Текст книги "Приключения 1984"
Автор книги: Валерий Гусев
Соавторы: Глеб Голубев,Владимир Киселев,Григорий Кошечкин,Валерий Винокуров,Леонид Щипко,Борис Шурделин,Айтбай Бекимбетов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)
Люди взволнованно зашумели, обсуждая услышанное.
– Да-а, – сказал майор Дауленов, дождавшись, пока в комнате станет тихо. – Среди вас, наверное, немало таких, кто пострадал из-за скорпиона Пиржан-максума. Вот ты, Фирюза, уважаемая женщина, глава Советской власти на селе. По чьей вине ты десять лет одинока? Или Мексет, что растет без отца? Или ты, Айтмурат? – обратился он к коренастому мужчине в гимнастерке. – Не из-за пиржановых ли козней едва не погубил сестру, искалечил друга?
При этих словах Андрей (он стоял по-прежнему рядом с Айтмуратом) сказал:
– Айтмурат вину свою искупил. Бил фашистов за меня и за себя.
– Поймал бы я этих гадов, и Пиржана, и Навруза, удушил бы! – в сердцах воскликнул Айтмурат.
– С Наврузом не торопись, – сказал Дауленов. – Он открыл планшетку, достал потрепанную тетрадь и протянул Фирюзе. – Вот, – сказал Дауленов, – теперь вы прочитайте. Всех созовите, весь аул: и старых, и малых.
– Он жив! – воскликнула Фирюза.
– Не знаю. Хочу верить, что жив. – Он помолчал и добавил тише: – Впрочем, к чему мне обманывать и себя и вас, земляки мои. Навруз погиб давно. Гибель его была долгой и мучительной. Вот об этом и рассказывает он в своей тетради.
* * *
Месяц спустя на одном из участков южной границы произошло событие, которое в журнале наблюдений было отмечено, как «неудавшаяся попытка неизвестного нарушителя перейти границу».
Человек выскочил среди бела дня из-за нагромождения камней на чужой стороне и побежал к советской заставе, что-то крича.
Двое смуглых пограничников пытались его догнать, но вскоре остановились. Один опустился на колено, долго и тщательно целился.
Выстрелил и радостно вскинул руку, когда человек в длиннополом халате упал.
Не спеша смуглые пограничники направились к нему, но перебежчик неожиданно вскочил и, согнувшись, зажимая рукой рану, преодолел высохшую речку и достиг нейтральной зоны.
Теперь за ним следили с обеих сторон. Ни наш конный наряд – три бойца в зеленых фуражках, ни смуглые пограничники не имели права стрелять.
Человек шел – шатаясь, теряя последние силы. Он лег, но потом опять двинулся к советской стороне. Он полз на правом боку, затрачивая, очевидно, неимоверные усилия.
Смуглый пограничник засмеялся и жестом указал напарнику на сердце: как метко, мол, выстрелил! Другой пограничник провел ногтем большого пальца по своей темной шее и свесил язык, показывая, что перебежчик вот-вот скончается.
Но человек вдруг поднялся и пошел. Он даже выпрямился, и глаза наблюдавших за ним смуглых солдат округлились от удивления.
Человек почти достиг советской стороны, но тут силы оставили его.
Упал он у пограничного столба, прикоснувшись раскинутыми руками к родной земле.
Валерий Гусев
ВЫСТРЕЛЫ В НОЧИ
Повесть
30 мая, суббота
После зимы в Синеречье сразу началась весна. Она пришла день в день, час в час, будто терпеливо, расчетливо накапливая силы, дожидалась своего времени и в ночь с февраля на март отчаянно ворвалась в село короткой, яростной, хорошо подготовленной атакой: грозно зазвенела очередями капели, шумно обрушила с крыш твердо слежавшиеся снежные пласты, неудержимо, стремительно разбежалась повсюду бурными ручьями. К утру она бросила в бой свои главные резервы – сначала ветер и жадный дождь, а затем и горячий свет с чисто-синего неба. И дальше все быстро и ладно пошло своим извечным чередом. Сбежали снега, загремел на реках лед, шумно тронулся и навсегда уплыл куда-то далеко вниз, ярко зеленея и сверкая холодными искрами на острых, граненых изломах.
