Текст книги "Приключения 1984"
Автор книги: Валерий Гусев
Соавторы: Глеб Голубев,Владимир Киселев,Григорий Кошечкин,Валерий Винокуров,Леонид Щипко,Борис Шурделин,Айтбай Бекимбетов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)
17 мая, воскресенье
– Хочу посоветоваться с тобой, – сказал председатель Иван Макарович. – Косить скоро начнем...
– А я тут при чем? – удивился Андрей.
– Дело мы одно задумали секретное. Сейчас расскажу.
Они сидели на скамеечке под петрухинской ветелкой, которая в селе самой приметной была, вроде общественной считалась. Говорили, что под ней первые колхозные собрания проводились, что в ее стволе пять или шесть кулацких пуль застряло.
Иван Макарович свои длинные ноги чуть не на дорогу вытянул, на солнышко щурился – отдыхал.
– У нас самые лучшие травы где? Правильно – на островах. А добираемся мы до них в последнюю очередь, когда перестоят и нахохлятся, – если вообще до них руки доходят, верно? Педсовет тут интересное дело предлагает: вроде как боевой десант высадить туда из пионеров и комсомольцев. Конношлюпочный сеноуборочный отряд, во! – Председатель когда-то служил на флоте, и с той поры осталась в его характере некоторая морская бесшабашность и склонность к авантюрам. Правда, в отношении сугубо хозяйственной деятельности это не проявлялось, напротив, тут он был расчетливо скуп и по-крестьянски осторожен. Цену труду и копейке хорошо понимал.
– Бугрову я уже поручил шалаши наладить, а пионеры-всадники на своих лошадях и косилки потаскают, и грабли конные у нас где-то есть. Скажи – здорово?!
Тут из тира быстрой стайкой мальчишки по своим делам пронеслись во главе с Марусиным Вовкой – старым приятелем и помощником Андрея. Но сейчас Вовка так был спором увлечен, что даже участкового не заметил. Андрей только край их разговора ухватил.
– ...Ну и что? Стрелял я из автомата, – горячо хвалился толстенький парнишка городского вида. – У отца, на полигоне.
– Подумаешь, – отрезал Вовка. – Если захочу – тоже постреляю.
– Палкой по забору, – презрительно уточнил толстяк. – Кто тебе автомат даст?
– Захочу – свой буду иметь, спорим?
– В вашем сельпо купишь?
– Знаю, где достать...
Андрей проводил их взглядом, посмеялся вместе с председателем. С этим фантазером и путешественником Вовкой не только родителям, всему селу скучать не приходилось. Парень он был хороший, но уж больно его в дальние края тянуло, на подвиги звало: то в Сибирь, на стройки, нацелится, то на зимовку в Арктику, то воевать за чью-нибудь маленькую страну. Андрей с какого только транспорта его не снимал, не раз с ним беседовал, но никак Вовка свой характер угомонить не мог. Во все секции и кружки записался, посещал их исправно и говорил, что путешественнику все надо уметь: и верхом проскакать, и из ружья метко бить, и машину водить – знать, упорно готовился в новые бега.
Вечером Андрей с Галкой на свадьбу пошли – Галкина подруга замуж вышла, а они свидетелями были.
По дороге Андрей предложил на всякий случай под ветелку заглянуть. То другая ветелка была, но тоже в своем роде общественная. Она за селом росла, на отшибе, и мужики ее издавна облюбовали – собирались под ней после получки. В ее дуплистом стволе всегда хранились стаканы; если хорошо поискать, то можно было и нехитрой закуской разжиться; а плотная широкая крона давала необходимый комфорт для «душевных бесед» в любую погоду – и в жару, и в проливной дождь. Эту ветелку участковый не то что не любил – ненавидел лютой ненавистью, изо всех сил боролся со стихийной «точкой». Нельзя сказать, чтобы вовсе безуспешно. Остались ей верны немногие – Паршутин, Куманьков-старший, Генка Шпингалет. Но эти стойкие «бойцы» ядро составляли, а уж вокруг них группировались попеременно другие.
Срубил бы Андрей вековое дерево – руки чесались, да понимал: не в дереве дело. Это не пожалеешь, срубишь – другое найдут. Не ходить же за ними с топором...
