Текст книги "Приключения 1984"
Автор книги: Валерий Гусев
Соавторы: Глеб Голубев,Владимир Киселев,Григорий Кошечкин,Валерий Винокуров,Леонид Щипко,Борис Шурделин,Айтбай Бекимбетов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)
– Побудем пока здесь. – Инспектор усадил ювелира на небольшой диванчик, а сам опустился на стул перед ним.
– Куда работать-то устроились, Яков Иванович?
– Пока не работаю. Я ведь мастер-ювелир высокой квалификации, да биография подкачала. Доверяют булыжники гранить, а я не хочу. Вот и мыкаюсь пока без дела.
– Ну а с прошлым как?
– Покончено, Павел Васильевич. Покончено решительно и бесповоротно. К старому возврата не будет. – Штихин приложил в искреннем порыве ладонь к груди. – К тому же и возраст. Пора бы образумиться. У меня ж, старого дурака, ни кола ни двора.
От жалости к самому себе Штихин расчувствовался, глаза повлажнели. Он громко хлюпнул покрасневшим носом и стал доставать из пиджака носовой платок. Но сделал это так неловко, что от Решетова не ускользнула его попытка запихнуть под подушку дивана извлеченный вместе с платком черный бумажник.
– Решили на всякий случай избавиться?
– О чем вы? – взвизгнул Штихин.
– Я о бумажнике. Отодвиньтесь в сторону. Перегонов, пригласите понятых!
Штихин не по годам резво вскочил, замахал руками.
– Я не позволю! Кошелек не мой. Он здесь так и лежал!
– Чей же он?
– Откуда мне знать?!
– Не кричите, Яков Иванович. Сейчас выясним, кому он принадлежит.
Майор раскрыл бумажник и извлек из него паспорт.
– Действительно, документ не ваш. Выдавался Мартынову Иннокентию Гавриловичу. – Решетов хитро прищурился. – Вы с ним случайно не близнецы? Судя по фотографии, этот Мартынов похож на вас как две капли воды. Уж не свою ли карточку прилепили? Э-э, да тут целый «клад»!
И майор вытряхнул на столик несколько стекляшек, отшлифованных под бриллианты, наподобие сбытого Пыжлову. Рядом с ними упала так называемая «кукла» – пачка аккуратно нарезанной и раскрашенной бумаги, прикрытая сверху и снизу настоящими сторублевками и заклеенная банковской лентой. В перепалке Штихин совсем забыл о вклеенной в паспорт Мартынова своей фотографии. Теперь же она надежно привязывала его к десятитысячной «кукле» и к фальшивым бриллиантам.
Обыск подходил к концу. На столе, стоявшем посреди комнаты, рядом с тремя рублями, оставшимися, по словам Халюзиной, «на хлеб до получки», росла гора драгоценностей и денег. В тайнике, устроенном в кухонной двери, капитан Купашов нашел завернутые в вату перстни с бриллиантами, кольца, кулоны, серьги. В трубчатых гардинах оказались облигации трехпроцентного займа. И деньги. Их доставали отовсюду: из вентиляции, из-под линолеума в прихожей, из оснований настольной лампы и торшера...
Михаил Базырин по кличке Барон, как и договорились, вот уже больше часа ждал Будьздорова, загнав автомобиль в один из дворов в старой части города. Яркая оранжевая рубашка, меховая безрукавка со значками, темные очки – все было снято и уложено в толстокожий кофр. Вряд ли кто из тех, с кем ему приходилось встречаться в течение дня, признал бы его за иностранного туриста.
Десять тысяч, полученные утром от доверчивого покупателя «Волги», лежат в кожаной сумке, небрежно брошенной в передний багажник.
Барон нервничал. Не так, как он это всегда делал, разыгрывая паникующего иностранца, лишившегося своего «бриллианта», а по-настоящему. Его беспокоило долгое отсутствие Алика. Что, если обманутый покупатель «Волги» заподозрит неладное до того, как Будьздоров от него скроется? Тогда плохо...
Но вот из подворотни вынырнула знакомая зеленая куртка. Базырин нажал на акселератор. «Жигули» рванулись с места. Резко притормозив, Барон распахнул дверцу, и радостно улыбавшийся Запрудный плюхнулся на сиденье.
