Текст книги "За все в ответе"

Автор книги: Валентин Черных

Соавторы: Александр Гельман,Ион Друцэ,Азат Абдуллин,Михаил Шатров,Алексей Коломиец,Афанасий Салынский,Диас Валеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Ближе к делу.

В ь ю г и н. Это я для разбежки… «Мы даем тебе, – вдруг грит Сагадеев, – бригаду из женщин. Будете выращивать овощи и сами консервировать. Ну, берешься?» Я растерялся… «А ты верить, – спрашиваю, – что я потяну? У меня ведь грехов много и баб щупать люблю…» «Назар, Назар, – грит Сагадеев, – ты же был лучшим среди нас, когда в школе учились. Взбодрись, браток, помоги». Меня даже пот прошиб от радости. «Ведь чего я всегда хотел, братцы, – уже кричу, – чтоб весело было! Такие консервы сочиню – весь район оцепенеет!»

Колхозники тихо смеются.

И пошло помаленьку, поехало. Летом мы – в поле, зимой – на консервах. Маткин берег, откуда что и взялось, будто я заново родился; как будто мне в мозгу несколько новых извилин вырезали. А бабы мои… они что любят – чтобы за ними походили, да с лаской, с лаской – тогда они все открывают, на все идут. На третий год мы такой цех воздвигли, что твой завод. В город каждый день уходил крытый грузовик с консервами, с парниковыми овощами. «Бабы, – говорю, – нервов не ослаблять, на успехи не обращать внимания, полный вперед!»

У л и н (председательствующему). Можно? (Вьюгину.) На каком сырье работал цех?

В ь ю г и н. На нашем и на чужом.

У л и н. На каком – чужом?

В ь ю г и н (простодушно). Покупали у других колхозов.

У л и н. Что именно?

В ь ю г и н. Ну, капусту, помидоры… Клюкву, специи там у потребсоюза приобретали. А уж сбыт налаживали сами. (Не без гордости.) На четвертый год – уже восемьсот точек имели. Отбоя не было.

У л и н. Вы знали положение, по которому колхоз может перерабатывать только собственное сырье?

В ь ю г и н. Ну?

У л и н. Точнее!

В ь ю г и н. Знали.

У л и н. Знали и нарушали… (Ровно и убеждающе.) Выпускали то, что является монополией государственной торговли и потребкооперации. Покупали у колхозов, вместо того чтобы самим выращивать. По сути, колхоз получал доходы, значительная часть которых не ему полагалась. Выращивали другие, а прибыль, навар присваивали вы, одни.

В ь ю г и н (вытирает пот со лба, задумавшись). Значит, теперь мы сукины дети…

У л и н. У меня больше вопросов нет.

В ь ю г и н (едва сдерживая закипающий гнев). Что же вы не спрашиваете, почему мы (взрывается) у других колхозов покупали?!.

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Давайте тоном пониже. И не задавайте суду вопросов.

В ь ю г и н. Это почему же? Думаю, что я имею право. Я имею право!

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Садитесь. Вы мешаете работе суда.

В ь ю г и н (замер, растерянно заморгав). Ладно, буду молчать. (Скрипя протезом, тяжелой поступью зашагал по залу.) Если вам от этого легче.

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Вызывается свидетель Закиров.

Из двери в глубине  д е в у ш к а  шепотом подзывает секретаря. Секретарь, поговорив с ней, возвращаясь, что-то шепчет председательствующему на ухо.

Хорошо, он сейчас будет вызван.

Входит  З а к и р о в, останавливается. Он среднего роста, поджарый и подтянутый. В глазах его словно какая-то затаенная мысль.

Пожалуйста, ваше имя и профессия.

З а к и р о в. Закиров Вали. Инженер-механик.

У л и н. В каком году вас избрали секретарем парткома колхоза?

З а к и р о в. В шестидесятом.

У л и н. Ушли сами?

З а к и р о в. Меня сняли. Сразу же, как исключили Сагадеева из партии.

У л и н. За что?

З а к и р о в. Я не стоял в стороне, когда он творил дела…

У л и н. …и выпускал продукцию, далекую от сельского хозяйства. Вы поддерживали его?

З а к и р о в (продолжает без всякого выражения). В колхозе я был человек со стороны, родом я из другого района. Пригласил меня к себе Сагадеев. В свое время… он решил судьбу моего отца.

