Текст книги "Медитации на Таро. Путешествие к истокам христианского герметизма"

Автор книги: Валентин Томберг

Письмо VI. Возлюбленный

«Она схватила его, целовала его, и с бесстыдным лицем говорила ему: «Мирная жертва у меня: сегодня я совершила обеты мои, поэтому я вышла навстречу тебе, чтобы отыскать тебя и – нашла тебя».

Притч. 7: 13—15

«Я, Премудрость, обитаю с разумом, я ищу рассудительного знания. Любящих меня я люблю и ищущие меня найдут меня».

Притч. 8: 12, 17

«Положи меня как печать на сердце твое, как перстень на руку твою, ибо крепка как смерть любовь... стрелы её – стрелы огненные, она – пламень весьма сильный».

Песн. 7: 6—7

Дорогой неизвестный друг,

Здесь вся композиция шестой карты переводится с визуального языка Таро на поэтический язык Соломона. Ибо на карте темноволосая женщина с бесстыдным лицом и в красном одеянии хватает за плечо молодого человека, тогда как другая, светловолосая и в голубом плаще, взывает к его сердцу сдержанным жестом левой руки. В то же время над ними, на фоне белого шара, испускающего алые, желтые и голубые лучи, вооруженный луком младенец готовится выпустить стрелу в другое плечо юноши. Не слышен ли при рассмотрении шестой карты Таро голос: «Я нашла тебя», – и другой голос: «Ищущие меня найдут меня»? Не узнается ли здесь голос чувственности и голос сердца, равно как и языки небесного пламени, о котором говорит Соломон?

Следовательно, центральной темой Шестого Аркана является исполнение обета целомудрия, точно так же, как пятый Аркан имел своей темой бедность, а четвертый – послушание. Одновременно Шестой Аркан подытоживает два предыдущих Аркана – целомудрие как результат послушания и бедности; подытоживает три обета или метода духовной дисциплины, противопоставляя их трем испытаниям или искушениям, которые противостоят этим обетам. Выбор, перед которым оказывается молодой человек Шестого Аркана, более значителен, нежели выбор между грехом и добродетелью. Речь здесь идет о выборе, с одной стороны, между путем послушания, бедности и чистоты – и путем власти, богатства и распутства – с другой. Практическое учение Аркана «Возлюбленный» связано с тремя этими обетами и тремя противостоящими им искушениями. Ибо такова практическая доктрина гексаграммы, или шестиконечной звезды.

Эти три обета являются, в сущности, воспоминаниями о рае земном, где человек пребывал в единении с Богом (послушание), где он обладал всем сразу (бедность), и где его спутница в одно и то же время была ему женой, подругой, сестрой и матерью (целомудрие). Ибо истинное присутствие Бога непременно влечет за собой признание себя побежденным Тем, «Кто более я, чем я сам», – и в этом корни и источник обета послушания; видение сил, субстанций и сущностей мира в образе «сада божественных символов» (сада Эдема), что значит получить свободный доступ ко всему, ничего, однако, себе не присваивая, – и в этом корни и источник обета бедности; и, наконец, полную общность между двумя людьми, между одним и другим, что включает в себя весь диапазон всевозможных духовных, душевных и плотских связей между двумя полярно противоположными существами и неизбежно представляет собой абсолютную целостность духовного, психического и физического бытия в любви, – и в этом корни и источник обета целомудрия.

Целомудренным можно быть лишь когда любишь всем своим существом. Чистота не есть цельность безразличия, но скорее цельность любви, которая «крепка, как смерть», и чьи «стрелы – стрелы огненные, и сама она – пламень весьма сильный». Это живое единение. Это триада – дух, душа и плоть, – которые суть одно, и еще одна триада – дух, душа и тело, которые суть одно; а три и три – шесть, а шесть – два, а два – одно.

Это и есть формула чистоты в любви. Это формула Адама-Евы. И именно в этом состоит принцип целомудрия, живая память о рае.

А как же обет безбрачия монахов и монахинь? Применима ли здесь формула целомудрия «Адам-Ева»?

