Текст книги "Приключения 1984"
Автор книги: Валерий Гусев
Соавторы: Глеб Голубев,Владимир Киселев,Григорий Кошечкин,Валерий Винокуров,Леонид Щипко,Борис Шурделин,Айтбай Бекимбетов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 34 страниц)
Решил подождать до утра.
Поднялся чуть свет. Взял ведра, пошел за водой. Соглядатаев нигде не было. Опять загадка.
Отправился на Лубянку. Однако, хотя ничего подозрительного не заметил, чувство тревоги не покинуло до тех пор, пока не переступил порог дома, где размещалась его группа.
Мартынов в своем кабинете спал на стульях, накрывшись кожаной тужуркой.
– Ты чего в такую рань? – встретил он Буробина.
– Да коммерсант денег просит...
– Что-о-о? – удивленно переспросил Мартынов.
– Просит денег, половину всей суммы.
– Это еще зачем?
– Сам не пойму.
Мартынов поднялся, молча расставил по стенке стулья, повесил на вешалку тужурку, причесался.
– Тогда давай все по порядку рассказывай. Буробин рассказал.
– Топоры и пилы, – усмехнулся Мартынов, – вот ведь петрушка какая получается. Выходит, они хотят тебя потуже привязать к себе. Поэтому и следили. Теперь вот деньги... Кстати, что ты ответил Душечкину?
– Пообещал раздобыть.
Мартынов даже рассмеялся.
– Ну и молодец ты, Николай Николаевич!
Буробин не понял, то ли начальник одобряет его решение, то ли осуждает.
– Федор Яковлевич, да не мог же я сказать коммерсанту, что он никаких денег от меня не получит. Нам же в этом деле еще ровным счетом ничего не ясно.
– Николай Николаевич, я хотел сказать, что ты действительно молодец. И деньги мы ему дадим, из-под земли достанем, а дадим.
Расставшись с Душечкиным, он думал, что лучшим решением этой операции будет немедленный арест всех коммерсантов. Следствие же потом покажет, кто из них есть кто и что вообще они замышляли. И вдруг начальник высказывается за продолжение операции. Это, безусловно, хорошо, но где взять деньги? Да еще неизвестно, как к данному решению отнесется Резцов. Сергей Артемьевич поддержал Мартынова.
– Арест Душечкина и его связей производить сейчас действительно преждевременно, – сказал Резцов, поочередно выслушав чекистов. – Во-первых, ход событий показывает, что мы имеем дело не просто с отдельными преступниками, а с организацией, и, по всей вероятности, организацией контрреволюционной, иначе зачем бы им понадобилось так тщательно проверять Николая Николаевича; во-вторых, им нужна Смоленская железная дорога. Для какой цели – нам пока неясно. Поэтому задаток Душечкину придется дать. Думаю, что деньги нам найдут... – Резцов неожиданно закашлялся. Кашель был глухой, хрипящий. На усталых глазах проступили слезы. Он подтянул к подбородку ворот серого шерстяного свитера, встал, закрыл форточку.
И только тогда Буробин заметил, что в кабинете было холодно.
– Скучаю по свежему воздуху, – как-то виновато сказал Резцов, – да вот кашель.
Еще добрых полчаса чекисты были у начальника отдела. Они детально обсудили план дальнейшего поведения Буробина при встречах с Душечкиным, его связями. Согласовали поездку в Смоленск и то, как следует поступить в случае каких-либо непредвиденных обстоятельств. Деньги решено было передать Душечкину в Москве через сотрудника группы Еремина, который будет выступать под видом кассира из управления железной дороги. Настоящего кассира, об этом должен будет позаботиться Буробин, направить в Москву с каким-нибудь финансовым поручением, так как не исключалось наблюдение коммерсантов за управлением.
На следующий день Буробин был в Смоленске. С поезда заспешил домой – он рассчитывал положить вещмешок, побриться и успеть заглянуть в управление. Наверное, так бы все и было, если бы не надо было ему проходить мимо палатки утильсырья.
