Текст книги "За все в ответе"

Автор книги: Валентин Черных

Д о л г о в. Вы напрасно улыбаетесь. Невозможно объяснить европейскому рабочему, почему Красная Армия остановилась перед Варшавой и Германией, когда достаточно было маленького толчка, чтобы буржуазные правительства полетели. Вместо того чтобы идти на поклон в Ригу, надо было перегруппировать силы и на плечах Пилсудского ворваться в Европу. Вы даже не представляете себе, что бы там наделала конница Буденного!

Л е н и н. В Европе? Представляю…

Д о л г о в. Тем более…

Л е н и н. Это мысли ваши или…

Д о л г о в. Это взгляды наших друзей, которые я разделяю. Возьмите Англию. Там есть прекрасная группа рабочих-индустриалистов. Они готовы начать революцию хоть завтра, но им нужны руководители, которых могли бы им дать мы.

Л е н и н. Это, очевидно, о них писала мне Сильвия Панкхерст: «Замечательные люди, в характере которых имеется некоторая беспощадность, что пригодится нам в дни революции». Кажется, так.

Д о л г о в. Абсолютно точно! Я встречался с Сильвией и знаю об этом письме. Она просила вас использовать ваш авторитет и обратиться к английским рабочим с призывом к революции, но вы отказались. Ваш ответ был странным и разочаровывающим. Откровенно говоря, я думал, что ваш ответ – результат неосведомленности. Но когда я приехал в Москву, мне стало не по себе. Люди интересуются гвоздями, мясом, и никто не думает о том, что в тюрьмах Европы гниют наши братья, которых могла бы спасти Красная Армия, останься мы революционерами! Потом наконец я понял в чем дело. Можно?

Л е н и н. Нужно.

Д о л г о в. По-моему, все дело в том, что старая гвардия просто устала. За плечами – тюрьмы, каторги, ссылки, болезни, раны, есть же предел человеческим возможностям?

Л е н и н. Думаете, в этом дело?

Д о л г о в. Конечно! Не случайно у молодежи совсем другое настроение.

Л е н и н. Какое?

Д о л г о в. Мне повезло, я в Москву добирался в теплушке вместе с комсомольцами, делегатами съезда. Знаете, о чем они говорили день и ночь? Как вы выйдете на трибуну и скажете: «Хватит заседать! Долой словоговорилку! Бери винтовку и штык и как один – на Польский фронт! Даешь Варшаву!» И единственное, о чем спорили, – одно будет заседание съезда и сразу же мобилизация или два, чтобы успеть новый ЦК выбрать. Если бы вы видели этих ребят, Владимир Ильич!

Л е н и н. Жаль, но, наверное, не сумею я у них выступить – очень много неотложных вопросов. Давайте пока с вами разберемся, если не возражаете?

Д о л г о в. С удовольствием.

Л е н и н. Вот тон мне ваш нравится, глаза мне ваши нравятся… Но такую чепуховину, простите, несете – зеленую!

Д о л г о в. Я не обиделся! Я не обиделся! Продолжайте.

Л е н и н (улыбнувшись). Идея мировой революции, Саша, нам очень дорога, но советизация Европы с помощью Красной Армии – это ведь революционная авантюра, и не более того! Мы никому не собираемся навязывать социализм штыками. Мы будем отстаивать социализм штыками, но это совсем другое дело. Революции не экспортируются, они рождаются изнутри. Почему мы сейчас в Польше проиграли? Из-за ошибок военных? Только ли? Мы до польского пролетариата не добрались, он был не с нами. И если кто-то рассчитывает при помощи чужих штыков или кучки «беспощадных революционеров», без поддержки народа, вопреки его воле и желанию прийти к власти и полагает такой путь правильным…

Д о л г о в. Владимир Ильич, а мы не фетишизируем народ?

Л е н и н. А разве для вас, Саша, народ – послушный, бессловесный объект руководства? Нет, извините! Когда я ответил английским товарищам не призывом к революции, что было бы преступлением, а советом работать в массах, просвещать массы и в конце концов завоевывать массы на свою сторону, вы сказали, что мой ответ…

Д о л г о в. Был странным и разочаровывающим.