– Уф! – выдохнул он, расслабляясь. – Будь здоров типчик попался, еле отделался! Едем, а он все канючит: нехорошо, мол, обманывать, давай вернем камень немцу... Пришлось самому от него сбегать.
Дальше ехали, изредка перебрасываясь отдельными фразами.
...«Жигули» подкатили к подъезду. Запрудный, не ожидая, пока Барон закроет машину, скользнул безразличным взглядом по мужчине, сидевшему с авоськой на скамейке, и двинулся наверх. Базырин шел за ним, отстав на один лестничный марш. Возле квартиры Халюзиной Запрудный перевел дыхание, решительно надавил на кнопку звонка. Дверь открылась, однако вместо ожидаемого Штихина в проеме стоял незнакомый человек.
Алик панически боялся нового ареста. По-разному представляя себе этот момент, при одной мысли о котором его прошибала холодная испарина, он продумал все до мелочей и был готов выкрутиться при любой ситуации: будь то на вокзале, в гостинице, на улице, в троллейбусе... Но он и предположить не мог, что все случится здесь, на квартире Симки, где он всегда чувствовал себя в полной безопасности. Надо бежать!
Недолго думая, Запрудный размахнулся и что есть силы опустил кулак на голову парня, стоявшего перед ним. Парень, уходя от удара, резко наклонился в сторону, и кулак, описав дугу, обрушился в пустоту. И в ту же секунду кисть словно попала в тиски, острая боль отдалась по всей руке. Перед глазами поплыло, и Запрудный опустился на колени.
– Барон! – хрипло вырвалось у него – то ли призыв о помощи, то ли предупреждение об опасности.
Базырин услышал голос Запрудного. Решение пришло мгновенно: «Вниз, к автомобилю! Черт с ним, с Петькой, самому надо ноги уносить».
По топоту, раздавшемуся сверху, Садовников догадался: из двух пришедших парней один мчится обратно.
Забыв наставления Решетова о встрече преступника в дверях и подстраховке Казанова, Алексей устремился навстречу. Он рассчитал: надо навязать схватку на площадке между первым и вторым этажами. Но Садовников чуть-чуть опаздывал и поэтому оказывался на две-три ступеньки ниже ее. Позиция неудачная, но сомнений в успехе не было. Что может сделать слабый человек против самбиста-разрядника?!
И тут произошло непредвиденное. Заметив рвущегося к нему Садовникова, парень не свернул в его сторону, а метнулся через площадку, плечом вышиб оконную раму и вылетел на козырек над входом в подъезд. С него он упруго спрыгнул на газон, миновав таким образом и Казанова, ждавшего его у дверей.
Однако инспектор сразу сообразил, что к чему, увидев убегающего от дома человека, и бросился следом.
Базырин мчался, на бегу доставая из сумки финский нож: он понял, что на машине уехать не дадут. Не успеть к ней. Расстояние между бегущими сокращалось. Вот преследователь уже рядом. И тогда Барон резко остановился и, взмахнув ножом, бросился на инспектора.
Заметив падающий на него со страшной силой стальной клинок, Казанов слегка присел, напружинил тело. Руки взметнулись навстречу, ставя хорошо отработанный на занятиях по самбо блок. Еще секунда – и нож звякнул о бортовой камень. Барон, скрючившись, упал как подкошенный на асфальт.
Когда подбежал стажер Садовников, схватка уже была закончена.
Узнав, что задержанных доставили в управление, капитану Купашову позвонил дежурный по городу.
– Юрий Александрович, есть интересные новости. Два часа назад к администратору гостиницы «Юность» обратился гражданин с просьбой помочь ему отыскать иностранного туриста, у которого он за бесценок купил бриллиант. Заявитель хотел бы вернуть владельцу его камень и получить обратно свои десять тысяч рублей.
– Он до сих пор не знает, что обманут мошенниками? – удивился следователь.
– Даже не предполагает.
– Что ж, направь его ко мне. Придется ему объяснить, а заодно и устроить встречу с «иностранцем», которого он ищет...
Валерий Винокуров, Борис Шурделин
СЛЕДЫ В КРУТОМ ПЕРЕУЛКЕ
Повесть
1
Новоднепровский прокурор производил впечатление человека малоинтересного, в общении даже скучного. Привыкнув, видимо, к превратностям человеческих судеб, он избегал обсуждать их на людях. Но и не мог расстаться с мыслями о тех из них, что занимали его в служебное время.
