Текст книги "Приключения 1984"
Автор книги: Валерий Гусев
Соавторы: Глеб Голубев,Владимир Киселев,Григорий Кошечкин,Валерий Винокуров,Леонид Щипко,Борис Шурделин,Айтбай Бекимбетов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)
Новгородов, заволновавшись, с шумом поднялся. На его вмиг вспотевшем лице обозначилась растерянность. Он попытался вытянуть руки по швам, но они, смешно растопырившись, были похожи на ласты пингвина, намеревавшегося прыгнуть.
– Иван Федорович, – Новгородов откашлялся, – понимаете... – И, собравшись с мыслями, очень точно перечислил оружие, хранившееся на складе Слепова.
Нечто похожее на одобрительную улыбку появилось на властном лице Ракитина.
– Превосходно... Значит, оружия нам хватит и на тех, кто в первые минуты поддержит нас...
У Буробина неприятно закололо, засосало под лопаткой, заныла рана. Вспомнился Мартынов. Расставаясь на Беговой, он сказал:
– Николай Николаевич, пригласят они тебя на свое сборище или не пригласят, мы все равно, как они только соберутся все вместе, будем их брать.
«Если так, – думал Буробин, – значит, дом Новгородова должен быть окружен. Коммерсанты собрались. Чего медлят?..»
Он даже прислушался, но, кроме звуков булькающей воды, наливаемой Новгородовым из бутылки в стакан, ничего не услышал.
«Неужели коммерсантам удалось уйти незамеченными и Мартынов не знает, где они собрались?» – обожгла сознание страшная мысль. Ведь когда он с Новгородовым покинул железнодорожный склад, ехал в пролетке, не заметил своих... Не увидел он никого и за ушедшим с товарной станции Душечкиным. Неужели?... Если бы можно было как-то связаться с Мартыновым...
– Николай Николаевич, – раздался голос Ракитина.
Буробин чуть было не вздрогнул от неожиданности. Увидев на себе пристальный взгляд Ракитина, поднялся и невольно почувствовал, что находится в центре общего внимания.
– Вас я попрошу сразу же после совещания отправиться на склад вместе с Новгородовым – необходимо проследить, чтобы оружие было правильно распределено между боевыми группами. Вам понятно?
Буробин, сделав вид, что растерялся от неожиданного поручения, неуверенно кивнул головой.
– Групп будет двадцать... Ясно? – Несколько помедлив, Ракитин назвал пароль и отзыв для встречи на складе представителей боевых групп. Потом достал из нагрудного кармана листок. Это был тот самый листок со схемой, который Буробин видел на дне рождения Вероники. – Восстание намечено на завтра на семнадцать часов вечера. Всем сверить часы. Сейчас двадцать три часа пятнадцать минут. Сигналом восстания послужат мятежи, поднятые в Кунцеве и Волоколамске. Там начнутся погромы партийных и советских учреждений, магазинов... Мы уверены, что нас поддержат все сочувствующие и обиженные Советами. Руководить мятежом в Кунцеве будет Леонид Павлович Душечкин, в Волоколамске... – он назначил неизвестного Буробину человека. – На подавление мятежей Советы, естественно, сразу бросят чекистов, милицию, воинские части. Москва, таким образом, окажется оголенной... Вот тут-то и появятся наши боевые группы. Игорь Владимирович Драгин захватит телеграф и оповестит страну о восстании. Лаврентий Петрович Редько со своим полком блокирует Кремль... Кстати, его появление в Москве ни для кого не будет неожиданностью. У него имеется письменное распоряжение командования Красной Армии о передислокации полка из Павловского Посада в Химки...
Буробину нечем было дышать. Однако он собрал все, какие только были в нем, силы, чтобы постараться не вызвать подозрения ни у кого и, в частности, у Ракитина, который видел каждого из собравшихся и как бы с каждым говорил.
«Какой момент! – думал Буробин. – Вот бы сейчас сюда Мартынова. Да где он? Почему медлит?»
В коридоре за дверью послышался шум. Было похоже, там что-то упало.
Иван Федорович умолк, раздраженно посмотрел на дверь.
В зале сделалось непривычно тихо.
– Одну минуточку, – сказал Новгородов, – там у нас охрана... сейчас проверю. – Он на цыпочках подошел к двери, прислушался, осторожно приоткрыл...