Л е н и н. Откуда у молодого марксиста такое нежелание работать с массой, считаться с ней? И в то же время решать за народ, говорить от его имени? Почему мы победили в семнадцатом, хотя нас было всего лишь несколько тысяч? Потому что нас поддержали миллионы. В этом наша сила. И мы будем непобедимы, пока массы будут за нас. Самое святое для коммуниста – связь с народом. Порвутся связи, мы заживем своей жизнью, народ своей – быть беде. Поэтому не отмахивайтесь по-барски от народа, а если вы партия народа – извольте выражать его коренные интересы, извольте жить в гуще, а не отгораживаться, извольте знать настроения, знать все, понимать массу, уметь подойти к ней, завоевать ее абсолютное доверие и, конечно, не льстить массе, а говорить правду!

Входит  Н а т а ш а, протягивает пакет.

Н а т а ш а. Из Реввоенсовета, материалы о Врангеле.

Л е н и н (расписываясь на корешке). Спасибо. Из Риги не звонили?

Н а т а ш а. Нет. Ходок будет в час. Сапожниковой я все объяснила, она плачет.

Л е н и н. Попросите товарищей из МК отнестись к ней очень внимательно.

Н а т а ш а. Я уже позвонила.

Л е н и н. Спасибо. И еще, если вас не затруднит: достаньте где-нибудь чайник, наполните его холодной водой и вылейте на мою несчастную голову, будь она неладна!

Н а т а ш а  машинально кивает и выходит из кабинета.

Д о л г о в. Владимир Ильич, я внимательно выслушал ваши аргументы, многое заставляет меня задуматься. Но ответьте мне на такой вопрос: в чем же в таком случае заключается наш интернациональный долг?

Л е н и н. Построить подлинный социализм, дать народам мира осуществленную светлую идею, доказать преимущества социализма перед капитализмом практическими успехами. Это главное. Делать максимум осуществимого в одной стране для развития, поддержки, пробуждения революции во всех странах. Это интернационализм на деле!

Д о л г о в. Но если мы будем строить так, как сейчас, – в сутки по чайной ложке, – это никогда не кончится и ваши слова останутся лишь словами. Это с одной стороны. С другой стороны, вы говорите, что советизация Европы с помощью Красной Армии…

Л е н и н. Безусловно.

Д о л г о в. Но тогда, чтобы ускорить процесс, может быть, нам действительно необходим метод военного принуждения? Ведь человек действительно ленивое животное, без приказа и команды он работать не будет. Троцкий, на мой взгляд, прав и в том, что свободный труд производителен только в условиях буржуазного строя. В наших условиях экономику можно построить только на принудительной основе. Это лучший, идеальный метод для строительства…

Л е н и н (сдерживая себя). Чего?

Д о л г о в. Коммунизма.

Л е н и н. Какого? Того, которому Маркс дал очень точное определение – «казарменный коммунизм»?

Д о л г о в. Дело не в определениях, а в сути моей мысли.

Л е н и н. Какое отношение имеет казарма, где люди – безымянная масса, строительный материал, не больше, работают из-под палки, где отрицается личность человека, где боятся таланта и потому насильственно освобождаются от него, где отрицается культура и царствует нравственный застой, где нет жизни, а властвует регламент, – какое отношение, я вас спрашиваю, имеет эта казарма к коммунизму?

Д о л г о в. Я имел в виду нечто другое.

Л е н и н. Ничего другого вашим «идеальным» методом построить нельзя. Если замечательную идею осуществлять негодными средствами – знаете, что вы получите? Люди могут усомниться в идее и, не разобравшись, обвинить ее, а не средства – вот в чем гвоздь! (Ходит по кабинету.) Я только одного не могу понять, Саша, – откуда у вас, молодого человека, этакое барское, презрительное отношение к человеку, как к вещи? Если для коммуниста человек – это вещь, ленивое животное, тогда возможно все – от мировой революции с помощью штыков Красной Армии вплоть до мечты о коммунизме из-под палки! Но тогда, простите, это не коммунист! (Наливает из графина в стакан воду, пьет.)

Д о л г о в. Я вас очень расстроил, Владимир Ильич? Я понимаю. Но поверьте, было бы в тысячу раз хуже, я бы просто оскорбил вас, если бы стал поддакивать.

Л е н и н. Саша, я ненавижу поддакивающих. Будь моя воля, я бы во всех кабинетах повесил лозунг: «Да здравствует гибкость ума, а не гибкость поясницы!»

Д о л г о в. Я должен все это продумать, понять, а не просто запомнить.

