Текст книги "Приключения 1984"
Автор книги: Валерий Гусев
Соавторы: Глеб Голубев,Владимир Киселев,Григорий Кошечкин,Валерий Винокуров,Леонид Щипко,Борис Шурделин,Айтбай Бекимбетов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)
Когда вышли из часовни, до прихода поезда оставалось еще с час. Дошли до Тверской, поймали пролетку. Около Садового кольца дорогу им преградила похоронная процессия. Стояли минут пять.
– Хорошая примета, – улыбнулся Душечкин, когда пролетка вновь тронулась, – быть сегодня удаче.
На вокзал приехали ровно в семь часов. Поезда еще не было. У входа на вокзал стояла милиция. Прошли на перрон. Встали у забора, поодаль от ожидающих. Душечкин молчал. Он несколько раз доставал из жилета часы. Буробин чувствовал, что он нервничает.
Поезд появился спустя час. Отдуваясь, он медленно подошел к перрону и, обдав встречающих едким густым паром, остановился. Из деревянных грязно-зеленых ободранных вагонов, толкаясь, полезли пассажиры. На перроне стало как на рынке в воскресный день. Милиция останавливала тех, кто был с мешками, проверяла документы.
Боясь просмотреть Еремина, Буробин встал около локомотива. Душечкин был рядом. Он рассеянно смотрел куда-то в конец состава.
И вот за толпой мешочников, замешкавшихся при виде милиции, показался Еремин. В руках он нес толстый старенький портфель.
– Да вот он, – тронув Душечкина за руку, радостно проговорил Буробин, – вон он... приехал, не подвел.
Подошли, поздоровались.
– Привез, Николай Николаевич, как уговорились, два с половиной миллиона, копеечка в копеечку. – И он протянул портфель Буробину. Буробин, будто взвесив его в руке, тут же отдал Душечкину.
У коммерсанта сделались масляными округлившиеся глаза. Он ласково и нежно погладил портфель, прижал к груди.
«Как играет!» – подумал Буробин.
Коммерсант улыбнулся:
– Ну, что теперь будем делать, ребятки? Может, ко мне пойдем, у меня там немножко коньячку осталось. – Он весело подмигнул.
Еремин, что-то прикидывая, достал кисет с махоркой, оторвал кусок газеты, свернул цигарку, затянулся.
– Москва, оно, конечно, можно бы к вам завернуть, – заговорил он, – но вот беда: завтра я должен раздавать получку своим. – Он помедлил. – А через час обратный поезд. Выходит, не могу я ваше предложение поддержать.
Душечкин обиженно посмотрел сначала на Буробина, потом на Еремина.
– Как же это, Николай Николаевич, ребятки, а?
Еремин развел руками.
– Оно, конечно, можно было бы, коньяк, слыхал, хорошая штука. Но меня, если я не приеду завтра в Смоленск, начальник... – Он жестом показал, как набрасывают на шею веревку и затягивают. – Он ведь у нас...
Буробин попытался поддержать Душечкина, но Еремин его остановил.
– Нет, не упрашивай, Николай Николаевич, не буду грех на душу брать. – Он достал из-за пазухи листок бумаги, карандаш, протянул Буробину.
– Что это?
– Ведомость. Для порядку распишись, что получил деньги, цифру поставь прописью, да я поеду...
Буробин с сомнением взглянул на карандаш.
– Он чернильный, – успокоил его Еремин. И, уже обращаясь к Душечкину, добавил: – Вы уж не обессудьте, что не могу с вами это... как его... – Он щелкнул языком. – Вот в следующий раз, если случай представится, не упущу... Страсть как охота причаститься, как его, коньяком. – Еремин раскатисто, громко засмеялся и, приветливо махнув рукой, направился к вокзалу.
Буробин и Душечкин подождали, пока он скроется, пошли к Тверской улице.
– Да, Николай Николаевич, совсем забыл, – заговорил вдруг коммерсант. – Новгородов нас завтра приглашает к себе, у него там какое-то семейное торжество. Так ты уж не откажи.
– Я не против, – сказал Буробин. Однако наотрез отказался заходить за Душечкиным, сославшись на то, что еще не разделался у дяди с ремонтом.
Условились встретиться в семь часов вечера на Котельнической набережной возле зеленной лавки.