Темнело, но на полянке, где ветелка стояла, еще светло было. И тихо. Конечно, какой расчет мужикам здесь время терять, если свадьба в селе: лишний стакан всегда найдется, и закуской доброй не обнесут.
Они уже обратно хотели идти, да вдруг какой-то шорох послышался. И вышел осторожно из кустов человек с большим свертком под мышкой, огляделся и, пока Андрей соображал, кто это и куда его несет на ночь глядя, пересек открытое место быстрым шагом и опять скрылся в кустах. Узнал в нем участковый Егора Зайченкова, посмотрел ему вслед, проводил глазами вспугнутую им птаху, которая уже было спокойно устроилась на ночлег, а теперь спросонок потерянно металась между деревьями и не сердито, а жалобно попискивала, отыскивая себе новый укромный уголок.
– На свидание побежал, – посмеялась Галка. – Пошли – и так уж задержались.
Андрей по случаю свадьбы в штатский костюм оделся, чтобы гостей не смущать, и сперва неловкость ощущал – настолько уже с формой и должностью своей сжился. Даже вначале про себя все отмечал машинально: дядя Федор слишком большими стаканами пьет, Василию вроде бы уже хватит – остановить его пора, приятели жениха что-то уж подозрительно перешептываются и поглядывают обещающе на приглашенных из Козелихина парней.
Потом это прошло, Андрей почувствовал себя таким же гостем, как и все, и они с Галкой даже сплясали так, что им хлопали громче, чем молодым. А те вместо того, чтобы покружиться в положенном традиционном вальсе, попрыгали друг против друга на современный козлиный манер, дергаясь сверху донизу, и молодая жена даже сломала каблук.
Застолье между тем шумело своим чередом. Тимофей Елкин, который тоже на свадьбу поспел, лучше всех держался. Были, конечно, охотники с толку его сбить: и красного наливали, и белого подносили, но Тимофей без заметного сожаления отвергал соблазны и только приговаривал: «Кому, конечно, нравится поп, кому – попадья, ну а мне лично – молодая поповская дочка», – и с демонстративным удовольствием пил большими стаканами ситро. А когда Паршутин (его на свадьбу не позвали, и он все в окошко заглядывал) закричал ему: «Пей, дурак! Что ж ты свадьбу людям портишь?» – Тимофей, не оборачиваясь, плеснул в него наугад из кружки, полной хорошего кваса. Паршутин сгинул и больше не показывался.
Наконец, от столов отвалившись, перебрались в свободную горницу, которую хозяева от мебели освободили и для танцев приспособили.
Плясали всяко – все мастера были. А потом, когда подустали малость да угомонились, дружно взялись за песни. Ну и пели! Так звонко, так в лад, что иной и слезу удержать не мог.
Андрей и Галка задержались после гостей, убраться помогли, посуду на кухню снесли.
– Женись, Андрюша, – сказала старая Евменовна, разбирая для мытья тарелки. – Женись скорей, покуда я жива еще – я и на твоей свадьбе спою!
– Не надо! – испугался Андрей. – Не пой!
– Женись, – поддразнила и Галка, когда молодые стали подарками хвалиться. – Видишь, как хорошо.
Потом вышли на крыльцо, посмотрели в звездное небо. Взбудораженное свадьбой село затихало понемногу. Кой-где еще звякнет ведро, калитка стукнет, собака взбрехнет, а уж тишина подкралась, все вокруг собой залила. И сколько вдаль было видно, уже синим сонным туманом подернулось.
Галка поежилась, прижалась к Андрею плечом и зевнула – сладко, искренне, по-детски.
Спокойная была ночь, тихая. Как перед бурей.
18 мая, понедельник
Приемный день сегодня.
Только Андрей фуражку повесил и за стол сел, как без стука ввалился Дачник – так его на селе звали. Был он то ли военный в отставке, то ли просто пенсионер, крепко осевший в селе, – купил старый дом у Овечкиных, перебрал его и развел на участке мощное хозяйство, не чета местным. Урожаи согревал под пленкой и потому брал их ранние и отменные, цветами вовсю промышлял, на рынке не то что своим – главным человеком стал.