Л е н и н. Браво, Саша! Наконец-то я слышу речь не мальчика, но мужа! Коммунизм не может быть заучен! Выстрадан, продуман, понят, освоен! Без работы мысли – это всего лишь вывеска.

Д о л г о в. И если я не приду к согласию с вами, я сам сделаю все необходимые выводы.

Л е н и н. Это какие же?

Д о л г о в. Очевидно, при таком несовпадении наших позиций я не смогу оставаться на своем посту.

Л е н и н (погасив улыбку). Какое у вас образование?

Д о л г о в. Неоконченное реальное, вытурили за листовки, потом – самообразование.

Л е н и н (обрадованно). Все дело в этом! Надо учиться, срочно, немедленно! Такая мешанина в голове…

Д о л г о в. Учиться? Сейчас? Кто меня отпустит?

Л е н и н. А вы скажите своему начальству: мне надо стать коммунистом, мне надо сесть за парту.

Д о л г о в. Я с пятнадцатого года большевик.

Л е н и н. Ну-ну, только не обижаться. У меня поводов для обид сегодня было гораздо больше. Я столько лет знаю вас, Саша, слежу за вами с откровенной симпатией, дома смеются, говорят, что влюблен… Неужели ваша чистая душа не подсказала вам, что все, что вы сегодня предлагали, – да, да, все от начала до конца! – противно большевизму, противно человеческому чувству?

Д о л г о в. Но почему?

Л е н и н. Потому что вы признаете и утверждаете единственное средство в отношениях с массой – насилие, вместо убеждения и примера.

Д о л г о в. Извините, Владимир Ильич, мы насилия не отменили и отменять не собираемся.

Л е н и н. Дорогой Саша, мы в идеале против всякого насилия. Насилие, к сожалению, может быть оправдано сейчас единственно как способ противодействия насилию, развязанному против нас, как насилие над насильниками, а не как способ управления народными массами. Неужели вы сами не чувствуете безнравственность вашей постановки вопроса?

Д о л г о в (сокрушенно). Нет, Владимир Ильич, не чувствую.

Л е н и н (после паузы). Саша, надо не просто учиться, не просто поглощать какие-то знания. Без воспитания в себе на основе этого знания коммунистической морали, коммунистической нравственности дело не пойдет. А одно лишь знание, без морали порождает то, что Маркс называл «профессиональным кретинизмом».

Д о л г о в. Владимир Ильич, а что такое коммунистическая нравственность? Как вы это понимаете?

Л е н и н (помолчав). Один мой адресат назвал свою картину, посвященную коммунизму, «Синие кони на красной траве». Так поэтически видит он будущее. (Улыбнулся.) Синие кони на красной траве… Придумают же такое… А впрочем, это право автора. Лично я – за коричневую лошадь, и на зеленой траве, но не будем из наших художественных симпатий и антипатий делать руководящие идеи, вдумаемся в суть: художник говорит о коммунизме. Человечество, сколько оно себя помнит, всегда мечтало о царстве разума, справедливости и правды. Пролетариат взял на себя великую миссию построить это царство. Из его борьбы за это общество мы выводим наше коммунистическое понятие нравственности. Все, что помогает утверждению на земле человеческой мечты о правде и красоте, – нравственно. Все, что мешает, – аморально. И каждый раз, решая для себя этот вопрос, делая выбор, коммунисту стоит вспомнить слова Маркса о том, что «цель, для которой требуются неправые средства, не есть правая цель».

Д о л г о в (после молчания). Извините, я отнял у вас очень много времени. До свидания.

Л е н и н. До свидания, Саша.

Д о л г о в  уходит, появляется  Н а т а ш а.

Наташа, сколько у нас завтра вопросов на Совнаркоме?

Н а т а ш а. Двадцать три и еще деньги Красина – двадцать четыре.

Л е н и н. Дайте мне, пожалуйста, повестку.

Н а т а ш а. Пожалуйста.

Л е н и н. Так… так… К этим двум вопросам я, пожалуй, еще не готов. Будьте так добры, свяжитесь с Румянцевской библиотекой и попросите у них (передает записку) вот эти книги – на ночь. Рано утром они будут на месте.

Н а т а ш а. Хорошо, Владимир Ильич. Звонили комсомольцы, очень расстроились, что вы не сможете их принять. Они говорят, что очень надеялись на ваше выступление.