* * *
На встречу с коммерсантом Буробин отправился, терзаемый мыслями. Действительно, зачем он понадобился Новгородову? Может, главный инженер хочет объясниться по поводу заказа?
На завод «Бари» Наркомат по военным делам направил заказ, на выполнение которого нужна была сталь особой прочности. Для контроля за исполнением заказа наркомат даже прислал своего человека. Новгородов тут же распорядился топоры и пилы делать из обычной стали.
Душечкина в обусловленном месте не оказалось. Буробин прошелся взад-вперед. Огляделся. Не видно. Между тем часы медленно стали отсчитывать восьмой час – пять минут, десять, пятнадцать. Это было непохоже на всегдашнюю пунктуальность коммерсанта. «Уж не случилось ли чего с ним?» Невольно вспомнились два с половиной миллиона, слова Резцова о том, что деньги эти народные и за их сохранность придется отвечать...
Где-то рядом с Буробиным тихо пискнула дверь. Из парадного соседнего дома показался Душечкин. Он торопливо подошел к чекисту и, молча взяв его под руку, чуть ли не потащил за собой.
– Что это вы? – удивился Буробин. А про себя подумал: «Не иначе, как наблюдал за мной».
– Так надо, – шепнул Душечкин.
Они вошли в какой-то темный двор. Под ногами зачавкала грязь. Душечкин продолжал тянуть Буробина.
– Николай, ты за собой не заметил слежки?
– Нет, а что?
Душечкин не ответил.
Вышли на улицу, пересекли ее и опять исчезли во дворе.
– Объясните мне, что хоть происходит, куда вы меня тащите-то?
Душечкин недовольно шмыгнул носом и опять промолчал.
Буробин слышал его тяжелое дыхание, чувствовалось, что быстрая ходьба ему уже не по годам.
– Иди за мной, но только так, чтобы никто не подумал, что мы вместе, – наконец сказал Душечкин и отпустил руку Буробина.
Перед ними был Брехов переулок. На противоположной стороне у приземистого, крепкого как богатырь особняка прохаживался мужчина, одетый в ватник, шапку-ушанку, сапоги.
Душечкин пересек переулок, юркнул в парадное. Буробин последовал за ним, мельком глянув на мужчину. Это был один из его преследователей.
Дверь им открыл сам Новгородов.
– Как? – спросил он.
– Все в порядке, – ответил Душечкин.
Особняк оказался значительно просторней, чем казался со стороны. В нем было пять или шесть комнат, большая прихожая и зал.
Буробина ослепил празднично украшенный стол. И чего на нем только не было! В центре стола стояло блюдо с красиво украшенным зажаренным гусем...
У рояля в углу сидели женщины. По залу разливалась мелодия какой-то нежной музыки.
– Знакомьтесь, Николай Николаевич, мои лебедушки, – влюбленно проговорил Новгородов. Он подвел Буробина к моложавой и пышной женщине. – Жена моя, Людмила Васильевна.
Женщина мило улыбнулась, протянула гостю руку. Буробин смутился и почувствовал, что краснеет. Новгородов, умиленно глядя на него, сдержанно улыбнулся и встал сбоку от жены. Он был ей чуть ли не по грудь. Буробин коснулся губами бархатно-розовой руки женщины.
– Дочь Надежда...
На Буробина из-под черных густых ресниц блеснули глаза летнего небесного цвета. Взгляд этих глаз был игрив, в нем были сразу и юная шалость, и неподдельное любопытство, и настороженность. Девушка была копией мамы. Она улыбнулась и склонилась перед чекистом в реверансе.
Новгородов готов был растаять от нежности.
– Вероника, – сказал он, представив другую дочь.
На Буробина глядели восторженные глаза девушки небольшого роста. Она была похожа на отца – такая же курносая и полная. Лицо у нее было розовое не столько от яркого электрического света, сколько от обилия веснушек и пылающей бронзы волос, уложенных в тугие косы.
Новгородов с благодарностью встретил восторженную улыбку Буробина.
– Софья...
Из-за рояля поднялась худенькая с бледным и болезненным лицом третья дочь Новгородова. Она будто нарочно собрала в себе все плохое и уродливое из внешности матери и отца.