И в следующее мгновение, оттолкнув его, в зал с пистолетом в руке ворвался Мартынов, за ним чекисты и красноармейцы...
Появление Мартынова в особняке Новгородова было настолько неожиданным, что коммерсанты растерялись. Их взяли без единого выстрела.
На квартирах главарей произвели обыски. У Драгина был обнаружен полный список членов контрреволюционной организации. У Душечкина – несколько тайников, в которых хранились копии документов особой важности ВСНХ и других государственных учреждений, десять миллионов рублей и на двадцать миллионов драгоценностей.
В эту же ночь начались аресты других членов организации. Причастные к заговору офицеры полка в Павловском Посаде были взяты под стражу, полк расформирован.
Контрреволюционная организация «Спасение отечества» прекратила свое существование.
Спустя неделю на очередном оперативном совещании сотрудников Московской ЧК по поручению Феликса Эдмундовича Дзержинского начальник отдела Резцов вручил Буробину маузер, на рукоятке которого было выгравировано: «Николаю Николаевичу Буробину за смелость и находчивость, проявленные в борьбе с врагами Советской власти».
Поблагодарив руководство ВЧК за подарок, Буробин уже было направился на место, но Резцов его остановил.
– Подождите, Николай Николаевич, – он улыбнулся, – еще не все. От нашего имени передайте, пожалуйста, вот это лично Прасковье Ильиничне. – И протянул Буробину аккуратно свернутый пуховый платок. – За ее мужественный поступок и за то, что она воспитала такого сына.
Айтбай Бекимбетов
ПЫТКА
Повесть
Авторизованный перевод с каракалпакского Бориса Боксера
Лунной апрельской ночью 1934 года в ауле Абат был убит следователь Ибрагимов. Выстрел охотничьего ружья прокатился над мокрыми верхушками голых деревьев, над сырыми крышами домов и рассыпался в зябкой степи, замер где-то у дарьинского берега.
Лениво вскинули головы псы – ожиревшие на домашних харчах потомки степных волкодавов, засветились кое-где огоньки в окнах. Ударил в колотушку сторож, коротавший ночь под тулупом на крыльце сельмага. Потом, освещая путь тусклым карманным фонарем, переговариваясь хриплыми голосами, к пустому дому на окраине, в котором квартировал Ибрагимов, прошли два человека: председатель сельсовета и милиционер.
Ибрагимов лежал, навалившись грудью на ветхий стол. Юношеское лицо его было спокойно-сосредоточенно. В углу рта стыла струйка крови.
Днем прибыло районное начальство, и тогда выяснилось, что вещи и небольшие деньги, которые были у следователя, не тронуты. Исчезло лишь уголовное дело, которым он занимался уже полгода и ради которого находился в селении. То было дело Пиржан-максума, сына известного во всей округе ишана из древнего аралбайского рода.
За Пиржан-максумом числилось немало преступлений. В первые годы Советской власти он тайно содержал религиозную школу и не только проповедовал в ней ислам, но и призывал подростков всячески вредить новому строю. Осенью 1930 года в ауле, который тогда еще назывался Аралбай, заживо были сожжены трое советских работников, прибывших, чтобы организовать колхоз. Активистка, возвращавшаяся из Турткуля с женской конференции, была застрелена в поле, всего в версте от аула. Перепуганный возница показал на допросе, что навстречу бричке вышел из тумана шайтан в мешке – от макушки до пят – и трижды выстрелил из револьвера. Кони в страхе понесли, а когда возница остановил их, то увидел, что активистка мертва.
Как-то один из мальчиков, посещавших тайную школу Пиржан-максума, проговорился отцу, что видел у почтенного домуллы револьвер, спрятанный среди одеял в нише! Но ни тогда, ни позже улик против Пиржан-максума добыть не удалось.
Едва прибыв после окончания курсов на работу в районную прокуратуру, следователь Ибрагимов занялся незавершенными делами об убийствах в ауле Абат. Он изучал их, по-юношески уверенный, что совершит то, чего не смогли сделать его предшественники. Он уже допросил многих, подолгу жил в Абате, нашел кончик нити, и клубок начал распутываться. В последнем донесении он сообщал прокурору, что в руках у него несомненные доказательства виновности Пиржан-максума. Письмо Ибрагимова было получено в четверг, а в пятницу он был убит.