Хозяин палатки Шаев, подбоченясь, стоял в дверях своего сарая и поджидал очередную жертву. Его сытое лицо густо поросло огненной растительностью. До революции он служил выездным у князя. После того как в семнадцатом году князь подался в Париж, с год мотался без дела. Потом открыл палатку утильсырья и как бы отгородился от всякой политики. Палатка оказалась делом прибыльным. Отовсюду к нему шли. Одни тащили ненужный хлам, чтобы очистить от него свои углы и заодно получить какую-нибудь мелочь, другие рылись в этом хламе, выискивая что-нибудь для хозяйства: кто абажур, решив жить по-культурному, кто опорки, чтоб заменить развалившиеся, а кто и одежонку какую...
Несмотря на то что дома Буробиных и Шаевых стояли рядом, семьи их никогда не дружили. Сначала потому, как говорил сам Шаев, что гусь свинье не товарищ, потом Шаев не захотел вместе с отцом Буробина идти по дороге революции. А когда Буробин-старший конфисковал у Шаева двух гнедых лошадей в пользу Советской власти, они и вовсе сделались врагами.
– Ну, Колька, – сказал тогда вдогонку отцу Шаев, – и на моей улице когда-нибудь будет праздник, только тогда я не стану у тебя конфисковывать... – Больше ничего не сказал, побоялся, в сердцах только зло плюнул на пыльную дорогу. Но зато, когда умер отец, матери начал открыто высказывать свои угрозы и все больше с издевкой.
– Хоть и говорил твой покойничек, Прасковья, что Советская власть будто господа бога энтой революцией уничтожила, ан есть, есть он, всевышний! Иначе разве убрался бы такой бугай без посторонней помощи. Глядь, господь-то сжалился над обиженным, тифу анафеме подпустил. – И, люто сверкнув глазами, словно гвоздь с одного замаха вбил: – Подожди немного, Прасковьюшка, и тебя он скоро к рукам приберет...
Буробин еще в прошлый приезд хотел зайти к Шаеву и предупредить, чтобы оставил он в покое старую женщину. Но так и не собрался. И вот теперь Шаев сам попался на его пути.
Их взгляды встретились. И вдруг Шаев, сорвав с головы картуз, низко поклонился.
– Здравия желаем, Николай Николаевич, с прибытием!
«Отчего бы это», – подумал Буробин. Однако ответил:
– Здравствуйте, Ефим Кондратьевич. – И прошел мимо. За собой услышал скрип двери, тяжелое звяканье замка. Спустя несколько шагов, переходя улицу, посмотрел на палатку.
Шаев торопливо шагал в другую сторону.
«Куда это он?» Буробин свернул на свою улицу. Свежий ветерок принес пьянящий запах пиленой сосны, веселый перестук молотков. «Не иначе как кто-то строится». Однако стук доносился со стороны его дома. Заторопился. Действительно, во дворе четверо незнакомых мужчин свежим тесом обшивали террасу. Сразу вспомнилась старая, с прогнившими углами... В отпуске Буробин как мог подлатал ее, но переделать было не из чего.
– Это что такое? – спросил у плотников.
– Террасу делаем, – ответил один из мужиков, подозрительно косясь на незнакомца.
На крыльце показалась мать. Старенький, клинышком шерстяной платок, из-под него выбивается седая, почти белая прядь волос, густо изъеденное морщинами худое милое лицо.
У Буробина заныло в груди.
– Коленька, милочек! – Мать обвила шею сына жилистыми теплыми руками.
Уже зайдя в дом, усевшись возле печки на лавку, Буробин спросил:
– Откуда это ты денег взяла терраску-то переделывать? Даже на каменные столбы ставишь.
– Да это все твой приятель...
– Какой такой приятель? – удивился Буробин.
– Да Степан Петрович... Слепов.
– Что?..
Оказалось, Слепов несколько раз заходил к матери. А вчера днем привез тесу, кирпичей, привел плотников и приказал им переделать террасу. «Некрасиво, – говорит, – получается, такой начальник, а терраса вот-вот развалится».
Не успела мать вздуть самовар, как пожаловал – легок на помине – Слепов.
– Прасковья Ильинична, – громко проговорил он с порога. – еще день, и терраса будет готова. Вот сын удивится. Прямо как в сказке. – Он снял пальто и, приглаживая рукой седеющие волосы, шагнул в передний угол. На Слепове был военного покроя, сшитый из армейского сукна костюм, высокие белые бурки. Увидев Буробина, остановился, переступил с ноги на ногу. Словно удивившись неожиданной встрече, скрипнули новой кожей бурки. – Ба, кого я вижу, вот это встреча.