У л и н. При вас открыли цех побочных промыслов?

З а к и р о в. Да, в тот год, как я приехал… колхозники начали вить веревки, делать канаты…

В т о р о й  з а с е д а т е л ь (перебивая). Простите, а из чего?

З а к и р о в. Сагадеев разведал о залежах старого каната в балтийских портах. И договорился, чтобы эти канаты продавали колхозу. В колхозе их раскручивали, из цельных волокон свивали новые – для спортивных обществ. И из негодной части делали каболки, уплотнители – дефицитный материал в строительстве.

У л и н. Как вы на это реагировали?

З а к и р о в. Я возмутился. Тогда Сагадеев собрал стариков и спросил: «Чем занимались здесь предки, до колхоза?» «Мясом и маслом, – отвечают. – Зимой веревки вили, дерево обрабатывали. Хлеба сеяли мало». – «Почему?» «Земля так велит, – говорят, – луга хорошие, трава богатая…» После того Сагадеев мне сказал: «План таков: свернуть на мясо и молоко. Тем более – в магазинах говядины нет. Срочно обновить стадо и строить коровники. Срочно! Да нет средств. Вот мы и открыли промыслы, – говорит, – чтобы пришли деньги». Я опять засомневался: имеем ли мы на то право? А он был как в лихорадке. «На скудную зарплату, – кричит, – не можем наскрести, долг растет. Денег! Хотя бы пятьдесят тысяч, но не в долг! Семь бед – один ответ, А права рождаются – из готовности тяжесть брать на себя!» И тут я сдался… (Прижимает руку к темени.)

Я к у б о в. Так что и пикнуть потом не мог…

У л и н (берет бумагу). Я приведу всего две цифры из финансового отчета колхоза. Рубль, вложенный в сельхозпроизводство, приносил в колхозе сорок копеек прибыли, а подсобные промыслы на каждый рубль давали более четырех рублей. Эту разницу не сотрешь, если даже эффективность основного производства повысить в десять раз! А коли так, стоит ли особо стараться его увеличивать?..

Я к у б о в. Зачем же? Будем есть канаты вместо хлеба…

З а к и р о в (прижимает ладонь к виску и морщится). Не за это осудили Сагадеева…

У л и н (с металлом с голосе). Но с этого все и началось.

З а к и р о в (сжимая голову). Товарищи судьи… у меня страшно болит голова. Мне нужно выйти, принять лекарство.

Сагадеев, сидевший не меняя позы, оборачивается к Закирову, пристально смотрит на него. Где-то на улице тихо заиграло радио.

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Я прошу вас не покидать здание суда.

З а к и р о в  уходит.

(В микрофон.) Пригласите товарища Баимова.

Входит  Б а и м о в. Он холодновато-сдержан. Лицо по-своему приятное и внушительное. Глаза глубоко посажены. Ему пятьдесят шесть лет.

Б а и м о в. Я прошу простить меня – в дороге машина сломалась.

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Назовите, пожалуйста, ваше полное имя и должность.

Б а и м о в. Баимов Даут Усманович. Секретарь райкома.

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Судебная коллегия просит вас охарактеризовать подсудимого и его деятельность в качестве председателя колхоза. Давно ли вы его знаете?

Б а и м о в. Как председателя колхоза знаю шесть лет. (С простотой и сердечностью.) В первые годы моей работы отношение у нас к Сагадееву было хорошее. Трудился нормально, был трезв. Он говорил, только цифрами, добавляя при этом: «Это выгодно», «А это не выгодно». (Сморщил лоб.) Должен сказать, среди причин, объясняющих деловые удачи и срывы, есть одна, неизменная везде. Причина эта – руководитель. Сагадеев умел увлечь людей… Но вскоре его положительный заряд изменился. Появилась уверенность: раз я предприимчив, мне все дозволено…

Мужской голос по радио поет мягко, едва слышно.

