Текст книги "Медитации на Таро. Путешествие к истокам христианского герметизма"

Автор книги: Валентин Томберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 58 страниц)

Таким образом, дорогой неизвестный друг, превыше всего по значимости стоит подлинная вера "Эммаусского огня". За нею следует та же вера, просветленная "незримым светом" свыше, присущим "интеллектуальному видению" – после чего все будет верно служить нуждам вашей души: как «образные видения», так и видения, порожденные чрезмерным обострением органов чувств, простой чувственный опыт, нравственное и логическое суждение, изучение всевозможных наук и даже галлюцинации, если они не вызваны либо не спровоцированы вами намеренно. Ничего не подвергайте осмеянию и ничего не отвергайте, если вы наделены подлинной верой. Только она одна придает всему ту истинную полезность и ценность, которой без нее не было бы и в помине.

Таково основное значение "Повешенного", у которого ноги вверху, а голова внизу, "зодиакализированная" воля которого является подлинным свидетелем истинности двенадцати пунктов веры^{91} и который как бы завис между двумя противоположными гравитационными полями – небесным и земным.

Кто же этот "Повешенный"? Святой, праведник или посвященный?

Его, безусловно, можно считать и тем, и другим, и третьим, поскольку всех их объединяет то, что их воля есть послушное орудие небес. Но прежде всего сам он олицетворяет не святость, не праведность и не посвященность, а некий синтез всего этого. "Повешенный" – это вечный Иов, из века в век подвергаемый тяжким испытаниям и олицетворяющий человечество пред Господом и Господа – перед всем человечеством. «Повешенный» – это поистине человечный человек, и удел его поистине человечен.

"Повешенный" олицетворяет собой человечество, оказавшееся между двух царств – миром сим и миром небесным. Ибо все поистине человечное в человеке и человечестве, – это "Повешенный". Таким "Повешенным" был и тот, кто тысячи лет назад произнес эти слова:

"Не определено ли человеку время на земле, и дни его не то же ли, что дни наемника? Как раб жаждет тени, и как наемник ждет окончания работы своей... О, если бы записаны были слова мои! Если бы начертаны были они в книге, резцом железным с оловом, – на вечное время на камне вырезаны были! Нога моя твердо держится стези Его; пути Его я хранил, и не уклонялся... А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию; и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его. Истаевает сердце мое в груди моей!" (Иов 7: 1-2; 19: 23-24; 23: 11; 19: 25-27).

Вот какова – из века в век – речь "Повешенного".

Письмо XIII. Смерть

«И сказала жена змею: плоды с дерев мы можем есть, только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть. И сказал змей жене: нет, не умрете; но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло».

Быт. 3:2-5

«Кости сухие! Слушайте слово Господне!».

Иез. 27: 4

Дорогой неизвестный друг,

Не бросалась ли вам в глаза противоречивость сказанного о смерти Господом и змеем в рассказе Книги Бытия о Грехопадении? Ибо Господь сказал: "Не ешьте плодов с дерева познания добра и зла, чтобы в день, в который вы вкусите их, вам не умереть", а змей сказал: "Нет, не умрете". Бог здесь совершенно категоричен, но и змей высказался не менее определенно.

Возможно, змей просто лгал? Или глубоко заблуждался? Или, быть может, он изрек истину из числа тех, что истинны лишь в царстве змея, но ложны в царстве истин Божиих? Иными словами, существуют ли два бессмертия и две различные смерти – одна с точки зрения Бога и другая – с точки зрения змея? Тогда, быть может, змей просто понимает под «смертью» то, что Господь понимает под «жизнью», и под «жизнью» – то, что для Бога есть «смерть»?

Итак, приглашаю вас, дорогой неизвестный друг, потрудиться с тем, чтобы найти ответ на этот вопрос, предлагая в то же время вашему вниманию плоды моих собственных изысканий на ту же тему. Ибо ответом на этот вопрос служит Аркан тринадцатой карты Таро, "Смерть". На ней изображен скелет, который срезает косой все, что только пробивается на поверхность черной земли и поднимается над нею – руки, головы и т. д.