Отовсюду – с теплых полей, из хмурых еще лесов – потянуло волнующим запахом проснувшейся земли и прелой соломы, оттаявших стволов и прошлогодней листвы. Торопливо проклюнулась травка, вылупились первые листочки, посвежела хвоя. Чище и звонче стали орать по деревне петухи. Веселее зазвенели в колодцах ведра. Зашумели на полях застоявшиеся тракторы...
Участковый инспектор милиции Андрей Ратников, хоть и своих забот хватало, в посевную сумел и на сеялке постоять, и даже, подменяя приболевшего некстати Ванюшку Кочкина, вспахал малую толику за Косым бугром. Все еще тянуло его к привычному сельскому труду, нравилось делать с людьми общее дело. Да к тому же хорошо понял он за свою недолгую еще милицейскую службу, что нельзя ему обособленно держаться, надо со всеми вместе одними заботами жить, – польза от этого обоюдная и заметная.
Но сегодня весь день участковый как-то неуютно себя чувствовал. И понять не мог почему. Уж вроде бы в должности освоился, привык на людях их внимание ощущать: и доброе, а порой и недоброе тоже, надо сказать. А тут будто что-то неладное у него за спиной делалось, и он не знал об этом, только казалось, словно кто глаз настороженных и злых с него не спускал, ровно на мушку взял и водил следом стволом, выбирая нужный момент, чтобы курок спустить. Черт знает, что такое, злился на себя Андрей, на небывалое с ним состояние.
Домой он пришел поздно: дождался, пока в клубе танцы закончатся, развел двух петушков – Серегу и Митьку, которые уже было и куртки поскидали, и рукава рубах подтянули, проводил до калитки разомлевшего в тепле старика Корзинкина, терпеливо послушал, что «в последний раз, да и то с устатку», проверил магазин и с Галкой на крылечке постоял. За всеми этими делами (день вообще трудный был, хлопотливый – суббота) Андрей как-то поуспокоился, однако тревога не прошла совсем, где-то внутри затаилась.
Среди ночи, поближе к утру, он проснулся от какого-то странного стука в наружную дверь. Спросонок ему показалось, будто ветер забрасывает на крыльцо тяжелые редкие капли дождя и они барабанят в старый перевернутый тазик. Андрей привык уже, что его иногда поднимают по ночам, но в таких случаях стучат в окно – громко, требовательно, настойчиво – и зовут в полный голос. А сейчас это непонятное, даже жуткое, постукивание настораживало – в нем таилась тревога и опасность.
Он приподнял с подушки голову, прислушался, стараясь успокоить гулко забившееся сердце. Потом тихонько встал, не зажигая света, нашел спортивные брюки, сунул ноги в тапки и, взяв пистолет, бесшумно вышел в сени, время от времени слыша этот необъяснимый дробный стук, словно кто-то горстью кидал в дверь камешки.
Андрей положил руку на засов, снова прислушался, подавляя острое, нарастающее предчувствие беды, какой-то неясной, нереальной и потому страшной, как в кошмарном сне. Сопротивляясь этому страху, не позволяя ему одолеть себя, а значит, и потерять голову, он лихорадочно соображал, прикидывал: что делать? По-хорошему бы – ударить ногой в дверь, кошкой упасть на крыльцо и руку с пистолетом вскинуть... А если это пацаны балуются? Или чья-нибудь бедняга женка пришла потихоньку, соседей стыдясь, просить, чтобы утихомирил разгулявшегося мужика? Хорош будет участковый – пузом на полу!
Он осторожно двинул затвор пистолета, толкнул дверь и, чуть помедлив, быстро шагнул на крыльцо и сразу – в сторону. Тут же полоснуло в кустах напротив дома длинное прерывистое пламя, с глухим звоном защелкали, застучали в бревна пули. Одна из них, попав в какую-то железку, рикошетом влепилась куда-то под крышу.
Андрей, словно его толкнуло в спину, упал. Еще падая, не раздумывая дважды выстрелил в воздух. В мгновенно навалившейся тишине булькнула в ведре с водой выброшенная пистолетом гильза, звякнула обо что-то другая и поскакала вниз по ступенькам крыльца. Он вскочил на ноги, перемахнул через перила и бросился туда, где только что блестели вспышки выстрелов и слышалось, как затрещали под ногами сухие ветки, зашелестела листва по одежде убегающего человека.
