Текст книги "Ветер богов"
Автор книги: Василий Ефименко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)
Судо мучительно искал выход. Нужны деньга, нужен оборотный капитал. Но кто их даст ему без гарантии?
У него осталась единственная ценность – американский радиоприемник. Первоклассный аппарат с пятью диапазонами и клавишным управлением.
“Продать приемник?” – подумал Судо. Он подошел, включил его и стал бесцельно шарить по эфиру. Сквозь треск, шум и оглушительное завывание джазов прорвался вдруг чистый женский голос:
– Через несколько минут мы будем передавать приветы на родину от японских военнопленных из Советского Союза!
Судо пожал плечами, выключил приемник и отошел. Но тут в его голове мелькнула спасительная мысль. Он торопливо включил приемник, схватил чистый лист бумаги и приготовился записывать.
Через полчаса воспрянувший духом Судо выводил на почтовых открытках:
“…Уважаемый господин Оно. Бели вы желаете узнать, где находится ваш сын ефрейтор Эдзи, вышлите сто иен по прилагаемому адресу. Гарантия… С уважением…”
Позднее к передачам “Приветы на родину” прислушивалась воя страна. Некоторые японские газеты перепечатывали письма, и эти газеты шли нарасхват.
Первым в батальоне письмо с родины получил Савада. Он потряс перед Эдано тонким листком бумаги, заключавшим все горести и радости, накопившиеся за время войны, и всё повторял:
– Живы! Жена, дочки, мать! Все живы! Понимаешь?
Потом, помрачнев, сообщил:
– А сестра и вся её семья погибли в Хиросиме. На кого они бросили атомную бомбу, мерзавцы! Подавиться бы им ею самим!..
Атомная бомба! Только здесь, в России, пленные узнали, что скрывалось за слухами об “огненной бомбе”. Гнев против этого преступления разделяли в батальоне все: и те, кто стоял в одной шеренге с Савадой, и те, кто питал к русским тайную злобу.
Эдано тоже волновался, ожидая почту, а письма всё не было. Многие уже получили ответы, и не только на приветы, переданные по радио, но и на почтовые открытки.
Когда Эдано уже потерял надежду получить весть от деда и, по совету Савады, хотел написать старосте поселка, долгожданное письмо пришло. Было это в холодный декабрьский день. Из штаба прибежал Савада и, сунув в руки Эдано узкий желтый конверт, отошел. Он не знал, какие вести – радость или горе – принес другу.
Эдано сразу узнал почерк. Дед! Жив!
Дрожащими, непослушными пальцами он осторожно вскрыл конверт.
“Внучек! Какая радость – ты жив! Хвала ботам – они сохранили тебя…
А какая радость для твоего отца…”
Отца?! Кровь отлила от головы, и лиловые иероглифы расплылись перед глазами Эдано. Он снова впился в письмо.
“…а какая радость для твоего отца. Он в Токио. Меня в полиции обманули. Отца твоего посадили пожизненно в тюрьму, где сидел главный коммунист Токуда.
…У Намико умерла мать. Теперь она живет у меня, и я с Тами нянчу правнука – твоего сына…”
Ноги подогнулись у Эдано, и он сел прямо на настил, не замечая ни мороза, ни ветра. Лицо его покрылось красными пятнами. Стоявший в стороне Савада подошел и участливо спросил:
– Плохие новости, друг?
– Нет. Помолчи! – шепнул Эдано пересохшими губами и снова взялся за письмо.
“…нянчу правнука – твоего сына. Шустрый мальчишка, такой же разбойник, как ты. Намико боится писать тебе. Ведь она родилась в год тигра…”
– Плевал я на тысячу тигров! – во весь голос крикнул Эдано, распахивая шубу.
– Какие тигры? – удивленно переспросил Савада.
– Желтые! Полосатые! – Эдано обнял своего бывшего механика.
7
Письма, письма… Они всколыхнули в памяти прошлое, перед каждым вставали образы дорогих, любимых людей, картины родного края. И, чего скрывать, тоска по дому стала острей.