Дачник пошарил сзади себя за дверью и швырнул в комнату, как нашкодившего котенка, Марусиного Вовку. Тот вылетел прямо к столу, едва не упал, но не заплакал, только глазами сердито сверкал.
– Ворюга! – сказал ему вслед Дачник, обошел брезгливо и с тяжелой злостью плюхнулся на стул.
– Что у вас произошло?
Произошло нехорошее дело: Вовка с друзьями к нему в сарай забрались и зачем-то начали там полы вскрывать.
– Я ихним родителям иск вчиню: и за пол, и за потоптанные грядки, и за нарушение неприкосновенности жилища! – кричал разъяренный Дачник. – И предупреждаю: если вы, как обычно, проявите свойственные вам мягкость и либерализм, я буду соответственно информировать ваше прямое начальство и соответствующие инстанции! – Он хлопнул тяжелой ладонью по столу и вышел.
Андрей молча проводил его взглядом и посмотрел на Вовку.
– Дядя Андрей, мы ничего красть не собирались – врет он все! Мы там одну вещь искали. Но она не его. Ничья.
– Клад, что ли? – усмехнулся Андрей.
– Вроде, – уклонился Вовка. – Не спрашивай, дядя Андрей, все равно не скажу. Эта тайна не моя, и я не предатель.
– Это я знаю, – вздохнул участковый. – Иди за отцом.
Дверь за ним не успела закрыться – супруги Кошелкины за правдой пришли, мол, рассуди, участковый. Они никогда не ладили: лет пятнадцать уже то расходились с руганью и слезами, то сходились с песнями, а в чем дело – никто понять не мог. Да они и сами, видно, не знали. Участковый выслушал и, в причинах разобравшись, поругал, посоветовал, помирил. И сам себе при этом удивлялся: откуда нужные слова-то находил, и почему эти пожилые люди его серьезно слушают?
Потом Зайченкова явилась и тоже кричать начала:
– Свалился на мою голову, черт незваный! Отдохнуть от него не успела! Только хозяйство в порядок привела, а он – нате! – явился. Трех курей уже пропил, телогрейку новую где-то задевал и отцовы сапоги загнал. Сажай его, участковый, поскорее, до большой беды!
После нее Паршутин пришел с бумажкой, в разорванной по вороту рубахе.
– Вот, гражданин участковый, прими по всей форме заявление потерпевшего от хулиганских действий бывшего алкоголика Тимофея Петровича Елкина. Нанес публичное оскорбление – при народе пьяницей и треплом обозвал, а также материальную трамву и моральный ущерб моей личности.
Паршутин повернулся и показал свою «трамву» – след на штанах от сапога и ворот порванной рубахи.
– Вот что, личность... – Андрей перевел дыхание. – Если ты еще раз сунешься к Елкину, я тебя направлю на две недели вагоны разгружать. Все! Кругом! Шагом марш!
– Вот как? – удивился Паршутин. – Вот, значит, как? Ну, погоди, участковый, погоди! Плохо ты меня знаешь, чтоб я не отомстил...
Андрей встал – Паршутин выскочил за дверь. И тут же забарабанил в окно, расплющив о стекло нос, прокричал: «Нянькайся с ним, нянькайся, он тебе за добро и заботу найдет чем отплатить!»
Вредный по-глупому Паршутин все старался Елкина разозлить, до гнева довести и морду свою немытую под его кулак подставить, а потом шум поднять, жалобу устроить. Андрей, чтобы этого не случилось – последствия-то могли чреватыми для Тимофея оказаться, – особо его предупредил, чтобы не соблазнялся Паршутина проучить. Тот его успокоил:
– Не боись, Сергеич, пусть себе лает, верблюд все равно идет и ноль внимания на него оказывает. Это он от зависти все.
Но Андрей все-таки тревожился – он Паршутина достаточно знал и потому так грубо с ним обошелся. Нехорошо, конечно, но надо.
За всеми этими и другими обычными делами незаметно день прошел. Андрей посмотрел на часы – пора в клуб: сегодня танцы, школьный оркестр, наверняка со всех деревень молодежь соберется. За своих-то он был спокоен, а вот козелихинские парни на танцы, как в бой, ходили. А все потому, что своих девчонок мало, да и чужие всегда лучше кажутся. Надо приглядеть.