Вокруг Абата дорог нет, степь без конца и края. На востоке Амударья, за ней – пустыня. Все же начальник милиции велел двум милиционерам и дюжине добровольцев обыскать дом Пиржан-максума и попытаться найти его следы в степи: было ясно, что Пиржан-максум сбежал.
Отряд верховых удалялся рысцой. Прокурор и начальник милиции занялись осмотром места, где было совершено преступление.
Моросил дождь. Зарядил с начала недели. За ночь размыл следы вокруг небольшого глинобитного дома. Прежде здесь жил старик кузнец. Кузнецу надо было следить за дорогой: не потребуется ли кому из проезжих подковать лошадь или починить арбу, – потому он вопреки обычаю прорубил окно на дорогу. Оно зияло сбоку большой желтой стены. Домишко из-за этого казался подслеповатым. У этого окна и сидел следователь Ибрагимов в роковую ночь. Слева от Ибрагимова стояла керосиновая лампа. Выстрел не погасил ее, и в свете дня она продолжала едва заметно мерцать.
– Стреляли издалека, – заключил начальник, посмотрев на лампу. – Огонь не задуло, а в оконном стекле отверстие круглое.
– Пулей били, – подтвердил прокурор. Он тут же упрекнул сельского милиционера: – Зачем разрешили людям подходить к дому? Видите, кругом натоптано!
– Внутрь я никого не пускал! – торопливо оправдывался пожилой милиционер. Он снял линялую фуражку и вытер цветастым платком бритую голову. Подъехал на лошади медицинский эксперт, невыспавшийся мужчина средних лет, с сердитым лицом. Открыл свой чемоданчик, с привычной деловитостью занялся осмотром убитого.
– Точно попал, подлец. В самое сердце, – сказал он, бегло осмотрев рану на груди Ибрагимова.
– Товарищ прокурор! – позвал начальник милиции с другой стороны дороги, где на пригорке росло несколько старых урючин. – Посмотрите-ка, здесь чьи-то следы.
Прокурор приблизился к деревьям и так же, как начальник милиции, наклонился, разглядывая четкие отпечатки резиновых подошв на желтой глине.
– Хитер! – сказал прокурор об убийце. – Пришел в галошах, а на дерево забрался в одних ичигах. – Прокурор показал на комочки глины, прилипшие к черному стволу урючины. – Вот здесь, на этой ветке, он, наверное, стоял. Как раз напротив окна. Учел к тому же, что ночью человек в черном халате на дереве незаметен.
– Почему в черном? – спросил начальник милиции.
– Вот! – прокурор осторожно снял лоскуток ткани, прилипший к острому сучку. – Ищите. Где-то поблизости он должен был оставить свои галоши.
Пошли по следу. У арыка действительно нашли мужскую галошу. Она была затянута илом, лишь загнутый носок торчал наружу. Вторую галошу найти не удалось. Ее, очевидно, унесло течением.
На другом берегу арыка следов уже не было, но зияли глубокие, наполнившиеся водой ямки от лошадиных копыт.
– Да-а, – протянул начальник. – Опытный бандит действовал.
Верхом поехали они по лошадиному следу. Он привел их к пологому глинистому берегу Амударьи. Река, обмелевшая в эту пору, несла к Аральскому морю холодные желтые воды. В сухих, поваленных ветром зарослях камыша валялся труп вороного коня с перерезанным горлом. Сбруи и седла на нем не было.
– Все, – с досадой сказал начальник. – Он уплыл, наверное, в лодке вниз, а потом ушел в степь.
Прокурор молча смотрел на воду, бурлящую у черных коряг.
– У Пиржан-максума двое детей, – сказал он.
– Да, – подтвердил начальник милиции. – Сын Навруз. Ему лет двадцать. И дочь Ширин, помладше. Годков ей пятнадцать, не больше.
– Убийца действовал в одиночку, – заключил прокурор.
Тень догадки мелькнула на округлом лице начальника милиции.
– Значит, дети должны где-то встретиться со своим отцом!
– Вот именно, – сказал прокурор. – Но возможно и другое: стрелял не Пиржан-максум. Однако не будем торопиться с выводами.
Пока ехали в аул, прокурор был молчалив и задумчив.
В прокуренной тесной комнате, где помещался аульный Совет, их поджидали милиционеры и добровольные помощники, которых набилось в комнату столько, что к столу, за которым сидел председатель сельсовета, пройти было нелегко.