А жизнь в батальоне шла своим чередом. Постепенно пленные становились заправскими строителями. Второй дом рос куда быстрее. Эдано от имени взвода вызвал на трудовое соревнование другие подразделения и был крайне удивлен, когда вызов принял Хомма. Бывший поручик уже не надеялся на скорую перемену в настроениях пленных и старался замаскироваться поглубже и понадежнее. Он видел, как офицеров, которые упрямо держались за старые порядки, заменили другими по единодушному требованию их же подчиненных. Пленные сами называли фамилии тех, кого они желали бы видеть своими командирами, и русское командование шло им навстречу. О поклонениях в сторону дворца императора все забыли.
“Опасно, очень опасно!” – терзался по ночам Хомма, но продолжал вести свой “кондуит”, занося в него всех “неблагонадежных”. Список рос, и он иногда зло и горько шутил сам над собой, что лучше бы ему просто взять полный список личного состава батальона.
К письму от отца, которое пришло позднее, Эдано внутренне был подготовлен
“Сын, – писал отец. – Смотри вокруг внимательнее Страна, в которой ты сейчас живешь, – будущее человечества… Надеюсь, мы с тобой будем в одних рядах!”
В тот же день Эдано спросил Гурова
– Скажите, кто может быть коммунистом?
– Тот, кто разделяет Программу Коммунистической партии и готов бороться за её идеи.
– А я могу стать коммунистом?
– Думаю, что сможете. Но вам нужно получше узнать, что такое коммунизм, чего добиваются коммунисты.
– Спасибо! А если мы в батальоне создадим коммунистическую организацию?
– В батальоне, из пленных? Это невозможно. По Гаагской конвенции о содержании военнопленных, в лагерях не разрешается создавать политические организации. Мы только помогаем вам понять, как важно вовремя схватить за руку тех, кто готов разжечь военный пожар, причинить страдания народам. Вот вернетесь на родину и поступайте так, как вам подскажет совесть!
– Понимаю. Такие цели дороги и нам. Мне горько, что мои друзья напрасно отдали свои жизни, – взволнованно сказал Эдано. – Ведь я был камикадзе.
– Вы камикадзе? – удивился Гуров.
– Да! Я случайно остался жив, а мои друзья все погибли. Поверьте, это были хорошие парни. Но теперь нас не обманут, теперь наши глаза широко открыты!
– Верю! – И Гуров крепко пожал руку бывшему камикадзе.
А из Японии приходили плохие вести. Переписка была регулярной, и каждое письмо, попадавшее в батальон, открывало перед пленными новые безрадостные страницы жизни их родины. Один пленный рассказывал, что те, что с пеной у рта призывали к войне и поносили всё американское, теперь с не меньшим рвением пресмыкаются перед амеко и превозносят “американский образ жизни”. Бывшему рабочему завода “Явата” писали, что всеобщую забастовку запретил Макартур, а демонстрацию разгоняли японские полицейские, снабженные американскими резиновыми дубинками.
Волновало батальон и другое событие – предстоящая репатриация. Советское правительство начало возвращать пленных на их родину. Даже Савада нетерпеливо поглядывал на солнце. Его лучи должны растопить лед у берегов, и тогда начнется навигация. Из Японии придут корабли за ними.
* * *
Настал наконец и этот долгожданный день. Всё завертелось с лихорадочной быстротой. Вот в последний раз выстроились они на плацу батальона.
Торжественно, по одному, подходили к столику и подписывали благодарственное письмо Советскому правительству за гуманное отношение к ним. И Эдано вспомнился другой строй, на Лусоне. Тогда они тоже по одному подходили к столику, чтобы выпить последнюю чашечку сакэ, и впереди у них была только смерть.
Прощальный вечер тоже не был похож на вечер в авиаучилище. Никто не бахвалился будущими подвигами, не грозил гибелью другим, не орал пьяных песен, заглушая тоску по оставленному дому. Теперь они обменивались адресами с русскими и строили планы будущей жизни. Эдано сидел рядом с Гуровым и чувствовал себя уже не военнопленным, а скорее товарищем, соратником советского офицера.
– Никогда и никому не удастся заставить нас воевать против вас, – искренне и горячо говорил он Гурову – У нас говорят: корова пьет воду – получается молоко, змея пьет воду – получается яд. Конечно, есть ещё и такие среди нас… Но мы не позволим им начать войну, будем вам добрыми соседями.
