Текст книги "Ветер богов"
Автор книги: Василий Ефименко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)
– Ты чего помрачнел? – взглянул на него Эдано. – Наверное, искал тех красоток, которые встречали нас у трапа, и не нашел? Потерпи немного. Скоро будешь дома.
– Дома? – скучным голосом переспросил механик и, нагнувшись к Эдано, прошептал: – Нет, брат. Отсюда домой мы попадем не скоро.
– Как так?
– Да вот так. Сейчас разговаривал с одним санитаром. В этом лагере такая санитария, что я будто снова в Маньчжурию попал.
– Да с чего это ты? – насторожился Эдано.
– Понимаешь, – продолжал Савада, – тут распределяют всех по префектурам, чтобы формировать эшелоны. Но до этого так прощупывают, так опрашивают – всю душу выворачивают. Бить, правда, не бьют, а так – не лучше, чем в кэмпейтай.
– А ты не преувеличиваешь?
– Нет. Вот подержат тебя здесь, тогда поймешь!
– Не может быть.
– Какой смысл этому санитару врать?
– Вот мерзость! – сжал кулаки Эдано. – Кто же это решает?
– Все проходят через комиссию. И я прошу тебя: если хочешь поскорее отсюда вырваться – не горячись. Думай над каждым ответом. Стену лбом не прошибешь. Да… Припомнят мне здесь «Томонокай».
– Откуда они узнают?
– Не будь наивным. Среди наших тоже найдутся желающие свести счеты. В комиссии есть нисеи[30], они работают на американцев. Больше всего про активистов да про русских выспрашивают.
– Вот как… – помрачнел Эдано.
– Ещё раз говорю – будь осторожнее. Надо поскорее вырваться отсюда, а там… Там мы посмотрим!
– Ладно! – согласился Эдано. – Будем снова сердце держать в руках, а язык на привязи. Вытерпим. Не такое нам с тобой пришлось испытать.
На комиссию Эдано попал через два дня. По рассказам других он уже представлял себе всю процедуру, которая его ожидала.
Комиссия расположилась в одной из комнат канцелярии лагеря и работала не торопясь. Репатриантам заранее объявили о необходимости пройти карантинный срок, чтобы не завезти на родину какие-либо болезни от коварных русских.
Когда после долгого ожидания служащий выкликнул наконец его фамилию, Эдано Ичиро одернул китель и решительно направился к двери, за которой заседала комиссия. Его утомило не столько само ожидание, сколько молчание соседей по очереди, подозрительность, с которой они относились друг к другу, хотя никто не проронил ни слова. Возможно, потому что были незнакомы, поскольку находились в разных лагерях. Комиссия по проверке знала, что делала, и учла подобную психологическую подготовку перед опросом.
Войдя в длинную, узкую комнату, Эдано увидел несколько чиновников. Полнолицый, хорошо одетый человек – председатель комиссии – переспросил у него фамилию и звание. Если бы Тарада – Хомма был жив, он сразу бы узнал в нем бывшего подполковника из второго управления штаба уже несуществующей Квантунской армии. Это он в августе сорок пятого года на окраине Мукдена инструктировал замаскировавшихся на случай плена разведчиков. Бывший подполковник, ныне чиновник министерства благосостояния, взял анкету Эдано, заполненную накануне, и бегло зачитав её, спросил, чем он думает заняться на родине, куда хочет выехать из лагеря.
– Только домой, господин начальник, – подчеркнуто браво вытянулся Эдано. – У меня там дед, жена, сын. Сына я ещё и не видел. Буду работать. В плену я стал строителем.
– Похвальное намерение! – кивнул головой председатель комиссии. – А разве вы отца не навестите? – остро посмотрел он сквозь стекла очков на Эдано. – Он, кажется, в Токио?
– Мне об этом писал дед, господин председатель! – напрягся Эдано, понимая, что допрос стал подходить к главному. – Но я почти не помню отца. Он покинул нас, когда я был ещё маленьким. Потом нам сообщили, что он погиб при крушении поезда. Я не знаю, как он ко мне отнесется, и поэтому поеду прямо домой.
– Разве вы с ним не переписывались?
– Получил от него только одно письмо. Я поеду прямо домой, – вновь повторил Эдано.