Наш эмпирический опыт смерти представляет собой исчезновение из физического мира живых существ. Таков наш опыт, получаемый извне с помощью пяти органов чувств. Но исчезновение как таковое не ограничивается одной лишь сферой внешнего чувственного опыта. Оно затрагивает и сферу духовного опыта, сферу сознания. Здесь образы и представления исчезают так же, как живые существа исчезают для чувственного восприятия. Это мы называем «забвением». И это забвение еженощно распространяется на всю совокупность нашей памяти, воли и разумения -настолько, что мы совершенно забываем себя. Это мы называем «сном».

Для всей совокупности нашего опыта (внешнего и внутреннего) забвение, сон и смерть суть три проявления одного и того же – "того", что приводит к исчезновению. Сказано, что сон – это младший брат смерти. Добавим, что забвение есть брат сна.

Забвение, сон и смерть суть три – различные по степени – проявления одного и того же принципа, или силы, которая приводит к исчезновению интеллектуальных, психических и физических феноменов. Забвение так же относится к сну, как сон к смерти. Или иными словами, забвение для памяти есть то же, что сон для сознания, а сон для сознания есть то же, что для жизни – смерть.

Человек забывает, засыпает и умирает. Человек вспоминает, просыпается и рождается. Воспоминание для забвения – что пробуждение для засыпания, а пробуждение по отношению к сну есть то же, что рождение по отношению к смерти. Засыпая, человек забывает себя и вспоминает, когда просыпается. Тот же механизм забвения действует и когда человек умирает, а при рождении действует тот же механизм вспоминания. Когда Природа забывает нас, мы умираем; когда мы забываем себя, мы засыпаем; утрачивая же к чему-либо интерес, мы забываем о нем.

В то же время не следует упускать из виду то, что соответствующие сферы забвения, сна и смерти намного более обширны и глубоки, нежели интеллектуальное забвение, естественный сон и клиническая смерть. Помимо интеллектуального забвения существует еще забвение в сфере души (психическое забвение) и забвение в сфере воли; точно так же помимо интеллектуальной памяти существует память души и память воли. Так, например, можно сохранить четкую и ясную интеллектуальную память о друге прошлых лет, но в то же время совершенно забыть его душой. И воспоминания о нем если и приходят, то без живой теплоты прежних дней. Подобным же образом можно помнить кого-то разумом и душой, т. е. со всей живостью чувств, но в то же время забыть о нем в сфере воли. В этом случае, вспоминая о ком-то с нежностью, человек ничего для него не делает.

Помимо естественного сна, когда человек лежит в постели, позабыв обо всем на свете, включая себя, существует еще сон души и сон воли. На протяжении шестнадцати или восемнадцати часов нашего бодрствования те или иные слои нашей психической сущности пребывают во сне. И человек, бодрствуя, для многого попросту "спит" – для фактов, людей, идей, для Бога...

И если Будда признается – и почитается – как "совершенно бодрствующий" по отношению к таким фактам человеческой жизни, как болезни, старость и смерть, то это потому, что те, кто не является Буддами, знают, что сами они по отношению ко всем этим фактам погружены в сон – не разумом, но душой и волей. Они это "знают" и в то же время не знают. Ибо истинное «знание» приходит с пониманием того, что узнано, с прочувствованием того, что понято, и претворением в жизнь того, что понято и прочувствовано.

Подобным же образом помимо клинической смерти есть еще смерть психическая и нравственная. В течение семидесяти или восьмидесяти лет жизни мы проносим в нашей психической сущности целые слои смерти. Бывают вещи, которые начисто отсутствуют в нашей психической и нравственной сущности. Отсутствия веры, надежды и любви нельзя возместить ни доводами, ни увещеваниями, ни даже живым примером. Чтобы заронить жизнь в то, что мертво, необходимо воздействие Божественной магии, или благодати. И если Христа почитают как Воскресшего, то это потому, что те, кто несет в себе смерть, знают, что одна лишь Божественная магия может воскресить все мертвое в них и порукой тому – воскресший из мертвых Христос.