На сцене серьезные музыканты свои инструменты расставляли, уборщица мокрым веником полы брызгала, по стеночкам самые нетерпеливые топтались – девчонки завитые и подкрашенные, парни приодетые, с влажными волосами.
Андрей прошел в игровые комнаты, посмотрел на окаменевших шахматистов, послушал, как стучат шары в бильярдной и прыгает над зеленым столом белый теннисный мячик, предупредил Куманькова-старшего, чтобы убрал карты, которые тот уже ловко раскидывал на широкой скамейке.
В спортивном зале дельтапланеристы свои крылья разложили, что-то с ними ладили и чему-то смеялись. Посторонних здесь не было – не пускали, только в углу пыхтел над штангой Василий Кочкин.
В зале грохнуло, завизжало, затопало – танцы понеслись. Андрей зашел еще в курилку – заглянуть, не звенят ли там стаканы, а уж потом вернулся в зал. Наметанным взглядом окинул бушующую толпу. Сразу и не поймешь, что творится, кто с кем и как танцует.
К нему подошли дружинники, доложили, кого пришлось вывести и домой проводить, кто в опорном пункте объясняется с командиром Богатыревым и за кем надо присмотреть.
Участковый вышел на улицу, постоял на крыльце. Народ все еще шел в клуб, и все с ним здоровались, многие издалека руку тянули.
19 мая, вторник
Андрей, можно сказать, еще не ложился, а его уже поднял многодетный Петрухин, про которого на селе шутили, что у него детей больше, чем зубов. Это в самом деле было так: зубов у него осталось всего два и то в глубине, не видно, а детей было шестеро девчонок.
– Андрюша, выручай, – чуть не плакал он. – Младшенькая сильно заболела, а доктор Федя говорит, что сам помочь не может – надо в район везти, да не на чем. Ихняя машина Дашку Парменову рожать повезла. Когда еще вернется? Выручай, Андрюша! Век не забуду твоего добра, – лихорадочно говорил он, пока Андрей собирался и закрывал дом. – Уж такая она славная девочка получилась, такая славненькая – вся в меня, и зубов столько же...
Пока заехали за девочкой, пока мать собирала ее и давала наказы Петрухину, далеко за полночь перешло. В район приехали – уже светало.
– Ты иди, – сказал Андрей, – а я тебя подожду.
Вернулся Петрухин не скоро, часа через два – Андрей даже подремать успел.
– Ну что? – спросил он, выбираясь из коляски.
– Порядок! Говорят: «Езжай, отец, домой смело, нет теперь опасности». Спасибо тебе, участковый.
– Ладно, теперь ты меня жди, надо в райотдел заскочить. А уж потом домой.
– Она у вас что, за шкафом валялась? – вырвалось у Андрея, когда дежурный показал ему ориентировку.
– Сам виноват, – обиделся тот. – У нас ты гость редкий, и на месте тебя не застанешь, впрочем, маленечко и наш грех есть. А что? Ты к Платонову зайди, он этим... Федориным занимается.
– Ты что? – тоже спросил следователь Платонов. Они были с Андреем старые приятели. – Чего разволновался?
Андрей ответил не сразу, все не мог оторваться от нескольких строк: «...среднего телосложения... пальцы тонкие, беспокойные, слегка дрожат... волосы темные, спереди в волосах заметна ровная седая прядь...»
– Это он был, Федорин. Я рапорт оставлял... – И он, коротко рассказав о случае на переезде, попросил сводки за последние две недели и карты областей – своей и смежной.
Они разложили карты, склонившись над ними, сделали выписки.
– Вот смотри: побег – первого числа; кража со взломом в продовольственном ларьке в Бирюкове – второго; в Сабуровке на вокзале кража чемодана с носильными вещами – четвертого...
– Шестого, – перебил Платонов, – заявление гражданина Федорина об утере документов, в том числе паспорта.
– ...Это уже у нас, в Званске. Там же, в тот же день кража чемодана на вокзале, кража двух чемоданов в поезде. Тринадцатого – встреча на переезде. Вот его дорожка.