Мы оказались в сложном положении. Официально колхозам разрешено развивать подсобные промыслы: дают дополнительный доход. Но они у Сагадеева скоро поменялись местами с основным производством. Это вело к углублению неравенства в положении колхозов. В соседних хозяйствах люди получали меньше, хотя работали не хуже. Мог ли Сагадеев получать миллионы, везти колхозников на отдых, сохраняя им заработок, не будь у него промыслов, откуда ему деньги так легко текли? Могли ли мы оставаться нейтральными, когда искривлялась в колхозе вся хозяйственная линия?.. Мы предупреждали Сагадеева, даже наказывали. Он продолжал свое. А в последнее время стал вовсе неуправляем. Ни с кем не считался. А у себя либеральничал. Показывал себя щедрым за счет колхоза: мог запросто подарить доярке колхозную корову. Это создавало ему определенный авторитет. (Вздохнул.) У каждого есть право честно заблуждаться, если человек осознает свою ошибку. К сожалению, этого-то с Сагадеевым не случилось… А когда обнаружились большие нарушения, он был исключен из партии. Вот и все, вкратце.

В т о р о й  з а с е д а т е л ь. Скажите, пожалуйста: какое место занимал колхоз в районе – при Сагадееве?

Б а и м о в. Да, колхоз выглядел более выигрышно, нежели другие хозяйства. С точки зрения экономики он добился немалого… Но, не уяснив моральное, человеческое измерение этой экономики, не понять ее значимости, а также виражей в карьере Сагадеева.

Приглушенно поющий голос умолкает.

Я не берусь определить, что такое уважение. Но в понятие это несомненно входит признание той правды, что нельзя строить свое благополучие на слабостях, на нуждах других; на оголтелом предпринимательстве; на ожесточенной погоне за прибылью. Мы многое Сагадееву прощали. Замашки его слабостью считали. Однако когда колхозное строительство превращается в биржевую игру, когда общественная собственность становится групповой, когда принцип «обогащайся!» внедряется в сознание колхозников, когда колхоз, наконец, становится замкнутым кругом, строго охраняющим свои привилегии, и все это заявляет о себе… мы уже не можем мириться. Ибо такая политика не может не выработать психологию стяжателя, рвача. Гори весь свет огнем, было бы одному мне хорошо… Это маска благополучия. Без которой, кстати, Сагадеев чувствовал себя неуверенно. Да это и понятно. Тут его можно сравнить с капитаном судна, когда перед ним светит не один, а два маяка, показывающие в разные стороны. (Слегка вздохнув.) Без аварии тогда не обойтись. Что в данном случае и произошло.

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й (взглянув на заседателей и Улина). Вопросы будут?

У л и н. У меня нет.

Заседатели отрицательно качают головами.

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Подсудимый, у вас будут вопросы?

С а г а д е е в. Нет.

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й (Баимову). Спасибо. (Коротко пошептавшись с заседателями.) Объявляется перерыв на десять минут.

Вдалеке поезд стучит колесами. Колхозники сидят не шелохнувшись. Кадрия широко открытыми глазами смотрит перед собой, и рука ее прижата к горлу.

Затемнение.

Загорается свет над столиком с телефоном.

У л и н (набрав номер). Мам, ну что? Увезли?.. Я на суде. Нет, продолжается. Значит, это родовые схватки?.. А ты туда зачем?.. (Слушает.) Если что, позвони мне оттуда… Да.

Свет над столиком гаснет. Освещается зал заседаний. У окна вдоль стены на стульях молча сидят подавленные  К у д а ш е в, С а у б а н – а п а, В ь ю г и н и  Х а р и с о в а.

С а у б а н – а п а. Выходит, ты вчера еще приехал?

В ь ю г и н. Я должен иметь запас времени. (Вытянув протез.) Иначе как же мне угнаться за вами. (Понимая общее настроение.) Устроился вчера в гостинице, думаю – дай-ка на город погляжу. Иду, смотрю – мужики бегут. Один, молодой, сбил женщину, вдарился в меня, я цап его за шкирку: «Куда спешишь? На стадион?» «Какой стадион?» – спрашивает. «В библиотеку?» – «Какая библиотека?» – «Так куда же?!» – «Хоккей, – грит, – сегодня, по телевизору». – «Ах, мать-перемать, что же ты из-за этой дури людей калечишь?..» Вдруг слышу: «Вы что тут хулиганите?» Оборачиваюсь – девушка. Это она мне, оказывается. (Виновато.) «Извините, – говорю. – Больше не буду». И пошел. (Стряхнув пепел в коробку от папирос.) Иду, смотрю – ресторан. Дай, думаю, ублажу себя маленько.

Кудашев хмыкнул.