Милиционеры, как и предполагалось, нашли усадьбу Пиржан-максума пустой. Во дворе не было обнаружено никаких следов. Впечатление складывалось такое, будто усадьба оставлена хозяевами давно.
– Странно, – сказал прокурор. – Где же мог жить в последнее время Пиржан со своими детьми?
– Наверное, у своего брата, – произнес председатель сельсовета, – у старого Ержан-максума.
– Мы побывали и там, – сказал старший милиционер и степенно огладил седеющую бородку. – Ержан и его жена от всего отказываются. И соседи тоже в один голос заявляют, что давно уже не видели в доме у Ержана ни брата, ни кого другого из его семьи.
– Вполне это может быть, – председатель аульного Совета развел длинными руками. – Братья-максумы после смерти своего отца ишана не очень между собой ладили. И дети их тоже в последнее время не дружили – Навруз и Базарбай. Одногодки. В школе, помню (я тогда учителем работал), их водой не разольешь, а сейчас будто черная кошка между ними пробежала.
– И точно, кошка! – показав в улыбке редкие зубы, сказал парень, который сидел на полу, прислонившись к печке. – Мы даже знаем, как эту «кошку» звать. – Он выждал и добавил: – Фирюза.
Все зашумели. Молодые смеялись, старики сердились, а один, в вылинявшей бараньей папахе, даже плюнул себе под ноги, сказал:
– Эту бы Фирюзу, по доброму обычаю, в степь выгнать голой.
– Бросьте, отец, – остановил его председатель сельсовета. – Что за пережитки? Каждая женщина у нас имеет полное право свободно выбирать себе мужа. И даже разойтись с ним, если жить невмоготу.
– Право! – возмущенно возразил старик. – Шляться от мужика к мужику. Это, что ли, право им дано? – Он обращался теперь к прокурору: – Вот судите сами, уважаемый начальник, выросла эта самая Фирюза без отца-матери. Добрые люди всем миром ее на ноги подняли. Работу дали на ферме. И ничего не скажешь, трудилась хорошо. Руки у нее золотые.
– Вы про другое расскажите, отец, – посоветовал редкозубый парень и опять засмеялся.
– Дойду и до другого, – ответил старик и сердито глянул на парня. – Дожили! У молодежи – никакого почтения! Прерывает меня, будто я ровня ему!
– Покороче, пожалуйста, – попросил прокурор и прикрыл покрасневшие от усталости глаза.
– Хорошо, – согласился недовольно старик. Он снял рыжую папаху, взмахнул ею и крикнул: – Всю правду скажу, как есть! Она, эта самая Фирюза, мало что двух братьев поссорила, с Наврузом гуляла, а замуж вышла за Базарбая, так еще к следователю вашему тоже бегала. Я сам видел! Муж ее, Базарбай, в степи с отарой, а она в кузницу, к Ибрагимову огородами пробиралась.
– Следователь с нее допросы снимал, – насмешливо произнес чей-то голос.
Снова все зашумели. Председатель сельсовета покачал большой головой: дескать, нашим аульным только попадись на язык!
Лицо прокурора стало сосредоточенным.
– Они что, недавно познакомились? – спросил он.
– Давно знали друг друга, – ответил председатель. – Ибрагимов ведь тоже детдомовский. Только постарше. Вместе воспитывались в Туртукуле. Потом он на курсы ушел, а она к нам в аул вернулась. И братья эти, Навруз и Базарбай, действительно только из-за нее и поссорились. Об этом весь аул знает.
– Ладно, – заключил прокурор и добавил: – Все могут разойтись.
Он встал, повернулся к окну и долго смотрел, как медленно стекают по стеклу струйки дождя.
* * *
Прокурор сам решил побывать в доме Ержан-максума, брата исчезнувшего Пиржан-максума.
Приближение всадников заметили из усадьбы, стоявшей на возвышении, издали.
– Ой, дедушка! – воскликнула большеглазая Фирюза, невестка Ержан-максума. – К нам милиция едет!
– Доигралась, окаянная! – сердито произнес старик Ержан. – Из-за тебя, проклятой.