Утром, нагруженные покупками и подарками, пленные двинулись на вокзал.
Когда эшелон, украшенный зеленью и лозунгами, скрылся за семафором, майор Попов задумчиво проговорил:
– Ну вот и проводили. Как их там встретят, на родине?
Эдано сидел у открытых дверей и смотрел, как мелькали километровые столбы, убегали назад дома и деревья. Теперь он ничему не удивлялся. Понятной и близкой стала ему эта страна и её народ. На остановках к ним заходил капитан Гуров. Он был начальником эшелона и сопровождал их до транзитного лагеря. А поезд мчался по жаркому Приморью, всё ближе и ближе к океану. Вот и синяя полоска морокой воды мелькнула между деревьями…
8
В транзитном лагере, в ожидании пароходов, собрались военнопленные из Сибири и Дальнего Востока. Сколько разговоров, сколько впечатлений!
Прощальный митинг, и они, построившись колонной, двинулись в порт. Эдано не поверил глазам: у причала стоял “Сидзу-мару” – старый и обшарпанный, со следами камуфляжа на бортах и надстройках. “И ты уцелел, старина”, – с волнением подумал Эдано и посмотрел на мостик, ожидая увидеть там старика капитана. Но на его месте стоял другой, незнакомый человек.
Сколько воспоминаний всколыхнул в памяти Эдано этот старый корабль: и шторм, трепавший их по пути в Манилу, и гибель транспорта на виду у всех, и лица друзей-камикадзе…
Колонна репатриантов подошла к судну. Началась посадка. Эдано на этот раз попал в трюм. В знакомый кубрик теперь поместили офицеров.
Трюм был оборудован для перевозки людей не лучше, чем и раньше. Но сами люди и их настроение были теперь совсем иными. Даже небо и море выглядели по-другому: ласковыми и приветливыми.
Сложив пожитки, Эдано с друзьями вышел на палубу. Вся палуба и надстройки были заполнены репатриантами. Матросы с “Сидзу-мару”, очевидно, привыкли к этому и только беззлобно и лениво ругались, протискиваясь через бурлящую толпу.
Долго ещё пришлось ждать, пока гудок корабля хрипло рявкнул. На берегу оркестр грянул марш, и корабль почти незаметно стал отдаляться от причала.
Сотни рук взметнулись в прощальном привете. Кто-то размахивал красным флагом. Сотни возгласов слились в общий гул, который всё нарастал, креп и постепенно перешел в мелодию полюбившейся всем репатриантам русской “'Катюши”.
Они стояли на палубе до тех пор, пока край русской земли не превратился в узкую, едва приметную полоску.
* * *
Бывшие офицеры сразу же вспомнили о своём привилегированном положении, когда им отвели места в кубрике. Едва “Сидзу-мару” отплыл от советских берегов, как в кубрик пришел второй помощник капитана – сухощавый, с явно военной выправкой мужчина. Весело улыбаясь, он поздравил всех с избавлением от “красного плена” и началом благополучного возвращения на родину. Вслед за ним матрос внёс корзинку с бутылками сакэ и закуской. Выложив всё это на стол и расставив чашечки, матрос бесшумно удалился.
За выпивкой все быстро перезнакомились, и настроение резко поднялось. Помощник капитана вежливо, но настойчиво знакомился со всеми, выспрашивал, кто в каком лагере находился, что видел, каковы настроения репатриантов.
По характеру вопросов капитан Уэда понял, что второй помощник капитана – разведчик. Его радостное настроение сразу погасло, и он замкнулся, отодвинув в сторону недопитое сакэ. Поняли это и остальные. Одни, как и Уэда, примолкли, другие явно обрадовались, щеголяя друг перед другом своей осведомленностью и даже актами явного саботажа и диверсий, которые они совершили в лагерях. “Неужели и у нас в батальоне творилось такое?” – стал припоминать Уэда, хмуро слушая очередную похвальбу одного из подвыпивших офицеров.
В разгар выпивки в дверях кубрика показался Хомма с вещевым мешкам в руках. Все замолкли, с любопытством поглядывая на пришельца. Лица некоторых офицеров начали наливаться злобой. Как посмел этот унтер-офицер без разрешения войти в помещение, где сидят они, господа офицеры? Он, наверное, забыл, что находится теперь не в лагере с их русскими порядками, при которых солдаты совсем обнаглели.
