым я сталкиваюсь. Виновных не найдете. И американцы, и наша полиция ответят, что это результат неосторожности пострадавшей. Мне такое уже знакомо, да и в газетах пишут…
– Эх, мерзавцы! – махнул рукой Акисада. – Я бы другую ногу отдал, чтобы она была жива…
– Ладно, друг, – прервал инвалида Оданака. – Нам ещё надо доктора домой доставить и мотоцикл возвратить,
– А где вы его добыли? – не удержался Акисада.
– Американский сержант дал, – устало ответил Оданака. – Как видишь, и среди амеко не все одинаковы.
Торопливо попрощавшись, они ушли. Дед отпустил и соседку, поблагодарив за помощь. Акисада проковылял в комнату, где спал Сэцуо, понимая, что сейчас он только может помешать своим сочувствием.
Ичиро снова уселся около жены. В голове его никак не укладывалось, что Намико умирает. Он понял горькую и неизбежную правду, сказанную врачом, но всё его существо протествовало, не хотело мириться с этим. Он осторожно взял руку Намико в свои ладони, и снова ему показалось, что она теряет живое тепло. И ему вдруг вспомнилась далекая холодная Маньчжурия, суровая зима 1945 года. Он никогда раньше не видел ни снега, ни льда. В первый же день, вечером, после драки с Нагано, Ичиро вышел из казармы, чтобы успокоиться. Нагнувшись, он взял кусочек льда и с любопытством смотрел, как, до боли остужая ладонь, льдинка постепенно таяла, просачиваясь сквозь пальцы, она стала совсем тоненькой, потом исчезла, оставив на ладони несколько капель… Вот так же таяла сейчас жизнь Намико, она уходила, как льдинка превращалась вводу, капля за каплей…
– Намико, любимая! – прошептал Ичиро.
Плотно прикрытые веки жены дрогнули раз, другой, словно она пыталась остановиться на своем неизбежном пути и не могла; на губах появилась еле заметная болезненная гримаса; в углу рта показалась кровь…
– Кончается, бедняжка, – всхлипнул дед.
Не сдерживая рыданий, Ичиро припал к жене.
До самого утра просидел он у тела жены. До самого утра дед жег ароматные палочки у домашнего алтаря, бормоча нескончаемые молитвы бесчисленным богам, которые не спасли его дом от беды.
Когда первые лучи солнца проникли в комнату, дед подошел к Ичиро:
– Хватит, внучек, – тихо проговорил старик, – слезами Намико не вернешь. Такова, видно, судьба. И что за проклятие висит над нашим домом, – с затаенной болью продолжал он. – Не везет женщинам в нашем роду. Моя мать умерла молодой, твоя мать умерла при родах, и вот Намико… Светлая душа была, её и на небесах все любить будут, её нельзя не любить…
6
Хоронить Намико собралось неожиданно много народу. Пришли все жители Итамуры, крестьяне соседних деревушек, рабочие с авиабазы. Это были, пожалуй, не похороны, а демонстрация – молчаливая, скорбная и внушительная. Никто не произносил ни громких речей, ни лозунгов, но гнев, казалось, переполнял сердце каждого, кто шел в похоронной процессии.
Староста и полицейский растерянно суетились вокруг старого и молодого Эдано, подчеркивая этим свое сочувствие и смертельно боясь нежелательных происшествий.
Накануне приезжал полицейский чиновник из префектуры. Расследовав происшествие, он сразу же понял его истинную причину. Слишком часто ему за последнее время приходилось заниматься подобным разбирательством. Чиновник был опытным служакой.
Но и в его полицейской душе подымалось возмущение против своего бессилия, бессилия сотрудника ещё недавно всемогущей полиции. Ведь не только погибшая – всего лишь темная крестьянка, – но и он, чиновник императорской полиции, не был гарантирован от любого оскорбления со стороны накачавшегося виски амеко. Он ревностно разыскивал и преследовал тех, кто решался отомстить обидчикам, – это его долг, служба, – но в душе злорадствовал, когда месть удавалась.
Может быть, поэтому он втайне сочувствовал и Эдано Ичиро. «В самом деле, – размышлял следователь, – человек был готов, как верноподданный, отдать жизнь за империю, а империя не может наказать убийцу его жены. Это же хуже коммунистической пропаганды действует на умы людей. Погибшую женщину хоронило столько людей – похороны семьи помещика не шли ни в какое сравнение с этими. Кто знал до этого её? Кому она была нужна? Ведь если бы её убил японец, то, кроме семьи и соседей, никто бы и не пошел…»
Ичиро, конечно, и не догадывался об этих мыслях полицейского. Он молча ожидал, что тот ему скажет.