Л е н и н (помолчав). Нет, нет, в Оргбюро, в Оргбюро. Одну минуту, Наташа. Будьте так добры, узнайте, пожалуйста, сколько сегодня стоит хлеб на Сухаревке.

Документы двадцатого года

«ПОМНИТЕ О НЕДОБИТОМ ВРАГЕ, ПОМНИТЕ О ВРАНГЕЛЕ!»

«В РАБОЧИЕ РУКИ МЫ КНИГИ ВОЗЬМЕМ, УЧИСЬ, ПРОЛЕТАРИЙ, ТЫ БУДЕШЬ УМЕН!»

«ВСЛЕДСТВИЕ ТЯЖЕЛОЙ МЕДИЦИНСКОЙ УСТАЛОСТИ ОРАТОРОВ НИКАКИХ МИТИНГОВ НА ЭТОЙ НЕДЕЛЕ НЕ БУДЕТ!»

Отчет

о вечере вопросов и ответов «Молодежь и культура» в клубе РКСМ Городского района г. Москвы

На вопросы отвечал т. Ярматов.

В о п р о с. Как у нас сейчас обстоит дело о культурой?

О т в е т. С культурой у нас, товарищи, обстоит очень хорошо. Мы разрушили старый мир. На его обломках идет строительство величественного дворца Труда и Свободы, составной частью которого является классово чистая пролетарская культура.

В о п р о с. Что такое пролетарская культура?

О т в е т. Это культура, созданная самим пролетариатом. Пролетариат сейчас выделяет из своей среды новых художников и писателей, кстати, желающие могут в конце у меня записаться. Эти пролетарские писатели и художники должны быть самостоятельны в своем творчестве и находиться вне вредных на них влияний со стороны буржуазных и крестьянских писателей. Посудите сами, товарищи: рабочий, если он владеет кистью или словом, передает нам свои впечатления непосредственно. Правильно? А интеллигент передает не непосредственные переживания, а наблюдения за тем, что переживает рабочий у своего станка. Так зачем нам эти переживания из вторых рук? Новая пролетарская культура будет создаваться и уже создается рабочими без отрыва от производства. Пролетарская культура ведет дело к тому, чтобы профессиональных архитекторов заменили строительные рабочие, живописцев – рабочие-маляры, а писателей и поэтов – рабочие-печатники.

В о п р о с. А как быть с крестьянством?

О т в е т. Крестьяне не могут создавать пролетарскую культуру, и мы должны от них отгородиться решительно и навсегда.

В о п р о с. А как же политика смычки с крестьянством?

О т в е т. На создание пролетарской культуры она не распространяется. Поймите, товарищи, мы должны создать культуру абсолютно классово чистую, без всяких деревенских примесей и влияний. Именно этим объясняется и наше отношение к культуре прошлого, которую мы отрицаем решительно и безоговорочно!

В о п р о с. Всю целиком?

О т в е т. Всю целиком! Если мы сейчас прикоснемся к культуре прошлого, не будучи сильными и крепкими, не пролетариат овладеет культурой прошлого, а она овладеет им как человеческим материалом для своих классово чуждых нам задач. Приведу пример. Что произойдет с вами, если вы начитаетесь всяких там Тургеневых и Толстых, Чеховых и Достоевских с их слезливо-мещанской рефлексией? Ваше сознание поддастся влиянию этих людей, выходцев из чуждых классов, начнется процесс переоценки пролетарских ценностей, начнется рефлексия, и прекрасный строительный материал, каким вы являетесь и из которого должно возводиться новое общество, будет загублен.

В о п р о с. Правильно ли это с марксистской точки зрения?

О т в е т. Абсолютно правильно. Наше марксистское отношение к культуре прошлого прекрасно выразил поэт Кириллов, наш первый пролетарский классик. Вслушайтесь в эти строчки!

 
«Мы во власти мятежного, страстного хмеля,
Пусть кричат нам: «Вы палачи красоты!»
Во имя нашего Завтра – сожжем Рафаэля,
Разрушим музеи, растопчем искусства цветы!»
 

В о п р о с. А как же тогда понимать декреты Совнаркома о сохранении памятников старины? Говорят, что сам товарищ Ленин составил список, кому из писателей и художников предыдущей эпохи ставить памятники.