– Наше семейное сокровище, – сказал Новгородов, – редкого дарования.
И Буробин увидел ее худые руки с длинными бледными, даже синеватыми пальцами.
– Четвертый год в консерватории учится, – с мечтательной гордостью продолжал Новгородов.
Из коридора послышался стук в дверь. Новгородов, извинившись, вышел из зала. В проеме между портьерами показались незнакомые мужчина и женщина средних лет.
Новгородов поспешил представить их Буробину.
– Лаврентий Петрович, – назвался мужчина. Его большой рост и военную выправку как бы подчеркивали защитного цвета френч, галифе, блестящие, будто лакированные, генеральские сапоги. Жена была под стать ему – высокая, стройная...
«Интересно, какой пост и где занимает Лаврентий Петрович? – подумал Буробин. – Судя по внешнему виду, не иначе как командир и, должно быть, не маленького подразделения Красной Армии». И не ошибся.
– Как поживает ваш полк? – спросил у него Душечкин.
– Спасибо, хорошо, – ответил Лаврентий Петрович, – красноармейцы дисциплину любят, а у меня, сами знаете, порядок превыше всего... – Он стал рассказывать о недавней инспекторской проверке, которая прошла на редкость удачно.
«Служит, но где?» – опять подумал Буробин.
Вскоре пришел Игорь Владимирович Драгин с женой, миниатюрной и очень симпатичной. Увидев женщин, она тут же подпорхнула к ним, с каждой радостно расцеловалась и защебетала с Людмилой Васильевной. Игорь Владимирович поздоровался с мужчинами и, попросив извинения, взял Буробина под руку, отвел в сторону. Он был все так же прилизан, подтянут и насыщен парфюмерными ароматами.
– Я слыхал, Николай Николаевич, вы только что вернулись из Смоленска? Как там обстановка?
– Это в каком смысле?
– В самом прямом, в связи с приближением фронта... – Взгляд его черных умных глаз был доверчиво-внимателен.
– Да как вам сказать, слышал, белополяки чуть ли не к Витебску подошли, а оттуда до Смоленска рукой подать...
– А что местные власти?
– Про местные власти не знаю, а вот наше управление из наркомата директиву получило с категорическим указанием всячески содействовать продвижению воинских эшелонов по железной дороге.
Из прихожей опять послышался звонок. Новгородов, смешно семеня короткими ножками, поспешил к двери.
Это пришел Ракитин с женой. Его было не узнать. Черный дорогой костюм английского покроя делал его фигуру необычайно стройной и даже элегантной. Он был аккуратно причесан, подтянут. Как он не походил на того Ивана Федоровича, которого Буробин видел тогда в ВСНХ.
В зале стихла музыка. Все с восхищением смотрели на вошедших.
Ракитин обвел присутствующих молчаливым взглядом, сдержанно поклонился.
– Вот все и собрались, – заискивающе глядя на Ракитина, сказал Новгородов, – пора к столу.
Гости стали рассаживаться. Буробин хотел было сесть рядом с Драгиным, который засыпал и засыпал его новыми вопросами, но Вероника и Надежда усадили его между собой. В ответ на укоризненный взгляд Драгина Новгородов беспомощно развел руками.
– Сегодня, Игорь Владимирович, в этом доме не я хозяин. – И предложил наполнить рюмки.
Гости оживились, стали разливать вино, водку, накладывать в тарелки закуски. Буробин, увидев, как Новгородов взял из серебряного ведерка со льдом бутылку шампанского и стал ее открывать, последовал его примеру.
С шумом вылетела пробка. Вероника радостно вскрикнула, захлопав в ладоши.
– Милые гости, – вновь раздался голос инженера, – мы сегодня собрались в нашем уютном гнездышке, чтобы отметить счастливую дату нашей семьи – восемнадцатилетие милой Вероники. Да, дорогие вы мои, мне сегодня и радостно и грустно – мы стареем, а наши бутончики, как видите, распускаются. Так поднимем же этот тост за счастливое будущее Вероники, для которого я, как отец, не пожалею своих сил!..
– Да что же ты, Аркадий Викторович, – укоризненно проговорил Ракитин, – такая дата, а нас не предупредил?