Длинный, костлявый, он растянулся на деревянной супе. В последнее время Ержан недомогал, а тут еще такая беда: сбежал куда-то Пиржан со своими детьми. Теперь из-за этого хлопот не оберешься. С утра в доме толкутся: то соседи, то милиция. Кажется, все уже обыскали, так нет – опять их несет.
Старик ругал свою невестку, срывая на ней зло, хотя прекрасно понимал, где причина бед: брат Пиржан, конечно, кругом виноват перед Советами. И школа эта тайная, и всякие темные дела, о которых люди много болтали, а Ержан и слушать не желал.
Вдруг старик раскрыл слезящиеся глаза, вспомнив о чем-то. Ужас мелькнул в них. Он хотел вскочить, но сделал это слишком резко и со стоном упал обратно на лежанку.
– Эй, хозяева! – послышалось снаружи. – Гости к вам в дом...
– Блудливая! – в бешенстве позвал старик. Он корчился от боли в пояснице. – Подойди скорее!
Фирюза подбежала испуганная.
– Сожги. Быстрей! – Ержан-максум протянул Фирюзе листок бумаги, исписанной арабской вязью.
Фирюза бросилась к очагу, сунула бумагу в огонь. Вошли во двор прокурор и начальник милиции.
– Приветствую вас, дети мои! – Ержан-максум, кряхтя, пытался привстать.
– Лежите, дедушка, – сказал прокурор, – болеете?
– Старая хворь одолела опять, – ответил, сморщившись, Ержан-максум. Губы у него вздрагивали.
Несколько минут прошло в молчании. Прокурор осматривал двор, бирюза выгребла из очага. Держа перед собой совок, она понесла его в угол, к мусорной куче, покраснела от смущения и хотела прошмыгнуть мимо. Прокурор был достаточно опытен.
– Ну-ка постой, душа моя, – попросил он. Фирюза, вздрогнув, остановилась.
Прокурор взял из ее рук совок и вытащил обгорелое на две трети письмо.
– Не разберу никак, – с деланным простодушием произнес он. – Может, вы, дедушка Ержан, нам поможете?
– Глаза мои совсем слепы, а сам я стар и немощен, – пробормотал старик.
Он метнул гневный взгляд на Фирюзу, и это также не укрылось от прокурора.
– Может, вы знаете, что здесь написано? – спросил он у Фирюзы.
– Вай! – воскликнула она. – Откуда мне знать, про что пишут друг другу мужчины?
– Ага! – сказал прокурор. – Значит, мужчины? А кто именно?
Фирюза готова была сквозь землю провалиться. Она поняла, что совершила новую оплошность и старик ей этого не простит, но молчала.
Начальник милиции взял обгорелую бумажку и прочел:
Окна закроешь ли, ляжешь у двери, —
С лунным лучом ускользнет твоя пери.
Сон свой прерви, безмятежный и сладкий,
И за неверной – вдогонку украдкой!
– Это Базарбай наш, наверное, опять стишками баловался, – подал дрожащий голос старик.
– Да, – будто согласился прокурор. – Видимо, баловство. А Базарбая ли почерк? – Он не дал старику ответить. Обратился к Фирюзе: – Ну-ка, милая, принесите тетради, в которые Базарбай переписывает стихи.
Невестка продолжала стоять в растерянности.
– Иди! – прикрикнул Ержан-максум. – Не видишь, уважаемые люди ждут.
Фирюза вскоре вернулась с толстой тетрадью.
– Мы возьмем ее. – Прокурор поднялся. – Вы не сердитесь, но нам придется сделать у вас обыск. Таков порядок. Ордер я уже подписал. – Он протянул старику бумажку. Тот закрылся коричневыми ладонями, показывая этим, что не сомневается в справедливости всего, что собираются делать большие начальники.
Обыск длился недолго. Начальник милиции нашел рядом с очагом скомканный конверт, на котором значилось имя Базарбая Ержанова, а обратный адрес не был указан. Стоял лишь почтовый штемпель поселка Сеит, расположенного в пятнадцати километрах вверх по реке.
– Та-ак, – протянул прокурор и задал наконец тот вопрос, которого все время, волнуясь, ждал Ержан-максум. – Где сейчас ваш сын?
Старик приготовил ответ заранее, но стал запинаться, хотя все, что он говорил, было правдой.
– Аллах свидетель, не видел я сына с пятницы.
– Не ошибаетесь? – переспросил прокурор.