Любовь крепка как смерть, т. е. смерти она неподвластна. Смерть не может принести ни забвения, ни оставления надежд. Те из нас, ныне сущих, кто несет в себе пламень памяти об Эдеме, не могут этого забыть, не можем мы и оставить надежду обрести его. И если человеческие души приходят в этот мир с отпечатком этой памяти, равно как с безотчетной уверенностью в том, что встреча с другой душой в этой жизни и в этом дольнем мире не состоится, тогда они проживут свою жизнь словно овдовевшие – в той мере, в какой они помнят, – и словно обрученные, – в той мере, в какой надеются. Так вот, все истинные монахи суть вдовцы и женихи, а все истинные монахини суть вдовы и невесты – в глубине своих сердец. Истинное безбрачие есть свидетельство вечности любви, точно так же, как таинство брака есть свидетельство ее истинности.

Да, дорогой неизвестный друг, жизнь глубока, и глубина её подобна бездонной пропасти. Ницше чувствовал это и сумел это выразить в своей «Песне ночи» («Nachtlied»^{48}) из книги «Так говорил Заратустра» (9: с. З66):

 
О Mensch! Gieb acht!
Was spricht die tiefe Mitternacht?
«Ich schlief, ich schlief, —
Aus tiefem Traum bin ich erwacht: —
Die Welt ist tief,
Und tiefer als der Tag gedacht.
Tief ist ihr Weh,
Lust – tiefer noch als Herzeleid:
Weh spricht – Vergeh!
Doch alle Lust will Ewigkeit, —
Will tiefe, tiefe Ewigkeit!»
 

 
О друг! Вникай!
Что полночь говорит? Внимай!
«Был долог сон, —
Глубокий сон, развеян он:
Мир – глубина,
Глубь эта дню едва видна.
Скорбь мира эта глубина, —
Но радость глубже, чем она:
Жизнь гонит скорби тень!
А радость рвется в вечный день, —
В желанный, вековечный день!»
 

Таким образом, одна и та же стрела – «стрела огненная, огня весьма сильного», – является причиной и подлинного безбрачия, и подлинного брака. Человек потому становится монахом, что сердце его пронзено – точно так же, как сердце жениха в канун свадьбы. Где же больше истинности и больше красоты? Кто скажет?

А милосердие, любовь к ближнему... какое это имеет отношение к любви, прототип которой заложен в формуле «Адам-Ева»?

Мы окружены бесчисленными живыми и мыслящими существами – видимыми и невидимыми» Но вместо того, чтобы знать, что они действительно существуют и столь же полны жизни, как мы сами, нам, тем не менее, представляется, что их существование менее реально и что они менее живые, чем мы сами. В наших глазах именно мы в полной мере испытываем всю интенсивность реальной действительности, в то время как другие существа кажутся нам по сравнению с нами менее реальными; их существование кажется нам скорее призрачным, нежели вполне реальным. Наши же мысли говорят нам, что это заблуждение, что существа, окружающие нас, столь же реальны, сколь и мы сами, и живут они столь же интенсивно, сколь и мы. Однако как бы красиво все это ни звучало, все равно мы ощущаем себя в центре бытия и чувствуем, что иные существа должны быть отдалены от этого центра. Определяется ли подобная иллюзия как «эгоцентризм» или «эгоизм», как ахамкара (иллюзия собственного «я») или как «эффект изначального Грехопадения», не суть важно; это не меняет того факта, что мы ощущаем себя более реальными, чем все остальные.

Так вот, ощущать что-либо столь же реально существующим, в меру его полной реальности, – значит любить. Именно любовь пробуждает нас к реальности существования нас самих, к реальности существования других, к реальности существования мира и к реальности существования Бога. В той мере, в какой мы любим себя, мы ощущаем себя реально существующими. И мы не любим – или не любим так же, как самих себя – других существ, которые кажутся нам менее реальными.

Существуют два пути, два совершенно различных метода, которые могут избавить нас от иллюзии «я, живой – ты, тень», и у нас есть определенный выбор. Один путь —это истребить любовь к себеи стать «тенью среди теней». Это равенство безразличия. Индия предлагает нам этот метод избавления от ахамкары, иллюзии собственного «я». Эта иллюзия разрушается путем распространения безразличия, испытываемого к другим существам, на себя самого. Здесь человек низводит себя до положения тени, равной другим окружающим его теням. Великая иллюзия Майя заключается в том, чтобы верить, будто всякое существо, ты и я, могли бы быть чем-то большим, нежели тени – образы, лишенные реальности. Таким образом, формула реализации этого пути такова: «я, тень – ты, тень».