– Скажите, Эдано-сан, – вмешался в разговор щеголеватый член комиссии, перед которым лежала пачка сигарет «Кэмэл», – вы, кажется, служили в отряде «Белая хризантема».
– Так точно! На Лусоне!
– По нашим данным, весь отряд «Белая хризантема» геройски погиб, выполняя приказ. А вы?..
Раньше такой вопрос поверг бы Эдано в смятение, но теперь он уже не тот. Теперь Эдано только благодарен судьбе и верному другу Саваде за то, что остался жив – не погиб бессмысленно.
– Меня срочно отозвали перед самым вылетом и назначили, командиром самолета генерала Томинаги Кёдзи – командующего воздушной армией.
– Вот как? Чем же вы заслужили такую честь?
– Не могу знать. Был приказ, и я его выполнил.
– А как вы попали в плен?
– После указа императора. Нам зачитал его начальник штаба отряда капитан Уэда. Он может подтвердить.
Вопросы нисея прервал председатель комиссии:
– Это не допрос, Эдано-сан. Никто вас не упрекнет. Просто мы хотим поближе познакомиться с вами, чтобы посоветовать, как лучше применить свои силы на пользу нашему отечеству, перенесшему такие тяготы. Вот вы сказали, что в плену стали строителем. Что же вы строили?
– Школу, жилые дома, господин председатель.
– Ваши товарищи утверждают, что вы хорошо работали и русские вас поощряли?
Эдано понял, куда гнет председатель комиссии.
– Нам за это платили, господин председатель, – простодушно ответил он, – да и питание улучшали. А потом я хотел чему-нибудь научиться. В армию я пошел добровольно, прямо из школы.
– Так… Что же вы видели у русских интересного? У авиаторов глаз наметанный.
Эдано виновато поклонился:
– Простите, но я, кроме лагеря и стройки, нигде не был, а строили мы школу по соседству…
Вопрос сменялся вопросом, и Эдало почувствовал, что потеет: рубаха прилипла к телу. Его опрашивали явно дольше, чем других, и он старался не выдавать волнения. Он понимал: его пытаются на чем-то поймать, готовят западню. И наконец последовал ещё один вопрос, которого Эдано ожидал и который окончательно убедил его, что он имеет дело не с простыми чиновниками из министерства благосостояния.
– Скажите, Эдано, – как бы между прочим спросил председатель комиссии, – в вашем рабочем батальоне был поручик Тарада, он возвращался вместе с вами на «Сидзу-мару». Что вы о нем знаете?
– Простите, вы сказали поручик Тарада? – переспросил Эдано, словно стараясь кого-то вспомнить. Потом решительно сказал. – Нет. Насколько я помню, у нас такого офицера не было. Может, ошибаюсь, но я такого не знал. Ещё раз простите!
Бывший подполковник, сняв очки, пояснил.
– Господин Тарада по некоторым обстоятельствам был там под фамилией Хомма Кэйго.
– Такого знал! – с готовностью, словно обрадовавшись возможности сказать приятное господину председателю, ответил Эдано. – Он был командиром четвертого взвода в нашей роте и даже вызвал наш взвод на трудовое соревнование
– Вот как! – удивился нисей – Что вам о нём известно?
– Хорошо служил. Правда, я немного недолюбливал его – он бил солдат, чтобы те лучше работали.
– Вот как? – снова удивился нисей. – На пароходе вы его видели?
– Никак нет. Я находился в трюме, а Хомма-сан, простите – Тарада, был в кубрике с офицерами. Говорят, они здорово пили.
Нисей бросил насмешливый взгляд на бывшего подполковника и, играя карандашом, снова вкрадчиво обратился к Эдано.
– А почему вы непременно хотите стать строителем? Сейчас трудно с работой, да и получают строители маловато. В стране нет лишних денег.
– Это единственное, что я умею делать. Земли у нашей семьи нет, а идти в батраки… У меня же семья…
– Но вы, Эдано-сан, были летчиком, и, надо полагать, неплохим, если вас назначили командиром самолета генерала Томинаги. Не так ли?
– Спасибо, – поклонился Эдано, – но это было так давно, и Японии, как я слышал, запретили иметь армию…
– А если бы разрешили?