Сижу один, закладываю, размышляю… Тут музыка заиграла – начались танцы. Ма-аткин берег, что тут поднялось – не разберешь, где мужик, где баба, все задом подрыгивают, хапают друг друга, шум, гам, свист… (Наклонив голову в сторону Харисовой.) Веришь, вышел оттуда: что в голове, что в кармане – хоть шаром покати.

Кудашев и Харисова тихо смеются. Саубан-апа сидит, опустив меж колен руки, и словно пытается решить трудную для себя задачу.

У меня такое впечатление: люди из кожи вон лезут, чтобы развлечь себя…

Отдаленно грохочет гром.

С а у б а н – а п а (вполголоса). Детки мои, туго дела-то идут… Так ли?.. С чем вернемся?

К у д а ш е в. Похоже, нам не вывернуться…

В ь ю г и н. Эх, сейчас бы мне грамм сто…

Появляется  С а г а д е е в  вместе с  к о н в о й н ы м и. Он еле заметно прихрамывает. Колхозники встают, Сагадеев приостанавливается, будто что-то припомнив.

К у д а ш е в (неожиданно для себя). Дядя Мурат, наших спортивных лошадей продали. И ипподром закрыли.

Сагадеев смотрит на Вьюгина.

В ь ю г и н. Чехи у нас скакунов искали. Вот им и продали. Сказали – накладно, блажь.

Ни словом не отозвавшись, Сагадеев идет на свое место и садится.

Мда. (От обжегшей вдруг мысли.) Короче, нервов не ослаблять. Еще такое может взыгра-ать – зад вспотеет. (Посмотрев на часы.) Пора.

Все идут по своим местам. Появляется З а к и р о в, за ним – К а д р и я, Х а л и д а. Входят  Б а и м о в, Я к у б о в. Из двери в глубине показываются  с у д ь и. У л и н  вместе с Якубовым проходит за свой стол. Рассаживаются. Садятся и все остальные.

З а н а в е с.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Действие не прерывалось [6]6
  Желательно антракт не делать.


[Закрыть] .

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Все присутствующие свидетели опрошены. Судебная коллегия переходит к допросу подсудимого.

К а д р и я (сразу же поднимаясь). Товарищ председатель… мы еще не все сказали.

Улин вскидывает на нее глаза.

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Простите, вам дали возможность высказаться по обстоятельствам дела.

Х а р и с о в а. Вы услышали только то, что хотели услышать.

В ь ю г и н. Все в полном порядке, больше мы не нужны. Напрасно триста верст махали…

К у д а ш е в. Нам и на районном суде не давали говорить. Только отвечай на вопросы…

К а д р и я (невинным тоном). А разве Верховный суд республики не указал… при новом рассмотрении дела – более тщательно исследовать все показания?.. Я прошу суд выслушать меня еще раз.

Улин ждет, что ответит председательствующий.

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й (коротко посовещавшись с заседателями). Что вы хотите сообщить?

К а д р и я. Я бы хотела рассказать всю жизнь Сагадеева в колхозе. Но я не могу, не имею такой возможности… Да, он был скор на решения, человек внезапных действий. И многие из тех, кто осуждал его за это, мало что знали о людях, с которыми вместе работали или которыми руководили. (Загораясь.) А он знал каждого из нас, знал, кто чем болен, кто кого обманул, кто добр, а кто злобен, у кого нужда, а у кого прихоть, блажь. (Бросив на Баимова короткий взгляд.) «Мог запросто корову подарить»… Это он (показав на Халиду) ей выделил: она отдала колхозу все – молодость, красоту, жизнь под коровами просидела, да еще четырех детей растит, без мужа, одна. Чего она видела? Уж такая выпала ей судьба. И проси она две коровы, он не посмел бы отказать.

Х а р и с о в а (тихо). Да.

К а д р и я. «Стал неуправляем»… А что же им управляло – все эти семнадцать лет, до последнего дня, когда застывал, видя наш дремучий эгоизм, когда смеялся над собой, и при всех людях, когда оплакивал смерть каждого колхозника, когда делился тем, что открыл, что вычитал, сгорал и мок, сиял и бледнел? И цена всему, через что он прошел, что сделал, – снятие с работы, исключение из партии, суд и три года. (У нее перехватывает горло.) Почему мы такие жестокие? Неблагодарные? Кто виноват в этом?