Другой путь или метод – распространение любви, испытываемой к самому себе, на другие существа, что приводит к реализации формулы «я, живой – ты, живой». Речь здесь идет о том, чтобы считать другие существа столь же реально существующими, сколь и я сам, т. е. любить их, как себя самого. Чтобы достигнуть этого, надо сначала полюбить своего ближнего, как себя самого. Ибо любовь – это не абстрактная программа, а, скорее, субстанция и сила. Следовательно, необходимо вначале излучать субстанцию и силу любви по отношению к одному конкретному существу, чтобы затем начать излучать ее во всех направлениях. «Чтобы получить золото, надо вначале иметь золото», – говорят алхимики. Духовный аналог этой максимы таков: для того, чтобы любить всех, сначала надо любить кого-то одного. Этот кто-то и есть «ближний».

Кто же этот ближний, т. е. что означает это понятие в герметическом смысле, а именно – в смысле мистическом, гностическом, магическом и метафизическом? Это существо, от самого начала бывшее и остающееся наиболее вам близким, это навеки родственная вам душа, душа-близнец, вместе с которой вы встречали зарю человечества.

Заря человечества – именно ее Библия описывает в образе рая земного. На этой самой стадии творения Господь сказал: «Нехорошо быть человеку одному» (Бытие, 2:18).

Быть – значит любить. Быть одному – значит любить себя. Стало быть «нехорошо («tov») быть человеку одному» означает: «нехорошо человеку не любить никого, кроме себя». Вот почему -Элохим сказал: «Я сотворю ему помощника, соответственного ему». А коль скоро Ева была частью самого Адама, он любил ее как самоё себя. Ева, таким образом, была «ближним» существом, ближайшим к Адаму, – «кость от костей моих и плоть от плоти моей» (Быт. 2:23).

Вот источник зарождения любви, – источник как любви, соединяющей мужчину и женщину, так и любви к ближнему. Изначально существовала только одна любовь, и источник ее был един, поскольку и принцип ее был един.

Все формы любви (милосердие, дружба, любовь отеческая, материнская, сыновняя, братская) происходят из одного и того же единого изначального корня, – самого факта существования пары Адам-Ева. Именно тогда любовь – реальность существования другого – получила свое зарождение и смогла в дальнейшем разветвляться и разнообразить свои формы. Тепло любви первой пары (и не имеет значения, была ли только одна пара или их были тысячи – речь здесь идет о самом факте изначального зарождения любви, а не о количестве одновременно или последовательно происходивших случаев этого зарождения), которое нашло свое отражение в любви родителей к своим детям, затем, в свою очередь, в любви детей к своим родителям, затем снова отразилось в любви детей друг к другу и, наконец, отразилось в любви ко всему роду человеческому, – а в завершение, за пределами прямого родства, по аналогии, ко всему, что живет и дышит... Любовь, однажды зародившись как субстанция и сила, стремится распространяться, разрастаться и разнообразить свои формы в соответствии с формами человеческих взаимоотношений, в которые она вступает. Это поток, подобный водопаду, стремящийся затопить и заполонить собой все. Вот почему, когда между родителями существует истинная любовь, дети по аналогии тоже любят своих родителей и любят друг друга; они любят по аналогии, как своих братьев и сестер, через «психологическое усыновление» своих друзей в школе и по соседству; они любят (всегда по аналогии) своих учителей, наставников, священников и т. д., через отражение той любви, которую они испытывают к своим родителям; а позднее они любят своих мужей и жен, как когда-то их родители любили друг друга.

Все это явно противоречит доктрине пансексуализма Зигмунда Фрейда. Ибо для Фрейда именно «либидо» или половое влечение является основой всей психологической деятельности человека, которая состоит из его мотивирующей энергии и впоследствии становится – через процесс сублимации или направления по каналам иным, нежели удовлетворение полового влечения, – творческой силой: в социальной сфере, в искусстве, в науке и религии. Однако вся любовь, понимаемая в значении формулы «Адам-Ева», есть то же по отношению к половому влечению, что и белый свет, заключающий в себе семь цветов радуги по отношению к красному цвету. Любовь «Адам-Ева» включает в себя весь спектр переходящих друг в друга цветов, в то время как либидо Фрейда – цвет, отделенный и изолированный от всех остальных. И это отделение от единого целого – а целостность есть принцип чистоты – является полной противоположностью чистоты; это не что иное, как принцип порочности. Ибо порочность есть не что иное, как автономия плотского желания, что ведет к разрушению всего человеческого существа – его духа, души и плоти. Половое влечение является всего лишь одним из аспектов любви, аспектом, отраженным той частью физического и психического организма, которая составляет удел «четырехлепесткового лотоса», и есть всего лишь одной седьмой частью человеческого психофизического организма. Следовательно, существуют еще шесть аспектов, значение которых ничуть не меньше и которые доктрина Фрейда полностью игнорирует (либо вовсе отрицает их существование).