– Сюрприз, Иван Федорович, хотел устроить сюрприз, – живо ответил Новгородов, и его веселый голос, смешавшись со звоном хрусталя, восторженными возгласами гостей, рассыпался над праздничным столом.
Буробин ухаживал за девушками, положил им по кусочку балыка...
– А мне еще и салата, – сказала Вероника, – вон того, с крабами. Я страсть люблю крабы. А вы их любите?
Буробин улыбнулся. Он никогда еще не ел крабов, он даже не представлял их вкуса.
– Но крабы теряются перед тем, – продолжала восторженно Вероника, – что сейчас нам подадут.
– Что?
– Увидите, – наигранно блеснув глазами, прошептала Вероника. И тут же добавила: – Шампиньоны в сметане... Божественно!
Буробин сделал вид, что это сообщение его очень обрадовало. Посмотрел на собравшихся. За столом царило оживление. Все ели, пили, говорили... Особенно выделялся Новгородов. Он ел азартно, с аппетитом и притом не спускал довольных глаз с Вероники и Буробина. Ему, очевидно, прибавляло аппетита то, что он видел свою дочь рядом с воспитанным и к тому же симпатичным молодым человеком.
В самый разгар ужина в коридоре послышался звонок.
Новгородов даже поперхнулся. Кто бы это мог быть, говорил его встревоженный взгляд. Он направился к двери.
В коридоре пришедший – а это оказался Слепов – что-то прошептал ему. Лицо инженера от удивления вытянулось. Введя нежданного гостя в зал, он засуетился, не зная, куда его усадить. Потом попросил всех потесниться, посадил рядом с собой.
Кивком головы Слепов поздоровался со всеми, увидел Буробина.
– Очень хорошо, что вы оказались здесь, мне с вами попозже надо переговорить по нашему делу.
Новгородов тем временем, оглядев притихших гостей, сказал:
– Что это вы, друзья мои? А, понимаю, нужен новый тост. – Поднял рюмку. – Давайте выпьем теперь за Людмилу Васильевну, подарившую мне таких чудесных и милых детей.
И опять зазвенел хрусталь.
Вероника продолжала одолевать Буробина просьбами, вопросами. Надежда молча слушала их разговор и сдержанно улыбалась. Софью же, чувствовалось, тяготило свое присутствие за столом. Она с тоской смотрела на прикрытый рояль.
Новгородова как подменили. Он задумчиво вертел в руке вилку, словно забыв, для чего она предназначена, Было видно, что его одолевали заботы куда большие, чем еда или соседство Вероники с Буробиным. Наконец он не выдержал, поднялся.
– Милые наши дамы, надеюсь, вы не будете возражать, если мы, мужчины, на время покинем вас? – И, обращаясь к Буробину, добавил: – Николай Николаевич, вас я уж не буду тревожить, да и девушки не отпустят... А мы по старой привычке пойдем сразимся в покер.
Вероника радостно захлопала в ладоши.
– Спасибо, папочка, ты угадал. Мы его теперь никуда не отпустим!
Мужчины удалились в соседнюю комнату. Новгородов плотно прикрыл за собой дверь.
«Шельма, – подумал Буробин. – Они сейчас будут что-то обсуждать...»
Женщины, усевшись в уголке на диване, зашептались. Буробин и девушки перешли к роялю.
– Софьюшка, полонез Огинского... – попросила Вероника.
Софья бережно открыла рояль, села и, слегка откинув голову назад, как-то разом преобразилась. Куда вдруг девалось ее уродство. Она приподняла и опустила руки на клавиши. И в то же самое мгновение звуки радости и печали, нежности и боли заполнили зал... Буробин увидел руки Софьи, совершенно белые, с длинными нервными пальцами. Взгляд скользнул по Веронике, Надежде, задержался на двери, ведущей в соседнюю комнату.
«Почему все-таки приехал Слепов? Что они сейчас там делают? Как бы туда попасть? Может быть, попросить у девушек извинения и пойти покурить? Нет, пожалуй, нельзя – мое неожиданное появление может вызвать подозрение, насторожить коммерсантов. Логичней появиться там с кем-нибудь из девушек. Но как это сделать?»