– Мне трудно ответить на это, – будто колеблясь, сказал Эдано. – Сейчас мне нужна работа, чтобы содержать семью… А потом, признаться, я многое забыл.
– Вам могут дать возможность подучиться, – многозначительно заметил нисей.
– Простите, – ещё более почтительно поклонился Эдано. – Сейчас мне хочется домой, я не видел своих четыре года.
– Конечно, конечно, – согласился нисей. – Подумайте. Мы вас потом разыщем, напомним… Можете идти!
3
Когда Эдано вышел, нисей обратился к председателю комиссии:
– Этот парень меня заинтересовал. Надо поговорить с ним ещё.
– Мне он показался безнадежным, – ответил разведчик. – Он, по-моему, стал красным!
– Не думаю, – поморщился нисей. – Он же был камикадзе, а нам нужны отчаянные парни. И, кроме того, – добавил он ехидно, – интуиция вас часто обманывает. Вот с тем же Тарадой. Где он? Запил, скотина, и, наверное, утонул. И у него меньше было оснований выслуживаться перед русскими и бить своих соотечественников, чем у этого парня. Эдано не первый говорит, что Тарада выслуживался!
– Это была мимикрия, – попытался оправдаться председатель. Бывший подполковник в душе презирал и ненавидел высокомерного нисея, но вынужден был подчиняться.
Выйдя из канцелярии, Эдано остановился. На душе было пакостно. Бараки выглядели ещё более унылыми, какими-то тускло-серыми. Даже сам воздух родины, которым он так жадно дышал в день приезда, теперь был излишне влажным, наполненным запахом дезинфекции, которая систематически проводилась на территории лагеря. Пять дней он здесь, а когда поедет домой – ещё не известно. Прав, как всегда, оказался Савада. Если бы не его советы, он, Эдано, мог бы сорваться. Ах, мерзавцы, как они старались его поймать! Неужели в Японии ничего не изменилось?
Он ещё раз обвел взглядом лагерь и зашагал к своему бараку. Саваду на комиссию ещё не вызывали, и теперь Эдано тревожился за него.
Механик сидел на нарах, оживленно беседуя с каким-то соотечественником в гражданской одежде явно русского происхождения. Увидев друга, Савада умолк и с тревогой взглянул на него:
– Ну как? Что тебе сказали? Когда отправят домой?
– Спасибо. Всё нормально. Срок отправки ещё не известен, – поспешил успокоить его Эдано, не желая говорить обо всем при незнакомом человеке.
Савада понял его и, улыбнувшись, представил собеседника:
– Знакомься. Это Курода-сан. Он прибыл с Карафуто.
Эдано вежливо поклонился и уселся на нары, удивляясь, что собеседник Савады – гражданский человек – так поздно вернулся на родину. Он читал в газете, что почти всё японское население Сахалина уже репатриировано.
– Вы болели, что так задержались? – вежливо поинтересовался он.
– Нет, Эдано-сан, – ответил Курода. – Я был мастером бумажной машины, и русские охотно приняли мою помощь. Многие из японцев там работали вместе с русскими.
– Вас тоже держали в лагере?
– Ну что вы, Эдано-сан. Жили мы в своих квартирах, с семьями. А работали столько же, сколько и русские, за одинаковую плату. И знаете, – Курода оглянулся по сторонам и понизил голос, – я бы с удовольствием там остался. Нам здесь некуда податься, с работой, говорят, плохо.
«Остаться» – подумал Эдано. А как бы поступил он, если бы ему предложили остаться в России? Не остался бы! Ведь даже птицы и те возвращаются в родные места. У него есть своя семья. Дед, Намико, сын!.. Он обязан думать о них, они в его сердце.
…Через два дня Эдано включили в группу, отправлявшуюся в Кобэ и Осаку. Наконец-то! Хорошо бы, конечно, завернуть в Токио, но нельзя. Даже намекнуть о таком желании опасно. Это потом.
Эдано томился в ожидании отправки, считая часы и минуты. Притихший Савада понимал его состояние и не приставал к нему с разговорами.