– Я тщательно разобрался в причинах несчастного случая с вашей женой, Эдано-сан, – произнес внушительно следователь. – И пришел к выводу, что он является следствием неосторожности и неосмотрительности вашей супруги. Это единственная причина. Сожалею и сочувствую, однако помочь ничем не могу. Непростительная неосторожность! – как можно строже повторил он.
Заметив, как на щеках Ичиро заиграли желваки, апальцы непроизвольно сжались в кулаки, следователь понизил голос и доверительно добавил:
– Поверьте, Эдано-сан, я не могу сделать другого заключения, понимаете – не могу. Ничем помочь нельзя, и ничего нельзя изменить. Личный состав оккупационных войск вне юрисдикции нашей страны. Понимаете? Вы неглупый человек, а мое положение обязывает… И послушайтесь меня, – ещё более доверительно закончил он. – Не предпринимайте сами ничего. Понимаете, ничего! Только себя погубите, а у вас остались сын, отец, да и молоды вы ещё… Был рад с вами познакомиться… Сайонара!
* * *
Через несколько дней, в субботу, когда закончился трудовой день, Сатоки отвел в сторону Эданои участливо спросил:
– Ну как, друг?
Ичиро молча пожал плечами.
– Да… – сочувственно протянул Сатоки и в друг, перейдя на деловой тон, спросил: – Как дальше жить думаешь?
– Не знаю. А что?
– В доме хозяйка нужна. Хотя бы служанка. Или жениться снова будешь?
– Нет, – помрачнел Ичиро. – О женитьбе и речи не может быть. А служанка… Знаю, что надо. Дед уже стар, Акисада не хочет быть нахлебником – и скоро уйдет. Служанку, конечно, надо, но как подумаю, что вместо Намико в доме будет другая женщина…
– Но ведь нужно? Вот сегодня встретил старосту деревни, так и он вспомнил о тебе.
– А ему-то какое дело?
– Просто случайно разговорились. Он тоже считает, что вам служанка нужна, и кого-то имеет на примете. «Пусть, говорит, Эдано-сан наведается ко мне». Я пообещал, что ты зайдешь к нему сегодня вечером посоветоваться.
– Сегодня вечером? К чему такая спешка?
Сатоки сокрушенно развел руками:
– Так уж получилось. Вижу, что не со зла человек говорит, и меня дьявол за язык дернул. Теперь, если не пойдешь, за болтуна сочтет. Впрочем, дело твоё, я ведь тоже только о тебе заботился.
– Ладно! – подумав, согласился Ичиро. – Схожу уж… Только ты больше никого мне не сватай.
– Не буду, не буду! – замахал руками Сатоки. – Разве я знал, что тебе это будет неприятно.
* * *
Вечером впервые за много дней Акисада собрался куда-то пойти.
– Ты куда это, хромой? – поинтересовался дед.
– Э, почтеннейший, – отшутился инвалид. – У меня же теперь деньги завелись, не зря на Рябую работали. Парень я молодой…
– Молодой, – недовольно хмыкнул дед. – Растранжиришь деньги, а потом что?
– Да надолго ли их хватит! – усмехнулся Акисада.
Ичиро вышел вместе с ним.
– Неужели новую невесту завел? – спросил он.
– Я? – улыбнулся Акисада. – Да нет… Решили выпить, обмыть подряд. Тебе нельзя, траур, а нам…
Увидев, что Эдано нахмурился, Акисада вскипел:
– Мне даже отец покойный разрешал иногда выпить, а ты…
– А… – отмахнхлся от него Эдано. – Ну тебя! Хоть допьяна напейся…
* * *
Утром, когда Ичиро собрался идти на работу, перед домом остановилась полицейская автомашина, и из неё вышел уже знакомый ему следователь.
– Здравствуйте, Эдано-сан, – устало проговорил он. – Я же вас просил не губить себя.
– А в чем дело? – удивился Ичиро.
– У меня к вам только один вопрос, – пристально глядя на него, продолжал следователь: – где вы были вчера до полуночи?
– Я? – ещё более удивился Эдано. – Вчера я был у господина старосты, сидел у него допоздна. В котором часу ушел, может сказать он – у него самые точные часы в деревне.