Мать поставила на стол чашки, кринку с брагой, взятую у соседки для плотников на завтрашний обед, хлеб, соленые огурцы.
– Можешь себе представить, – говорил Слепов, отведав браги, – что я тебя еще вот таким знал. – Он сунул руку под стол. – Да, мой отец вместе с твоим товарняки гоняли. Они крепко дружили. Вот ведь как бывает. – Он хохотнул так, будто пилой прошелся по гвоздям. – В последний раз я тебя видел, как бы это не соврать, лет пятнадцать назад. Бегут годы... Я тогда в отпуск приезжал. Да ты должен помнить, я тебе погоны подарил.
Буробину даже стыдно стало за свою худую память. Как же он его сразу не узнал? Перед глазами всплыл один из далеких счастливых детских дней. Ему подарили погоны, да какие – офицерские! Мать пришила эти погоны на рубашку, и потом он долго играл в войну с уличными ребятишками, сгоравшими от зависти.
– А где же усы? – наивно спросил Буробин.
– Вспомнил! Да, много с тех пор воды утекло: ты стал взрослым, я – почти стариком. – Он взял огурец, с хрустом его откусил и, с неподдельным уважением глядя на Буробина, стал жевать. – А я как узнал, что вместо умершего Самсона Никаноровича, – он размашисто перекрестился, – царство ему небесное, хоть покойников не судят, зверюга был, – нового начальника ставят, так сразу решил установить с тобой приятельские отношения. А вообще-то, отцы наши дружили, и нам нет никакого резона чуждаться.
Вошла мать. На столе появилась большая сковородка картошки, зажаренной кругляками.
– Кушайте, сердешные. – И опять ушла за печку: колдовать над блинами.
– И вот только я об этом подумал, – продолжал Слепов, – как ко мне приехал мой бывший командир. У него, понимаешь, в Москве большие связи. Подумали, как лучше к тебе подъехать, вот и решили помочь дороге. А что я тебе сразу тогда не признался, так надеялся, сам вспомнишь. – Вкусная, крепкая брага, словно заведенная граммофонная пружина, не давала ему возможности остановиться. По всему чувствовалось, что он был рад встрече с Буробиным и не хотел этого скрывать. – Теперь-то у нас с тобой дела пойдут, – говорил он, – я тебе удружил, ты, глядишь, меня не забудешь. Да, ты знаешь, а я, грешен душой, молил о твоем приезде, ты мне нужен сейчас во как, – он резанул рукой по жилистой шее, – позарез. Посмотри на улицу, какая погода: позавчера был снег, вчера дождь, сегодня – мороз, чует мое нутро – поясница совсем разламывается – опять дождю быть. А у меня сырье. Совсем забыл тебе сказать: я же сейчас вроде помоечного начальника стал, – опять хохотнул, – командую местной конторой утильсырья. Так у меня на складе пропасть добра скопилась. Хоть и зовется это утилем, но все же сырье, и лежит оно, можно сказать, под открытым небом. Притом сегодня вот телеграмму получил с московской фабрики. Стоит бедняга без дела. Молят, чтобы выручал – утилю подбросил. У меня с ней давняя договоренность. – В подтверждение сказанного он протянул Буробину телеграмму, в которой действительно просили Слепова прислать на фабрику причитающееся по договору сырье.
– А при чем тут я? – спросил Буробин.
Слепов состроил гримасу.
– Николай Николаевич, вагоны нужны.
– Сколько?
– Хотел бы пару, но обязательно крытых.
– Не много? – усмехнулся Буробин. И тут же подумал: интересно, а что он повезет в этих крытых вагонах? Как быть? Опять проблема, и посоветоваться не с кем. Правда, есть Смоленское ЧК, но к местным товарищам Резцов приказал обращаться только в крайних случаях. «Чем меньше людей будут знать об этой операции, – сказал он, – тем успешнее она может пройти». Дать? А к чему это может привести? Буробин отлично понимал, что ошибаться ему нельзя, иначе может получиться так, что он вместо того, чтобы пресечь врага, невольно станет его сообщником. Нет, пожалуй, не дам.