Забвение, сон и смерть – подобно воспоминанию, пробуждению и рождению – имеют присущее им образное и символическое выражение. Так, черный цвет символизирует забвение, пучки травы представляют сон, а скелет с косой – это образ самой смерти... Черный цвет – это символ забвения как непроизвольного и естественного, так и преднамеренного и сверхъестественного, о котором Сан-Хуан дела Крус говорит как о тройственной ночи чувств, разумения и воли, где свершается слияние души с Богом. Кустики травы или листья символизируют сон, так как глубокий сон есть состояние, при котором мы живем растительной жизнью. Жизнь организма – дыхание, кровообращение, пищеварение и рост – продолжается и во сне, когда отсутствуют как «животность», так и «человечность». Впадая в глубокий сон, мы становимся «растениями». А скелет – это символ смерти, поскольку он сводит феномен наделенного сознанием, подвижного, живого и материального человека к тому, что в нем символически неорганично, т. е. к скелету.

Естественное забвение сводит человека к животности; естественный сон превращает его в растение; а естественная смерть преобразует его в неорганическую субстанцию. Таким образом, вся проблема смерти в трех ее степенях – забвении, сне и собственно смерти, составляющая Аркан смерти – должна быть нам представлена в образе черной сферы, под которой пучки травы и над которой – скелет.

В точности такой образ и дает нам тринадцатая карта Таро. Контекст этой карты представляет собой тройственное проявление принципа вычитания посредством забвения, сна и смерти. Здесь мы видим черную землю, синие и желтые пучки травы, а также скелет с косой в руках. Карта содержит также четвертый элемент, представленный человеческими головами, руками и одной ногой, к которому мы вернемся позже.

Итак, Тринадцатый Аркан Таро есть аркан принципа вычитания, или смерти, и противоположен по сути принципу сложения (дополнения^{92}), или жизни. Чтобы понять механизм забвения, необходимо вычесть высшую Сущность из астрального, эфирного и физического тел; чтобы получить состояние сна, нужно вычесть высшую Сущность и астральное тело из эфирного и физического тел; а для того чтобы получить труп, т. е. самое смерть, необходимо вычесть из физического тела высшую Сущность, а также астральное и эфирное тела. Эти три степени вычитания вместе составляют процесс развоплощения, точно так же как три соответствующие стадии дополнения в сумме дают процесс воплощения. Ибо воплощение есть сложение астрального тела с высшей Сущностью, затем сложение эфирного тела с астральным и с высшей Сущностью и, наконец, прибавление физического тела к эфирному и астральному телам, а также к высшей Сущности.

Отметим, что коса в руках у изображенного на карте скелета олицетворяет процесс вычитания. Именно коса символизирует силу развоплощения, т. е. силу, разрывающую узы между высшей Сущностью и астральным телом (забвение), между астральным и эфирным телами (сон) и между эфирным и физическим телами (смерть).

Каковы же эти узы между душой и телом – вернее, между душой и телами, – разрываемые косой тройственного принципа вычитания? Что связывает высшую Сущность с астральным телом, астральное с витальным или эфирным телом, а витальное тело с физическим? Иными словами, как и почему мы помним прошлое, как и почему мы просыпаемся по утрам, как и почему мы живем несколько десятилетий?

Для начала оставим в стороне горы литературы, в которой рассматриваются эти вопросы, и попытаемся обратиться к медитации, т. е. размышлять непосредственно о занимающем нас предмете, не прибегая к помощи всего того, что можно позаимствовать из иных источников, нежели наше непосредственное восприятие и разумение. Медитировать означает размышлять с целью достичь некоей ясности на внутреннем суде нашего сознания, отказавшись от притязаний на общезначимость полученных результатов (т. е. того, что могло бы стать известным вкладом в науку). В медитации – а эти письма суть всего лишь медитации – речь главным образом идет о том, чтобы с предельной честностью задать своему сознанию вопрос и получить столь же честный ответ: "Что знаю я сам?" – а не «Что общеизвестно?»

Отрешимся же, дорогой неизвестный друг, от того, что знают и говорят все об узах между душой и телом, и попытаемся отдать себе – и только самим себе – отчет в том, что мы сами знаем и можем узнать об этом.