О т в е т. Товарищ, не давите на нас авторитетами. Вопрос о пролетарской культуре в наших партийных кругах и в кругах Советского правительства еще не пользуется полным гражданством, а только терпится. Но мы уверены, что и они дозреют. Товарищи, возьмите буржуазных писателей девятнадцатого века. Кого ни возьмешь – или сам граф и помещик, или подпевала. Чему они вас могут научить?

Выкрик с места: «Правильно! Нам «Евгении Онегины» в зубах навязли!»

Неужели вы, пролетарки, будете рыдать над страданиями какой-то графини Анны Карениной, этой сексуально-пресыщенной дамочки? Да что у вас общего? Вот у вас конкретно, что общего с этой тигрицей, ищущей полового удовлетворения среди гвардейских офицеров, верного оплота царизма?

Ответ с места: «Я не знаю. Наверное, она человек и я человек».

Вот-вот, видите, как вы теряете сразу классовую, пролетарскую точку зрения. Такая литература нам не нужна. Пролетариат выбросит ее на свалку истории.

В о п р о с. Я вот смотрел картину какого-то старого художника, там лес был нарисован. Хорошо нарисован, завлекательно. И самому туда захотелось. Как с этим вопросом быть?

О т в е т. Эта картина вам понравилась потому, что вы еще не выработали в себе классового подхода к произведению искусства. Какова конкретная польза этого произведения? Куда оно вас зовет – на баррикады? Ах в лес! А не рановато ли товарищ собирается на прогулки? Нет, товарищи, такая картина нашей борьбе не помощница. Вы не правы, утверждая своим вопросом, что нам нужна красивая картина, действующая на эмоции. Нам нужно будет выращивать красивые леса, но это другое дело. Запомните, товарищи: пролетариату эмоции не нужны, ему некогда витать в облаках, ему от искусства нужна конкретная, сегодняшняя польза.

В о п р о с. Что будет с театром?

О т в е т. Старый театр надо сломать! Кто не понимает этого, тот не понимает ничего!

В о п р о с. Скажите, а вот в газетах писали, что потом пролетариат не кинет ли нам упрека в том, что мы изгадили и сломали громадные ценности, не спросивши его самого?

О т в е т. Товарищи, я вам уже говорил: высказывайтесь от себя, а не от имени пролетариата. Заставьте работать собственную голову.

В о п р о с. Вы про музыку ничего не сказали. Как быть с Чайковским?

О т в е т. Музыка Чайковского, товарищи, меланхолична, насквозь проникнута специфически интеллигентской психологией и выражает тоску неудавшейся жизни. Пролетариату эта музыка не нужна.

В о п р о с. А как быть со старой интеллигенцией? Они иногда приходят, предлагают свои услуги.

О т в е т. Скажите ей: «Интеллигенция, иди туда, откуда пришла».

В о п р о с. У нас некоторые, особенно девчата, читают иногда стихи Ахматовой. Как вы к этому относитесь?

О т в е т. Хорошо, что вы спросили об Ахматовой, я как раз недавно ею занимался. Читать стихи Ахматовой могут только люди, утратившие классовую позицию, наивно думающие, что с помощью такой литературы можно воспитать свою личность. Личность воспитывается в борьбе. Стихи Ахматовой, товарищи, могут в молодых работницах воспитывать лишь невротические и покорно-страдальческие эмоции. Посмотрите на мир вещей Ахматовой, ибо мир вещей наиболее показателен для личности поэта, сразу ясно, куда он гнет. Вот мир ее последней книги: самое частое слово – «окно», тринадцать раз, «спальня» – десять раз, «гостиная» – семь раз, «шалаш», «терраса», «крокетная площадка» – по четыре раза, далее – «кольцо, муфта, меха, пелерина и, простите, простыня, одеяло». Узенькая, маленькая, будуарная, квартирно-семейная поэзия. А где классовая борьба? Где мир вещей, созвучный пролетариату: булыжник, винтовка, выстрел, красный флаг? Думаю, товарищи, что вопрос с Ахматовой пролетариат может сегодня закрыть окончательно, раз и навсегда.

В о п р о с. А я вот про Пушкина хочу спросить. Сколько времени он угробил на «Евгения Онегина», а шахтерам, допустим, ни одной минуты жизни не посвятил. Как это понимать?