Так же, как и Карл Маркс, находившийся под влиянием той частичной истины (сведенной к ее простейшей основе), что для того, чтобы быть способным мыслить, сначала необходимо есть, возвел экономический интерес до уровня главнейшего принципа человека и истории цивилизации, так и Зигмунд Фрейд, пребывая под влиянием той частичной истины, что вначале необходимо родиться, чтобы быть способным есть и мыслить, и что половое влечение необходимо для рождения, возвел это последнее в главнейший принцип человека и всей человеческой культуры. Так же, как Маркс в основе homo sapiens видел homo oeconomicus (человека экономического), так и Фрейд видел homo sexualis (человека сексуального) в основе homo sapiens.

Альфред Адлер не смог последовать за своим учителем в приписывании абсолютного примата сексу, поскольку его собственный опыт противоречил этой доктрине. Так, этот основатель иной школы глубинной психологии пришел к открытию, что главенствующую роль в основе человеческой натуры играет жажда власти. Адлер выдвинул доктрину homo potestatis – человека, мотивом поступков которого является жажда власти, – вместо homo sapiens науки восемнадцатого столетия, homo oeconomicus Карла Маркса и homo sexualis Фрейда.

Однако Карл Густав Юнг, признавая частичную правоту доктрин Фрейда и Адлера, на основании своего клинического опыта пришел к открытию гораздо более глубокого слоя психики, нежели изученный Фрейдом и Адлером. Он вынужден был признать реальное существование религиозного слоя, расположенного на гораздо большей глубине, чем слои секса и жажды власти. Таким образом, благодаря трудам Юнга, человек в основе своей есть homo religiosus, существо религиозное, хотя он может быть также и личностью экономической, сексуальной и личностью, стремящейся к власти.

Итак, Карл Густав Юнг восстановил принцип целомудрия в сфере психологии. Прочие упомянутые выше психологические школы находятся в противоречии с принципом целомудрия, поскольку они разрушают единство духовной, психической и физической составляющих человеческого существа. В сокровенной глубине человеческой натуры он открыл дыхание Бога.

В то же время труды Юнга представляют попытку внедрения нового метода в сферу психологии. С помощью этого метода психика изучается послойно, как это происходит в археологии, палеонтологии и геологии. Подобно тому, как археология, палеонтология и геология изучают слои, с которыми они имеют дело, как архивы минувших времен (по мере того, как время становится пространством), так же и глубинная психология школы Юнга рассматривает слои психики как живое прошлое души, которое тем отдаленнее, чем глубже находится данный слой. Здесь мера глубины одновременно является мерой истории прошлого души, уходя вспять далеко за порог рождения. Можно, разумеется, дискутировать о том, являются ли эти слои коллективными или индивидуальными, обязаны ли они своим продолжением наследственности или реинкарнации, но нельзя более отрицать ни реальности их существования, ни их ключевого значения для психической истории человека и человечества. Более того, уже нельзя отрицать тот факт, что в сфере психики ничто не умирает и что все прошедшее живет в настоящем в различных слоях глубинного сознания – это «неосознанное» или подсознание души.

Палеонтологические и геологические слои содержат только отпечатки и окаменелости давно отошедшего прошлого; слои психики, наоборот, содержат живое свидетельство фактического прошлого. Они суть прошлое, которое продолжает жить. Они суть память – не интеллектуальная, но психически реальная – реально существующего прошлого. По этой причине ничто не исчезает без следа и ничто не теряется в сфере души (); важнейшая история, т. е. истинная радость и страдание, истинные религии и откровения прошлого продолжают жить в нас, и именно в нас следует искать ключ к основам истории человечества.