Я к у б о в (глядя на нее в упор). Судят его не за то, что краснел и бледнел. Правда в том…

К а д р и я. Лучше бы умереть – вот в чем правда!

Отдаленный гром. В лице председательствующего что-то дрогнуло. Саубан-апа затуманенными глазами поводила по сторонам.

Я к у б о в. Извини, Кадрия, ты тут не можешь быть объективной.

К а д р и я. Почему?

Я к у б о в. Сама знаешь.

К а д р и я. Что, была любовницей?

Я к у б о в. Тебе видней.

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й (поглядев на Якубова, стукнул пальцами по столу; Кадрии). Я вас прошу говорить по существу.

К а д р и я. Я по существу.

Откуда-то зазвучал далекий, еле слышный голос. Песня, сдвинув что-то в душе, обрывается.

(Глядя перед собой, негромко.) Мурат Гареевич… помните, когда я вернулась с летней сессии, перешла на последний курс, о нас уже болтали всякое. Я была готова на все. Я ждала, верила – вот-вот свершится. Через неделю вы мне сказали: «Давай так: последний курс окончишь очно». И вместе с Саубан-апа повезли меня… устроили в институт и на вокзале, прощаясь, сказали – при Саубан-апа: «Кадрия… я всегда помнил, что твой отец покойный был моим другом, лучшим другом. Немало мы с тобой вынесли, вынесем и это… Будь счастлива, родная. Прощай». У меня потемнело в глазах. Я как стояла – так и осталась стоять… (Проглатывает комок в горле.)

С а у б а н – а п а. Все так, так было.

Второй заседатель смотрит на Кадрию не сводя глаз. Сагадеев сидит, низко согнувшись.

К а д р и я. Я не знала тогда, какая туча на вас надвигалась. Я не поняла, что вы берегли меня… (Властная память в ней вдруг берет верх.) Мы много можем сказать только о человеке, с кем были несчастны. Пусть он трижды виноват, преступник, но лишь с ним я знала, где я, верила – не зашибусь, не о том думала, что было, а о том, что будет. Да, я не могу быть объективной. Но перед вами – люди, колхозники, которые прожили с ним семнадцать лет, все пережили. Разве им нечего сказать?! (Опускается на стул.)

С а у б а н – а п а (поднимаясь). Товарищ судья… тут прокурор меня спрашивал, понимала ли я, что поездка эта – на Черное море – была преступлением. Мне плохо стало. Я отвечу.

Председательствующий обменивается взглядом с заседателями.

(Глядя куда-то вдаль и будто рассказывая кому-то другому.) «Послушай, – сказал мне как-то Мурат, еще до поездки, – ты присматриваешься к своим людям?» – «А что, говорю, работают». – «Это верно, – он мне, – слов нет». В самом деле: мы от земли и скотины получали уже намного больше, чем в других колхозах. (Точно самой себе.) Чего только мы не делали с нашей землей – такой бедной… Все обработали. Оставался пустырь, гектаров двадцать, там ничего не росло. Построили оранжерею, засеяли цветами. Сорок пять рублей дохода получали с каждого метра. Каких только цветов…

У л и н. Да при чем тут цветы?..

В т о р о й  з а с е д а т е л ь. Ну почему же?..

С а у б а н – а п а (тихо вздохнула). О чем я хотела сказать, дай бог память…

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й (как-то особо уважительно). Пожалуйста, покороче.

С а у б а н – а п а (тут же вспомнив). «Работают, слов нет, – говорит Мурат. – Проснулся утром: поле, коровник, навоз, ужин, сон – так изо дня в день… замкнутый круг. А не скрывает ли он от нас правду о человеке?..» – «Куда ты гнешь, – я разозлилась, – чего ты хочешь?..»

У л и н (задвигался на стуле). Простите, я вынужден…

С а у б а н – а п а (словно бы и не слыша его). Я поняла это, когда они с Назаром привезли нас в Севастополь; повезли в Одессу, в Керчь, где они оба воевали, кровью истекали; поняла, когда мы по братским могилам ходили, плакали вместе со всеми, что там стояли, – ведь многие из нас были вдовами, женами погибших; поняла, когда мы по морю плыли, на людей глядели, на закаты, думали, как быстро пролетели наши годы…

Вдалеке чуть слышны звуки органа.