Расставались они тяжело. Эдано долго сжимал плечи Савады, всматриваясь в его добрые глаза, в его, морщинки. Вот снова шрам на лице бывшего механика побелел – так было всегда, когда тот сильно волновался. Только сейчас Ичиро обратил внимание на то, что за годы, проведенные вместе, его друг заметно постарел. Да и что удивительного? И только перед разлукой Эдано с особой остротой понял, как много для него сделал этот человек.
– Ничего, друг, – силился улыбнуться Савада, хотя глаза и у него предательски блестели. – Ничего, мы ещё встретимся. Не в казарме теперь будем жить. Эх, если бы ты не был женат: у меня ведь дочери растут.
– Ну, ну, – хриплым от волнения голосом ответил Эдано, не выпуская плечи Савады, – они не только выросли, но и давно уже замуж вышли.
– Дочери у меня хорошие, написали бы…
– Наверное, не хотели огорчать тебя, старика.
– Старика? – запротестовал механик. – Потом спросишь у моей жены, какой я старик. Горелый пень легко загорается.
– Голова-то совсем белая стала, а когда встретил тебя, только виски седые были.
– А… пустое. Подумаешь, голова белеет. Важно, что она осталась на плечах.
– Верно, друг. У меня вместо головы тыква на плечах была. И эта тыква давно бы сгнила, если бы не ты.
– Ладно, ладно, – Савада снял руки Эдано со своих плеч. – Это я уже слыхал. Столько раз благодарить – всё одно что душить шелковой ватой. Адрес не потеряешь? Ну, храни тебя боги. Вон вам уже подали команду на построение…
4
Колонна двинулась к выходу из лагеря. Теперь прямо на вокзал, а после погрузки в вагоны все они станут свободными людьми: каждый отвечает за себя.
Выйдя за ограду, репатрианты жадно глазели по сторонам, словно находились в чужой незнакомой стране. Когда миновали два квартала, Эдано понял, что улицы действительно выглядят необычно. Всюду вывески на английском языке – раньше их не было. Даже хозяин самой захудалой харчевни рядом с японской вывесил английскую надпись: «Бар Чикаго».
Навстречу им попался американский солдат. Он был явно навеселе. Пилотка, лихо сдвинутая набок, чудом держалась на рыжих волосах, сигарета прилипла к нижней губе. Янки никому не уступал дороги, да и уступать её было некому: все встречные торопливо сворачивали с его пути. На руке солдата повисла маленькая, сильно накрашенная японка. Она тоже была пьяна.
«Пан-пан», «пан-пан», – прошелестело по рядам. Так стали называть в Японии женщин, которые были вынуждены продавать свое тело оккупантам, чтобы не умереть с голода.
Заметив колонну, солдат остановился и прокричал что-то оскорбительное. Теперь уже женщина стала тащить его вперед.
В вагоне, когда поезд тихо тронулся с места, Эдано осмотрелся. Кругом были незнакомые люди, хотя все они попали сюда из одного транзитного лагеря. Теперь уже не репатрианты, а просто пассажиры, они облепили окна и оживленно комментировали всё, что видели. Излишне громкими разговорами они, казалось, старались компенсировать вынужденное и настороженное молчание в лагере.
Потом попутчики Эдано постепенно отошли от окон и стали разбирать вещи, устраиваться.
В вагон вошел проводник – молодой парень с явно военной выправкой. Он весело посмотрел на пассажиров из-под черного, козырька форменной фуражки:
– Э-э… Будьте любезны, господа бывшие военные, угостите махоркой!
– Пожалуйста! – несколько рук протянулись к нему с кисетами.
– Что, тоже побывал у русских в Сибири и не можешь отвыкнуть? – опросил сосед Эдано.
– Да нет, – ответил парень, – я же вижу, кого везем. Не первый раз. А вы знаете, сколько сейчас стоят сигареты? Это теперь дорогое удовольствие, многим не по карману.
– Вот как? – покачал головой сосед Эдано.
– Эх, – послышался из глубины вагона чей-то голос, – если бы повезли нас через Токио, последнюю махорку бы отдал.
– Через Токио? – усмехнулся проводник. – Ну, уж нет. Теперь вас через Токио только в крайнем случае повезет, да и то небольшими группами.
– Это почему же? Мы не бандиты и не арестанты.