– Точно, – сказал Платонов. – Во времени и в пространстве. И прямо в наш дом. Молодец, Ратников!
– Смеешься?
– Какой смех! Пойдем начальству докладывать.
– Так, Ратников, – сказал следователь, когда они вернулись. – Посмотрим, что за фигура такая – Антон Агарышев, в настоящее время гражданин Федорин... Год рождения... Молодой совсем, твой ровесник. Судимости... Статья такая-то, такая и такая. И еще две... Набрал – ничего не скажешь. Больше, чем у тебя благодарностей. Признан по решению такого-то суда особо опасным рецидивистом. Отец – бывший ответственный работник торговли. Осужден, отбывает наказание. Статья... Так, образование гражданина Агарышева – чуть выше среднего. Это ясно – как папашу посадили, сынок за систематическую неуспеваемость из института вылетел, заступиться-то некому. Трудового стажа практически нет. Вместо него другой «стаж» – очень солидный для его возраста... Дерзок, решителен, патологически жесток. Легко подчиняет своему влиянию людей, в местах лишения свободы терроризировал заключенных, ставших на путь исправления. Ты знаешь, как он побег совершил? С оружием в руках! Он в колонии ухитрился пистолет изготовить – из аптечной резинки, алюминиевой ложки, гвоздя и стержня от авторучки. Кто-то ему патрон от мелкашки подарил. И этим единственным патроном из своего фантастического пистолета он тяжело ранил охранника. Попытался забрать его автомат – не удалось. Тогда он без автомата ушел и уже почти двадцать дней на свободе. Где он может быть? И чего нам от него ждать?
– Чего угодно, – вздохнул Андрей. – Такие на все способны. Тем более что отвечать ему все равно по высшей отметке придется. И я его упустил!..
– Ты и поймать должен, – по-доброму улыбнулся Платонов, хорошо понимая, как сильно казнится молодой участковый, и желая шуткой поддержать его. – Только вот где он сейчас? Ты у себя ничего такого не замечал?
– Особенного ничего, – пожал Андрей плечами. – Все как обычно, одни и те же проблемы.
– А не особенного?
– Телогрейка у одного мужика пропала.
– Ну?
– И сапоги.
– Так...
– И топор.
– Все?
– Дерево на дорогу упало...
– Кот взобрался на чердак, – в тон ему протянул Платонов.
– Дерево упало перед машиной, где деньги везли. Зарплату.
Платонов привстал:
– Само, что ли, упало?
– Подрублено.
– Здорово!
– А что – здорово? Я сам сначала напугался, бог знает что подумал. А если все проще – облюбовал мужичок осинку, повалил, а тут председатель едет.
– Так пришел бы потом и забрал.
– Приходил, забрал, кто – не знаю. Исчезло дерево.
– Ратников, ты сейчас должен за отделение милиции работать. Как Шерлок Холмс!
– У меня и доктор Ватсон свой есть, – улыбнулся Андрей. – Богатырев, командир дружины. Он уже в газету очерк послал о том, как я похитителя собственного кабанчика нашел. Сегодня, кстати, у нас товарищеский суд по этому делу состоится.
– Ты не смейся, – тоже улыбнулся Платонов. – Мне, например, эта личность – Шерлок Холмс – крайне симпатична. И знаешь чем? Универсализмом. Целый правовой институт в одном человеке – и следователь, и розыскной работник, а эксперт какой многосторонний: и баллист, и трассолог, и токсиколог, и в серологии для того времени прекрасно разбирался. Иногда сам приговор выносил и сам его приводил в исполнение.
– Ты научишь! – засмеялся Андрей.
– Нет, серьезно, у нас сейчас узкая специализация – это необходимо, а в идеале мы должны бы все смежное знать как свое собственное. А уж для участкового это главный хлеб.
– Я знаю...
– И вообще – по дружбе тебе скажу – смелее работай, побольше творчества, импровизации. Я бы даже сказал, предвидения. Самое лучшее, когда ты на месте преступления оказываешься раньше, чем оно совершается. Ведь если мы будем работать только по схеме: «совершил – поймали – доказали – наказали», – нам век с преступностью бороться. И без никакого результата.