Старик пошевелил губами, подсчитывая про себя дни.
– Точно, в пятницу. Едва я окончил вечерний намаз, он и появился. Спешил, боялся, что закроется сельмаг. А Базарбаю надо было запастись маслом, солью, керосином. За тем он и приехал из степи. Не приходил больше Базарбай, – тихо продолжал Ержан-максум. – Сердце мое чует: неладное стряслось с Базарбаем.
Глаза старика заслезились. Он утер их рукавом халата.
– Что же могло случиться худого с вашим сыном? – спросил начальник милиции.
– Не знаю, – ответил старик. Он приложил ладонь к груди и вздохнул. – Сердце так подсказывает.
– А все-таки что вы предполагаете? – настаивал начальник милиции.
Прокурор остановил его.
– Будет, – сказал он, видя, как Ержан-максум страдает.
Выражая голосом и взглядом доверие к старику, он спросил:
– Письмо-то откуда взялось?
– Поднялся я с солнцем, – заговорил опять старик, – гляжу, а на поленнице валяется чабанский тулуп. В нем Базарбай в степь уезжает; дома он ходит в чапане... Значит, думаю, в ауле сын остался. Скоро придет. А его нет и нет. Я тогда в карманах тулупа пошарил. Нашел конверт смятый, а в нем бумажку.
– Только стишки там были написаны? – быстро спросил начальник милиции. – Зачем же тогда их в огонь бросили?
– Пожалуйста, спокойнее, – остановил его прокурор. – Почтенный Ержан-ата сам все нам расскажет.
– Слабость стариковская. – Ержан-максум вздохнул. – От страха совсем разума лишился. А тут еще она... – Он кивнул на невестку.
– Что она?.. – спросил прокурор.
– Уйди, бесстыдница! – крикнул старик. – Сгинь с глаз моих!
Фирюза скрылась в доме, а он продолжал шепотом:
– Блудливая, горе мне с ней! Только под утро нынче домой вернулась. Спрашиваю, где была? Говорит, у родичей. В степи у нее сестра живет, за чабаном замужем. Почему, говорю, это среди ночи тебя к сестре понесло? Ну, не сдержался, ударил. А она как каменная! Даже не заголосила.
Начальник милиции опять хотел о чем-то спросить, но прокурор положил ему руку на плечо.
– У вас, кажется, было охотничье ружье? – произнес он спокойно.
Старик вздрогнул, по-птичьи замигал веками.
– Базарбай с собой ружье в степь забирает. От волков.
Прокурор встал, протянул старику руку.
– Спасибо! – сказал он. – И не тревожьтесь. Все уладится.
– Дай бог, – прошептал Ержан-максум.
– Последний вопрос, – прокурор остановился. – Где сейчас ваш брат, Пиржан-максум? Давно ли он уехал?
– Будь он проклят, этот Пиржан! – старик даже плюнул. – Шкодит всю жизнь, а мне расхлебывать. Скажу от всего сердца: я на новую власть никогда зла не имел. Ну, отняли у нас многое. Значит, так надо. Беднякам отдали и скот, и землю, но и меня тоже по миру не пустили. Дом, сад оставили. Работаю. Как все.
Он показал большие огрубевшие ладони.
– Вас, кажется, о чем-то спросили? – напомнил начальник милиции.
Прокурор вздохнул.
– Не знаю я, где Пиржан, – старик опустил глава. – Две недели не видел.
– Все! – решительно заключил прокурор.
Он спрятал в сумку тетрадь Базарбая и крикнул, взглянув на открытую дверь:
– Фирюза! Собирайтесь. Поедем в район.
Фирюза не ответила. Потом донесся всхлип. Появилась Фирюза с узелком в руках.
Глаза ее были сухи, а маленькая голова гордо поднята. Она прошла мимо старика, не удостоив его взглядом. Первая шагнула через порог на улицу. Вслед за ней вышел прокурор. Начальник милиции что-то проворчал недовольно и с силой захлопнул за собой калитку.
* * *
В районном центре – небольшом степном поселке, где среди приземистых домиков выделялись здания школы и райисполкома с выгоревшими на солнце красными крышами, между прокурором и начальником милиции произошел следующий разговор:
– Нельзя, товарищ Касымбетов, видеть в каждом человеке преступника, – сказал прокурор.