Когда мы познакомились с ним несколько лет назад в компании, которую я для себя обозначил как спасенное поколение – не потерянное, не пропавшее, не погибшее в войну, а по малолетству отправленное в эвакуацию, – среди всех нас он оказался самым молчаливым. Мы вспоминали военное детство, оставленное в тысячах километров от родного городка, голодное, по-мужски ответственное, хотя снаряды до нас и не долетали. Они взрывали землю там, где мы родились и где должно было пройти наше детство.
И теперь мы говорили об этой земле, куда вернулись грамотными, с дипломами, вернулись, чтобы здесь стать отцами. За полтора десятка послевоенных лет мы многое успели сделать для родного города. Восстановленного, растущего вверх и вширь, дающего стране руду, кокс и металл. Мы говорили о том, каким он остался в наших детских воспоминаниях и каким мы, именно мы, молодые строители, металлурги, портовики, врачи, хотим сделать его.
А прокурор Привалов молчал. Я запомнил с той первой встречи лишь одну его реплику: «А у нас в эвакуации еды было вдоволь». Он произнес ее, словно ни к кому не обращаясь. Лишь спустя много дней, когда вдруг вспомнились эти его слова и тон, мне показалось, что в них было какое-то чувство стыда или вины. Но было ли? Может быть, мне действительно только показалось. Разве он виноват, что его военное детство прошло на оборонном заводе, где директорствовал Привалов-отец, на заводе, который нельзя было не кормить, ибо он снабжал фронт снарядами?
До недавнего времени мы виделись так редко, что знакомство наше иначе, как шапочным, и назвать было нельзя. Но вдруг болезнь – совсем нестрашная, а достаточно неприятная: раздражение на коже правой руки – стала все чаще и чаще приводить его в яруговскую больницу, точнее, в мой кабинетик. Едва ли не каждое утро я теперь делал ему перевязку, и почему-то самое простое решение – дать ему домой это необходимое снадобье (мазь, рецепт которой мне подарил бывалый флотский фельдшер, судьба свела меня с ним в областной больнице, где я стажировался, учась в институте) – ни мне, ни прокурору не казалось естественным. Напротив, утренние свидания постепенно превратились в потребность для нас обоих, хотя беседы наши и не выглядели задушевными – больше к ним подошло бы определение «умные разговоры». Так или иначе мы все лучше узнавали друг друга. И меня уже не удивляло, что человека, который мне прежде был известен как человек с железной нервной системой, зацепила болезнь, возникшая, безусловно, на нервной почве.
В то памятное утро, несмотря на очень уж ранний час – я едва успел сдать дежурство в больнице, – прокурор был у меня в кабинете. Натягивая рукав сорочки на забинтованное предплечье, унылым взглядом смотрел он в окно на старый яруговский парк. Корявый, медленно умиравший каждой осенью, ждущий помощи от людей и каждой весной зовущий их на помощь. Люди не слышат, как их зовут деревья. И парк умирает. Нынешней слякотной осенью, похоже, умрет навсегда.
Властно затрещал телефон, призывая к себе.
– Это мне, – быстро сказал прокурор, забинтованной рукой схватил трубку. Безусловно, он ждал звонка. Такая у него профессия, что всегда надо быть готовым к неожиданному звонку. Впрочем, врач – тоже такая профессия.
– Слушаю. Ну да, я. Докладывайте. – Голос его был по-утреннему свеж и ровен. Слушая, он взглянул ка меня как-то странно, загадочно, смутил и насторожил своим взглядом. – Понятно. Еще что? А это где? Так. Понятно. – Теперь прокурор нахмурился и, как мне показалось, на мгновение даже закрыл глаза, тряхнул головой, словно отказываясь от чего-то. – Еще? Ты с ума сошел. Так. – Он совсем уж странно вздохнул – так дышат при одышке или после стайерской дистанции. – Как ты назвал его? Повтори членораздельно: фамилию, имя, отчество. Ну и ну! Опознали? А как у него документы? Понятно, не фальшивые, но чужие. Выехали? Прекрасно. Нет, нет, я подъеду. Сейчас же.
Привалов медленно, медленно, медленно опускал трубку на аппарат.
– Скажите мне, доктор...
Я молчал, и пауза затянулась.