Он стал припоминать, как выглядит эта небольшая комната, в которой собрались мужчины. Он туда входил с Драгиным покурить перед тем, как сесть за стол. Комната почти квадратная. Обстановка: обитый мягким плюшем диван, круглый инкрустированный полированный стол, полумягкие кресла, книжный шкаф. Ему представились полки, уставленные книгами в дорогих переплетах, на корешках золотое тиснение: Мопассан, Дюма, Стендаль, Чехов, Бунин, Лев Толстой, Лермонтов... И Буробин, когда Софья кончила играть, завел разговор о книгах.
– Так вы любите читать? – восторженно воскликнула Вероника.
– Разумеется, – сказал он.
– А что вы больше любите – поэзию или прозу?
– Поэзию.
– А кого из поэтов предпочитаете?..
– Лермонтова.
– Тогда, может быть, вы что-нибудь нам прочитаете?
Буробин сделал вид, что этот вопрос его несколько смутил.
– Вы знаете, после ранения и контузии у меня что-то с памятью не совсем в порядке... подзабыл.
Девушки сочувственно посмотрели на него.
– Но если у вас есть сочинения Лермонтова, я вам прочту. Когда-то в гимназии у меня что-то получалось... в общем, товарищам нравилось.
– У нас есть Лермонтов, я сейчас вам принесу, – обрадовалась Вероника и встала.
– Разрешите, я с вами, попробую сам выбрать, – поспешил Буробин.
Недовольно и настороженно встретили мужчины появление молодых людей. Новгородов даже привстал из-за стола. Взгляд у него был такой, словно его врасплох застали за каким-то интимным занятием. В комнате было накурено, карт не видно. Зато возле Лаврентия Петровича, который, когда они вошли, что-то оживленно говорил (Буробин разобрал всего несколько слов: «...восстание... ситуация.... время...»), лежал листок бумаги. На нем были нарисованы какие-то квадраты, кружочки, они были соединены между собой линиями, имелись надписи...
– Вероника, ты что? – озабоченно спросил Новгородов. И, не дожидаясь ответа, добавил: – Ты же задохнешься здесь, милочка!
Вероника смутилась.
– Папочка, извини, пожалуйста, мы сейчас возьмем только книгу – Николай Николаевич изъявил желание нам почитать Лермонтова.
Буробин не торопясь стал рыться в книжном шкафу.
«Что это у Лаврентия Петровича, план?..»
Мужчины сидели словно загипнотизированные.
Как быть, думал Буробин. Оставаться в этой комнате долго было рискованно, но уж очень хотелось ему рассмотреть этот листок... Он нашел томик, в котором был «Демон», и уже собирался уходить, как услышал голос Душечкина:
– Николай Николаевич, тут у нас вопрос к тебе есть, ты не мог бы задержаться.
– Вопрос? – удивился Буробин. Он подошел к столу, взял папиросу, закурил...
Лаврентий Петрович перевернул листок. Но Буробин успел кое-что разглядеть. У него не было никакого сомнения в том, что на нем был нарисован какой-то план. В центре листа в квадрате было написано «Москва», несколько ниже в кружочке – «Кунцево».
Новгородов подождал, пока выйдет дочь, прикрыл за ней дверь.
– Так что же это получается, Николай Николаевич, – услышал за собой Буробин чей-то голос. Оглянулся. Около него стоял Слепов. Вид у него был воинственный, злой. – Мы ясно договорились, что мне дадут два вагона, а дали... две платформы. Это что, шутка?
Буробин чуть было не рассмеялся. Когда он возвратился из Смоленска и рассказал о просьбе Слепова Мартынову, начальник предложил дать ему вместо вагонов платформы. Его поддержал Резцов.
– Степан Петрович, – спокойно сказал Буробин, – я считаю, что мои коллеги поступили правильно. Как мне стало известно, в Смоленске сейчас формируется для столицы состав с продовольствием. И, естественно, не будем же мы грузить продукты на платформы.
– А почему бы под них и не выделить платформы, это даже будет очень кстати... – вставил Ракитин. Его реплика была похожа на коварный выстрел.
– Так это же преступление, везти продукты на платформах. Да меня за это...
Ракитин не дал ему договорить. Все так же спокойно сказал:
– Ничего вам не будет, Николай Николаевич, у вас есть заслуги перед Советской властью, ранение тому доказательство. А вагоны Степану Петровичу вы все равно дадите. Так надо, иначе...