– Николай Николаевич, – так и не ответив на вопрос Буробина, проговорил Слепов, – не скупись: нельзя же допустить, чтобы у меня сырье пропадало, а там фабрика стояла без дела. Всего ведь два вагона прошу, что стоит для железной дороги?
«Выходит, и отказать нельзя», – подумал Буробин. Однако чтобы потянуть время и все как следует продумать, решил поупрямиться.
Сошлись на том, что Слепов придет завтра в управление и там на месте они решат, как быть. На этом и расстались.
– Чует мое сердце, – заметила мать, – втянет он тебя в историю.
Буробин улыбнулся.
– Да что ты, мама, я же чекист.
– Потому и страшно.
Из рассказа матери Буробин узнал, что Слепов два года назад вернулся из армии, где служил в чине офицера. Похоронил жену. Живет с пятилетним сынишкой-калекой: у того от рождения не двигаются ноги. Ухаживает за мальчиком, а помогает ему по хозяйству дочь подруги Прасковьи Ильиничны Ксения Мелешкина, но жениться на ней Слепов не собирается.
– В общем, как ни погляди, – заключила мать, – вроде бы и несчастный он человек, а все же нехороший. И зачем девку изводит? Ты его, Колюшка, остерегайся.
Утром Буробин отправился в управление. Не успел раздеться, как там появился Слепов. На лице дружеская улыбка, в глазах – надежда.
– Ты уж прости меня, Николай Николаевич, что в такую рань, но дело не терпит.
– Да уж чего там, – Буробин сделал вид, что обрадовался приходу Слепова, – я сам такой – надо, спать не буду. Но тем не менее прежде чем что-то решить, я хочу задать тебе вопрос.
– Какой?
– Не много тебе, все-таки пару вагонов, может, сократишь?
Слепов укоризненно развел руками.
– Николай Николаевич, ты как на рынке.
Этого словно ждал Буробин.
– А то где же... – он язвительно усмехнулся. – Вы с Душечкиным за вагон пил и топоров сколько с меня содрали?
Слепов прикусил губу.
– А я тебе, думаешь, вагоны так дам, за хорошие глазки? Ошибаешься.
– Николай Николаевич, так я же тебе терраску делаю, как будет возможность, матери мяса, картошки подброшу, еще чего.
– Молодец, – опять засмеялся Буробин. На него словно нашло. Он решил основательно пощекотать нервы этому проходимцу. – Нет, Степан Петрович, уж коль нужны тебе вагоны – плати. И не как-нибудь, а наличными.
– Да ты что? – оторопел Слепов. – Креста на тебе нету.
– А на тебе?
Слепов вдруг так посмотрел на Буробина, что чекисту показалось, будто в его глазах блеснули зубы. Коммерсант, словно готовясь к кулачному бою, до хруста сжал кулаки, шагнул на Буробина.
– Зачем так шутишь, Николай Николаевич?
Неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы в дверь не постучали.
Слепов метнулся к столу, испуганно пригладил ладонью разлохматившиеся волосы и надвинул на лицо маску отрешенного человека.
Вошла секретарь, подписала у Буробина какую-то записку и вышла.
Слепов не пошевелился. Он словно окаменел.
– Сколько ты будешь с этой операции иметь? – Бить так бить, решил Буробин и почувствовал, как вздрогнул коммерсант. – Миллион, пять, десять?
Слепов смотрел на него будто волк, попавший в западню.
– Хорошо, – сказал Буробин, – какая бы сумма ни была – моя любая половина. По рукам?
Слепов увидел под носом крепкую жилистую руку Буробина, вымученно улыбнулся.
– По рукам, – сказал он, – только твою долю в два миллиона я отдам после завершения этой операции, когда получу от фабрики. Наличных у меня нет, – для убедительности он вывернул карманы.
– Договорились, – сказал Буробин.
Они вместе пошли в отдел комплектований, но там неожиданно выяснилось, что порожняка сейчас не только в Смоленске, на всей железной дороге не сыщешь. Слепов сник.
– Да как же быть, надо же...
– Не паникуй, что-нибудь придумаем, – успокоил его Буробин. – Какие мы будем железнодорожники, если для себя не сможем найти, – сказал и не ошибся.
Начальник отдела комплектований доверительно им сообщил, что в ближайшие пять дней из Москвы ожидается порожняк из тридцати вагонов и уж из них-то он как-нибудь парочку урвет для Буробина.