(С глубокой интонацией, словно вновь воочию видит то, о чем вспоминает.) Женщины наши как-то засветились все, загорелись, все такие милые; мы не могли наговориться, будто затем только и приехали сюда, чтобы вылить свою душу, освободить себя от выпавших нам переживаний, а не пузо греть на солнышке, не жир сгонять, как другие. И оказывается, трудно носить это бремя. А скинув его, делаешься мягче – тебе легче прощать и получать прощение. И плакали мы, и смеялись, пели хорошие песни и долго молчали, думали об жизни… А то ведь мы-то все вперед, вперед, задыхались уж, запинались – куда там задуматься… Какими же счастливыми вернулись мы домой, будто заново родились все… Никогда не забыть мне эту поездку, что бы там ни говорили. До конца жизни буду помнить… (Медленно садится.)

Наступает короткое молчание. Все только переглянулись, и каждый подумал о своем.

У л и н (более мягким тоном). Я понимаю, что вы испытывали в этой поездке. Уважаю ваши чувства. Но речь идет о другом: о незаконном получении – причем целой группой – зарплаты по фальшивым документам. (Непререкаемо.) Вы же ездили на деньги, которые вам не полагались, получили обманным путем. Почему об этом никто не задумывается? Уж тем более вы, старая коммунистка.

Х а р и с о в а (встает). Дайте-ка мне слово. (Похоже, что редко кому удается навязать ей свою волю.)

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й (коротко посмотрев на заседателей, добродушно-настойчиво). Свидетельница, мы ограничены во времени. Если у вас есть что сообщить по делу, то пожалуйста… если нет…

Х а р и с о в а. Вот уж двадцать девять лет я трактористка, все в одном колхозе. Как села в семнадцать лет на трактор, так и не слезаю. Хотя силы уже не те. (Вздохнула.) Первый раз мы его увидали тогда, Черное море. С непривычки да с невидали я все охала: сплошное веселье… За двадцать семь лет я не была в отпуске. Знай ишачила. Пятерых-то детей надо кормить, одеть – муж с фронта инвалидом вернулся. Потом и его лишилась. Я не знала, что такое воскресенье… Здесь спрашивали: может ли директор завода везти рабочих на отдых, сохраняя им зарплату? А можно двадцать семь лет работать без отпуска?

Председательствующий с прищуром смотрит на нее. Второй заседатель сидит сжав губы. Якубов, взяв один из томов, лежащих перед ним, начинает листать его, ища что-то.

И вот недавно бухгалтер мне говорит: «Если собрать все твои отпускные да выходные, то можешь пять лет получать зарплату, ничего не делая»… Вот ведь какие дела-то. А вы увидели эти несчастные сто двадцать рублей, которые мне дали… Мы не такие, какими нас считает гражданин прокурор. Мы не хапуги, но и не кролики. Мы – колхозники! Колхоз – это жизнь. По крайней мере для нас. (Садясь.) Да и для вас тоже, полагаю…

В ь ю г и н. Мать честная…

Х а р и с о в а (поднимаясь). Еще слово… «Либеральничал»… (Кивнув на Сагадеева.) Да он за один брак, худую работу человека раздавить мог! Неужели мы такие простофили, дети малые? (Садится.)

Я к у б о в. Можно огласить один документ, потом задать вопрос?

Председательствующий, глянув на него, кивает.

Показание главного бухгалтера колхоза. В данное время он болен. (Читает.) «Я был против сохранения зарплаты за участниками поездки на Черное море. Сагадеев сделал мне внушение и сказал: «Ты в колхозе человек новый и не знаешь обстоятельства». Я ему заметил: «Обстоятельства везде одинаковые, и на беззаконие меня не толкай». Однако под давлением Сагадеева я подписал документы вторым. В чем раскаялся и помогал следствию». Харисова сама, видно, того не желая, проговорилась: Сагадеев мог раздавить человека. Кудашев, может, ты скажешь, как он с тобой обошелся, тебя искалечил?

К у д а ш е в. А тебе, собственно, какое дело?

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й (мягко). Вопрос поставлен, пожалуйста, отвечайте.

Кудашев встает. Колхозники напряженно ждут, что он ответит.

З а к и р о в. Скажи как есть.