Проводник, поплевывая на неумело свернутую папиросу, присел напротив Эдано:
– Так никто и не думает. А только когда первую группу репатриантов повезли через Токио, там наши железнодорожники как раз устроили забастовку. Ну, репатрианты вышли из вагонов, сели на перрон и объявили забастовку солидарности.
– А скажите, пожалуйста, вы тоже бастовали? – осторожно опросил пассажир, которому хотелось проехать через Токио.
– Конечно! У нас боевой профсоюз, – явно гордясь, подтвердил проводник.
– И это не опасно?
– Как сказать… – Лицо проводника стало серьезным. – Полиция ведь та же, да ещё и дубинки американские. Случается, что полицейским и американские эмпи помогают. У нас же теперь демократия..
– Эмпи?
– Да, американские военные жандармы. – Проводник поднялся и поклонился: – Простите за беспокойство и спасибо за внимание, мне надо идти к начальнику поезда. Прошу по составу не ходить – следующий вагон только для иностранцев, точнее – для оккупационных властей. Держитесь от них подальше, возможны неприятности…
Поезд, замедляя ход, тихо подкатил к небольшой станции. В вагоне все окончательно распределились по местам, начал складываться своеобразный дорожный быт.
Эдано и его попутчик прильнули к окну. Их внимание привлекла какая-то суетня на перроне. Служащие-железнодорожники были явно встревожены и нетерпеливо поглядывали в сторону вокзала.
«Что там могло произойти?» – подумал Эдано и тут же получил ответ на свой вопрос. Из центрального входа показалось несколько военных-американцев. Они хохотали, громко о чем-то разговаривая. Сытые, довольные, не торопясь, не обращая ни на кого внимания, они прошли в соседний вагон «только для иностранцев». Такую же надпись Эдано заметил и на двери вокзала, из которой вышли американцы. В ту же секунду поезд тронулся…
Внезапно поезд нырнул в туннель, наполнив его шумом, грохотом, паровозным дымом. Несколько минут в вагоне была полная темнота, но вот окна начали постепенно светлеть, и наконец состав выдавило из туннеля, как столбик зубной пасты из тюбика.
Проводник предложил пассажирам чай. Некоторые, достав припасы, стали подкрепляться. Эдано. есть не хотелось. Выпив чашку чаю, он поблагодарил проводника и снова отвернулся к окну.
Торопливо убегали назад деревья. Склоны гор почти вплотную подступали к железнодорожному полотну. Казалось, они загораживали от любопытных взглядов жизнь, которая шла за их горбатыми вершинами.
Но вот поезд вырвался в широкую долину. Замелькали полоски полей, тщательно убранные, причесанные, ухоженные трудолюбивыми руками крестьян. Знакомая с детства картина! Вон женщины в фартуках, в широкополых шляпах из рисовой соломы склонились над своими полосками земли, стоят, не разгибаясь, и только иногда делают короткие шажки. «Сажают рис», – догадался Эдано. А вон, повязав полотенцами лбы, чтобы пот не заливал глаза, двое крестьян ритмично, как заведенные, взмахивают мотыгами. Земля до блеска отполировала металл, и, когда мотыги взлетают над головами, на лезвиях остро вспыхивают лучики солнца. На изгибе полевой дороги показалась нагруженная чем-то тележка. Её тащили худой мужчина и женщина. Рядом, вцепившись в борт тележки, шагал мальчуган. «Может быть, и мне вот так придется работать с Намико и сыном? – подумалось Эдано. – Всё может быть». И хотя было видно, что тащить тележку – труд нелегкий, эта картина умилила Эдано.
Долина начала постепенно сжиматься, как река, врывающаяся в горы. Вот она перешла в просторное ущелье с высокими, обрывистыми стенами-берегами. И вдруг на недосягаемой высоте Эдано увидел крупную, бросающуюся в глаза надпись: «Амеко, каэрэ!» и тут же рядом, чтобы было понятно тем, кому она адресовалась: «Ами гоу хоум».
«Здорово! – подумал Эдано. – Есть и здесь смельчаки!»
Он оглянулся. Рядом стоял проводник.
– Кто это написал? И как только они забрались туда?!
– Никто не знает, – пожал плечами проводник. – Разве в таких случаях ставят подпись и указывают домашний адрес? Такие надписи вам будут попадаться и дальше.