– Вы мне скажите: вам что-нибудь говорит такая фамилия – Сличко?
– Сличко? Мне? Вроде бы никогда не слышал.
– А если покопаетесь в памяти?
– Да нет... Бесполезно. Не слышал я никогда.
– В таком случае я прошу, чтобы вы поехали со мной. Смена ваша кончилась, тут без вас управятся. А мне вы можете помочь.
Как быстро, стремительно он принимал решения. Но я ведь должен был понять.
– Это связано с моей профессией?
– Нет... – Он искал слова, чтобы убедить меня не отказывать его просьбе. – Нет, не с профессией. Но с общественным... или с человеческим долгом. Поспешим, доктор, а? Машина ждет. Наберитесь терпения и спокойствия. Хорошо?
Я уже говорил, что до недавнего времени знал Привалова поверхностно. При встречах у кого-либо из наших общих знакомых не водились разговоры о делах служебных. Так что и на наших утренних свиданиях прокурор до сего дня о своей работе не заговаривал. Однако хватило нескольких минут, чтобы просьба Привалова перестала казаться мне удивительной. Конечно, наивно было даже предполагать, что могла понадобиться помощь столь узкого специалиста, как дерматолог. Но за полтора послевоенных десятилетия мы уже привыкли – я об этом тоже говорил – ответственность за все, что происходило в городе, делить на всех. Вот почему упоминание Привалова об общественном – но почему-то и человеческом? – долге я и не подумал воспринять как упрек за мою нерешительность. Однако понял, что он пока не может или по каким-то причинам не хочет сказать мне больше, чем сказал.
Три смерти в одной семье в течение одной ночи. Даже для прокурора, ко всему, видимо, привыкшего, это многовато. Что же говорить обо мне? Кому-то может показаться странным, но за шесть лет учебы в мединституте и за немногим больший срок врачебной практики я сталкивался как раз с тремя смертями.
Приваловские дела ворвались в нее без спроса. Впрочем, так всегда в жизнь врывается смерть. Без спроса.
В одной из заводских лабораторий «Южстали» отравилась девятнадцатилетняя девчонка. Вопросы, которые задавал Привалов лаборанткам, казалось, не имели большого значения. Обстоятельствами ее смерти уже занимался сотрудник угрозыска.
Но он проявлял какой-то иной интерес к погибшей девушке. Не следовательский. Нет, и не личный. Просто профессиональное любопытство? Он сдержан, скрытен, суховат, но не до такой же степени.
Лаборантки постоянно имели дело со всякого рода ядовитыми веществами, однако до сих пор ни одной из них не приходило в голову употребить какой-либо яд во вред себе. Она же – маленькая, пухленькая – лежала, скрючившись, возле урны на полу, вымощенном метлахской плиткой. К телу до прибытия группы угрозыска не притрагивались. Никто, понятно, не видел, когда она приняла яд.
Судебно-медицинский эксперт, приехавший вместе с сотрудником угрозыска раньше нас, докладывал теперь Привалову свои предварительные выводы. Его голос выдавал удивление, досаду, но никак не спокойствие, которое я ожидал встретить у коллеги, чья медицинская специальность всегда представлялась мне необычной, так как она совершенно не связана с лечением людей. Нет, я не замечал у эксперта необходимого спокойствия, которое должно было, казалось, быть для него привычным. Почему-то он несколько раз повторил, что только тщательнейший анализ покажет, в отравлении ли дело.
После всякого рода формальностей тело перенесли на топчан. Привалов вглядывался в лицо моего коллеги. Видимо, поведение эксперта удивляло и прокурора: отравление ведь было совершенно очевидным. Вдруг Привалов приказал:
– Очистить помещение от посторонних.
Сопровождавший нас милиционер, которому, по-моему, тоже было не по себе, занялся выдворением девчонок и даже для седовласой женщины, руководившей лабораторными работами в ночной смене, не сделал исключения.
– Она беременна, – сказал эксперт. Вот, оказывается, почему он не откровенничал при посторонних. – Месяца четыре... может быть, пять...
– Очередная любовная драма, – безразлично откликнулся фотограф. Вот кого ничто не трогало. Профессионал?!
– Не думаю, – резко буркнул Привалов.
Гораздо позднее я понял, о чем он думал с той первой минуты, когда ему сообщили обо всех трех событиях. Понял и то, почему прокурор с самого же начала активно включился в расследование, а не стал дожидаться выводов угрозыска.