Итак, в нас самих следует искать «Эдемский» слой, т. е. слой рая земного и Грехопадения, предание о котором запечатлено в Моисеевой Книге Бытия. Сомневаетесь ли вы в совершенной истинности этого предания? Загляните в глубины вашей собственной души, опуститесь к самым ее корням, к источнику чувства, воли и разума – и тогда вы узнаете. Вы узнаете, т. е. обретете уверенность, что библейское предание правдиво в самом глубоком и подлинном смысле этого слова – в том смысле, что необходимо отречься от себя, отречься от свидетельства внутренней структуры своей собственной души, чтобы быть способным усомниться в подлинности Моисеева рассказа. Нисхождение в глубины собственной души при размышлениях о рассказе о земном рае в Книге Бытия избавит вас от всяких сомнений. Такова уж природа этой уверенности.

Но, разумеется, дело здесь не столько в уверенности относительно райского сада, его дерев, змея, яблока или иного запретного плода, сколько относительно тех жизненных психических и духовных реалий, которые открываются этими образами или символами. Уверенность в подлинности рассказа вселяет не столько его символический язык, сколько то, что он выражает.

А он выражает символическим языком первый слой (первый в смысле корней всего человеческого в человеческой природе) психической жизни человека, или ее «начало». А знание начала, initium по-латыни, есть сущность посвящения. Посвящение есть осознанное ощущение первоначального микрокосмического состояния (герметическое посвящение) и ощущение первоначального макрокосмического состояния (пифагорейское посвящение). Первое есть сознательное нисхождение в глубины человеческого существа, к первичному слою. Его методом является энстаз («enstasis»), т. е. исследование глубин у самых основ человеческой души. При этом человек все более углубляется в себя, пока не пробуждается внутри себя, в самом изначальном слое – или «в образе и подобии Божием», – что и является целью энстаза. Состояние энстаза достигается прежде всего с помощью чувства духовного прикосновения. Это можно сравнить с химическим экспериментом, который проводится на психическом и духовном уровне.

Другой вид посвящения, который мы назвали «пифагорейским» (с исторической точки зрения), основан прежде всего на слуховом восприятии, или чувстве духовного слуха. Он по сути своей музыкален – так же, как первый был веществен, или алхимичен. Макрокосмические слои открываются сознанию через экстаз или восторг или через выхождение из себя. «Музыка сфер» Пифагора и была таким ощущением, и именно она была источником доктрины Пифагора относительно музыкальной и математической структуры макрокосма. Ибо звуки, числа и геометрические формы были теми тремя аренами, на которых представлялись и приобретали мысленную образность невыразимые ощущения «музыки сфер».

Только с исторической точки зрения мы обозначили макрокосмическое посвящение посредством экстаза как «пифагорейское». Ибо оно ни в коем случае не является прерогативой эпохи, предшествовавшей эпохе христианства. Вот что говорит апостол Павел о своих собственных ощущениях «сфер» и «небес» в состоянии экстаза:

«Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет, – в теле ли – не знаю, вне ли тела – не знаю: Бог знает, – восхищен был до третьего неба. И знаю о таком человеке, – только не знаю – в теле или вне тела: Бог знает, – что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать («et audivit arcane verba, quae non licet homini loqui»)» (2 Kop. 12:2—4).

Святой Павел был, таким образом, восхищен на третье небо, или в третью макрокосмическую сферу, а затем был вознесен в рай, где он слышал неизреченные слова. Его макрокосмическое посвящение, следовательно, состоялась в сфере рая, осознанное ощущение которого (он «слышал неизреченные слова») было его целью. Точно так же это было целью посвящения через энстаз, причем последний характеризуется ощущением изначального слоя у самых корней человеческой натуры, или микрокосма. Макрокосмическая сфера рая и микрокосмический слой Эдема суть initia – «начала», от которых исходит как макро-, так и микрокосмическое посвящение. Экстаз до запредельных высот и энстаз в глубины собственного существа ведут к познанию одной и той же основополагающей истины.

Христианский эзотеризм объединяет оба эти метода посвящения. У Учителя есть две группы учеников – «ученики дня» и «ученики ночи». Первые суть ученики, идущие путем энстаза, вторые же идут путем экстаза. У Учителя есть и третья группа учеников – «дня И ночи», т. е. тех, кто одновременно обладает ключами к обеим дверям, – к двери экстаза и двери энстаза. Так, апостол Иоанн, автор Евангелия «Слова, ставшего плотью», был в то же время тем, кто слушал сердце Учителя. Он испытал двоякое ощущение – макрокосмическое и микрокосмическое – того Вселенского Слова и Святого Сердца, о котором в литании говорится: «Cor Jesu, rex et centrum omnium cordium» («Сердце Иисуса, царь и средоточие всех сердец»). Именно благодаря этому двоякому ощущению Евангелие, написанное им, столь грандиозно и всеобъемлюще и в то же время столь по-человечески задушевно, – ему одновременно присущи и высоты, и глубины. В нем объединены макро– и микрокосмическая солнечные сферы, чем и объясняется исключительное магическое воздействие этого Евангелия.