– Это что, угроза? Если так, то глупо, я же только что с фронта...
Буробин видел, чего стоило Ракитину сдержаться.
– Стараюсь вам объяснить, – сказал он совсем тихо, – что со мной не стоит ссориться. Во-первых, у меня житейского опыта побольше, а во-вторых... мы теперь с вами одной веревочкой связаны...
– Так веревочка что, ее и перерезать можно...
– Ошибаетесь, молодой человек, эта веревка – преступление. Деньги, которые вы нам дали, – это взятка. А перед революционным законом одинаково отвечают и тот, кто дает, и тот, кто берет...
– Я же для дороги старался, – сказал Буробин.
– ЧК не делает скидок никому...
Буробин, будто сознавая западню, в которую попал, не скрывая раздражения, глянул на Душечкина.
– Так вот вы какой, оказывается, добренький?! «Николай, Коленька, друг, я для тебя стараюсь, я коммерсант... Топоры, пилы...» Теперь я вижу, какой вы коммерсант, Янус вы двуликий, ничтожество. Я же еще молодой, мне жить хочется.
Душечкин, не выдержав уничтожающего взгляда, брезгливо сморщился, отвернулся.
Новгородов беспокойно забарабанил пальцами по столу. Лаврентий Петрович почему-то встал около окна, Драгин – у двери.
Дело приобретало серьезный оборот.
«Может, хватит мне играть, а подать сигнал своим товарищам и враз покончить со всей этой нечистью?» Буробину было известно, что Мартынов, узнав о приглашении Новгородова, с целью предупреждения возможных эксцессов послал к его особняку группу чекистов, которая засела в подвале соседнего дома. Буробину достаточно схватить пепельницу со стола и швырнуть ее в окно, и ни один из присутствующих не уйдет отсюда... Но благоразумие удержало его от этого шага. Еще не время прибегать к подобной крайности.
Буробин сделал вид, что последние слова Ракитина поставили его в тупик.
– Так что же мне делать? – сказал он, будто смирившись со своим положением.
– Это уже другой разговор. – Ракитин вздохнул. – Вам следует добыть вагоны. Степан Петрович погрузит свое сырье, и вы эти вагоны присоедините к составу с продовольствием. Для нас просто счастливый случай, что Москва ждет состав. Ему будет дана зеленая улица.
– Когда я должен буду это сделать?
– Чем скорее, тем лучше. – И, уже обращаясь к Слепову, спросил: – Когда ближайший поезд отправляется в Смоленск?
– Завтра в шесть утра.
– Вот и отлично. Николай Николаевич, будьте добры, пристройте Степана Петровича у своего дяди. Завтра поедете вместе с ним. И прошу вас его приказания добросовестно выполнять...
– Что ж, – обреченно проговорил Буробин, – надо так надо.
* * *
До дяди шли молча. Буробин впереди, метрах в десяти от него – Слепов. Кругом было тихо. Москва уже спала. Положение Буробина было тяжелое. Надо было сообщить в ЧК о своем непредвиденном отъезде, но как это сделаешь, когда за тобой как тень идет Слепов.
Переходя улицу, Буробин осторожно, будто проверяя, нет ли движения транспорта, оглянулся. Он надеялся, что чекисты его провожают. Улица как вымерла. Больше он не оглядывался, боясь напугать Слепова. Дверь им открыл сам дядя.
– Вы уж простите меня, Иван Викторович, – проговорил Буробин и подмигнул дяде, – но я не один. Мы переночуем и уйдем.
Слепов вошел в комнату. Огляделся. Подвигал носом. Поморщился.
Комната напоминала незагруженный пульмановский вагон. Две кровати – одна деревянная просторная самодельная, на которой, прижавшись друг к другу, спали четверо мальчишек, накрытых большим куском старого шинельного сукна, другая – железная двухспальная, на ней лежала жена дяди. Стол, две скамейки да большой кованый сундук – вся обстановка. Около двери лежали доски для пола, который еще не был до конца перестелен. Густо пахло сыростью.
Дядя из чулана принес овчину, положил ее рядом с постелью Буробина, лежащей в углу на полу. Буробин вообще-то жил в общежитии, и эта постель была вынужденной, временной.
Кряхтя и сопя, Слепов опустился на овчину.