Хомма понимал это и стоял, выдерживая паузу для пущего эффекта. Ещё час назад он чувствовал себя иначе. Сколько времени он жил в состоянии страха и отчаянно трусил вплоть до того момента, когда ступил на палубу “Сидзу-мару”. В первые минуты он даже здесь всё ещё не верил, что избежал опасности разоблачения. И только когда корабль отчалил от пирса, он понял: все страхи остались там, на берегу. Настроение его резко изменилось, словно с плеч свалилась непомерная тяжесть, заставлявшая его пригибаться к земле, бояться каждого лишнего слова, любопытного вопроса, вздрагивать при каждом обращении к нему русского офицера. Ему захотелось громко крикнуть на весь корабль о том, какой он ловкий, как провел всех, заявить, кто он такой, и потребовать восхищения своей хитростью.
Но вокруг него, на палубе, были только те, кто ещё не успокоился от шумного прощания с русским берегом, с советскими людьми. Заметив Саваду и Эдано, он злорадно подумал: “Скоро я с вами рассчитаюсь. Вы узнаете, кто я такой”. Успокоившись, он обратил внимание, что никого из офицеров на палубе нет, и, узнав, что им отвели кубрик, решительно направился туда.
Теперь он, стоя в дверях, довольно оглядел подвыпившую компанию и небрежно забросил вещмешок на нары.
– Вы меня ищите, Хомма-сан? – недоуменно спросил Уэда.
– Нет, – небрежно ответил он, – в вас я больше не нуждаюсь.
– Кто это? – опросил у Уэды помощник капитана.
– Унтер-офицер Хомма. В нашем батальоне он был…
– Ошибаетесь, капитан, – высокомерно прервал его Хомма. – Разрешите представиться: поручик Тарада. Выполнял в плену особое задание командования. И не напрасно! – похлопал он себя по карману жилета.
Тарада не мог признаться, что в его кармане имеется только список тех, кто, по его мнению, изменил верноподданническим чувствам, долгу воина императорской армии.
Но ведь можно и присочинить кое-что, чтобы его заслуги выглядели более внушительно.
– Садитесь, Тарада-сан, – оживился помощник капитана. – Мы рады вас видеть и поздравить с успешным исполнением вашего долга. Рад познакомиться. Вот, для начала выпейте, закусите.
Тарада бесцеремонно уселся за стол и залпом выпил несколько чашечек сакэ. Все продолжали молчать, с любопытством поглядывая на Тараду.
Помощник капитана, немного обождав, осторожно заговорил:
– Ещё раз поздравляю вас, поручик. Теперь вы на территории нашей страны, ибо, где бы ни был “Сидзу-мару”, наш корабль – неотъемлемая часть нашей прекрасной родины. Здесь собрались верноподданные его величества, и если бы вы были любезны рассказать нам о своих подвигах…
– Вот как? – иронически переспросил Тарада. – Не выйдет, милейший. Лучше ещё достаньте сакэ. Плачу я. У моего отца поместье, и я его наследник. Понятно? До дна! – поднял он чашечку с сакэ.
* * *
В трюме душно, и Эдано предпочитал отсиживаться на палубе. “Сидзу-мару” казался черепахой, беспомощно болтающейся среди моря. На третий день пути над судном с ревом пронеслись два американских самолета. Казалось, они зацепят мачты корабля.
Самолеты сделали ещё один заход и удалились в сторону Хоккайдо. На Эдано повеяло чем-то чужим, неприятным.
Утром они увидят берега Японии. Разве можно уснуть этой ночью? Эдано видел, что не только он, многие не могут сомкнуть глаз. Рядом, вздыхая, ворочался Савада.
Эдано обулся и вышел на палубу. Ночь была по-южному темной. Луна чуть просвечивала сквозь проносившиеся в небе облака. Море тихо вздыхало, и шум корабельной машины разносился далеко. Отличительные огни бросали скупые оранжевые пятна на надстройки. Корабль шел, ничего на этот раз не опасаясь, но он был очень стар и плохо приспособлен для перевозки людей.