К у д а ш е в. Я тогда еще прорабом был. Поддался уговорам строителей – детишки, пожалей – и завысил объем работ. Оформил – не подкопаешься. Назавтра иду по полю – Сагадеев. «Ну как, – говорит, – идешь прямо или криво?» – «Прямо», – говорю. «Прямо?..» И ка-ак даст по шее! Я отлетел. Лежу, кровь из носа булькает, голову не могу поднять. А он сидит возле. «Я тебя, – слышу, – из утробы мамы твоей вытаскивал. Ты в поле родился – за неделю до войны; мы с отцом твоим покойным сено косили. Я тебя на руках в деревню понес. Потом выучили, колхозную стипендию платили, в люди вывели. А теперь мне – нож в спину. Мало других? Ты-то зачем? Хотя бы ради памяти…» Смотрю – весь бледный, губы дрожат… Пришел к строителям и заорал: «Сволочи, деньги на стол – или катитесь вон!» (Как-то раздумчиво.) После того у меня полгода голова дергалась, еле вылечился…

П е р в ы й  з а с е д а т е л ь. Ничего себе…

Я к у б о в. То-то и оно.

К у д а ш е в. Недавно я вычитал у Маркса: «Все подвергай сомнению». (Сел.)

Улин переводит взгляд на председательствующего, желая сказать что-то, но не успевает.

В т о р о й  з а с е д а т е л ь. У меня вопрос к Закирову.

Тень недовольства проходит по лицу Улина. Закиров встает.

Сколько вам было лет, когда вы стали секретарем парткома колхоза?

З а к и р о в. Двадцать два.

В т о р о й  з а с е д а т е л ь. Стали после чего?

З а к и р о в. После Тимирязевской академии.

В т о р о й  з а с е д а т е л ь. Теперь в том же колхозе… инженер-механик?

З а к и р о в. Пока да.

В ь ю г и н. Если хотите знать, он написал диссертацию. (Вставив слово, снова угас.)

В т о р о й  з а с е д а т е л ь. О чем? По какой теме?

З а к и р о в. По усовершенствованию топливной аппаратуры тракторов. Словом, по мотору.

В т о р о й  з а с е д а т е л ь. И защитили?

З а к и р о в. Только что рекомендовали к защите.

В т о р о й  з а с е д а т е л ь. Рекомендовал кто?

З а к и р о в. Кафедра Тимирязевской академии.

В т о р о й  з а с е д а т е л ь. Говоря о Сагадееве, вы обронили фразу: «Решил судьбу моего отца». В каком смысле?

Все кроме Баимова и Сагадеева смотрят на Закирова.

Пожалуйста, если можно.

З а к и р о в (ни к кому особенно не обращаясь, с тем же хладнокровием, ровным голосом). В пятьдесят втором году отец мой был начальником политотдела МТС… Как-то ехали вдвоем со вторым секретарем в район. В пути разговорились. Отец возьми и скажи: «Мы боимся быть зрячими и предпочитаем быть слепыми». Секретарь промолчал, а по приезде доложил первому. Созвали бюро. И слова отца истолковали так, что его исключили из партии, сняли с работы. Дело послали выше. Все остальное я узнал потом в обкоме партии. Дело поручили инструктору обкома – нынешнему подсудимому, Он просмотрел материал и сказал заведующему отделом: «Не вижу ничего крамольного». Тот опешил. «И шефу так доложим?» (Слегка подчеркнуто.) – «Доложим». Секретарь обкома выслушал и тоже опешил. «Может, ты и первому так скажешь?» – «Придется». Пошли.

Отдаленно грохочет гром.

Первый секретарь выслушал и спросил: «А ну, скажи, почему ты считаешь, что мы боимся быть зрячими и предпочитаем быть слепыми?»

В ь ю г и н. Ишь ты…

З а к и р о в. «Коммунисты, – отвечает наш герой, – имеют право критиковать самих себя. Если это неверно, надо перечеркнуть Устав партии. – И продолжает: – Этот начальник, видно, честный человек. Ехали они вдвоем, свидетелей нет, он мог сказать – клевета. Тогда досталось бы второму». Тут первый секретарь всех выгнал из кабинета… Скоро отца восстановили в партии и на работе. А могло повернуться совсем по-другому… Тогда Сагадееву не посчастливилось бы сидеть сегодня здесь.

Вьюгин криво усмехнулся. Председательствующий с какой-то новой приглядкой взглянул на Сагадеева, потом невольно посмотрел на Улина. Их взгляды встречаются.