О т в е т. С Пушкиным, товарищи, надо быть осторожным. Пушкин все-таки иногда спорил с царем и лично его не одобрял. Это мы в нем приветствуем, а его упадочничество и рефлексию – отвергаем. Что касается вашего вопроса, товарищи, то о шахтерах Пушкин не писал из-за цензурных гонений. Но и он все-таки умудрился сказать о шахтерах в лице декабристов. Есть у него такое стихотворение «Во глубине сибирских руд…». И если внимательно разобраться, то выяснится, что многие темы поэт осветил. Вот почему мы считаем, что с ним надо осторожно. Есть ли еще вопросы? Нет. Тогда желающих записаться в пролетарские поэты, писатели и художники прошу подойти ко мне.

В связи с отсутствием вопросов вечер на этом закончился. Было принято решение в следующий раз заслушать докладчика по этому вопросу, но с другой платформой.

В заключение состоялось прослушивание и утверждение частушек Агиттеатра в связи с началом кампании по перерегистрации членов партии.

Приложение (текст частушек):

 
«Шевелит осенний лес
Кленами ветвистыми.
Кто там в партию пролез
Зваться коммунистами?
 
 
         Мусор с нашего лучистого пути
         Эх, метелица, метелица, мети!
 
 
Видишь, сочный бюрократ —
Представитель Врангеля!
Дама с грудою ребят
От… «Михал-Архангела».
 
 
         Ох, метелица, метелица метет,
         За билетиком билетик отберет.
 
 
Вышла утром на крыльцо,
Баит мне Савося:
В нашей партии дельцов
Много развелося!
 
 
         От метелицы повсюду вой и свист,
         За борт выкинут бумажный коммунист»[4]4
  Стихи А. Жарова.


[Закрыть].
 

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Кабинет В. И. Ленина.

Н а т а ш а  вводит в кабинет  х о д о к а. Ленин стремительно идет ему навстречу.

Л е н и н. Здравствуйте, товарищ… здравствуйте…

Х о д о к. Любезный деятель, поклон тебе от наших мужиков.

Л е н и н. Благодарю вас, Герасим Севастьянович. Хотите чаю? У нас сегодня с сахаром.

Х о д о к. Благодарствуем. Пили-с…

Н а т а ш а  уходит.

Л е н и н. Садитесь, пожалуйста. Михаил Иванович Калинин просил меня встретиться с вами. Какое же дело привело вас в Москву?

Х о д о к. Да вот мы насчет власти…

Л е н и н. Что же именно?

Х о д о к. Да вот выбрали мы наших граждан, а они, как в Совет-то пришли, ружья-то взяли, все вооружены, и стали нас утюжить, ну и утюжат, ну и утюжат… житья нет. Развяжи ты нас от них, сделай милость…

Л е н и н (улыбаясь). Как же это они вас утюжат и за что именно?

Х о д о к. Да вот так и утюжат с утра до ночи, деваться нам некуда, просто страсть, хоть беги вон, и к вам-то я тайком приехал, а то узнали бы, сейчас арестовали бы и в кутузку – вшей кормить.

Л е н и н. Да что же они делают-то?

Х о д о к (оглянувшись и понизив голос). Да все! Добро отбирают, штрафы накладывают, сродственникам помогают, хлеб, муку на учет взяли, а сами его к себе тащат… Мы деньги на школу собрали, а они их – к себе в карман, детишки не учены.

Л е н и н. Да как же это так? Ведь это же ваши люди, ваши избранные? Небось лучшие, справедливые люди?

Х о д о к. Так-то оно так, что наши, это верно… А насчет справедливости – этого нет.

Л е н и н. Почему же?

Х о д о к (шепотом). Да они все больше конокрады да жулье. Прямо тебе сказать, арестанты – как были при Николашке арестанты, так и есть они арестанты…

Л е н и н. Ваши люди?

Х о д о к. Наши люди…

Л е н и н. Ничего не понимаю. Как же это могло случиться? Ведь вы же сами выбирали?

Х о д о к. Сами, это действительно верно, сами…

Л е н и н. Может быть, вас кто-то заставил?

Х о д о к. Да нет, в охотку выбирали.

Л е н и н. Так почему же вы так опрометчиво поступили?

Х о д о к (шепотом). В тюрьмах им сидеть привычно, потому и выбрали. Жулье и конокрады потому что…

Л е н и н. Ваши люди?