Эдано перешел на корму и присел на бухту каната.
Хотелось побыть одному, и он обрадовался, что здесь нет никого, кто мог бы нарушить его одиночество.
Он задумался и услышал шаги подходившего человека только тогда, когда тот оказался рядом. Резко пахнуло запахом спиртного.
Человек остановился и сказал с неожиданной ненавистью и злобой:
– А, это ты, красный камикадзе!
Эдано вскочил и всмотрелся.
– Хомма?!
– Ха, Хомма!.. Теперь я снова поручик Тарада Санэтака!
– Тарада? – растеряно произнес Эдано.
– Да, Тарада. Сын Тарады, у которого ты, голодранец, был в гостях. Мне написали. Значит, ты был камикадзе, а потом стал подлизываться к коммунистам?
– Замолчи!
– Нет, теперь я, поручик Тарада, заставлю тебя замолчать. Это я приказал пристукнуть тебя кирпичом. Это я помог схватить твоего отца-коммуниста. Я своими руками прикончил твоего дружка Адзуму. А завтра, завтра мы расправимся со всеми вами. Все вы у меня здесь! – хлопнул он себя рукой по карману кителя.
Эдано, тяжело дыша, слушал похвальбу пьяного Тарады.
Гнев, жгучий, требующий немедленного действия гнев, душил его, туманил рассудок. В голове мелькали обрывки мыслей: “Отца… Меня… Адзуму… Всех… Я поклялся за Адзуму…” Он схватил поручика за горло, притянул к себе и сжал пальцы.
Из темноты вынырнул Савада.
– Эдано!.. – Поняв, в чем дело, он проворив сунул в рот Тарады какую-то тряпку и схватил его за ноги.
Тело Тарады неслышно скользнуло в воду.
– Он… Он… – задыхался Эдано.
– Я всё слышал, – сказал Савада. – Он бы многих ещё погубил, зверь!..
Мерно вздыхала машина, чуть слышно журчала вода у бортов. Схватки никто не заметил. Они быстро прошли с кормы к гальюну. Здесь можно было и переговорить.
– Подумают, что он пьяный за борт свалился, – решил рассудительный Савада. – Да и вряд ли кто станет здесь его искать. Вот только повязку камикадзе жаль…
– Какую повязку?
– Твою. Я её сохранил и хотел отдать тебе на память.
– Ну нет. Ты нашел ей лучшее применение.
Они закурили и, постепенно успокаиваясь, осмысливали происшедшее. Первым нарушил молчание Савада.
– А ты видел, здесь капитан Мори, наш бывший комбат. Тоже возвращается! Мерзавец не лучше Тарады!
– Он не один такой, – задумчиво ответил Эдано. – А сколько их на родине!
– Трудно будет, – согласился Савада, гася сигарету о подошву ботинка. – Да разве мы мало испытали? Теперь мы с тобой в одних рядах.
– Конечно! – твердо ответил Эдано и положил руки на плечи Савады. Потом, повернув его лицом к себе и глядя ему в глаза, спросил: – Слушай, друг, скажи правду. Тогда, на Лусоне, ты испортил мотор?
– Нашел что вспоминать, – улыбнулся Савада. – Ну, я… Пошли лучше спать.
– Я непременно приеду к тебе в Ханаоку! – сказал растроганный Эдано.
* * *
Солнце уже заставило море играть всеми красками, когда впереди, на горизонте, протянулась сероватая ниточка, отделившая небо от моря. Она утолщалась, ровная её линия становилась бугристой, вот уже можно различить горы и узкие долины, коробки домов, прилепившиеся на крутых берегах…
Япония! Эдано смотрел не отрываясь, боясь пошевельнуться. От этих берегов оторвали его, молодого парня, и отправили в огонь войны, на гибель, назвав, словно в насмешку, “божественным ветром”. Это был ветер смерти, но огонь не испепелил Эдано. Он возвращается другим – старше, мудрее, опытнее, – и он знает теперь свой путь. Эдано вытер глаза и, положив руку на плечо друга, прошептал:
– Здравствуй, родина!
Часть вторая. КОГДА ЦВЕТЕТ САКУРА
Глава первая
1
Здравствуй, родная земля!