Они почти одновременно вырвались наискось к проселку и один за другим перемахнули канаву. Стрелявший подбежал к легковой машине, стоящей у обочины с потушенными огнями, с распахнутой левой задней дверцей, швырнул внутрь автомат и сам бросился, как нырнул, следом. Машина, взвыв, рванулась, бешено набрала скорость, и где-то уже далеко ярко зажглись ее красные габаритки, заметались над дорогой длинные лучи света и громко, как выстрел, хлопнула дверца.
Андрей сгоряча пробежал еще по дороге и остановился, слыша надрывный шум мотора, свое тяжелое, частое дыхание и возбужденную брехню перепуганных собак. Стало холодно ногам, особенно правой, с которой еще у крыльца свалился тапок. Андрей постоял, чертыхнулся в сердцах и пошел обратно.
У дома уже собрался встревоженный народ.
– Что за происшествие, товарищ лейтенант? – деловито выступил вперед крошечный Богатырев – командир колхозной дружины. – Мы готовы к действию!
– Тапок потерял, – буркнул участковый.
– Была бы голова цела, – сказал председатель колхоза Иван Макарович, протягивая Андрею ключи от правления, – а уж тапки мы тебе новые купим. Звонить пойдешь?
– Оденусь только. Расходись, мужики, не топчитесь здесь. И по кустам не лазайте. Богатырев, присмотри тут. – Андрей так и стоял с пистолетом в руке, потому что деть его было некуда – не за резинку же брюк засовывать.
Гордый доверием Богатырев, солидно поправив форменную фуражку, доставшуюся ему от прежнего участкового и которую он, похоже, даже на ночь не снимал, стал шустро теснить людей к калитке, приговаривая: «Освободите, граждане, место происшествия для осмотра и охраны».
Андрей, одевшись, вышел на улицу с фонариком, подобрал свои гильзы и нырнул в кусты. Он быстро отыскал место, откуда стреляли, разглядел россыпь тусклых старых гильз и нашел хорошо вдавленные во влажную землю следы кирзовых, видимо, сапог.
– Богатырев! – крикнул он. – Поставь своих ребят, чтобы сюда никто не подходил. И сами тоже пусть подальше держатся. Я звонить пошел.
Дежурный по управлению связал его с начальником, и тот хриплым со сна голосом, выслушав участкового, сказал:
– Ну ты даешь, Ратников! Мы тебя хвалим, в пример ставим, а на твоем участке такие происшествия. Не приснилось тебе часом?
– Если бы...
– Вот что, лейтенант. Людей я сейчас высылаю. А ты пока думай, зачем в тебя стреляли? Припомни, что ты такое натворил, чтоб из автомата тебя бить? И второе – автомат и машина. Ты понял меня, Ратников? Ну, молодец...
У Андреева дома уже толпа гудела – все село, конечно, сбежалось как на пожар. Светать стало, и все глаз не отрывали от свежих, с торчащими острыми белыми щепками сколов на бревнах сруба, от перилины крыльца, вовсе перебитой, повисшей на гвозде. И страшно как-то людям, и тревожно было, что это в их участкового, совсем пацана еще – Андрюшку Ратникова, которого многие вообще мальцом помнили, стреляли так по-настоящему, беспощадно, нагло, безо всякой опаски. Стреляли, чтобы убить. Потому люди и смотрели по-разному: кто со страхом и жалостью, кто с крайним удивлением, словно бы и не веря глазам своим, а кто и с тихим бешенством, гневно, скрипя зубами, сжимая кулаки.
Андрею даже как-то неловко было подходить к ним, особенно когда все обернулись к нему и молча, сочувственно расступились.
– А ты, дядя Федор, чего прибежал? На кого магазин оставил?
– Как же теперь без меня – ведь я при ружье и вполне способный тебе помощь оказать. Потому и прибежал.
– Где ему бегать, – засмеялся Степка Моховых. – Он с вечера тут прятался, поближе к милиции.
Старик Силантьев, постучав о землю черенком зачем-то прихваченных вил, сказал негромко:
– Ты, Андрейка, нынче ко мне ночевать иди, не сомневайся...