– Мда-а, – тяжело вздохнул, он, – нечего сказать, хорошо живешь, ну совсем как настоящий снабженец. – Он вдруг замолчал, насторожился.
За обоями послышалось шуршание, писк, возня...
– Мыши? – Слепов брезгливо сморщился.
– Они, – равнодушно ответил Буробин.
Слепова всего передернуло.
– Это при такой-то должности и так жить, настоящий чудак. – Он перекрестился. – Когда будем грузить, напомни мне, пяток шерстяных одеял положу. А вернемся обратно, скажу Душечкину – другую квартиру подыщем. Все-таки свои люди.
Буробин промолчал. Он лежал и думал о том времени, когда Советская Россия наконец очистится от всякой нечисти вроде Слепова, Душечкина, Новгородова... и начнет жить в счастливом и радостном труде. Тогда и у него, и у дяди, и у всех будет красивая теплая одежда, хлеб будет, сахар вволю... Настоящая жизнь будет!
Слепов вдруг судорожно дернулся во сне и засопел, как перегруженный состав.
Буробин так и не сомкнул в эту ночь глаз. Она ему показалась вечным кошмаром. Спать рядом со Слеповым было противно.
Поднялись в четыре часа вместе с дядей. Надо было торопиться на вокзал. Дядя на завтрак предложил болтушку из отрубей. Слепова при виде коричневой жижи всего так и перекоробило.
– Спасибо, – сказал он, – я не привык так рано есть. – И, уже выходя на улицу, бросил: – Захватишь мешок муки и мешок картошки... На первое время хватит, а там еще что-нибудь придумаем – нельзя, чтобы дети голодали.
Буробин не ответил. Ему надо было умудриться позвонить на Лубянку и сообщить о своем отъезде.
Попробовал отойти в уборную – Слепов последовал за ним.
«Накрепко прилип...» У Буробина все внутри кипело.
И когда, уже подходя к поезду, он увидел в толпе Еремина, ему даже дурно стало от радости.
«Порядок – если провожают, значит, Мартынов в курсе дела...»
Недалеко от Еремина увидел другого чекиста – Фомина, который уже влезал в вагон.
Поезд вскоре тронулся, чекисты не вышли. На душе стало совсем хорошо: «Втроем веселей!..»
– Вот жизнь пошла, – сокрушенно вздохнул Слепов – из столицы еду и даже завалявшегося леденца, безделушки несчастной не везу... Не могу выносить Гришуткиных слез.
Буробин не ответил – ему было вовсе не до сына коммерсанта.
Когда подъезжали к Можайску, в вагон вошли четверо красноармейцев и еще мужчина, одетый в кожаные фуражку, куртку, брюки, сапоги. Буробин узнал в нем чекиста из транспортной ЧК. Стали проверять документы. Весь вагон пришел в движение. Какой-то обросший дремучий мужик попытался пролезть под лавкой мимо красноармейцев, оставив на полке мешок, набитый тряпьем. Его задержали, мешок заставили взять. Наконец проверяющие подошли к Слепову. Коммерсант протянул удостоверение. Это было то самое удостоверение, которое Буробин выписал Душечкину.
Чекист внимательно посмотрел документ Слепова, потом Буробина, прошел дальше.
– Отличная это штука, – шепнул Слепов, заботливо убирая удостоверение. – Душечкин просил, чтобы ты достал десяток таких бланков с печатями.
– Зачем? – спросил Буробин.
– Пригодятся.
– А почему Душечкин сам меня не попросил об этом?
– Тебе же ясно сказали: выполнять все мои приказания...
В Смоленск приехали поздно вечером – около Вязьмы кто-то взорвал путь, пришлось ожидать, пока ремонтники его восстановят.
На вокзале расстались, договорившись встретиться утром в управлении железной дороги. Буробину даже не верилось, что наконец-то он остался без надзора и может спокойно обо всем подумать.
К нему подошли Еремин и Фомин.
– Что делать будем?
– Надо бы проверить коммерсанта, – попросил Буробин, – за ним сейчас глаз да глаз нужен.
– Тогда жди нас в ЧК. – И они растворились в темноте...