Эдано Ичиро, положив руку на плечо друга, смотрел повлажневшими глазами на приближающийся берег. Где-то там, среди высоких холмов, поросших лесом, должен быть Майдзуру – порт, куда доставляли репатриантов. Точки на склонах гор постепенно превращались в дома с разноцветными крышами, яснее обозначались садики, мелкие постройки. Казалось, берег сам, вырастая, приближался к кораблю.
Утро разгорелось в полную силу, солнце светило нестерпимо ярко, тихая вода залива переливалась самыми различными красками и только у берега темнела густо-зеленой полосой, отражая лес, горы, дома, которые, рассыпавшись вдоль берега, карабкались по склонам или, скрываясь в ложбинах, показывали оттуда свои крыши.
Ни Эдано, ни Саваде не приходилось бывать в Майдзуру, но почему-то все здесь им казалось знакомым.
– Тебе отсюда близко до дому, а мне далековато будет, – тихо проговорил Савада. – Впрочем, это пустяк по сравнению с тем, что мы с тобой прошли.
– Да, – задумчиво ответил Эдано. – Мы с тобой дома, а другие…
В его памяти снова возникли образы Иссумбоси и других камикадзе из отряда «Белая хризантема». Их имена, конечно, теперь в списках святых храма Ясукуни. Возможно, среди них есть и фамилия труса капитана Танаки. Как всё давно было: и Лусон, на безвестном аэродроме которого базировался их отряд, и последний вылет камикадзе, и сумасшедшая гонка в пылающую Манилу, и перелет на самолете генерала Томинаги в Маньчжурию…
А поэт Адзума… Этот так и остался навеки лежать в русской земле. Убили свои же. Хорошо, что он, Эдано, отомстил за него мерзавцу Тараде, иначе совесть мучила бы его всю жизнь.
Эдано окинул взглядом столпившихся у борта репатриантов. «Многие ли из них поняли правду о минувшей войне? – подумал он. – Кто из них, как убийца Тарада, собирается сводить счеты, оказавшись на родине? Кто был искренен там, в плену?»
– Как сложится жизнь? – чуть слышно проговорил Савада, угадав мысли друга. – Наверное, придется всё начинать сначала. Ты знаешь, мне и радостно, и в то же время немного страшно. Как тогда, когда мы попали в Маньчжурию. И я не представляю, как расстанусь с тобой.
– Ничего, – горячо сказал Эдано, сжав локоть механика. – Мы с тобой непременно будем видеться. Сколько вместе пережито. И ты спас мне жизнь…
– Ну вот, – проворчал недовольно механик. – Если ты мне и дальше будешь напоминать об этом, то уж лучше не приезжай, и я к тебе ни ногой. Пойду-ка лучше спрошу у какого-нибудь матроса, как в Майдзуру принимают нашего брата.
Вернувшись, Савада молча стал радом с Эдано, который, облокотившись на фальшборт, смотрел на приближающийся берег.
– Ну, что ты узнал?
– Ничего, – нехотя отозвался механик.
– А всё-таки?
– Один морской волк сказал: если вы надеетесь, что вас встретит лично премьер-министр, то ошибаетесь.
– Да… Узнал ты немного.
Оба замолчали.
Залив Вакаса заканчивался узким рукавом, в основании которого виднелись строения причалов. Он был усеян суденышками самого различного тоннажа и окрасок. Народ здесь не только жил у моря, но и жил морем. Оно его кормило, оно же и губило людей в дни штормов и тайфунов или когда на берег вдруг накатывалась родившаяся в пучинах океана за сотни миль отсюда страшная и беспощадная цунами.
«Сидзу-мару» был здесь частым гостем, и его команда не впервые швартовалась у причалов Майдзуру. Всё было проделано ловко и сноровисто. Репатрианты с возрастающим волнением наблюдали, как медленно прижимался к пирсу бывший краболов. На шумную встречу никто из них не рассчитывал, но тишина порта настораживала и пугала. Все признаки, правда, пока ещё поверхностные, говорили о том, что дела в порту идут неважно, что он ещё не зажил нормальной жизнью. Об этом свидетельствовали неподвижные хоботы кранов и плотный ряд кораблей, стоящих борт о борт у причальных стенок, на некоторых ещё осталась камуфляжная окраска. Само безлюдье порта делало его похожим на дом, внезапно покинутый жителями – то ли из-за ремонта, то ли из-за непригодности для жилья. Только в стороне виднелись громадные бурты жаких-то грузов, укрытые брезентом. Возле них прохаживался часовой в незнакомой форме. «Американец», – догадался Эдано, всмотревшись в солдата. Это был первый оккупант, которого он видел на земле Найчи.