– Это другое дело. – Слепов повеселел.
В том, что коммерсанту пообещаны вагоны, не было ничего страшного. Ведь для того чтобы подать их к его складу, понадобится подпись самого начальника управления. А он наложит на это разрешение вето. Слепов, безусловно, взорвется, но это будет уже не страшно – Буробин уедет в Москву и успеет подготовиться к новому маневру.
– Может, Николай Николаевич, я к тебе сегодня вечером забегу проводить? Как ни говори, отметить надо, – сказал Слепов.
– А ты, Степан Петрович, ведешь себя словно действительно мой друг, на худой конец – родственник. – Буробин решил коммерсанта держать на определенном расстоянии. Это, безусловно, труднее, чем быть запанибрата, но в таком случае даже в игре оставляешь за собой право сторониться подобной компании.
– Николай Николаевич... – хотел было что-то сказать Слепов.
Буробин не дал ему договорить. Он решил до конца высказаться.
– Ты думаешь, мне твое присутствие доставляет удовольствие? У нас не может быть ничего, кроме деловых отношений: я – тебе, ты – мне. Ясно?
Слепов искоса глянул на Буробина.
– А нрав у тебя, как я погляжу, батюшкин, не можешь ценить доброго отношения.
Буробин промолчал. Но это молчание словно отрезвило коммерсанта. Пятясь к двери, он примирительно сказал:
– Будешь у Леонида Павловича, от меня кланяйся.
После ухода Слепова Буробин побывал у начальника управления, обговорил все о вагонах, в своем отделе просмотрел скопившиеся бумаги, дал кой-какие распоряжения и, вновь оставив за себя Климова, с чистой душой покинул «свой» кабинет.
* * *
В Москве его ожидал новый сюрприз. Мартынов, выслушав Буробина, протянул ему несколько листков бумаги, исписанных знакомым почерком.
– Вот почитай о поведении Душечкина в твое отсутствие.
Оказалось: в первый день Душечкин никуда из дому не выходил. На второй день он побывал на заводе «Бари», где встретился с главным инженером Новгородовым. От завода до дома шел пешком чуть ли не через всю Москву. Он был задумчив, даже чем-то расстроен. Вечером вновь появился на улице. На извозчике доехал до Смоленской-Сенной площади, посидел на бульваре. Было похоже, что он что-то выжидал. Когда вечерние сумерки сменились ночной темнотой, он пошел по Арбату, не пропуская ни один магазин. В магазинах же больше смотрел на входящую публику, чем на прилавки. В Староконюшенном переулке вошел во двор одного из домов. Причем двор представлял собой три маленьких дворика, соединенных между собой арками в домах. В третьем, темном, дворике он подошел к какому-то мужчине. Они чем-то обменялись. Мужчина направился на выход в переулок, Душечкин зашел в парадное, поднялся на последний этаж, постоял на площадке лестничной клетки и, никуда не заходя, спустился. На Арбате поймал извозчика и приехал домой. Больше в этот вечер он никуда не выходил.
Неизвестный мужчина, расставшись с Душечкиным, направился в сторону Пречистенской улицы. Было слышно, как о булыжники мостовой торопливо и гулко постукивали каблуки его ботинок. Переулок был темен, тих и безлюден. Во многих местах были разбиты фонари.
Вдруг мужчину окликнули. Он остановился. Из ворот углового дома ему наперерез кто-то вышел. Не успел сотрудник ЧК сообразить что к чему, как из этих же ворот вышли еще трое. Неизвестный оказался в их окружении.
– Что ви, что ви делает? – послышался встревоженный его голос.
– А ну раздевайся, гад! – прозвучал осипший бас.
– Я буду жаловался, – вскричал неизвестный.
Послышался глухой удар. Неизвестный схватился за голову, застонал. По его карманам зашарили проворные руки грабителей.
Чекист решительно вышел из темноты.
– Атанда! – заорал кто-то. Тени грабителей метнулись в разные стороны.
– Пэккит, отдай пэккит... – закричал неизвестный и побежал во двор за грабителем.
Чекист обогнал его, забежал во двор и увидел, как на мутном желтом пятне окна мелькнула тень, потом затрещали доски забора. Он решил не стрелять и тоже перелетел через забор. Грабителя настиг в Левшинском переулке. Это оказался подросток. Чекист ремнем скрутил ему руки, обыскал. У подростка ничего, кроме пакета, не было.