Прежде всего, рассмотрим сферу забвения и вспоминания – память. Память есть магия, вызывающая к жизни события прошлого в субъективной сфере. Она делает давно минувшее настоящим. Подобно волшебнику или чернокнижнику, вызывающему духи умерших, память воскрешает былые события и заставляет их проходить перед нашим внутренним взором. Настоящее вспоминание – это результат волшебства в сфере субъективного, благодаря которому удается вызвать из черной бездны забвения живой образ прошлого. Живой образ прошлого... отпечаток? символ? копия? фантом? Все сразу. Отпечаток, поскольку он воспроизводит впечатление, полученное в прошлом; символ, ибо он использует мое воображение для того, чтобы представить реальность, выходящую за пределы своего мнимого существования; это и копия, ибо она стремится лишь к воссозданию оригинала, принадлежащего прошлому; это и фантом, ибо он представляет собой призрак из черной бездны забвения и возвращает к жизни прошлое, ставя его перед моим внутренним взором.

Какая же сила движет субъективным магическим процессом вспоминания?

Есть четыре типа памяти, которыми пользуется человек: механическая, или автоматическая, логическая, моральная и вертикальная, или Богооткровенная память.

Механическая, или автоматическая память едва ли требует какого-либо акта вспоминания. Здесь вспоминание попросту происходит. Оно происходит автоматически, по законам ассоциативного мышления – т. е. благодаря схожести, близости и взаимосвязанности различных вещей, и приводит к припоминанию, оставляя за мною лишь роль наблюдателя. Этот тип памяти при каждом случайном впечатлении с готовностью подбрасывает мне на выбор несметное множество образов прошлого. Так, я вижу трубку, и перед моим мысленным взором чередой проходят образы прошлого. Скажем, «старый морской волк, с которым я встречался в Б. в 19... году»; «книга о краснокожих индейцах, где речь шла об обычае выкуривать трубку мира»; «мой друг С, который обращал окружающих в бегство своей трубкой, набитой собственноручно выращенным и высушенным табаком еще во времена прошлой войны, когда его негде было купить» и т. д.

Если говорить о логической памяти, то моя роль более активна, нежели в памяти автоматической. Здесь чтобы вспомнить что-либо, мне приходится думать. Так, например, если я хочу припомнить индуистскую триаду, но забыл имя одного из богов, я спрашиваю себя: "Если есть Творец и есть Разрушитель, Брахма и Шива, какое же третье начало должно находиться между Творцом и Разрушителем?" Я сосредоточиваю внимание на пустоте между ними и стараюсь заполнить ее логически. «О, да это же Хранитель – т. е. Вишну, конечно!» – говорю я себе. В логической памяти меньше автоматизма и больше осознанного усилия.

Что до памяти моральной, то здесь едва ли может быть речь об автоматизме. Здесь вспоминание уже не нечто происходящее само по себе, но подлинный магический, хотя и субъективный акт. В моральной памяти дела и события прошлого воскрешает любовь. Здесь прошлое делают незабываемым – т. е. готовым в любой миг воскреснуть – восхищение, уважение, дружба, благодарность, привязанность и тысячи иных, некогда глубоко взволновавших вас эмоций. Чем больше человек любит, тем богаче его моральная память.

Как правило, молодые люди обладают очень сильной механической памятью. С возрастом она слабеет, и ей на помощь приходит логическая, или интеллектуальная память. Здесь уже требуется определенное мыслительное усилие, интеллектуальное напряжение. Те, кому не удалось развить в себе вкус к мышлению и умственным усилиям, столкнутся в зрелые годы с затруднениями, связанными с памятью. Механическая память будет все чаще изменять им, а недостаточно развитая логическая ничем не сможет ей помочь.

Можно сказать, что именно в пожилом возрасте моральная память все больше заменяет не только механическую, но и логическую, или интеллектуальную память. Теперь уже сердце дает человеку ту силу, которая питает и поддерживает память, компенсируя все растущие провалы в механической и интеллектуальной памяти. Старческие провалы памяти происходят вследствие того, что страдающий ими человек не сумел вовремя заменить функции интеллектуальной памяти – не говоря уже о памяти механической – функциями памяти моральной. Те же, кто способен и умеет придать всему моральную ценность и во всем увидеть нравственный смысл, не забудут ничего; у них до самых преклонных лет будет сохраняться нормальная, если не выдающаяся память.

Моральная память, способная охватить все без исключения, тем более эффективна, чем менее человек нравственно безразличен. Равнодушие, отсутствие морального интереса – вот основная причина провалов памяти, этих неотвязных спутников старости. Чем менее человек равнодушен, тем лучше он помнит прошлое и тем более способен усваивать новое.