Участковому аж горло перехватило. Он и сказать-то ничего не мог, только кивнул и покачал головою – мол, спасибо, не надо. А тут еще Галка вывернулась, бросилась к нему, в руку вцепилась, молчит, а глазищи – вот такие!
Андрей ее легонько отстранил, сел на ступеньку, ладонью устало по лицу провел – все-таки страха натерпелся – и тихо сказал:
– Расходитесь, граждане.
Граждане послушно разошлись. Только Галка, безуспешно поискав предлог остаться («Может, тебе чаю поставить или за молоком сходить?»), попыталась задержаться, но Андрей и ее спровадил безжалостно. Ему нужно было побыть одному, собраться с мыслями и приступать к работе.
Тихонько, исподтишка, ни с того ни с сего стал накрапывать дождик. Андрей вынес из дома коробку от ботинок, накрыл ею след сапога в кустах и положил сверху кусок пленки. Потом сел на ступеньку крыльца, раскрыл свой рабочий блокнот, задумался. Стал вспоминать...
13 мая, среда
С утра Андрей ездил в район. С делами управился к обеду и только подошел к мотоциклу, как кто-то небритый – царапнул по щеке как наждаком – набросился сзади, сильно обхватил, сдавил и заорал радостно, счастливо, не стесняясь прохожих;
– Сергеич, участковый, отец родной! Здорово, милиция!
Андрей, который от неожиданности чуть было не бросил его через себя, смущенно вырвался из цепких дружеских рук Тимофея Елкина (по прозвищу Дружок) и поправил фуражку. Полгода назад направили его на принудительное лечение, участковый выступал тогда в суде свидетелем и, конечно, не ожидал от Тимофея такой бурной радости при встрече. Но, видно, тот многое понял и обиды на него не держал, а был искренне рад ему и благодарен.
– Ну как ты? – спросил Андрей.
– Хорош, Андрей Сергеич! По всем статьям выправился и человеком стал: и умный опять, и здоровый, и трезвый навсегда. Дай твою добрую руку пожму! Спасибо тебе, участковый. Ты со мной как с другом обошелся. Спас, можно сказать, в трудную минуту. Теперь за мной должок. Придет пора – и я тебя выручу!
Был он оживлен, доволен, будто возвращался с курорта, а не из лечебно-трудового профилактория.
– Трогай! – закричал он, садясь в коляску мотоцикла, и свистнул так звонко и заливисто, что с куполов церкви сорвались голуби, а дремавшая неподалеку на лавочке бабуля вздрогнула и испуганно закрестилась, сердито бормоча.
– Тихо, тихо, – улыбнулся Андрей, – а то я вместо села в отделение тебя доставлю.
На окраине, у переезда, участковый вдруг остановился, заглушил мотоцикл и, бросив Елкину: «Посиди», пошел к пивному ларьку, возле которого – он заметил – назревал беспорядок.
Тепленькие мужики, горланя, размахивая кружками и кулаками, угрожающе теснили какого-то прилично одетого гражданина. Тот не пугался, стоял, лениво прижавшись спиной к обитой железом полочке ларька, и, опираясь на нее локтями, развязно держал в руках кружки с пивом, спокойно улыбался как скалился.
Андрей видел: так же опасно улыбаясь, тот, не торопясь особо, выплеснул пиво под ноги окруживших его мужиков, ахнул кружки о полочку – зазвенели, брызнули осколки, – и в руках его оказались, как кастеты, крепкие ручки со сверкающими острыми краями. Мужики примолкли, переглянулись.
– В чем дело, граждане? – Андрей уверенно протолкался сквозь толпу, остановился перед отважным гражданином. – Бросьте в урну ваше «оружие», подберите осколки и уплатите за разбитые кружки. В чем дело, граждане?
Продавщица, получив деньги, испуганно хлопнула окошком, спряталась от греха. Мужики загалдели враз, все вместе:
– Без очереди лезет! Обзывается всяко! Урка! Он человек, а мы что, не люди? Прибери его, милиция!
Андрей оглядел толпу, послушал и повернулся к «урке». Тот уже не был так спокоен, но вида не показывал. Что-то насторожило Андрея, что-то в нем не нравилось, не так было. И главное – не то, что он умело, опытно превратил кружки в страшное оружие, а другое, неясное.