Когда раздалась команда «Приготовиться к выгрузке», Ичиро вместе с Савадой поспешили в трюм за своими вещами. Они, да и все репатрианты, так торопились, словно боялись опоздать и остаться на «Сидзу-мару», уже пришвартовавшемся к причалу. На борт поднялись какие-то люди и прошли на капитанский мостик. Репатрианты приумолкли, стараясь услышать их разговор. Всё это так разительно отличалось от шумных, веселых проводов в советском парту Находка.
– Пожалуй, матрос был прав, – угрюмо пошутил Савада. – Премьер-министр нас встречать не прибыл.
Но сам механик оказался не совсем прав. Премьер-министр, конечно, не встречал вернувшихся из плена воинов бывшей императорской армии. Но одно важное лицо всё же появилось. Им оказался вице-министр министерства благосостояния. Он искал популярности и не упускал случая почаще напоминать о себе избирателям. Таким подходящим поводом господин вице-министр счел прибытие очередной партии репатриантов. Специально приглашены были кинохроникеры и фоторепортеры, но они запаздывали, и поэтому пассажиры «Сидзу-мару» пробыли лишние томительные минуты на корабле. Наконец на причале появились люди с кинокамерами и фотоаппаратами и вместе с ними две молодые японки, одетые в яркие кимоно. Они сразу же притянули к себе взгляды сотен мужчин, давно не видевших соотечественниц, да ещё в таких нарядах.
Это были гейши, срочно мобилизованные для встречи. Приветливо улыбаясь, с ветками цветущей сливы в руках, остановились они у трапа. Рядом с ними поставили две высокие конусообразные корзины.
Первыми на трап ступили бывшие офицеры – привилегированные пассажиры из кубрика. Они шли так, словно вернулись не из плена, а после победной кампании, – расправленные плечи, выпяченная грудь, твердая поступь. Гейши кланялись им и каждому в качестве подарка вручали по куриному яйцу, которыми были наполнены обе корзины.
«Пока до нас очередь дойдет, – подумал Савада, – наломают себе спину, бедняжки». Но когда он и Эдано взошли на трап, их встретили такие же застывшие улыбки девиц, и им тоже досталось по яйцу.
За причалами, на открытом площадке, была сооружена легкая трибуна из канцелярского стола и нескольких досок.
Всех репатриантов выстроили вокруг неё. Тут уже толпились репортеры, среди которых выделялся энергично жестикулировавший господин в темном европейском костюме. Какой-то чиновник, подобострастно кланяясь, доложил ему, что репатрианты собраны. Затем он забрался на трибуну и, напрягая голос, прокричал, что сейчас перед собравшимися выступит господин вице-министр из министерства благосостояния.
Вице-министр с достоинством совершил полупоклон на четыре стороны и не спеша, сделав широкий жест рукой, начал говорить. Репортеры забегали вокруг трибуны, выбирая выгодные точки для съемок. Самый ретивый из них даже влез на трибуну и чуть не тыкал объективом в лицо оратору.
После пышных приветствий вице-министр заявил, что прибывшие теперь будут окружены заботой их министерства, которое вначале направит всех в санитарный лагерь здесь же, в Майдзуру. Затем, памятуя, что перед ним будущие избиратели, начал превозносить заслуги своей партии. В ней, по его словам, собраны лучшие и достойнейшие люди страны, и она мудро управляет государством. А потом господин вице-министр перешел к другому вопросу – к тяготам и мучениям, которые якобы вынесли военнопленные в Советской России. Их возвращение он считал заслугой правительства и, конечно, своей собственной.