Ибо реальность рая земного есть единство макрокосмической солнечной сферы и микрокосмического солнечного слоя, – сферы вселенского сердца и солнечной основы сердца человеческого. Христианское посвящение есть осознанное ощущение сердца вселенной и солнечной природы человека. Богочеловек есть Инициатор, и другого не существует.

То, что мы понимаем здесь под термином «Инициатор», есть то, что ранние христиане понимали под словом  (Dominus, или «Господь»). С этим христианский эзотеризм или герметизм полностью согласны, – с полной искренностью сегодня, как и в прошлом, – когда в церкви раздаются слова «Символа веры»:

 
...Et in UNUM DOMINUM Jesum Christum, Filium Dei unigenitum,
Et ex Patre natum ante omnia saecula,
Deum de Deo, lumen de lumine,
Deum verum de Deo vero,
Genitum, non factum, consubstantialem Patri,
per quern omnia facta sunt;
 

 
Qui propter nos homines, et propter nostram salutem descendit de coelis.
Et incarnatus est de Spiritu Sancto ex Maria Virgine
Et homo factus est^{49}.
 

Мы с уважением и благодарностью склоняемся перед всеми великими человеческими душами прошлого и настоящего – перед мудрецами, праведниками, пророками, святыми всех континентов и всех эпох на протяжении всей истории человечества, – и мы готовы узнать от них все, чему они пожелают и смогут нас научить, но Инициатор или Господь у нас один; мы обязаны повторить это для большей уверенности.

Однако вернемся к теме рая земного.

Итак, «рай земной» в одно и то же время является основополагающим слоем нашей души и космической сферой. Это обнаруживается путем как энстаэа, так и экстаза. Это сфера всех начал и, следовательно, принципов. Выше мы сталкивались с принципом трех обетов: послушания, бедности и целомудрия. Рай, будучи сферой начал и принципов, в то же время является сферой начала Грехопадения, или принципа искушения, т. е. принципа перехода от послушания к неповиновению, от бедности к стяжательству и от целомудрия к пороку.

Искушение в раю состояло их трех элементов – так же, как и искушение Иисуса Христа в пустыне. Вот основные элементы тройного искушения в раю, как они описаны в предании о Грехопадении в Книге Бытия:

1. Ева слушала голос змея;

2. Она «увидела, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз» (Быт. 3:6);

3. Она «взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел» (Быт. 3:6).

Голос змея есть голос живого существа («зверя»), чей разум более развит («хитрее всех») среди живых существ («зверей»), чье сознание обращено к горизонтали («зверей полевых»). Разум же Адама-Евы до Грехопадения был вертикален, глаза их еще не были «раскрыты», «и были оба наги, и не стыдились» (Быт. 2:25), т. е. они все осознавали вертикально или, иными словами, в Боге, через Бога и для Бога. Они не осознавали существования «нагих» вещей, т. е. вещей, отделенных от Бога. Формула, выражающая их восприятие, их видение вещей, была такова: «То, что вверху, подобно тому, что внизу, и то, что внизу, подобно тому, что вверху» (Tabula Smaragdina, 2). Так, хотя оба они «были наги», они «не стыдились». Ибо они видели божественный идеал, выражающий себя через феноменальную реальность. Это было вертикальное со-знание (одновременное познание идеала и реальности), принципы которого сформулированы в «Изумрудной скрижали». Формула горизонтального сознания змея (nahasch) была. бы формулой реализма, чистого и простого: «То, что внутри меня, есть то же, что и вне меня, и то, что вне меня, есть то же, что и внутри меня». Это есть горизонтальное со-знание (одновременное познание объективного и субъективного), которое видит вещи не в Боге, но отделенными от Него, или «нагими», – внутри себя, через себя и для себя. И поскольку собственное «я» замещает здесь Бога (а горизонтальное сознание есть противопоставление субъекта и объекта), змей утверждает, что в тот день, когда Адам-Ева (Адам и Ева) вкусят плод от дерева, стоящего посреди сада, откроются глаза их и станут они как боги, т. е. собственное «я» займет место, прежде занимаемое Богом, и познают они добро и зло. Если прежде они видели вещи в свете Божественном, то теперь они их увидят в их собственном свете, т. е. функция озарения будет принадлежать им самим – так же, как некогда она принадлежала Богу. Источник света переместится от Бога к человеку.