– Я с вами согласен, товарищ Дауленов, – ответил Касымбетов. – Но эти братья-максумы – наши классовые враги. Они сыновья Исмета-ишана! А кто такой Исмет-ишан, напоминать, я думаю, не надо. Десятки лет пил он народную кровь. Обманывал людей лживыми словами, мучил бедняков поборами. И сыновья его недалеко от отца ушли.
– Почему? – спокойно возразил Дауленов. – Вон Ержан-ата все эти годы честно трудится. Сын его тоже.
– Честно ли, это надо еще проверить! А Пиржан, думаете, зря сбежал?
– Мне известно о Пиржан-максуме многое, – сказал прокурор. – Только понимаете, товарищ Касымбетов, есть закон. И я призван его блюсти. Нужны не предположения, а доказательства.
– Все они одинаковы, – упрямился Касымбетов. – Вся эта семейка. Ну чего ради старик сжег письмо? Будь у него совесть чиста, он постарался бы сохранить любую улику, даже против своего брата.
– Может, вы правы, – задумчиво произнес прокурор. – Только, знаете, люди поддаются чувствам. Страху в том числе.
– Честному нечего бояться.
– И то правда, – согласился Дауленов. – И все же не будем торопиться с окончательными выводами, – закончил он уже официально. – Позаботьтесь, пожалуйста, чтоб разыскали Базарбая Ержанова. И направьте его в прокуратуру.
– Под конвоем? – спросил Касымбетов.
– Можно и без конвоя. – Прокурор поморщился, а Касымбетов пожал плечами.
* * *
Базарбай Ержанов сыскался сам. Едва Касымбетов вышел, как на столе у прокурора зазвонил телефон. Говорили из районного отдела НКВД.
– Здесь у нас паренек. Важные сведения сообщает по делу Ибрагимова. Я отправлю его к вам, поскольку вы этим занимаетесь.
– Давно он у вас? – спросил Дауленов, не скрывая волнения.
– На рассвете появился. Дежурный говорит, что темно еще было, а он встал у двери и уходить не хотел. Мы тут записали его показания. Это не повредит делу, надеюсь? Он вам повторит все, что здесь рассказал.
Вскоре в кабинет к прокурору вошел Базарбай, черноволосый парень с высоким лбом. Лицо Базарбая было красно от волнения.
Прокурор поднялся из-за массивного стола, усадил парня рядом с собой.
– Кто ты, откуда? Только не торопись.
– Базарбай Ержанов. Я из аула Абат. Пасу отару в степи. Позавчера приезжал в аул за продуктами. Меня встретил двоюродный брат Навруз. Я его до этого вечера целый месяц не видел. Вы же знаете нашу чабанскую жизнь: ходи и ходи за отарой... Ну а с Наврузом мы последнее время не дружим. – Базарбай опустил глаза. – Долго рассказывать, почему мы поссорились, и не в том суть.
– А в чем? – перебил его Дауленов.
– Он у меня ружье попросил, – шепотом сообщил Базарбай. – Говорит, хорошо, что тебя встретил. Это, говорит, аллах тебя послал, а то вся наша семья пропадет: живем на отшибе, в заброшенной усадьбе, а тут каждую ночь волки повадились. Вчера телку задрали.
– И ты дал ему ружье?
– Дал. – Базарбай опустил голову. – Как же не дать? Близкий родственник просит...
– Что же тебя встревожило сейчас?
– Разве вы не знаете?
Базарбай посмотрел в глаза прокурору искренним, открытым взглядом.
– Вот что, парень. – Дауленов положил руку на колено Базарбая. – Ты мне вопросы не задавай. Рассказывай по порядку, что хотел.
– Ладно, – поспешно согласился Базарбай. – В общем, только я поужинал, спать лег, как вдруг на окраине кишлака бухнуло. Мне послышалось, что выстрел совсем в другой стороне раздался. Вовсе не там, где жил мой дядя Пиржан-максум со своими детьми, а на другом краю аула, где старая кузница стоит. У меня сердце заколотилось. Вроде бы мое ружье! Я его по звуку из тысяч узнаю. Только я все равно, наверное, снова уснул бы, врать не стану. Была причина... Фирюзы, жены моей, рядом не было, – произнес он глухо. – Ну я и кинулся.
Он стал мять в руках свой чабанский треух.