Увлекшись, господин вице-министр не заметил, что у репатриантов, внимательно до этого его слушавших, настроение стало меняться. Вначале раздалось несколько протестующих выкриков. Затем ропот стал нарастать, заглушая голос оратора. Некоторые начали протискиваться к трибуне; на помосте появился коренастый широкоплечий парень. Оттолкнув недоумевающего оратора, он сбросил с себя куртку и рубаху, напряг мышцы хорошо развитого сильного тела и заорал:
– Вот как нас там угнетали и мучили. Смотрите!
Слова неожиданного оппонента господина вице-министра покрыл дружный смех репатриантов.
– Кто это там? – спросил друга низкорослый Савада, пытаясь хоть что-нибудь увидеть из-за спин других. – Вот молодец! Кто?
– Нагано! – ответил Эдано.
– Нагано?.. Не может быть!
– Самому не варится, но это он!
– Са!.. – удивленно воскликнул Савада. – Вот так дела. Недаром говорят: «Бывает, что лист тонет, а камень плывет».
Уцепившись за плечи Эдано и привстав на носки, Савада уже никого не увидал на трибуне: разгневанный вице-министр пробирался к автомашине.
Репатриантов поспешно построили в колонну и повели в санитарный лагерь. Они шли, посмеиваясь над выступлением министерского деятеля и его неожиданным финалом. Некоторые предпочитали молчать: осторожность – родная сестра мудрости.
2
У выхода из порта, на замусоренном асфальте, влажном от ночного дождя, стояла толпа женщин. Они были без цветов и флажков, в обычной, простенькой одежде.
– Наверно, родных среди нас ищут, – услышал Эдано голос Савады.
Женщины стояли молча, вытягивая шеи, пристально вглядываясь в лица. И столько надежды, ожидания было в их глазах, что Эдано, не выдержав, опустил голову. Ему страстно захотелось, чтобы раздался хотя бы один радостный возглас, чтобы строй вдруг сломался – и хотя бы двое встретились после долгой разлуки. Но шеренга шла за шеренгой, женщины молчали, а потом стали расходиться: так, очевидно, было уже не раз.
Занятый своими мыслями, Эдано не заметил, как они дошли до лагеря. У входа стояла охрана. Савада толкнул локтем друга:
– Вот тебе и куриные яйца. Видал, какие птенчики стоят?
В длинном дощатом бараке механик, забросив вещи на нары рядом с Эдано, подошел к Нагано, расположившемуся неподалеку:
– Ты молодец, парень!
Нагано мрачно посмотрел на него и сухо ответил:
– Отстань! Вы хотели убить меня, а русские спасли мне жизнь. Я этого никогда не забуду. Чего же тот тип врал про них?.. Все должны знать правду…
– Но ведь и ты хотел убить Эдано и ему русские тоже спасли жизнь.
– Ещё раз говорю – отстань! Вы не сказали про меня русским, и я это тоже помню, но нам лучше не встречаться на одной дороге! – ещё более сухо ответил Нагано и отвернулся.
Потоптавшись около Нагано и видя, что от него больше ничего не добьешься, Савада вернулся к своим нарам. Однако общительный характер снова сорвал его с места.
Эдано, растянувшись на жестком ложе, вспоминал встречу в порту, трескучую речь вице-министра, неожиданное выступление Нагано, скорбную толпу женщин. Ведь среди них могла оказаться и Намико…
Мысль о жене вернула его к думам о доме. Дед, конечно, мало изменился, в его возрасте люди уже не меняются, они словно стоят на последней ступеньке лестницы, ведущей в неизвестность. Одни сразу же сходят с неё, другие держатся долго. Пусть и дед стоит на этой ступеньке как можно дольше… Намико тоже вряд ли изменилась. Может быть, располнела? Хотя вряд ли при такой жизни.
Но вот сын, какой он?
Сын… Ему уже три года, он уже говорит, и неугомонный дед, конечно, учит его приемам борьбы, как делал это с ним, с Ичиро… А Намико… Какой короткой была у них любовь, но какой замечательный подарок – сына – она сделала ему. Подумаешь – родилась в год тигра. Ха! Он теперь не станет считаться с этим. Он видел мир, видел огонь и кровь, прошел через тысячу смертей.
Вернулся Савада. Он уселся на нарах, поджав ноги, и начал тихо раскачиваться, обдумывая что-то.