Но тогда в экспресс-лаборатории конвертерного цеха «Южстали» я вопросительно смотрел в его лицо, а он меня и не замечал.
– Смерть наступило под утро, – теперь уже четко повторял свои выводы эксперт. – Смерть совсем не мгновенная. Ее наверняка тошнило. Она успела дойти до урны. В какой-то надежде. Но надеяться ей уже было не на что. Это же дихлорэтан. Умерла между пятью и шестью часами утра. Не раньше и не позже.
– Прошу вас о результатах экспертизы сразу же сообщить мне, – сказал Привалов. – Мы поедем дальше. Это ведь еще не все.
«Волга» доставила нас на Микитовку, когда-то пролетарскую окраину Новоднепровска, теперь же один из городских и добротно отстроенных одноэтажных районов.
Крутой переулок, как это нередко бывает, вовсе не был крутым. Он лишь одним концом выскакивал дугой из Микитовской улицы, разрезавшей Микитовку пополам. Другим же концом он упирался в пустоту: дальше ровная земля обрывалась, и в овраге с отвесными берегами вилась речушка, делившая сам Новоднепровск на две части – старую, где мы находились, и новую, откуда только что приехали.
По правой стороне переулка домов не было. Когда-то тут работал железоделательный заводик, в войну его разрушили, и остался лишь длинный кирпичный забор. По левой же стороне ровно и плотно шли дома.
Дом, в который мы заявились, стоял последним в ряду. И это почему-то добавило делу какой-то наивной таинственности.
Итак, в цеховой лаборатории между пятью и шестью часами утра, если верить эксперту, отравилась девятнадцатилетняя Люба Сличко. А здесь, в комнате за кухней, в своей постели мертвой лежала Павлина Назаровна Осмачко, тетка той девушки, родная сестра ее покойной матери.
– Я пришла с ночного дежурства, – безучастно повторяла прокурору свой рассказ старшая племянница покойной. – Заглянула в ее комнату, а она... с подушкой на голове... Ее задушили. Кто, зачем?
Она много раз шепотом повторяла это слово: «Зачем, зачем, зачем?..» Повторяла, когда прокурор уже и не спрашивал ее ни о чем. Спустя какой-то час после того, как она обнаружила в своем доме убитую тетку, молодая женщина узнала о самоубийстве младшей сестры. Что ж удивительного в ее гипнотическом состоянии? Странно еще, что она вообще способна отвечать на вопросы.
Эта старшая племянница, Софья, работала в гинекологическом отделении нашей больницы. Я сразу узнал ее, но вот фамилию вспомнил не сразу. Софья, Софья... да, Осмачко же. А Люба была Сличко. Но прокурор говорит, что они сестры родные, значит, у старшей фамилия матери, а у младшей, выходит, – отца. Я действительно никогда не слышал, как и сказал Привалову, фамилии Сличко. Но почему его это так интересовало, и при чем тут вообще я?
За всеми подобными размышлениями я не обратил внимания на приезд медицинского эксперта, а он, оказывается, уже присоединился к Привалову.
Осмотрев комнату за кухней, прокурор прошел в другую комнату и, словно отпрянув, шагнул назад. Комната сверкала чистотой, и лишь несколько аккуратных следов, оставленных на полу сотрудником угрозыска, побывавшим здесь до нас, как бы от имени хозяйки укоряли. Но и настораживали.
– Нет, ее не убивали, – заключил эксперт, осмотрев покойную хозяйку дома. – Она умерла своей смертью. Сердечная недостаточность, это точно. А подушка? Она ни при чем. Ищите, думайте, – добавил он, обратившись почему-то ко мне. Вероятно, потому, что постеснялся бы давать такой совет Привалову.
– Экспертиза покажет: убивали или нет, – буркнул прокурор. Вдруг и он тоже повернулся ко мне, совершенно тут неуместному человеку. – Все это к вам отношения не имеет. Но то, что увидите дальше, – имеет. Не все сразу, потом узнаете – спешить уже некуда.
Эксперт между тем установил, что смерть хозяйки дома наступила поздним вечером, вероятно, около одиннадцати часов. «Двадцати трех», – конечно, сказал он.
– Кто еще живет в этом доме? – спросил Привалов.