– Знаю. Главное – не наказать, а чтобы наказывать не за что было.
«Данных о том, что беглый Агарышев может скрываться на моем участке, – размышлял Андрей по дороге домой, – вроде нет, но и полностью исключать такую возможность нельзя. А если все-таки предположить?.. Тогда ему надо иметь где-то убежище. Где? У кого-нибудь в доме, в сарае? Нереально. Сразу бы заметили, и слухи бы пошли. Пока же ничего на этот счет нет. Значит, не в селе. В лесу? Тоже маловероятно. Наверняка бы на него уже натолкнулись. В любом случае Агарышев должен быть непременно связан с кем-нибудь из местных, кто взял бы на себя заботу о нем, хотя бы о его пропитании. Кто?»
Андрей перебирал в уме самых ненадежных своих односельчан, искал возможного помощника Агарышева, пока не остановился на Генке Шпингалете.
Кличку свою дурацкую Генка издалека привез. Видно, как окрестили его там, за проволокой, так она и здесь каким-то чудом проявилась. Был он собой мелкий, но жилистый, на вид – шпана шпаной. Срисовал с кого-то себе облик, а может, в кино подсмотрел: липкая челочка до глаз, сапоги гармошкой, кепочка в обтяжку и зуб золотой. А главное: чуть что не по нем – визжал, матерился и за нож хватался, который заправски в сапоге носил.
С участковым-то они старые и непримиримые враги были. Это ведь Андрей (он только что из армии пришел) Генку тогда задержал и в милицию доставил. И в суде свидетелем выступал.
Освободили Шпингалета сравнительно недавно, но отбытое наказание, судя по всему, ничуть ему ума не прибавило: так все и ходил по краешку, пока в конце прошлого лета опять под следствием не оказался: участковый его в лесу застал – Генка, мотая головой, сдувая с лица комаров, сноровисто, воровато свежевал медвежью тушу. Левая рука его, голая по локоть, в ошметках красного мяса, в клочьях мокрой шерсти, задирала, оттягивала взрезанный край шкуры; в правой – окровавленной – безошибочно, точно сверкал тусклым лезвием длинный нож.
– Здорово, браконьер, – негромко сказал участковый. – С полем тебя.
Тот вздрогнул, выронил нож, мокрая красная лапа метнулась было к ружью, но Андрей успел отбросить его носком сапога.
Генка был в растерянности недолго, нахальства ему не занимать.
– Он сам на меня бросился. Необходимая оборона была, – ухмыльнулся браконьер.
– И ты на этот случай в лес с ружьем пошел, а в стволы «жаканы» забил, – добавил Андрей.
– Ага, он мне давно грозился. Ладно, шеф, давай по совести: мясо пополам, а шкура вся тебе. Галке на свадьбу подарок сделаешь, – Генка поглубже натянул кепочку и снова нагнулся над тушей. – И разойдемся друзьями.
– Что ты, как можно мне с таким человеком дружить? – усмехнулся Андрей. – Загоржусь тогда совсем.
Шпингалет поднял голову, посмотрел кругом, потом снова в глаза милиционеру.
– Жить не хочешь? Мы одни здесь...
– Что? – так спокойно и вежливо, будто действительно не понимая, переспросил Андрей, что Генка сразу понял: не напугать ему участкового, не уговорить его и не совладать с ним.
– Ладно. – Он скрипнул зубами и грязно выругался. – Сейчас твоя сила, но и я своего часа дождусь, за оба раза посчитаюсь. Ты жди, оглядывайся!
После суда (Генку оштрафовали сильно и ружье конфисковали) он не раз потом грозился, что околоточному (так он Андрея за спиной называл) все равно «пасть порвет». Андрею эти слова передали, и он, хотя особенно об этом не думал – не в первый раз ему грозили, но все-таки понимал: злопамятный, истеричный Генка долго ждать не будет и, как удобный случай выпадет, может на крайность пойти...
Вполне возможно, что с Агарышевым он уже давно знаком был. Надо бы уточнить, где отбывал наказание Шпингалет, не имелось ли у них контактов раньше.