Вот какому искушению открылась Ева, слушая голос змея. Сущностью его является принцип власти, которая автономна от света сознания. И Ева прислушалась к голосу змея. Этот голос был для нее столь же внятен, сколь и другой голос, объявляющий свыше единственный запрет: «От всякого дерева в саду ты будешь есть; а от дерева познания добра и зла, не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь» (Быт. 2:16—17).

Таким образом, она слышала два голоса, два вдохновения, исходящие из двух противоположных источников. Вот где источник и принцип сомнения. Сомнение есть двойственное вдохновение. Вера есть вдохновение из единственного источника. Уверенность есть рассеянное сомнение, т. е. вновь обретенная вера.

Послушание, сам его принцип, есть безоговорочное повиновение единственному голосу свыше. Таким образом, уже факт того, что Ева прислушалась к голосу иному, нежели голос свыше, что она сравнивала эти два голоса, т. е. считала их принадлежащими к одной и той же сфере (и, стало быть, она сомневалась), – сам этот факт был актом духовного неповиновения и стал коренной причиной и началом Грехопадения.

Тогда же, когда она взглянула на дерево и увидела, что оно «хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз», наступила вторая фаза искушения и вторая ступень Грехопадения. Ибо только прислушавшись к голосу змея, она взглянула на дерево. Она взглянула на него по-новому, – не так, как прежде, когда во всем ее существе звучал единственный голос свыше и она не испытывала ни малейшего влечения к дереву: теперь, когда в ней звучали слова змея, это был взгляд вопрошающий, сравнивающий и сомневающийся, т. е. готовность испытать. Ибо когда есть сомнения, всегда есть соблазн испытать что-то на собственном опыте, чтобы их развеять, – если невозможно их преодолеть путем восхождения в более высокую сферу.

Именно когда она взглянула на него по-новому, оно показалось ей «хорошим для пищи и приятным для глаз». Соблазн испытать что-либо на своем опыте есть начало и принцип стяжательства, принцип, противоположный принципу бедности.

Взглянув на дерево по-новому, Ева протянула руку и «взяла плодов его и ела, и дала также мужу своему, и он ел». Вот и третья фаза искушения и третья ступень Грехопадения: избежать сомнения, погружаясь в опыт, и заставляя другого в этом участвовать.

Вот начало и принцип порока, противоположный принципу целомудрия. Ибо стремиться обрести опыт либо затевать опыты, основанные на сомнении, есть самая сущность плотского, психического и духовного порока. По этой причине в христианском эзотеризме или герметизме не проводят никаких опытов. Никогда не следует прибегать к экспериментам с тем, чтобы развеять сомнения. Разумеется, можно приобретать опыт, но не следует проводить экспериментов. Ибо протянуть руку и взять плод от дерева познания противоречило бы святому обету целомудрия. Мир духовный не терпит экспериментаторов. Можно искать, можно спрашивать, можно стучать в его дверь. Но нельзя открывать ее силой. Надо ждать, пока ее откроют.

Христианская доктрина и опыт благодати выражает самую сущность целомудрия – точно так же, как она содержит в себе принципы бедности и послушания. Это доктрина, проповедующая чистоту взаимоотношений между тем, что вверху, и тем, что внизу. Бог не есть объект, как не есть Он и объект познания. Он есть источник озарения и благодати откровения. Его невозможно познать, но Он несомненно может проявить Себя.

Итак, мы вновь приходим к целомудрию, бедности и послушанию, лежащим в основе христианской доктрины и опыта Божественной благодати. И весь христианский эзотеризм или герметизм, в том числе весь мистицизм, гнозис и магия, основан на опыте и доктрине Божественной благодати, одним из результатов которой есть посвящение. Посвящение есть акт Божественной благодати свыше. Оно не может быть достигнуто какими-либо техническими внешними или внутренними действиями. Инициировать самого себя нельзя. Можно лишь стать посвященным.