Х о д о к. Наши люди. Да что тут говорить, сказать по правде, не верили мы приходу новой власти, думали, все это ненадолго, придут потом какие ни на есть войска, казаки, опять же перепорют всех, а власть – первей всего – в остроги, в тюрьмы сидеть… Они как есть арестанты, народ привычный, конокрады больше, ну им все равно, а мы ведь хозяева, нам это неспособно… Вот мы их и выбрали… А они вот власть-то взяли и стали нас утюжить, вот и утюжат и утюжат…

Л е н и н (хохочет). Да, попали вы, попали…

Звонок телефона.

(Берет трубку.) Слушаю… Александр Дмитриевич, я сейчас занят. Я вам позвоню. (Кладет трубку.)

Х о д о к. Да видим мы, видим, что ошиблись… Видим, что власть надолго, можно сказать, насовсем… У соседей Совет выбрали – детишкам школу строят, а у нас – ворье, одним словом…

Л е н и н. Ваши люди?

Х о д о к. Наши люди…

Л е н и н. И сколько же времени они вас утюжат?

Х о д о к. Да вот уж, почитай, с Покрова.

Л е н и н. И школы нет?

Х о д о к. Нет. А без грамоты нам теперь в крестьянском деле совсем нельзя. И бабам школы хочется, особливо девчонкам, чтобы не быть к замужу дурами. Ты ведь умный у нас управитель, придумай, развяжи, сделай милость.

Л е н и н. Мы попробуем сегодня с товарищем Калининым что-нибудь для вас сделать. Но только в следующий раз выбирайте настоящих людей, самых лучших, какие только у вас есть.

Х о д о к. Это правильно, оно действительно так. Ошиблись мы, видим, что ошибка наша.

Л е н и н. А как вообще крестьянство относится сейчас к Советской власти?

Х о д о к. К центру?

Л е н и н. К центру.

Х о д о к. Дак… как тебе сказать. Когда Колчак шел, мы, прямо тебе скажу, к нему переметнулись. Не нравился нам большевик. По твердой цене хлеб забирал. Какая же это торговля? А посидели под Колчаком, глядим, опять помещик вертается, землю забирает, а которые не согласны – тому кнут али пули. Чесали, чесали мы маковки – просто страсть, мужику деваться некуда, а с рабочим выходит сподручней.

Л е н и н. Сподручней?

Х о д о к. Он, рабочий, тоже ничего хорошего не обещает, разверсткой душит, а все же легче.

Л е н и н. Почему – легче?

Х о д о к. При рабочем я какой-никакой, а хозяин, крестьянин, короче – человек, одним словом. А при Колчаке как был холоп, так холопом и остался.

Л е н и н. Хорошую школу вы прошли, однако.

Х о д о к. Хорошую школу, хорошую. Так всем миром и постановили – держаться рабочего, одним словом.

Л е н и н. А разверстка душит?

Х о д о к. Пищим, да писку уже и не слыхать. А люди только носят портфели, а ничего не сделали. При разверстке одинаково и лодырь и старательный облагается, а разве это справедливо? А какой, к черту, лодырь, когда ни сохи ни бороны? На бедняка нельзя валить и много взыскивать. Вот как я скажу: более к жизни близко и к сердцу бедных крестьян – здесь смысл находится.

Л е н и н. Понимаю. Но все-таки теперь – заодно с рабочими?

Х о д о к. Заодно. Но ты ему скажи, чтобы лапы-то разжал. А то как медведь зимой: обнимет – отпустит, а душа-то уже и вознеслась… Заинтересовать надо крестьянина. Иначе не пойдет телега. Я дрова пилю из-под палки. А крестьянское хозяйство из-под палки вести нельзя. (Поднимается.) Прости, любезный деятель, что держу тебя столько времени…

Л е н и н. Спасибо вам за беседу. (Протягивает руку.)

Х о д о к (с поклоном пожимая руку Ленина). Благодарствую. А теперь – разреши передать мужикам от тебя поклон.

Л е н и н. Обязательно передайте.

Х о д о к. А напоследок прямо тебе скажу: мы твоему святому свечу зажжем смотря по тому, избавишь нас от жулья али нет.

Л е н и н (весело). Зажигайте.

Х о д о к. Беседу вел Герасим Севастьяныч Зайчиков. (Кланяется и уходит.)