Помимо трех видов памяти – механической, логической и моральной, – о которых здесь идет речь, существует еще один тип памяти, названый нами "вертикальной", или "Богооткровенной памятью". Это память о прошлом не в горизонтальной плоскости: сегодня, вчера, позавчера и т. д., а память по вертикали: здесь, выше, еще выше и т. д. Эта "память" связывает не настоящее с прошлым в сфере физической, психической и интеллектуальной жизни, но сферу обычного сознания со сферами или состояниями сознания более высокими, нежели обычное. Это способность "низшей сущности" воспроизводить опыт и знания "высшей Сущности" или, если угодно, способность "высшей Сущности" запечатлевать свой опыт и знание в сознании "низшей сущности". Это связующее звено между "высшим оком" и "низшим оком", которое делает нас подлинно религиозными, мудрыми и защищенными от влияний скептицизма, материализма и детерминизма. Именно в ней заключен источник уверенности не только в реальности Бога и духовного мира с его иерархиями, но и в нашем собственном бессмертии и новом воплощении, если на то пошло. "Утро дружит с музами" – гласит известная пословица, которой вторят "Die Morgenstunde hat Gold im Munde" ("Утренний час держит золото во рту"), "Утро вечера мудренее" и другие поговорки, указывающие на преимущества вертикальной памяти, приносящей наибольшую пользу утром, после возврата сознания из сферы "естественного экстаза", или сна.

Вертикальная память действенна в той мере, в какой три священных обета – послушание, бедность и целомудрие – наделяют низшего человека способностью слышать, воспринимать и постигать без искажений откровения свыше. Вертикальная память – это, главным образом, память моральная, доведенная в своем развитии до наивысшего уровня. Вот почему в случае вертикальной памяти в расчет берется только нравственное очищение, достигаемое путем практического соблюдения трех обетов. Интеллектуальные интересы как таковые не играют при этом никакой роли.

Такова краткая характеристика сферы памяти. Вернемся теперь к вопросу: какая сила движет субъективным магическим процессом вспоминания?

Во-первых, необходимо учесть, что в установленной нами шкале: механическая – интеллектуальная -моральная – вертикальная память – речь идет о степени отдаленности и близости по отношению к непосредственному и ясному пониманию того, «как» и «почему» память функционирует через сознание. В сущности, чем больше в чем-либо механичности, тем оно недоступнее непосредственному пониманию через сознание, а чем оно недоступнее, тем больше в нем загадочности и непостижимости. Чисто механическое объяснение, по правде говоря, вовсе не является объяснением, поскольку оно изымает объясняемый объект из той сферы, где происходит понимание – перемещая его из сферы постижимости, т. е. «мысли-мости» и «ощущаемости» – в сферу подсознания и, стало быть, непостижимости. Тот, кто пожелает, к примеру, объяснить феномен улыбки сокращением мышц в области рта и щек, а эти сокращения – электрическими импульсами, передаваемыми по нервам из центра, именуемого «мозгом», никому ничего не объяснит, даже если правильно опишет все механические процессы, происходящие в мышцах и нервах. Ибо он просто упустит из виду радость, проявлением которой служит улыбка и которая приводит в движение как мышцы рта, так и электрические импульсы в нервах. Ведь в улыбке проявляются не одни лишь нервы и мышцы, а человеческая радость.

И подобно тому, как описание механического процесса в мышцах и нервах еще никак не отвечает на вопрос: "Что такое улыбка?", так и любое механическое объяснение чего бы то ни было не объясняет целого, а только замалчивает вопросы, переводя предмет исследования из сферы постижимого в сферу непостижимого – из света сознания во мрак бессознательного. Ибо то, что мы называем "механическим", в действительности есть лишь бессознательное (вернее, "то, что лишено сознания") и потому оно недоступно сознанию, непостижимо, немыслимо и неощущаемо. Таким образом, "механичность" – это не столько сфера ответов, сколько кладбище настоящих вопросов.