– Спасибо, лейтенант, выручил. Может, и я когда тебе пригожусь. Совсем оборзели – хулиганье. Как собаки бросаются! – Он почти заискивал, но не явно, в меру, соблюдая достоинство.
– Пройдемте, – Андрей взял его за рукав, отвел в сторону.
Мужики расступились, ворча, пропустили их, сдерживаясь, чтобы не дать задержанному хорошего пинка напоследок.
– Документы прошу предъявить, – сказал участковый.
– Да ты что, лейтенант? Меня чуть не пришили, и я же отвечать должен! Ты даешь!
– Документы! – спокойно, но уже настойчиво повторил Андрей и настороженно смотрел, как он зло лезет в карман, достает бумажник, как подрагивает его раздвоенный подбородок, подергивается бритая щека. Вот оно что! Выбрит, но в волосах сухие травинки, костюм новый, а уже помятый. Ну и что? Загулял мужик, ночевал где-то в прошлогоднем стогу, подумаешь. И брился тоже там? К тому же по виду городской, а лицо обветренное, и дымком от него попахивает, не уютным, печным, а костерным, бродяжьим.
Задержанный стал шарить по кармашкам бумажника – искать паспорт.
– Забыл, куда сунул, – пояснил он, отвечая на вопрошающий взгляд милиционера. – Давно никто не спрашивал.
«Не его бумажник», – уверился Андрей, наблюдая, как нервно, словно спотыкаясь, бегают его грязные худые пальцы.
– Дайте-ка я сам посмотрю.
Неизвестный быстро, незаметно оглянулся по сторонам. На лоб его упала чуть вьющаяся челка с заметной седой прядкой.
Андрей достал паспорт, раскрыл его.
– Ваша фамилия?
– Там написано, – буркнул он. – Ты грамотный? Федорин моя фамилия. Верно? Алексей Кузьмич. Пятьдесят третьего года.
– Где получили паспорт?
Неизвестный ответил.
– Когда?
– В семьдесят восьмом. В декабре. Точнее не помню.
Все было правильно. И что-то не то. Андрей осмотрел содержимое бумажника – немного денег, лотерейный билет и блок фотографий. Сравнил с фотографией на паспорте. Одинаковые... Стоп! А почему они одинаковые? Фотографии новые, вот на обороте дата карандашом проставлена и номер квитанции, а паспорт выдан в семьдесят восьмом году!
– Задерживаю вас, гражданин Федорин, – сказал Андрей, – для выяснения некоторых обстоятельств.
– Да ладно тебе, начальник! Давай по стакану – и разойдемся друзьями. Нет за мной вины, ты уж поверь.
Андрей не ответил, вложил паспорт в бумажник, открыл планшетку...
Федорин вдруг прыгнул в сторону, вцепился в задний борт сползавшего с переезда грузовика, подтянулся и перевалился в кузов. Мужики заорали, кто-то засвистел, но водитель не обратил внимания, прибавил скорость, и машина свернула за угол.
Андрей бросился к мотоциклу, рванул с места так, что Дружок едва не вылетел из коляски.
Машину они догнали почти сразу.
– Давай поближе к борту, – прокричал Тимофей, привставая, – я его возьму,
– Я тебе возьму!
Андрей обогнал машину, просигналил, чтобы остановилась, и подбежал к ней. В кузове уже никого не было.
Андрей забежал в один двор, в другой, выскочил на параллельную улицу, вернулся...
До самого села почти ехали молча. Дружок сочувственно поглядывал на Андрея, кряхтел, плевал на дорогу и все хотел показать, что часть вины за промашку готов взять на себя.
Когда поднялись на гору Савельевку, он дернул Андрея за рукав – попросил остановиться, выбрался из коляски и подошел к самому краю обрыва.
– Красота у нас, верно? Нигде таких облаков не бывает, ты глянь – какие белые да высокие, какими барашками завиваются. И жаворонок у нас особый – звонкий и переливчатый. Я его одним ухом узнаю – не ошибусь... – Тимофей присел, достал мятые папиросы. – Лучшие в мире наши края. Я хоть и нигде кроме не бывал, а знаю. Живи и радуйся! Еще бы Зойка с девчонками вернулась...
– От тебя зависит, – сказал Андрей.
– Думаешь? Ладно, поживем – поглядим.