Л е н и н (повторяет). «И бабам школы хочется, особливо девчонкам, чтобы не быть к замужу дурами…» Так… «Более к жизни близко и к сердцу бедных крестьян…» Так… «Власть надолго, можно сказать, насовсем» – хорошо сказано! (Снимает трубку телефона.) Цюрупу. Александр Дмитриевич, я свободен. Жду. (В зал.) Александр Дмитриевич Цюрупа, народный комиссар продовольствия, через год – заместитель Владимира Ильича по Совнаркому. Одногодок, соратник, товарищ, пережил Ленина всего лишь на четыре года. Каждый день трудом, подвигом, кровью бойцов продотрядов, своим больным, надорванным сердцем он добывал для страны хлеб. Это он, человек, в руках которого были сосредоточены все продовольственные ресурсы, упал в голодный обморок на заседании Совнаркома. Кто-то может сказать – поза. Нет, для них это была не поза, это была внутренняя необходимость – жить одной жизнью с народом своей страны.

В кабинет входят  Ц ю р у п а  и  м о л о д о й  с о т р у д н и к  Совнаркома.

Ц ю р у п а. Вот, Владимир Ильич, посмотрите, как на деле выглядит сокращение штатов!

Л е н и н. А что такое?

Ц ю р у п а. Семен Ильич представил докладную – добился гигантских успехов, а на деле – вранье и очковтирательство!

М о л о д о й  с о т р у д н и к. Александр Дмитриевич, вы напрасно драматизируете…

Ц ю р у п а. Нет-нет, успехи колоссальные: корреспонденты, например, сокращены на семьдесят процентов, а авиаторы по Наркомзему – на все сто!

Л е н и н. Семен Ильич, это какие же авиаторы были в Наркомземе?

М о л о д о й  с о т р у д н и к. А по борьбе с вредителями.

Л е н и н. Ну что же они в самом Наркомземе-то делали? Добро бы на полях, а то ведь в Наркомземе! Кого же они там уничтожали?

М о л о д о й  с о т р у д н и к. Сидели без дела, летали без дела, вот их и сократили.

Л е н и н. Забавно. Стопроцентное сокращение?.. Всех сократили?

М о л о д о й  с о т р у д н и к. Всех.

Л е н и н. Сколько же их было?

М о л о д о й  с о т р у д н и к (помедлив). Один.

Ленин не выдерживает и смеется – настолько все нелепо. Смеется и молодой сотрудник.

Ц ю р у п а. И все остальное – таким же макаром! Общий процент по Москве – сорок!

Л е н и н. Так, фокус ясен… Ну-ка, дайте взглянуть. Какие ловкие комбинаторы… Контролеров сократили пятьсот человек, а инспекторов взяли тысячу двести. Какая разница между инспектором и контролером?

Ц ю р у п а. Никакой.

Л е н и н. Значит, лазейка под названием «переименование». Прекрасно, прекрасно…

Ц ю р у п а. И в результате многомесячной борьбы за сокращение штатов число сотрудников центральных наркоматов по одной только Москве увеличилось почти на две тысячи человек, а Семен Ильич сие безобразие своей подписью прикрыл.

Л е н и н. Семен Ильич, а вы над чем смеялись? Мы поручили этот участок работы вам, надеясь…

М о л о д о й  с о т р у д н и к (улыбаясь). Я перепоручил своему аппарату… и не проверил. Они явно запутались в среднестатистических данных…

Л е н и н. Они запутались. Вы не проверили. И подписали эту филькину грамоту. В расчете на что?..

Молодой сотрудник молчит.

Как это произошло, Семен Ильич? Вас кто-нибудь просил об этом?

М о л о д о й  с о т р у д н и к. Владимир Ильич, все хотят выглядеть хорошо… хотят доложить первыми, что декрет выполнен… ну и кое-кто чуть-чуть поэтизирует картину…

Л е н и н. Как вы сказали?

М о л о д о й  с о т р у д н и к. Поэтизирует… приукрашивает… Я их понимаю, товарищам трудно, огромный объем работы…

Л е н и н. Товарищам трудно… А тем рабочим, которым из-за вашей поэзии не хватит хлеба, – им будет легко?

М о л о д о й  с о т р у д н и к. Ну почему вы так ставите вопрос?

Ц ю р у п а. Штаты – это пайки.

М о л о д о й  с о т р у д н и к. Что значат в масштабе страны эти крохи?