«Значит, верно писали в «Нихон симбун», – вспомнил Эдано статьи из газеты для военнопленных. – Выходит и вправду есть люди, которым ненавистна оккупация».
За время, проведенное в Майдзуру, Эдано, сам не замечая того, пал духом. Раньше он надеялся, что на родине многое изменилось, что его соотечественники, испытав ужасы войны, трагедию Хиросимы, полны гнева. А те, кто вверг страну в войну, стыдятся глядеть в глаза людям. Но речь вице-министра, допросы в комиссии, вагон «для иностранцев» и надписи на дверях «только для иностранцев» – всё это легло тяжелым грузом на душу.
Даже рассказ проводника о забастовке не повлиял на его настроение: «Ну попробовали бастовать, а дальше что?..»
Но, увидав надпись на неприступной высоте, Этано ободрился. Ведь, чтобы сделать это, надо было рисковать жизнью. А разве будут люди рисковать жизнью ради того, во что они не верят?
5
Кобэ оглушил Эдано. Только заборы вокруг пустырей и развалин домов свидетельствовали о том, что каких-нибудь четыре года назад в ночном небе над городом кружили американские самолеты, сбрасывая смертоносный груз. Заборы увешаны крикливыми рекламными плакатами. «Лучший подарок в мире – жемчуг Микимото», «Лучшее в Японии – пиво Кирин», «Автомобиль «ниссан» – модно и патриотично».
По улицам бесконечной вереницей мчались широкозадые, сверкающие лаком и никелем американские лимузины.
В том же потоке двигались старые, облезлые японские автомашины довоенного выпуска – некоторые с горбам газогенератора. Попадались и окрашенные в защитный цвет кургузые «джипы» с американцами в военной форме…
И тут же, почти рядом, на ступеньках лестницы, у заколоченного подъезда дома расположилась группка людей в белых халатах и потрепанных солдатских шапках.
Они выставили напоказ свои протезы и костыли. Некоторые держат в руках музыкальные инструменты: флейту, гитару, рожок, барабан. А безрукие составили хор. Они поют под музыку грустную народную песню. Время от времени один из инвалидов берет рупор и, обращаясь к прохожим, просит пожертвовать на пропитание.
И ещё больше, чем в Майдзуру, вывесок, надписей, транспарантов на английском языке. Они о чем-то напоминают, кричат, уговаривают. Но уговаривают других, тех, кто сейчас распоряжается на его родине. Вот прошла их целая группа – военные моряки. В потоке прохожих вокруг них образовалось свободное пространство, которое не позволяет им раствориться в толпе. Группа моряков является здесь инородным телом, не способным вступить в контакт с горожанами Кобэ. Один из моряков завернул в ресторанчик с крикливой вывеской «Биг Билл», и остальные потянулись за ним: открытая дверь мигом всосала их, как вакуумный насос. А на тротуаре уже не оказалось свободного места, мимо двери ресторана потек однородный, оплошной поток прохожих.
Внезапно Эдано остановился. Навстречу шла японка, одетая ярко, по-европейски, с канной белесо-рыжеватых волос на голове. «Крашеная», – догадался Эдано, оглядываясь вслед европеизированной красавице. «Са…» – удивленно втянул он в себя воздух и, потеряв всякое желание идти дальше, вернулся на вокзал.
Глава вторая
1
Здание станции было прежним, таким знакомым. Война пощадила этот небольшой деревянный павильон. Толкаясь и извиняясь, Эдано вышел на платформу, хотя знал – никто встречать его не будет: о дне приезда он родным не сообщал.
Знакомые места вызвали воспоминания. Здесь он впервые увидел паровоз и вагоны, когда его, ещё маленького, дед привел сюда. Отсюда он поехал в Кобэ вместе с Иссумбоси, отсюда они отправились на войну.
Четыре года он не был здесь. Неужели за эти годы тут ничего не изменилось, всё осталось прежним? Он посмотрел вокруг внимательнее. Нет, здесь тоже появилось кое-что новое. Не только надписи по-английски. Вон та, широкая бетонированная площадка у подъездных путей. На ней холмом возвышались какие-то грузы, покрытые желтым брезентом. Их охранял американский солдат с черным коротким автоматом. Янки был молод, светловолос и явно томился. У вокзала стояла американская военная автомашина.