Так и сидели они рядышком – участковый инспектор милиции и бывший злостный пьяница и тунеядец, – и будто не было важнее дела: любовались бескрайним раздольем, нежно-зелеными полями, синими реками, в которых блестело солнце.
– Господи, всегда бы так хорошо было! – от сердца пожелал Тимофей, блестя влажными глазами.
– Ладно, едем, – сказал участковый. – Пора.
У правления только пионеров с горнами не было, а так почти все село собралось – событие!
Тимофей выбрался из коляски, постоял, глядя на знакомые лица, поклонился до земли.
– За пьянку, сердешный, сидел, – прикрывая рот платком, злорадно вздохнула худая и вредная Клавдия.
– За пьянку не содят, – авторитетно поправил первый на селе пьяница и сплетник хуже бабы, небритый, с синяком под глазом Паршутин. – Вот ежели чего по пьянке, это другое, за это содят.
– Лечился он, – сердито сказала тетка Маруся. – Теперь лечут от этого.
– Дружок! – заорал Паршутин. – Тебя тоже небось вином лечили? Мы в телевизоре видали. Так и я могу, заходи вечерком – вместе полечимся!
Тимофей обернулся на крыльце, усмехнулся и посмотрел снисходительно, как на глупого ребенка.
– Я теперь не Шарик и не Дружок, а тебе и подавно. Ты эту собачью кличку забудь навсегда. Я теперь Тимофей Петрович Елкин – полноправный и сознательный член нашего общества. И потому требую к себе уважения, а кто не захочет – заставлю!
Паршутин закатил глаза, делая вид – ах, как испугался! – и показал ему кукиш в спину.
15 мая, пятница
День Андрей начал с того, что зашел на машинный двор, когда механизаторы готовились выезжать в поле. Поговорил, пошутил, машины осмотрел («Своя ГАИ у нас теперь», – хвалились трактористы), отстранил от работы Василия Блинкова, который дважды уронил разводной ключ и споткнулся на ровном месте, помог студенту-практиканту завести мотор и пошел дальше.
В Оглядкине он первым делом хулигана Игоряшку Петелина навестил. Его он на особом учете держал, был с ним строгим, даже грубоватым. Войдя во двор, где Игоряшка с машиной возился, без церемоний сразу официально заметил, чтобы больше этого не было – гаражей в колхозе много, и нечего по дворам машинам ночевать.
А дальше сказал то, зачем, собственно, и приехал:
– Ты вчера в клубе чуть до драки не дошел. Делаю тебе предупреждение: при повторном нарушении приму другие меры, более строгие. Тебе это, сам знаешь, ни к чему.
Игоряшка, полноватый, сильный и крупный парень, от которого почему-то всегда хорошо пахло семечками, доливал воду в радиатор своего «уазика» и то кивал, соглашаясь, то, возражая, мотал нечесаной головой. При этом под грязной белой тенниской колыхалась его жирная грудь.
– Товарищ участковый, дозволь объясниться. Меня вчера ваши побить хотели. Я сам не задирался, я только морду свою сберечь желал.
– А мне дружинники не так докладывали, и я им больше верю, чем тебе.
– Да уж конечно, – с деланной обидой сказал Игоряшка. – Какая мне вера, раз пятно на мне. Теперь что случись, все одно мне отвечать, меня потянут, – Он захлопнул капот, бросил ведро в машину. – А я и так уж тише воды, мышкой живу.
– Заплачь еще, – рассердился Андрей. – Я пожалею.
– Как бы сам не заплакал, – тихонько буркнул Игоряшка и завел мотор. – Некогда мне, работать пора.
Судили Петелина в свое время за злостное хулиганство, год ему строгого режима определили, а тогдашний участковый сказал, что он бы и больше для него не пожалел. Может, и верно. За Игоряшкой кое-что еще водилось. Шкодливый он по натуре парень был. И не ради смеха шкодил – ради зла, ради того, чтобы человеку больно сделать. Но теперь вроде намного тише стал, не жаловались особо на него.
Петелин переоделся, сказал что-то матери, которая вышла на крыльцо и с тревогой поглядывала на участкового, похлопал себя по карманам, проверяя, не забыл ли чего, не придется ли за чем возвращаться, и, не обращая больше внимания на милиционера, будто тот и не стоял рядом, сильно хлопнул дверцей.