Председателя Смоленской ЧК Семена Ивановича Кириллова Буробин застал на работе. С ним Буробин был знаком и раньше. Это был старый путеец, коренной смолянин. Председатель только что возвратился с операции – брали главаря одной из банд. Семен Иванович сидел за своим столом и, запустив пятерню в кудри седых волос, задумчиво почесывал голову. В кабинете густо пахло махоркой.
Появление Буробина встретил грустной усмешкой.
– А, это ты, Буробин-младший. Почему так поздно? – он пододвинул чекисту пачку махорки. – Третьи сутки внучат не видел, едрена корень... Кругом бандиты. Тут и белые, и зеленые, и савинковцы, и анархисты, и просто уголовники. А людей у меня... раз, два и обчелся. Вчера на Погорелках уполномоченного убили, а позавчера на хуторе, что за березовой рощей, активиста с семьей повесили...
Он вдруг откинулся на спинку стула и устало глянул на Буробина.
– А все-таки зачем пожаловал?
– Хотел попросить у вас разрешения переночевать нашим товарищам.
– Кого-нибудь брать приехали?
– Да нет, есть подозрение, надо проверить... – Буробин не стал распространяться, а Семен Иванович – допытываться.
– Пускай ночуют, в дежурке топчаны, одеяла есть.
Через час пришли Еремин с Фоминым. Они рассказали, что Слепова проводили до дома. В окно видели, как коммерсант поужинал и лег спать.
Втроем обсудили, что будут делать завтра. Вагоны решили Слепову добыть. Погрузку сырья взять под контроль. Остальное все будет зависеть от важности груза.
Глубокой ночью Буробин покинул здание Смоленской ЧК. Еремин и Фомин вызвались его проводить – кстати, они хотели знать, где живет Буробин, чтобы, если понадобится, его быстро можно было найти.
Пошли, соблюдая осторожность. Буробин по одной стороне улицы, Еремин и Фомин в отдалении – по другой и вдоль придорожного кустарника.
Смоленск спал. На высоком звездном небе, словно врезанная, висела луна. Был легкий морозец. Дышалось свободно и легко.
Буробин думал о Слепове: «Если окажется, что он будет грузить оружие, арестуем, и дело с концом... Санкция имеется».
По давней привычке Буробин просунул руку между штакетин забора, открыл калитку. Во дворе было тихо, темно.
«Вот мать удивится – третий раз приезжаю почти подряд. Скажу, эти встречи судьба дарит нам за мои три года фронтовой жизни».
Перед крыльцом Буробин остановился. «Пожалуй, не буду будить мать, проберусь-ка на сеновал...» И только он это подумал, как от забора отделилась чья-то фигура. «Слепов? Уж не наваждение ли?..»
Слепов действительно был похож на призрак.
– Ну-с, молодой человек, докладывай, где был? – сказал коммерсант. В его голосе слышалась издевка.
«Неужели перехитрил?..»
От лунного света, освещавшего лицо Слепова сбоку, ухо было какое-то мертвенно-сизое и глаза блестели, как осколки стекол.
Буробин, то ли от неожиданного появления коммерсанта, то ли от его язвительного вопроса, вздрогнул.
– Следите? И это в таком-то возрасте?
Из-за дома появился еще человек. Это оказался продавец местной хлебной лавки.
«Неужели они заметили, как я выходил из ЧК? Не расправой ли это все пахнет?»
– Где сейчас был? – властно спросил Слепов, опуская руку в карман пальто.
«Как удивительно глупо получилось, неужели на этом и оборвется дело коммерсантов?.. Нет, не бывать этому, я сам доведу его до конца, обязательно доведу», – подумал Буробин и резко ответил:
– А какое твое дело, где я был, я тебе не подотчетный! – Буробина вдруг охватила такая злость, что он готов был сию минуту броситься на Слепова и зубами ему, гаду, перегрызть горло. Перегрызть за Советскую власть, которую подонок презирает, за то, что сытно живет, когда народ от голода пухнет, за то, что мешает нормально строиться его молодой республике... Но какая-то сила удержала его. Не время пока еще предъявлять коммерсанту счет.
– Я тебя еще раз спрашиваю, где сейчас был? – в голосе Слепова слышалась угроза.
За тучи спряталась луна. Все разом потонуло в кромешной темноте. Буробин был рад этому хотя бы потому, что не видел ненавистных глаз.