В пакете оказались копии инструкций и распоряжений ВСНХ, Наркомзема, Центрутиля...
Буробин отложил бумаги, некоторое время удивленно и молча смотрел на них.
– Вот ведь петрушка какая получается, – нарушил тишину Мартынов.
– Оказывается, Душечкин еще и шпион, – сказал Буробин.
– Только ли он. – Мартынов иронически улыбнулся и, встав, словно разминая непривыкшие к сидению ноги, прошелся по кабинету. – Вся загвоздка сейчас в том, как поведет себя эта шатия-братия, узнав о пропаже пакета. Неплохо было бы узнать, кто был этот неизвестный. Судя по выговору – иностранец, но кто? Наш сотрудник даже не смог как следует его рассмотреть.
Буробину вспомнился Смоленск, первая встреча с Душечкиным. Тогда ему показалось, что это просто мошенник. Как все быстро меняется... Он достал папиросу и забыл ее прикурить.
– Так-то, Николай Николаевич, заварил ты кашу... – Мартынов зажег спичку, поднес Буробину. – На прикури и не вешай носа. Давай лучше подумаем, что теперь будем делать.
* * *
У Душечкина Буробин появился спустя сутки. Его радостно встретила жена коммерсанта.
– А, Коленька, здравствуйте, дорогой! – Глаза ее мило блеснули. – Проходите, проходите, Леонид Павлович вас ждет.
– Я слышу, я слышу, – раздался из комнаты радостный голос Душечкина. Двери комнаты распахнулись, и Буробин увидел его сияющее лицо. Душечкин был одет в пижаму, домашние тапочки. Он радушно обнял чекиста, легонько похлопал по спине, потом взял под руку и провел к себе.
Они сели на мягкий диван.
– А ты посвежел, – рассматривая Буробина, сказал Душечкин. – Подумать только, что делает с человеком здоровый провинциальный воздух! А я тут вот по-прежнему столичную пыль глотаю. Ты понимаешь, здоровье что-то шалит. Одышкой стал страдать. Нет, с меня, пожалуй, хватит житейской суеты. Вот разделаюсь с твоим заказом, соберу манатки и поеду куда-нибудь в деревню. Куплю домик, обзаведусь хозяйством и заживу спокойной жизнью. Хорошо! – Он опять вздохнул. – А ты орел, настоящий орел. Вот что такое молодость! – И как бы невзначай спросил: – Ну как твоя поездка, чем обрадуешь старика? – Но, не дождавшись ответа, что-то вспомнив, схватил Буробина за руку. – Тут мне показалось, что за мной следят. Днем ездил на завод «Бари», заказ передал. И вот возвращаюсь домой, вижу, за мной идет какой-то тип. Вечером вроде бы опять на глаза мне попался у наших ворот. Следят чекисты, подумал я и стал крутить по городу. Поехал туда-сюда, прошелся по магазинам – никого. И только тогда немного успокоился. А у тебя ничего подобного не было? – спросил он.
– Да вроде бы нет, – ответил Буробин, вспомнив «знакомых» из Центрутиля.
– Ну и слава богу! Ух, эти чекисты, ума не приложу, и где я их буду... – посмотрел на дверь. – Однако напугал я себя в тот день, ночью спал как на горячих углях. Поднялся чуть свет, пошел на улицу. Никого.
Буробин обеспокоенно улыбнулся.
– Вам, наверное, показалось все это.
– И то правда, Николай, кому я, такой старик, нужен...
Сообщение Душечкина не на шутку озадачило Буробина. Неужели, думал он, кто-то из наших сотрудников плохо сработал и попал в поле зрения коммерсанта. Так из-за пустяка можно провалить всю операцию. Сегодня же надо предупредить своих, чтобы впредь были осторожней.
Вошла жена Душечкина с большим подносом, на котором было все для чая: чайник, чашки, розетки, варенье, масло, белый хлеб.
Душечкин взялся разливать. Но рука у него задрожала, и он облил скатерть.
Буробин молча отобрал у него чайник, наполнил чашки.
Душечкин обнял дрожащую руку другой рукой, осторожно ее погладил.