– Я побежал туда, где ваш Ибрагимов квартировал. Смотрю, свет горит, а он – убитый. Я испугался. Обожгло всего! Увидят меня здесь люди, на кого еще подумают? А еще раньше кто-то верхом в степь ускакал. Ну я быстрей задворками, чтоб на глаза не попасться. К дувалу подошел. Слышу, отец мою жену честит: «Где шаталась, негодница? Муж тебя уже ищет!» А она только плачет. Тут меня такое зло взяло, думаю, сейчас ее прикончу. Нож вытащил. Но тут же остыл. Другое мучило: не из моего ли ружья Ибрагимова застрелили? Он ведь дядю моего, Пиржан-максума, на чистую воду вывести хотел. – Базарбай вздохнул.
– А какие же за дядей твоим, Пиржаном, грехи водились? – будто невзначай поинтересовался прокурор.
– Вы же знаете, – тихо ответил Базарбай. – Он тайное медресе содержал. И вообще всех против Советской власти настраивал.
– А сын его, Навруз?
– Этот – нет. Напраслины возводить не стану. Навруз учиться хотел. Стихи сочинял, не хуже любого бахши.
– Стихи? – переспросил прокурор.
– Да.
– Ладно, – заключил Дауленов. – Мы отвлеклись. Говори, что было дальше.
– В общем, сдержал я себя. Тогда решил, что посчитаться с Фирюзой успею. А сам на коня и в район.
– Конь был тот, на котором ты из степи приехал?
– Нет, – ответил Базарбай. – Другой конь. Я всегда брал Вороного, только в конюшне его не оказалось. Помню, еще хотел обругать конюха за то, что он моего неотдохнувшего коня кому-то уже отдал.
– А о Фирюзе почему ничего не говоришь?
– Что о ней скажешь? Опозорила она меня перед людьми навеки.
– Говори.
– Ладно, – вздохнув, согласился Базарбай. – Она Ибрагимова полюбила, когда они еще в школе-интернате учились. Потом его на курсы отправили, а она к нам, в Абат, вернулась. На ферме работать стала. Понравилась мне очень. Она красивая. Кто не знает?! Я ей все простил. Мало что было, да ушло. Поженились. А потом как-то нашел я у нее письмо. Все в цветочках. И стихи. Буквы арабские, одна к одной. Только Навруз так пишет.
– А что за стихи?
– Про любовь, – с трудом произнес Базарбай. – Я, было дело, отстегал жену вожжами. Думал, пойдет на пользу. А с Наврузом перестал разговаривать. С той поры прошел почти год, и вот я его встретил опять, когда он ружье попросил.
– Он о Фирюзе что-нибудь сказал?
Базарбай вздрогнул.
– Нет.
– Не ври! – твердо потребовал прокурор. – Отвечай, говорил Навруз о Фирюзе?
– Да, – тихо произнес Базарбай.
– Что именно?
– Не в того, сказал, орла ты целишься. Я его не понял. А Навруз говорит: «Ты мне брат. Разве я стал бы тебя позорить?» А отец как раз вечером рассказывал про Ибрагимова. Тут меня словно обожгла догадка! Ну а дальше я уже все вам рассказал.
– Все ли?
– Все. – В глазах Базарбая появилось недоумение.
– Ну а письмо от Навруза ты получил? – рассерженно спросил прокурор.
– Какое письмо? Никакого письма я не получал.
– А это что такое?
Дауленов показал ему обгоревший листок со стихами.
– В первый раз вижу! – произнес Базарбай.
– Что это означает: «С лунным лучом ускользнет твоя пери»? И это: «И за неверной – вдогонку украдкой»?
– Понятия не имею!
– А почерк чей?
– Почерк Навруза. – Базарбай потупился.
– Так, – заключил прокурор. – Подведем итог, парень. Ибрагимов убит из твоего ружья. В километре от места преступления найден твой конь с перерезанным горлом. Тебя во время убийства дома не было. После совершения преступления ты сразу сбежал из Абата. У тебя были причины ненавидеть Ибрагимова. Кроме того, твой брат Навруз вот этим письмом со стихами, – он показал конверт, – предупредил тебя, что Фирюза собирается ночью на свидание к Ибрагимову. Значит, он и подстрекнул тебя на убийство.
– Я не убивал! – закричал в отчаянии Базарбай. – Не убивал! Я же рассказал всю правду!