Вот почему в обсуждаемой нами шкале памяти мы не должны -да и не можем – искать понимания процесса вспоминания в той сфере, где оно непознаваемо и непостижимо, т. е. в сфере "механической памяти". Напротив, искать его следует на другом конце шкалы – там, где оно менее всего погружено во тьму "механичности" и где его сущность ярче всего проявляется в свете сознания, т. е. в сфере "моральной" и "вертикальной" памяти. Ибо только стадия полного развитая просветляет и объясняет предыдущие стадии, а не наоборот. Минимум – это лишь часть максимума, и понять его можно только через максимум, а не наоборот. Только сознание делает постижимым все механическое и бессознательное, которое представляет собой лишь сведенное к минимуму сознание, а не наоборот. Именно человек является ключевой фигурой биологической эволюции Природы, а отнюдь не примитивная органическая клетка.

Следовательно, ключ к пониманию процесса вспоминания нам следует искать на высшем уровне развития памяти – в "моральной" и "вертикальной" памяти. Так какая же сила движет субъективным магическим процессом вспоминания в том виде, в каком она проявляется в "моральной" и "вертикальной" памяти?

Приводимые ниже слова отвечают на это с предельной ясностью; все прочие описания этой силы суть лишь отдаленные подобия:

"Иисус же любил Марфу, и сестру ее и Лазаря... Иисус пришед нашел, что Лазарь уже четыре дня в гробе... Иисус прослезился... Иисус же опять скорбя внутренне, приходит ко гробу. То была пещера, и камень лежал на ней. Иисус говорит: отнимите камень... Итак отняли камень от пещер где лежал умерший... Иисус воззвал громким голосом: Лазарь! иди вон. И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами, и лице его обвязано было платком" (Ин. 12: 5-44).

Вот она – сила вспоминания в ее наиболее полном, мощном и возвышенном проявлении. Это любовь, ибо «Иисус любил Марфу, и сестру ее и Лазаря».

Процесс воззвания к жизни – или воскрешения – состоит из трех стадий: прихода, отвержения камня и вспоминания, т. е. «взывания громким голосом».

Во-первых, приход: прийти и прибыть означает процесс поиска и нахождения последней двери, отделяющей вспоминающего от вспоминаемого. «Около двух миль», отделяющих Вифанию от Иерусалима, которые Христос прошел для того, чтобы добраться до гроба Лазаря, символизируют первое усилие во всем процессе вспоминания, целью которого является максимальное приближение к объекту вспоминания.

Затем следует отвержение камня: это усилие устраняет сомнения, подавленность, усталость и, наконец, отчаяние, т. е. все то, что подобно надгробному камню преграждает путь к вспоминаемому. Точно так же и человек не способен вспомнить в сфере вертикальной и моральной памяти то, что считает навсегда утраченным, либо невозвратимым к свету сознания. Сомнение и недостаток веры парализуют всякие усилия что-либо вспомнить и подобны камню, преграждающему вход в гроб. Нередко – если не всегда – благодаря этому камню у многих людей отсутствуют всякие живые чувства и убеждения, не говоря уже о точных и конкретных воспоминаниях о прежних воплощениях, т. е. о реинкарнации. Эти воспоминания тщетно стучатся в дверь, ибо заграждающий ее камень не позволяет им выйти из глубин и предстать в полном свете сознания.

И наконец, собственно вспоминание: "воззвал громким голосом" – представляет собой кульминацию – наивысшее усилие – всего процесса, направленное на то, чтобы силой любви воззвать либо к жизни, как в случае с Лазарем, либо к памяти, как в случае вспоминания посредством вертикальной, или моральной памяти.

В физическом мире голос тем более громок и внятен, чем мощнее источник звуковых колебаний воздуха. Но в духовном мире дело обстоит иначе. Здесь голос тем более внятен, т. е. тем "громче", чем лучше в нем выражено лежащее в его основе усилие и страдание. Труды и страдания придают нашим голосам внятность для духовного мира и в самом духовном мире. Только эти факторы могут создать достаточно «громкие» вибрации, придающие нашим голосам внятность в духовном мире. Вот почему молящийся с четками повторяет, скажем, сто пятьдесят раз молитву Богородица и пятьдесят раз Отче наш. Ибо если страдание доносит до небес к примеру, состоящую из одного-единственного слова молитву-восклицание «Иисусе!», то молитва с четками доходит до небес именно благодаря усилию. Я бы погрешил против истины, если бы не сказал, что усилие при молитве с четками, основанное на страдании, делает ее могучим – а иногда почти всемогущим – средством священной магии.