– Эх, старость, старость, все начинает сдавать: и нервы, и голова, и сердце...
Стремясь отвлечь коммерсанта от мрачных дум, Буробин принялся рассказывать о своей поездке. Это действительно оживило Душечкина.
– Ну и ну, – глотнув обжигающего чаю, заинтересовался он.
Буробин стал рассказывать о том, что через два дня из Смоленска приедет кассир управления и привезет деньги.
– Я бы сам привез их, но в кассе не оказалось столько денег. Надо получать в банке. В общем, волокита. Дожидаться не стал, думаю, махну опять в Москву, расскажу все как есть, а то небось вы беспокоитесь.
Душечкин улыбнулся.
– Ты, Николай, настоящий друг, тебе я верю и знаю: ты не подведешь. – Он задумался. – А не махнуть ли нам сейчас на завод? Своими глазами посмотришь, как там идут дела, убедишься, что аванс не даром дашь. Да притом главный инженер завода Новгородов с тобой хочет познакомиться.
– С удовольствием, – сказал Буробин.
Тут же собрались, поехали. По дороге Душечкин не переставал говорить. Он рассказывал о Новгородове, с которым вместе кончали гимназию, вместе когда-то мечтали стать биологами, а пошли совершенно в разные стороны: Новгородов вдруг увлекся техникой, а Душечкин стал военным.
По рассказам Душечкина у Буробина сложилось почему-то представление о главном инженере, как о поджаром, хитреньком старикашке. И каково же было его удивление, когда из проходной завода буквально выкатился маленький, лет шестидесяти мужчина с весьма добродушным, даже простецким лицом.
– Леонид Павлович, как я счастлив тебя видеть в своих владениях! – воскликнул он, обняв Душечкина. От такой встречи у коммерсанта даже повлажнели глаза.
– Ну, здорово, дружище, – сказал он и посторонился. – А это наш основной заказчик – Николай Николаевич. Прошу любить и жаловать.
Новгородов повернулся к Буробину. Взгляд его больших смеющихся глаз словно катком прокатился по чекисту: по лицу, тужурке, брюкам, сапогам. «Хорош простачок», – подумал Буробин. Новгородов протянул ладонью вверх рыхлую руку. Поймал руку Буробина, накрыл ее сверху другой.
– Рад с вами познакомиться, Николай Николаевич, очень рад. – Он улыбнулся, и лицо его вновь приняло простецкий, даже милый вид. – Так пройдемте, товарищи, я попробую вас немного удивить и обрадовать.
Через маленькую избушку-проходную они прошли на территорию завода, пересекли грязный, захламленный двор, прошли в цех. Вид цеха был тоже запущенный и какой-то унылый. В беспорядке один к другому тесно стояли работающие станки. Около одного из них на двух железных печках в закопченных кастрюлях варилась картошка в мундире.
Новгородов шел впереди.
– Как было условлено, Николай Николаевич, – весело прокричал он, вполоборота обернувшись к Буробину, – пилы и топоры мы делаем из лучшей стали. Делаем, как говорится, на совесть – пили не испилишь. Машинисты вам будут благодарны. – Он подошел к точилу, где затачивались топоры, взял один в руки и, как бы взвешивая, добавил: – Первейший сорт стали, настоящий самокал...
Пожилой рабочий, затачивающий топоры, остановил станок, прошел в угол цеха, вытащил из кастрюли картофелину и подошел к Новгородову.
– А я, Аркадий Викторович, так скажу, – проговорил он, – гробим мы металл на эту ерунду. – Рабочий очистил картошку и без соли бросил ее в рот.
Новгородов недовольно посмотрел на него и вдруг опять улыбнулся.
– Э, Тихон, друг ты мой хороший! Специалист ты превосходный, но не политик. – И, уже посерьезнев, добавил: – Заказ-то этот государственный, значит, так надо делать.
– Конечно, конечно, – в тон ему поддакнул Душечкин.
Рабочий развел руками и пошел за другой картофелиной.
Буробин взял у Новгородова топор, повертел его, посмотрел и осторожно провел ногтем по острию. На нем остался скрученный слой ногтя.
– Отлично, – сказал Буробин. И тут же осторожно спросил: – А вы всю партию сделаете из этой стали?
Новгородов не столько обиделся, сколько удивился такому вопросу.