– Он может это подтвердить? – переспросил следователь.
– Конечно!
– Тогда прошу в машину, поедем к нему. Это очень хорошо, что у вас такое алиби. Я был бы огорчен, если бы случилось не так.
– Что произошло?
Следователь еще раз посмотрел на Эдано и неопределенно пожал плечами:
– Так… Одно неприятное дело.
* * *
Позже Ичиро узнал, почему опять появился следователь.
Доставив врача домой и вернув мотоцикл хозяину, Оданака и Сатоки далеко за полночь возвращались с базы. Они шли молча, переживая гибель женщины, которая им обоим нравилась. Первым нарушил молчание Сатоки:
– В «джипе» был лейтенант Майлз. Никаких сомнений!
– О чем ты?
– Я говорю, её убил Майлз. Именно он!
– Откуда тебе это известно? У тебя есть доказательства?
– Да, – загорячился Сатоки. – Он, мерзавец! Только у него на «джипе» болтается амулет-обезьянка.
– Ну, это ещё не доказательство. Все американцы любят украшать разной ерундой свои машины. Брось, ты ведь не полиция.
– Как брось?! – остановился Сатоки и взял Оданаку за пуговицу. – Они нас будут убивать, а мы молчать? Или только кричать: «Амеко, каэрэ!»? Это сделал он, понимаешь, он! Когда ты заходил к сержанту, я спросил у постового, кто три часа назад возвратился на базу, не лейтенант ли Майлз? Солдат подтвердил это и сказал, что лейтенанту пришлось помогать завезти машину в ворота, настолько он был пьян. А ты…
– Опять же это еще не доказательство!
– А разбитая фара на машине? Мне об этом тоже постовой рассказал. И знаешь, как объяснил ему Майлз? «По дороге налетел на какое-то животное!» Понимаешь, животное?! Мерзавец!
Сатоки заскрипел зубами, продолжая откручивать пуговицу.
– Может быть, и так, – согласился после небольшого раздумья Оданака и, отведя руку Сатоки, повторил: – Вполне возможно. Об этом надо рассказать следователю…
– Следователю? – отшатнулся от него Сатоки. – И это говоришь ты?
– Извини, – успокоил друга Оданака. – Извини, я знаю – это всё равно, что капать глазные капли с третьего этажа, но рассказать не помешает. А на днях я поеду на пару дней в Кобэ и там попробую сделать случай с Намико достоянием газет. Чем больше людей узнает про это, тем лучше.
– А убийца? Майлз? Так и будет разъезжать на своем «джипе»?
– Тут мы пока бессильны. Да и дело разве в Майлзе? Разве он один?
– А для меня он сейчас главный!
Теперь Оданака остановил Сатоки, положив руку на его плечо:
– Слушай, не вздумай выкинуть что-либо. И не смей говорить о Майлзе мужу Намико. Эдано нам дорог и нужен. И если ты его спровоцируешь на месть… Я бы сам удушил Майлза, но нельзя. Мы не прибегаем к террору.
– Кто «мы»? – Сатоки сбросил с плеча руку товарища. – Я не состою ни в одной партии, никакой дисциплине не подчиняюсь.
– Ладно… – устало согласился Оданака. – Я сейчас тоже не состою в партии. Ты это знаешь. Но если ты дорожишь дружбой со мной, то будешь молчать.
– Пусть будет по-твоему, – согласился Сатоки. – Эдано не скажу ни слова. Обещаю!
– Я знал, что ты неплохой парень, – улыбнулся Оданака. – Только горячий очень. А выдержка нам понадобится…
* * *
Оданака всё же просчитался. Сатоки сдержал слово и ничего не сказал Эдано, но расквитаться за смерть Намико решил твердо. Для этого дела он привлек Акисаду и Харуми. После первого же намека Акисада горячо поддержал затею Сатоки. Харуми немного поколебался, но потом тоже согласился.
– Правильно, – сказал он. – Надо что-то делать, а то всё совещаемся, заседаем… Только нужно, чтобы всё было тонко. Я не трус, но просидеть несколько лет в «свином ящике» не стремлюсь.
– В тюрьму из нас никто не торопится, – заметил студент. – Я всё обдумал. Нашу «операцию» мы тоже назовем по-своему. Амеко назвали свою «Восходящее солнце», а мы, – Сатоки посмотрел на небо, – «Сингэ-цу» – «Молодой месяц». Как, подойдет?