У л и н (на этот раз его взгляд холоден и тверд). Разрешите?

Председательствующий кивает.

(Закирову.) Я должен напомнить – на суде побеждает не послужной список, не похвальные отзывы, а право, и только право. Речь идет о закулисной деятельности в сфере деловых отношений, искривлении политики в вопросе оплаты, точнее – об их следствии, о фактах нарушения закона. Только в этих рамках должно рассматриваться данное дело.

З а к и р о в (все поджидая подходящего момента, чтобы приступить к главному, о чем собирается сказать). Факты – свет лишь с одной стороны. Их не понять в отрыве от жизни… и от жизни самого человека. Случай, о котором я рассказал (Улину), по смыслу глубже «похвального отзыва». Не о том ли он говорит, что можно не склоняться в подобных ситуациях и все же остаться в живых?.. Никто у нас не мог противостоять – у себя – реформам-выкидышам, которые печенки проедали, «авторитетам», у которых бывало семь пятниц на неделе, – сей кукурузу, ликвидируй лошадей, личную скотину…

Неподалеку грохочет гром.

(Взглянул на Сагадеева.) Один он у нас смог, осмелился. Я испугался за него и стал умолять: давай свертывать подсобные – из-за них его собирались снимать. Тогда-то я понял…

В т о р о й  з а с е д а т е л ь. Что вы поняли?

З а к и р о в. Он осадил меня вопросом: «Чем мы выиграли войну? Только оружием? Нет, и отличной памятью! Было что вспоминать, чем дорожить. Почему крестьяне покидают землю? Мы успели отравить им память! (С чувством.) Надо расшатать ее, их больную память, и навязывать здоровую. Пока не поздно. Деньги нужны для этого! Чуда не жди». (Иным тоном.) Смелость – это еще не оригинальность. Она хороша, когда подталкивается тревогой… Так бы и сняли его тогда, но тут состоялся Пленум ЦК. Шестьдесят пятого года. Призыв к личной инициативе, экономическим методам управления… лучше применяться к земле, на которой живешь, – все это совпало с тем, что уже делал Сагадеев.

Улин взглядом и движением бровей просит у председательствующего разрешения.

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й (кивнул ему; Закирову). Спасибо.

Закиров садится.

У л и н. Закиров. (Неопровержимо.) Человек, как я понимаю, – это то, что он есть сегодня. И всегда неловко, когда сегодняшнее человека начинают подпирать его прошлым. Прошлое его обретает вес только в связи с его настоящим.

Председательствующий внимательно смотрит на него, словно почувствовав его железную хватку.

Товарищ председатель. Как я и предполагал, повторные сообщения свидетелей ничего нового не добавляют по существу. Мы топчемся на месте. Поэтому я настаиваю на прекращении подобных показаний.

Я к у б о в. Я поддерживаю.

В ь ю г и н (грузно поднимаясь среди напряженного молчания зала, сдавленным, хрипловатым голосом). Я прошу дать мне слово. У меня есть кое-что новое. (Скрипнув протезом, опирается на здоровую ногу.)

Во взгляде Улина – требование не отклонять его ходатайство.

Второй заседатель что-то шепчет председательствующему на ухо; тот оборачивается к первому заседателю; из ее жеста и шепота трудно понять что-либо.

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й (Улину). Простите. (Вьюгину.) Что вы хотите сообщить нового? Только по делу.

В ь ю г и н (с ходу). В страшную засуху, два года подряд – вы ее должны помнить, – мы вылетели бы в трубу, порезали бы весь скот, растеряли людей, если б не было у нас консервного цеха, подсобных промыслов, деятельность которых прокурор назвал чуть ли не экономической диверсией! (С жаром.) Мы выдержали эти два года, когда все выгорело, и сохранили заработок людям еще и потому, что десять лет укрепляли хозяйство, всего накупили, понастроили, вернули колхознику веру в труд, в колхоз! В засушливые годы мы не взяли у государства ни одного рубля. Если бы мы позволили засухе застать нас врасплох, вырезали бы всю скотину, взывали к государству о помощи, как делали это другие, нахапали бы кредиты, ссуды, а потом бы обивали пороги, чтобы их списали, – вот тогда, по-вашему, мы поступили бы правильно и все было бы законно!