Вроде бы ничего необычного в его поведении не было, но показалось Андрею, что Петелин крепко не в духе либо сильно волнуется. Водитель он был неплохой, а вот сейчас поехал как-то не по-своему, не в своей манере – передачи менял рывками, со скрежетом, заворачивал резко, тормознул жестко, на ухабе скорость не сбросил.
Андрей, пока видно было машину, провожал ее взглядом, потом усмехнулся про себя и подумал: «Подозрительный вы стали, Андрей Сергеич, всюду вам кошки черные мерещатся».
В магазин участковый взял за правило всякое утро заходить – тут глаз постоянно был нужен. Правда, в последнее время все меньше хлопот с этим делом получалось, потому что и сам много сил положил, и общественность хорошо помогала, да и Евдокия, продавщица, крепко его сторону держала. Работала в этом смысле творчески: ограничивала продажу алкоголя не только по времени, но руководствовалась и другими, собственными соображениями и признаками, а прежде всего личностью покупателя и его семейным положением. Спорить тут с ней было бесполезно, да и кто из своих с продавщицей спорить станет – с ней все дружить старались.
Андрей вошел в магазин, поздоровался. Ему дружно, охотно ответили. В очереди были одни пожилые женщины, да спрятался за старой печкой, где рулон оберточной бумаги стоял, сплетник Паршутин с порожней «обменной» тарой. Участковый ему головой на дверь кивнул, и тот сразу вышел, спорить не стал.
– Андрей Сергеич, – прошептала Евдокия, когда очередь разошлась и только одна Клавдия осталась – платочек выбирала. – Слышал небось, Егор-то Зайченков опять до нас вернулся? Вот с кем хлопот тебе прибудет. Вчера опять авоську бутылками набил, консервов набрал – все гуляет с приезда. Ты поглядывай за ним – скользкий мужик, от него добра ни щепотки не жди...
Егор Зайченков никогда не был путным мужиком: школу так и не кончил, на механизатора не выучился и специальность никакую себе не приобрел, работу по душе не выбрал. А все потому, что жадным был, с детства мечтал ничего не делать и большие деньги иметь. В колхозе чего только не перепробовал, за какую работу не брался, да все не по душе: которая полегче – так за нее мало платят, а где заработать хорошо можно – там горб набьешь и руки намозолишь. Стал Егор на сторону поглядывать, в город его потянуло. Прикинул, что да как, да и сорвался с места. Теперь, значит, вернулся. С чем, с какими мыслями и планами? Права Евдокия – вряд ли Егор образумился...
Потом участковый к правлению пошел – машину встречать: за деньгами сегодня ездили, за зарплатой. Машина подошла с опозданием. Из нее трое вылезли – кассир и два дружинника (один из них шофер). Этот порядок Андрей сразу завел и строго следил, чтобы он соблюдался. Дело нешуточное – многие тысячи дальней дорогой приходилось везти, тут риску никакого оправдания нет.
– Привет, – сказал Андрей. – Очередь была, что-то вы долго сегодня? Как доехали?
– С приключениями, – покрутил головой Пашка, председателев шофер. – У Соловьиного болота дерево упало прямо поперек дороги – будто кто его нарочно положил. Я даже сначала, как ты учил, задний ход дал и в машине остался, а Гришку вперед послал – он и возился с ним.
– Дерево само упало? – забеспокоился Андрей.
– Кто его знает? Я не глядел. Как Гришка убрал его, так по газам – и вперед. Спроси Гришку, сейчас он выйдет, деньги сдаст и выйдет.
– Ладно, сам съезжу посмотрю. В каком месте-то?
Сваленное дерево Андрей быстро нашел – оно так на обочине и осталось. Лес тут к дороге близко подходил – с одной стороны взгорок поросший, с другой – болото. И дерево, хоть и небольшое было, всю дорогу, видно, перегораживало – не объехать. Андрей комель осмотрел, и холодно ему стало – подрубленный. Причем в два приема: загодя – так, чтобы стояло дерево до поры, – и потом, когда можно было его двумя ударами положить.
«Может, и случайность, – подумал Андрей. – Приглядел кто-то себе осинку, свалил, а тут машина председателя... А может, и не так... В следующий раз сам с кассиром поеду – спокойней будет».