– За кого вы нас принимаете, Николай Николаевич?
– Какие могут быть сомнения, Коля, – вставил Душечкин, – я же тебе говорил: мы своих не подводим. – Тоном и всем своим видом он старался показать главному инженеру, что находится с Буробиным в приятельских отношениях.
К ним снова направился рабочий. Новгородов вздохнул, взял «заказчиков» под руки.
– Теперь, товарищи, пройдемте ко мне в кабинет, там все и обсудим.
Вышли во двор.
– Аркадий, а этот рабочий не напакостит? – спросил Душечкин.
– Да что ты, – засмеялся Новгородов, – ты не знаешь Тихона. Он досок от старых ящиков просил, я отказал. Дам – замолчит.
Они дошли до административного корпуса, поднялись в кабинет Новгородова.
– Вы, наверное, проголодались? – спросил главный инженер, закрыв дверь на ключ. – У меня есть немного спирта, сейчас выпьем и закрепим, так сказать, наше знакомство. – Он весело глянул на Буробина. – Я надеюсь, Николай Николаевич, мы еще с вами не раз будем встречаться.
– Он теперь наш по гроб, – вставил Душечкин.
Новгородов из сейфа достал четверть со спиртом. С подоконника взял графин с водой. Потом вытащил сало, черный хлеб, порезал все это перочинным ножом и положил на стол.
– По-спартански, так сказать, – чем богаты, тем и рады.
Душечкин, словно не желая сидеть без дела, налил спирта в стаканы.
– Хороша штука, целебная.
Подняли, по-простецки чокнулись. Новгородов сделал глоток, отставил стакан.
– Извините, но больше не могу, я все-таки на службе. Вот когда, бог даст, придете ко мне домой, я буду пить с вами на равных.
Душечкин выпил до дна, взял кусочек сала, отломил хлеба, смачно чмокнул языком.
– И все-таки ни с чем не сравним спирт. – Он глянул на Буробина. – Как, Николай, ты доволен своими топорами?! Теперь больше не скажешь, что никак не дождешься, когда их начнут делать. Признаться по совести, ты ведь поначалу не поверил мне, но нужда заставила тебя связаться со мной, страшная штука нужда... И что бы ты без меня делал?
Новгородов в знак согласия с ним закивал головой. Желая польстить Душечкину, Буробин с благодарностью улыбнулся.
Кабинет Новгородова они покинули уже во второй половине дня. Шли по какой-то грязной улице, осторожно выбирая дорогу, пока им не попался извозчик.
Душечкин опять затеял разговор о деньгах. Буробин рассчитывал аванс вручить ему послезавтра у него дома. Но коммерсант неожиданно сказал:
– Коля, если ты не будешь возражать, я поеду с тобой на вокзал встречать кассира?
Буробин понимающе улыбнулся. «Осторожный...»
Доехали до Якиманской набережной. Уже прощаясь, Душечкин вновь спросил:
– А чем, если, конечно, не секрет, ты завтра будешь заниматься?
– Да помогу дяде с полом, а то совсем он замучился. Да и в управление надо сходить – у нас туго сейчас с порожняком на дороге.
– Давай, давай. А я, пожалуй, отлежусь денек.
Однако весь следующий день Душечкин метался по городу словно заводной. После часовни он побывал в ВСНХ у Ракитина, потом отправился в Центрутиль к Драгину и уже от него покатил к Новгородову... Домой приехал поздно вечером и под хмельком.
– Эх, Николай Николаевич, – вздохнул Мартынов, ознакомившись с новыми материалами о похождениях Душечкина. – Плетут что-то коммерсанты, а что? – Он покачал головой. – Мда-а... Меня успокаивает только то, что мы знаем об их существовании и что им теперь из наших рук не вырваться. Но ухо с ними надо держать востро... и особенно тебе, Николай Николаевич.
– Стараюсь, – только и сказал Буробин.
* * *
Спустя день в пять часов вечера Буробин зашел за Душечкиным. По пути на вокзал заглянули в часовню. В ней никого не было. Душечкин подошел почти вплотную к иконе и начал усердно молиться. Молился он минут десять. Наконец достал бумажник, вытащил из него сторублевую бумажку, аккуратно сложил ее и со словами: «Не забудь мою просьбу, святая мать», – опустил в ящик для приношений.