Акисада и Харуми согласно кивнули головами.
– Ну так вот, – продолжал деловым тоном Сатоки. – В субботу Майлз непременно куда-нибудь поедет кутить, и тогда…
В субботний вечер, как обычно, «джип» Майлза заскрипел тормозами у ворот базы.
– Хэлло, парни! – крикнул он постовым. – Сочувствую вам и выпью за вас лишнюю рюмку. Поцелуйте за меня нашего чурбана, если он вылезет из своей норы развлечься.
– О'кей, сэр! – рассмеялся часовой, закрывая ворота, и с завистью добавил, глядя вслед облаку пыли, поднятой «джипом»: – Опять здорово налижется!
Через полчаса в отдельной комнатке харчевни, где обычно собирались по субботам грузчики, к Сатоки и Акисаде присоединился Харуми.
– Мерзавец помчался по дороге в Синабури! – доложил он.
– Хорошо! – обрадовался Сатоки. – Легче будет. Встретим его у моста. Велосипеды приготовил?
– Да, там, где условились.
Сатоки уселся за стол и, пригласив друзей, потер руки:
– Делаем вид, что обмываем заработок. Только не вздумайте действительно напиться!
Вскоре за столом оказались хозяин харчевни и несколько грузчиков, охотно принявших приглашение товарищей. К полуночи компания пела во все горло и наконец стала расходиться. Сатоки поддерживал оравшего солдатские песни Харуми и шутил, что пьяный Акисада сегодня непременно потеряет свою деревянную ногу.
С каждым шагом, приближаясь к окраине деревушки, друзья трезвели, и их собутыльники были бы удивлены, увидев, что все трое так твердо держатся на ногах. Из зарослей они вытащили запрятанные велосипеды, Сатоки усадил Акнсаду на раму и бесшумно покатил по темной пустынной дороге. Харуми ехал следом. Через три километра студент пересадил инвалида к нему; так, меняясь по очереди, они добрались до моста. Сатоки и Харуми сразу же пошли на рисовое поле к длинной стене развешанных на сушилах снопов риса, а Акисада, прихватив фонарик, заковылял к ближайшему повороту дороги.
Через несколько минут Сатоки с Харуми притащили под мост длинные жерди с навязанными на них снопами и присели отдохнуть,
– А если он уже проехал? – тревожно спросил Харуми.
– Ну, этот амеко не вернется, пока последний кабак не закроет двери.
– А, дьявол, как это я забыл! – тихо выругался Харуми.
– Что? – встревожился Сатоки.
– Да чем я бить буду? Не пальцы же себе калечить, – ответил Харуми, вылезая из-под моста. Вскоре он вернулся, держа в руках две увесистые дубинки: – Эти подойдут! – довольно заключил он.
Они снова уселись, напряженно всматриваясь в темноту. Даже флегматичный Харуми начал нервничать. Наконец Сатоки, наблюдавший за поворотом дороги, увидел мигание фонарика.
– Едет! – бросил он сквозь зубы, хватая шест со снопами и выскакивая на мост. За ним ринулся Харуми. Операция «Молодой месяц», вступила в решающую фазу…
Лейтенант Майлз возвращался, по обычаю, сильно навеселе. «Джип» вилял по дороге, как «девушка-такси» из кабачка, танцуя забористый фокс. Лейтенант орал модную песенку «о крошке Джени, у которой такие теплые колени». Иногда в самых патетических местах нажимал на кнопку сигнала. Обезьянка весело раскачивалась на шнурке и, казалось, приплясывала под песню хозяина. Майлз ухмылялся, вспоминая, как ловко он вмазал дохляку официанту, подавшему ему теплое пиво. А как завизжали все эти желтомордые девки, когда он ворвался в танцевальный зал! Нет, здесь всё-таки неплохо. В Штатах такие похождения могли бы дорого обойтись, и его старик в конце концов отказался бы за него платить. Хорошо быть победителем, черт возьми!..
Свет фар вырвал из темноты мост и какое-то странное сооружение на нём. Лейтенант действительно крепче чувствовал себя за рулем, чем на ногах. Автоматически он нажал на педаль, и «джип», прочертив полосы на дороге, замер с заглушенным мотором. Едва Майлз поднялся, чтобы рассмотреть, что за чертовщина появилась на знакомом мосту, как тяжелый удар обрушился на его голову, и последнее, что он успел заметить, была обезьянка, которая приняла вдруг огромные размеры и наклонилась над ним…