Тут же он заметил покрытую гудроном дорогу, которая смыкалась с грузовой площадкой. Дорога была, очевидно, построена недавно и выделялась, как новый лаковый пояс на старой одежде. Огибая пристанционные постройки, она змеилась в направлении Итамуры. Но Эдано не свернул на неё. Он пошел старым, давно знакомым путем.
Сдерживая нетерпение, Эдано шел неторопливо, как мужчина, возвращающийся домой после трудной работы. В километре от станции, когда он вышел на полевую дорожку, которая узким ручейком обтекала участки обработанной земли, в небе, снижаясь, с ревом пронеслось звено самолетов с белыми звездами на крыльях.
«Истребители, – определил Ичиро. – Дьявол их здесь носит». Солнце перевалило на вторую половину своего пути. Зной усилился. С полей поднимались такие знакомые душновато-терпкие запахи, что у Эдано запершило в горле и пересохли губы. «Отвык от родного солнца», – подумал он.
Дорога описала полупетлю, словно сделала вежливый полупоклон холму, на который взбегала, и с вершины его Эдано увидел до боли знакомую картину.
Вот она, родная Итамура! Как метко её назвали – «Дощатая деревня». Сколоченные из досок, укрытые крышами из соломы и тростника дама лепились один около другого, подобно икре лягушки. Заливные рисовые поля делали это сравнение ещё более оправданным. В мареве испарений, поднимавшихся над деревней и окрестностями, силуэты домов казались чуть расплывчатыми, словно Эдано видел перед собой мираж.
Вон неподалеку от деревни на возвышенности усадьба Тарады. Она видна лучше, яснее, словно подчеркивает своё превосходство лад деревенскими домишками. Испарения с полей меньше укутывают её своей пеленой.
Эдано остановился и, опустив к ногам мешок, поклонился родным местам. Потом глубоко вздохнул, снова вскинул мешок на плечо и, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, двинулся дальше.
И снова, как четыре года назад, первым его встретил дед. Короткими и быстрыми шажками, почти бегом, бросился старик навстречу внуку.
– Ичиро! Внучек! – воскликнул он. – Что же ты не дал телеграммы! А? Что же ты?!..
Эдано, взволнованный и растроганный, обнял деда за сухонькие плечи, но тот, отстранившись, продолжал возбужденно:
– Ты стал совсем как твой отец, когда он от нас уехал. Ну, молодец. Хвала богам! А Намико дома нет, работает у Тарады. Вот ведь как!
Старик топтался на месте, загораживая дорогу Ичиро, потом, обернувшись к дому, крикнул:
– Сэттян, Сэттян![31] Где же ты, негодник?!.. Встречай скорее отца!
Ичиро ласково отодвинул деда в сторону. В дверях появился трехлетний мальчуган и, нерешительно перешагнув через порог, медленно двинулся к ним. Эдано, не отрывая взгляда, смотрел на маленького человечка, своего сына. Тот остановился на некотором расстоянии от них, почтительно поклонился и чуть слышно проговорил:
– Здравствуйте, отец!
Эдано, подхватив его на руки, прижал к груди, жадно всматриваясь в лицо мальчугана.
– Пойдем домой, внучек, – подтолкнул Эдано дед, – негоже, чтобы на нас глазели, да и я расчувствовался, как женщина. Пойдем!
Не спуская сынишку с рук, Ичиро шагнул в дверь родного дома…
Когда первые, самые сумбурные минуты встречи прошли, Эдано, не сдерживая счастливой улыбки, сел на свое постоянное место. Сынишка продолжал сидеть у него на руках, уплетая русские конфеты.
– А где же Тами? – вспомнил Эдано старую служанку.
– Э-э… – сокрушенно покачал головой дед, – умерла наша Тамитян в прошлом году. Мы не стали тебе писать об этом, чтобы не огорчать. Всё тебя хотела дождаться.
– Очень жаль, – опечалился Ичиро, – она мне как мать была.