Итак, "воззвание громким голосом", которое играет решающую роль во всем процессе вспоминания, должно быть мощным как в усилии, так и в страдании: "Иисус прослезился... Иисус же, опять скорбя внутренне, подходит ко гробу... Иисус воззвал громким голосом: Лазарь! иди вон". Это любовь плакала в Нем и трудилась ради свершения того чуда возврата из смерти в жизнь, которое свершается и при возврате из забвения к памяти.

Стало быть, вспоминание есть чудо?

...Да, чудо. Но позвольте мне, дорогой неизвестный друг, сказать о чуде нечто, на мой взгляд, чрезвычайно значительное, с чем непременно должен считаться всякий христианский герметист и каббалист. Дело в том, что за пределами чудесного не существует свободы, и человек является человеком лишь постольку, поскольку он живет чудом, посредством чуда и ради чуда.

Все, что не механистично, – физическое ли, психическое или интеллектуальное, – есть чудо; а все, что не чудесно, – всего лишь механистично – физически, психически и интеллектуально. Свобода – это чудо, и человек свободен лишь постольку, поскольку он не является физической, психической и интеллектуальной машиной. У нас нет иного выбора, кроме машины и рабства с одной стороны и чуда и свободы – с другой.

Человек-машина функционирует по необратимой программе «максимум наслаждения при минимуме затрат», – настолько, что можно заранее в точности предсказать его реакции в тех или иных обстоятельствах. В интеллектуальной сфере он отвергает любое понятие и любую идею, которая не согласуется с его устоявшейся интеллектуальной системой; в сфере психики он отвергает все, что идет вразрез со сложившимся у него представлением о «счастье»; в сфере физической он автоматически следует велениям сложившегося в нем комплекса «инстинктов».

Когда богач объявляет себя антикоммунистом, а бедняк – сторонником коммунизма, то здесь все сводится лишь к функционированию человека-машины. Но происходит настоящее чудо – т. е. акт свободы – когда богач отказывается от своего состояния и ступает на путь бедности, как сделал некогда Св. Антоний Великий и многие другие святые, а также кармелиты, францисканцы, доминиканцы и прочие монахи, принявшие обет бедности. Чудо Св. Франциска не только в том, что он исцелил прокаженного, но и в его любви к «Госпоже Бедности». И разве не стал венцом всех чудес Иисуса Христа, последовавших за воскрешением Лазаря, крест на Голгофе, терзаясь на котором смертной мукой, Он промолвил: «Отче, прости им, ибо не знают, что делают» (Лк. 23: 34)?

Все, что человек совершает, чудесно; всякое же интеллектуальное, психическое и физическое функционирование согласно законам «природы», т. е. в соответствии с человеческим автоматизмом, механистично. Нагорная проповедь есть учение о том, как свершать и как одерживать победу над функционированием.

"Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас... и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного" (Лк. б: 27-28; Мф. 5: 44-45).

Не то ли это учение, целью которого является освобождение от машины, т. е. от всякого функционирования, и в то же время не школа ли это чудес?

Ибо благословлять проклинающих вас есть чудо с точки зрения "нормального и естественного" реагирования человеческой машины. Оно не происходит само по себе, оно совершается (творится); еще раз повторяю, что чудеса только совершаются, и все, что совершается, есть чудо, и не совершается ничего, что не было бы чудом. Все то, что не есть чудо, в сущности, не совершается – оно происходит, как некая часть автоматического процесса. Только посредством чуда выражает себя истинная сущность и являет себя творящее Слово.

А посему неверно истолковывать первые стихи Евангелия от Иоанна как учение своеобразного космического рационализма, подобное учению стоиков о  ("разуме"). Нет, первые строки Евангелия от Иоанна открыто провозглашают космическую роль чуда и то, что мир существует благодаря чуду, т. е. был сотворен созидающим Словом, а не появился вследствие некоего функционирования, некоего автоматического – пусть даже высокоинтеллектуального – процесса:

"Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть" (Ин. 1:3).

Вот что говорит евангелист; и все, сказанное нами выше о чуде и о машине – т. е. о "совершении" и "функционировании" – является лишь микрокосмической аналогией вселенского по значимости евангельского изречения.