– Сейчас никто, – быстро ответила Софья. – Я... то есть. Сейчас я.
– Кто жил до прошедшей ночи? – Голос Привалова звучал резко, недружелюбно. Меня не так поразил вопрос прокурора, как та определенность, с какой он требовал от нее ответа.
– Мы... Тетя Паша... мы так ее звали... она воспитала нас. Мама умерла еще в сорок шестом. И Любочка жила, – сквозь слезы добавила Софья. А мне вдруг пришла в голову мысль: знала ли старшая сестра о беременности младшей, к кому могла Люба обратиться, как не к сестре, работавшей в гинекологии?
– Еще кто? – не обращая внимания на ее слезы, безжалостно настаивал прокурор.
– Еще Верка. – Софья успокоилась быстро. – Вера жила. Сестра. Она позавчера ушла из дома. Пришел парень, с которым она... ну, живет... и забрал ее вещи. Тетя Паша сама ему помогала собирать.
– Что за парень? – спросил Привалов.
– Гришка Малыха. Он в порту работает. В бараке там живет. В общежитии. Летом плавает, а сейчас... не знаю, что делает.
– Кто еще?
– Надька, – испуганно взглянув на прокурора, она опять поправила себя: – Надя. Тоже сестра. Нас четверо. Было четверо, – уточнила она, снова вспомнив о Любе, но на этот раз удержалась от слез. – Надя тоже ушла. Тоже в тот день.
Я продолжал задавать себе вопросы. Что же происходило в этом доме, если из него уходили люди? Выходит, уходили, чтобы остаться в живых? Чего же Люба-то не ушла?
– Кто еще? – продолжал безжалостно требовать прокурор. – Кто еще здесь жил, я вас спрашиваю?
И наконец Софья выдавила из себя:
– Он.
– Он. Ваш отец Прокоп Антонович Сличко?
– Да.
Прокурор быстро и, кажется, вопросительно взглянул на меня. Но еще раз повторяю, что с этой фамилией я действительно столкнулся впервые.
– Хорошо. Пойдем дальше, – сказал прокурор.
В тот момент я еще не знал, что предстоит увидеть труп человека, чья фамилия, так заинтересовавшая прокурора, не произвела на меня никакого впечатления.
Нам пришлось нелегко. Мы перебрались через кирпичный забор на территорию бывшего железоделательного завода и спустились по шаткой и ветхой лестнице на дно оврага. Я невольно посмотрел вверх и ужаснулся: не приведи упасть с такой высоты – если и останешься живым, то на веки вечные калекой.
На дне оврага, на громадной бугристой каменной глыбе лежал под охраной промокшего милиционера мужчина. И он был мертв. Лежал головой вниз, и от головы по камню тянулась уже застывшая коричневая полоса, теряясь в сырой глине.
Чего только не набросали люди в этот овраг... И старые матрацы. И всякое рванье. А вот по камню свисает мокрый рваный пиджак: вроде совсем недавно такие были в моде, и материал броской расцветки... Чугунок, нелепая крестовина... Овраг – не овраг, а мусорная яма...
Меня вернул к делу голос Привалова:
– Посмотрите на него внимательно, доктор. Вот это и есть, вернее, был Прокоп Антонович Сличко. – Голос прокурора звучал теперь звонко, едва ли не усмешка послышалась мне в его тоне.
– Чего уж теперь смотреть, – откликнулся я.
– Верно. С такой высоты живым не уйдешь. Как вы думаете, вы все же медик, когда он умер?
– Судя по внешним признакам, – неуверенно ответил я, – приблизительно в полночь. Умер, думаю, не сразу, но давно. Может быть, и раньше полуночи.
– Наши эксперты отвечают точнее. А как насчет опьянения? – Привалов явно был в неплохом настроении, вовсе не отвечающем обстановке.
– Пьян не был. Ну, слегка выпил, может быть, чуть больше.
– Потрясающая точность! Доктор, вы делаете успехи на нашем поприще. Надо будет вас остерегаться как конкурента. – Привалов даже присвистнул в конце своей тирады. – Понятно, понятно. Все понятно.
Тут уж и я усмехнулся. Что ему может быть понятно? Три смерти в одной семье. За одну ночь. Да еще два человека ушли из дома. Из этой семьи. Что же происходило в семье, в доме?