– Да уж это правда, – согласился дед. – Девчонкой служить в нашем доме стала… Я постарше её, и я, – дед гордо выпрямился, – первый из Эдано, у кого есть сыновья, внуки и правнук. В деревне никого такого нет! – самодовольно закончил он.
– Но, дедушка, – усмехнулся Ичиро, – в этом есть кое-какие заслуги и сыновей, и внука.
– Да, да, – задребезжал мелким смешком дед, – ты, внучек, весь в меня. Не растерялся. Такую жену, как Намико, каждому пожелать можно. Да что же это я, – спохватился он, – пойду пошлю за ней соседского мальчишку.
Оставшись наедине с сыном, Ичиро поставил его на ноги. Мальчишка не был похож на того толстенького, кривоногого карапуза, каким он представлял его себе в лагере военнопленных. Худенький, чистенький, с аккуратно подстриженной челкой, мальчик спокойно смотрел на отца черными глазенками.
«Глаза, как у Намико, – подумал Эдано, – а брови мои, и нос. И ростом в меня будет…»
– Что смотришь? – спросил, входя в комнату, дед. – Парень – настоящий Эдано!
Ичиро с улыбкой взглянул на него. Старик ещё больше усох, ссутулился, на его лице не осталось ни одного ровного места – морщины стали ещё глубже и гуще. Но выглядел он, пожалуй, бодрее и живее, чем четыре года назад, когда Ичиро приезжал на побывку с повязкой камикадзе на голове.
– Ты, наверное, голоден, внучек?
– Нет, не очень.
– Э-з… сейчас будем есть. Только Намико обождем. Она мне не простит, если сама тебя не накормит. Хорошая у тебя жена, – снова не удержался дед, словно это он сосватал невестку. – Хозяйка, работящая, послушная, такого сына тебе родила.
– Ладно, хватит расхваливать, дедушка, – улыбнулся внук. – Я же сам выбрал Намико и бросать её не собираюсь.
– Темная ночь тебе её выбрала, да повезло. Знаю, знаю, что вы давно с ней сдружились, ведь соседями были. Жаль отца и мать Намико. И всё война. Сколько парней не вернулось. Почти в каждом доме есть утраты. Хвала богам: они не потребовали жертв от дома Эдано. А ты ведь камикадзе был… Э-э… – снова всполошился старик, – обожди минутку, я же тут припас к твоему приезду, и, пока невестка придет, мы…
Он ушел на кухню и вскоре торжественно принес двухлитровую оплетенную бутылку сакэ.
– Довоенное, «Дочь счастья». Ну-ка, Сэттян, где наши сакадзуки?
Мальчишка проворно юркнул в дверь и через минуту бережно принес две чашечки.
– А себе? – шутливо спросил его дед. – Капельку можно и ему. Такой день. Только конфет больше не давай.
Ичиро вспомнил о подарках и стал развязывать мешок.
– Тут у меня, дедушка, покрепче сакэ есть кое-что. Русская водка.
– Вот как? – потер руки старик. – Забыл уже, какая она. А подарки не доставай. Обождем Намико, – снова вспомнил он о невестке.
Молча, торжественно дед налил всем сакэ и улыбнулся, когда правнук мужественно выпил, стараясь не морщиться. Ичиро снова взял сынишку на руки. Мальчуган совсем освоился, об отце он много слышал от матери. Теперь пусть только кто его обидит…
– Ну, вот она, Намико! На крыльях летит! – воскликнул дед, кивая на окно.
Ичиро резко повернулся. По пыльной улице действительно словно летела Намико. Она подбежала к воротам и остановилась, прижав руки к груди, чтобы отдышаться. Потом тщательно вытерла лицо, поправила волосы и уже медленно, волнуясь и робея, двинулась к дому.
Ичиро встал, ожидая жену, хотя дед неодобрительно посмотрел на внука – мужчина должен быть сдержанным в своих чувствах.
Молодая женщина, переступив через порог, упала на колени в почтительном глубоком поклоне.
– Здравствуйте, Эдано-сан. Поздравляю вас с благополучным прибытием! – тихо проговорила она и подняла на мужа полные радостных слез глаза.
Муж шагнул к ней, поднял за плечи, с силой прижал к груди. Намико, робко прильнув к нему, плакала. Ичиро посмотрел и глаза жены и тоже тихо сказал:
