Текст книги "За все в ответе"

Автор книги: Валентин Черных

Соавторы: Александр Гельман,Ион Друцэ,Азат Абдуллин,Михаил Шатров,Алексей Коломиец,Афанасий Салынский,Диас Валеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

З ю б и н (вскакивает). Да при чем здесь подвиг?! При чем героизм?! Почему вот эти расчеты сделал Потапов, а не вы, Исса Сулейманович?! Вы свой долг – элементарный, я подчеркиваю! – не выполнили, а ему из-за этого приходится подвиг совершать. Это вы его заставляете быть героем! Потому что за все наши просчеты, за все наши ошибки, за все наши трестовские патриотизмы расплачивается он! Ниже уже не на кого перекладывать! Но скоро этому придет конец! Потому что Потаповых будет с каждым днем все больше и больше… и они в конце концов заставят всех работать честно! Заставят! (Сел.)

С о л о м а х и н (спокойно). Товарищи, я хочу предложить вашему вниманию проект решения, который одновременно является и моей точкой зрения по затронутым здесь очень серьезным вопросам. Значит, предлагается следующее постановление. (Берет в руки листочек, на котором раньше записывал.) Первое. Партийный комитет полностью одобряет принципиальные действия коммуниста товарища Потапова и возглавляемой им бригады. Второе. Партийный комитет обязывает управляющего трестом Батарцева ознакомить руководство главка с расчетами бригады Потапова и на основании этих расчетов поставить вопрос о ликвидации ранее внесенной в годовой план треста ничем не оправданной корректировки. Со всеми вытекающими отсюда последствиями…

А й з а т у л л и н (перебивает, горячо). Нельзя! Не нужно этого делать! Нельзя заниматься самоубийством!

С о л о м а х и н (спокойно). Товарищи, я еще вот что должен отметить. Необоснованной корректировкой плана мы извратили само понятие социалистического соревнования. Какое же это соревнование, если оно зависит не от реальных усилий коллектива, а от манипуляций с цифрами? (Помолчав.) Пункт третий. Партийный комитет предупреждает управляющего трестом Батарцева о принципиальной недопустимости некомплексного пуска комбината.

А й з а т у л л и н (не выдержав). Значит, по-вашему, лучше сорвать вообще пуск?

С о л о м а х и н. Я считаю, что лучше – для государства лучше! – сдать комбинат несколько позже, но зато в абсолютно качественном и законченном виде. Конечно, за срыв срока кто-то поплатится. И это, очевидно, будем мы с вами, Павел Емельянович. Но это не может быть оправданием. Вы, Павел Емельянович, здесь говорили – вы начинали стройку не по-человечески. Не было одного, не было другого, не было третьего. А сейчас вы, Павел Емельянович, пробивая идею усеченного пуска, заставляете тем самым директора будущего комбината тоже начинать так, как три года назад начинали вы. У него тоже не будет одного, другого, третьего. И тоже будет руками разводить – я не виноват, объективные причины! А эти объективные причины не с неба падают! Они рождаются безответственностью… Зачем же, спрашивается, это делать? Во имя чего? Ведь этот комбинат наш не только теперь, когда мы его строим. После того как мы его сдадим – он тоже будет нашим! И я себе не мыслю здесь, в стенах парткома, другого взгляда на эти вещи.

Он еще не кончил – резко прозвенел телефонный звонок. Трубку поднял Любаев.

Л ю б а е в (раздраженно). Идет партком! (Положил трубку, но телефон зазвонил снова.) Ну что такое?! Я же сказал – идет партком!.. Что? Да, слушаю вас. Так… Так… Хорошо, передам. (Положил трубку – многозначительно и выжидательно обвел всех глазами.)

М о т р о ш и л о в а (нетерпеливо). Ну?

Л ю б а е в. Товарищи, небольшое сообщение. (У него вдруг вырвался нервный смешок.) Звонили из бухгалтерии. Вот только сейчас бригада Василия Трифоновича (вежливый кивок в сторону Потапова) получила премию!

П о т а п о в (растерянно). Что?

Л ю б а е в. Ваша бригада получила премию. (И развел руками.)

М о т р о ш и л о в а. Ох ты, господи!..

Айзатуллин откровенно ухмыльнулся.

К о м к о в (Потапову). Ничего не поделаешь. Жизнь свое берет.

Никто не смотрит на Потапова. Но тут, словно очнувшись, вскочил  Т о л я  Ж а р и к о в.

Т о л я. Подождите! Это неправда! Это все подстроено! (Схватил каску.) Вася, я сейчас на мотоцикле, все уточню! (Вдруг сообразив.) Нет, я по телефону! (Кидается к телефону в каске.) Але! Але! Мне бухгалтерию тридцать третьего управления! Бухгалтерия? Тридцать третьего управления? Из парткома говорят! Насчет бригады Потапова! Премия! Откуда известно, что они премию получили?.. Все?.. Нет, вы фамилии зачитайте! Да, слушаю… Голованов? (Подпрыгнул от радости.) Какой еще Голованов, у нас нет такого! (Потапову.) Я ж говорил, Вася! (В трубку.) Лучше я вам буду называть фамилии, а вы смотрите, получил или не получил! Шишов! Шишов Николай! (Просияв.) Не получил? (Всем победно.) Колька Шишов не получил! (В трубку.) А Фроловский Валерий?.. Ага, не получил! А говорите, все! Матвеев Егор?.. (Забеспокоившись.) Нет, вы хорошо проверьте!.. И роспись его стоит? Ну ладно… Самохвалова смотрите… (Упавшим голосом.) Тоже получил? Кириллов… Никитенко… Корольков… Иван Иванович… Тоже получил?.. Курочкин… Петров… Так… Так… Ну ладно, спасибо вам… (Кладет трубку, повернувшись к Потапову.) Всего двенадцать человек получили. А еще говорят – вся бригада! (И внезапно, с отчаянием.) Вот гады!

Потапов тяжело поднимается. Пока Толя звонил в бухгалтерию, он сидел неподвижно, с застывшим лицом, положив на стол большие, судорожно сжатые кулаки. Теперь он встал. Хочет что-то сказать и не может. Поворачивается, берет со стола тетради и слепо идет к двери.

Вася! (Рванулся было следом, но Соломахин с силой положил ему руку на плечо.)

Дверь за  П о т а п о в ы м  захлопнулась.

Эх, черт! Это ребята, наверно, потому и звонили – хотели Васю предупредить… (Рванулся к столу, схватил свою сумку. Батарцеву.) Ну что, Павел Емельянович, довольны?.. (Выходит.)

Пауза.

А й з а т у л л и н (сухо). Думаю, пора расходиться, товарищи. Хватит.

Все поднимаются, чтобы уходить.

С о л о м а х и н. Партком продолжается, Исса Сулейманович! (Встает. С нарастающей горячностью.) Я считаю, оттого что часть бригады получила премию, для нас с вами ничего не изменилось! Я считаю, если мы сейчас не примем предложение Потапова, нас, как партком, надо гнать отсюда к чертовой матери! Мы умеем и любим подниматься на трибуну и говорить красивые слова о рабочем классе! Он у нас и грамотный, и современный, и умный, и культурный, и настоящий хозяин своей стройки! А когда он сюда пришел, этот хозяин, к нам, когда он выложил все, что у него наболело, мы его не узнали! Сначала мы решили, что он враг! Потом мы подумали, что он демагог! Потом мы пришли к выводу, что он подставное лицо! А потом мы сказали: ты парень хороший, но, пожалуйста, забери назад свои тетрадочки! Они нам мешают! А вы знаете, Исса Сулейманович, почему эти двенадцать человек получили сейчас премию? Потому что они не верят! Не верят, что Потапов чего-нибудь добьется, что можно что-нибудь изменить на этой стройке! Так неужели мы сейчас подтвердим это? Во имя чего мы так поступим? Во имя чего мы погубим в людях самое важное – веру в то, что ты не пешка в этой жизни, что ты можешь что-то изменить, переиначить, сделать лучше? Мы – члены Коммунистической партии Советского Союза, а не члены партии треста номер сто один! Такой партии нет и никогда не будет!..

Зуммер селектора прерывает Соломахина.

Г о л о с  п о  с е л е к т о р у (радостный голос уже знакомой нам женщины-начальницы). Павел Емельянович, докладывает Стекольникова! Вы меня слышите? Павел Емельянович, с домами все в порядке! Все четыре дома сдали! Так что квартальный план в кармане! Этот дом – ну, который не готов у нас был, – так что я придумала: я сначала повела комиссию в два дома, потом на обед свезла их – в столовую, а после обеда я повела их опять в один из тех домов, которые они уже смотрели до обеда! (Смеется.) Они и не заметили! Приняли один дом два раза! Дома-то все одинаковые! Представляете! Павел Емельянович? Вы меня слышите, Павел Емельянович?..

Батарцев подошел к селектору и выключил его. Все молчат.

С о л о м а х и н. Ставлю на голосование предложение коммуниста Потапова. Кто за это предложение – прошу поднять руку. Голосуют члены парткома (И сам поднял руку.)

Подняла руку Мотрошилова. Поднял руку Фроловский.

Опустите. Кто против?

Против – Айзатуллин, Комков и Любаев. Трое – «за», трое – «против». Не голосовал лишь Батарцев. Странное у него сейчас лицо.

А вы, Павел Емельянович? Воздержались?

Б а т а р ц е в (встрепенувшись). Нет, отчего же, я «за». (Поднял руку и так подержал ее немного – один. Потом медленно опустил.)

С о л о м а х и н. Большинством голосов предложение товарища Потапова принимается. Заседание партийного комитета считаю закрытым. Все свободны.

Никто не встает. Все сидят за столом, только Батарцев стоит в стороне.

Б а т а р ц е в (негромко, грустно). Будь здоров, Лев Алексеевич. Я пойду домой. (Ушел.)

Остальные продолжают сидеть молча.

К о м к о в (поднялся). Ну чего сидим – пошли!

Никто ему не ответил. Махнув рукой, сел обратно.

Ф р о л о в с к и й (вздохнув). Александре Михайловне хорошо – она в Польшу едет…

К о м к о в. В Болгарию она едет!

Они продолжают сидеть молча – каждый думает о своем, – пока не опустился занавес.

З а н а в е с.

1974

Ион Друцэ
СВЯТАЯ СВЯТЫХ
Драма в двух действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

КЭЛИН АБАБИЙ – гвардии рядовой в отставке, колхозный труженик.

МАРИЯ – односельчанка Кэлина, одинокая женщина, прозванная Святой.

САНДУ – ее сын-подросток, мечтающий поступить в пехотное училище.

МИХАЙ ГРУЯ – друг детства Кэлина и Марии, бывший фронтовик, занимающий высокие государственные посты.

СЕКРЕТАРШИ, работающие с товарищем Груя в разные периоды его жизни:

ДЕВУШКА-БЛОНДИНКА.

ДЕВУШКА-БРЮНЕТКА.

ДЕВУШКА В БЕЛОМ ПЛАТОЧКЕ.

ДЕВУШКА-ШАТЕНКА.

ДЕВУШКА В СЕДОМ ПАРИКЕ.

ДЕВУШКА В РЫЖЕМ ПАРИКЕ.

ОДИН ИЗ ЗАСЕДАЮЩИХ.

КАПИТАН – дежурный по отделению милиции.

Берег реки. Ива, под которой все еще живут и общаются меж собой голоса старых друзей. Кроме того, в представлении участвуют лошади, коровы, овцы и другие существа большого бессловесного мира, прирученные некогда человеком и сопутствующие ему в его долгой и трудной истории. Действие происходит в наши дни. Место действия – Буковинские Карпаты, север Молдавии, Кишинев и Москва.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

1

Овчарня на склонах Карпат – ветхая хибара пастуха, край овечьего загона, несколько бочек, над которыми висит связанная узлами брынза.

К э л и н  хлопочет над вечерним надоем. С а н д у, орудуя длинной палкой, разучивает ружейные приемы. Висящий в кожаном чехле транзистор передает военный марш. Труба и барабан явно взбудоражили подростка и привели его в командирский раж.

С а н д у. Ррота, слушай мою команду!! Равняйсь! Смирна!! (Делает несколько чеканных шагов по направлению к Кэлину.) Товарищ рядовой боец…

К э л и н. Гвардии рядовой. Сколько можно говорить.

С а н д у. А что, гвардии рядовой и просто рядовой не одно и то же?

К э л и н. Ну, хватил! Одно дело – просто рядовой, и совсем другое дело – гвардии рядовой.

С а н д у. Но ведь, в конце концов, оба они рядовые! И погоны, и получка, и права, и обязанности у них одинаковые…

К э л и н. Одинаковые-то одинаковые, и все-таки там, где гвардии рядовой пройдет, туда простому рядовому и не сунуться.

С а н д у. Но как же их отличить? Вот идут два бойца, двое рядовых, и как мне узнать – кто из них гвардии, а кто просто рядовой…

К э л и н. Ты сначала скомандуй «вольно», а потом уж мы с тобой сядем да потолкуем.

С а н д у. Кому скомандовать «вольно»?

К э л и н. А кого ты только что поставил по стойке «смирно»?

С а н д у. А, нет, я просто так сказал, шутя. К тому же они давно разбежались.

К э л и н. В жизнь не поверю! Солдаты, которых поставили по стойке «смирно», будут стоять не дыша, пока не окаменеют, если им не скомандовать «вольно».

С а н д у. А если кто не выдержит и упадет в обморок?

К э л и н. Ну, упадет так упадет. Полежит, очухается и встанет в строй, опять вытянув руки по швам.

С а н д у. Со страху, что ли?

К э л и н. При чем тут страх?

С а н д у. Ну а с какой радости он, едва поднявшись, опять выпятит грудь?

К э л и н. Дисциплина. Солдат обязан беспрекословно слушать и подчиняться, а уж дело старших – распоряжаться и командовать.

С а н д у (после паузы). А вот как вы думаете: смог бы я с небольшой группой бойцов, ну вот с ротой, скажем, – смог бы я выиграть небольшой такой бой?

К э л и н. Отчего же не выиграть! Если ребята не измотаны длинным переходом, если достаточно патронов, гранат и к тому же сумеете занять хорошие позиции.

С а н д у. И все? Смелые ребята, патроны, гранаты и хорошие позиции?

К э л и н. Пожалуй, еще немного везения не мешало бы. Везение оно, знаешь, никогда не лишнее.

С а н д у. Да откуда ты его возьмешь, везение-то, на поле битвы? Его и в мирные времена кот наплакал, а тут, когда земля горит под ногами…

К э л и н. А вот представь себе – именно когда земля горит под ногами, глядишь, то одному солдату, то другому улыбнется удача. Важно только, чтобы в нужную минуту удача та была бы под рукой…

С а н д у. А что, вы помните такой случай в своей жизни, когда в самую-самую последнюю минуту везение-то как раз и оказалось под рукой…

К э л и н. Ну, случаев таких было множество, о них тебе каждый вояка расскажет, но вот однажды действительно произошла забавная история…

С а н д у. А расскажите.

К э л и н (после долгой паузы призадумавшись). Правда, приключилось все это уже после войны. Вернулись мы в сорок пятом, а в сорок шестом – засуха. С осени, как только пошли большие дожди, начали недоедать. К рождеству, глядишь, то тут, то там повесили полотенце над входной дверью, а до нового хлеба было еще далеко-далеко. Сам-то я выкручивался как-то, но на деревню накатывала великая печаль. А это было неправильно, политически было неправильно, и вот в самую распутицу собрался и пешком потопал в районный центр…

Райком комсомола.

Д е в у ш к а – б л о н д и н к а  украдкой прихорашивается. К э л и н  норовит прошмыгнуть мимо в какой-то кабинет.

Д е в у ш к а – б л о н д и н к а. Товарищ, вы куда?!

К э л и н. Солдата не спрашивают – куда, солдата спрашивают – на сколько.

Д е в у ш к а – б л о н д и н к а. Извините. И, стало быть, вы на сколько?

К э л и н. Минут пять. От силы – десять.

Д е в у ш к а – б л о н д и н к а. Товарищ Груя занят. У него – совещание.

К э л и н. Между прочим, еще сегодня утром, выходя из деревни, я как-то подумал: а вдруг он будет занят, а вдруг у него – совещание?! Но, обратите внимание, с дороги не свернул, перегруппировку сил не сделал.

Д е в у ш к а – б л о н д и н к а Вы по какому вопросу?

К э л и н. По личному, но он же может быть и государственным. Все зависит от того, кто стоит передо мной. С кем то есть разговариваю.

Д е в у ш к а – б л о н д и н к а. Придется подождать. У нас сегодня важное совещание – обсуждается развоз рыбьего жира.

К э л и н. Да ну? Вот уж не поверил бы, что ради вонючего рыбьего жира… (Заинтригованный, открывает дверь и входит.)

Кабинет, в котором идет совещание. Кэлин вошел, встал в дверях и поздоровался громко, как обычно старшие здороваются с подчиненными.

К э л и н. Здравствуйте, товарищи!!

О д и н  и з  з а с е д а ю щ и х. Это еще что такое?

К э л и н. На солдата не говорят – что, а говорят – кто таков, из какой, мол, части.

З а с е д а ю щ и й. Ну и из какой же ты части?

К э л и н. Сто сорок девятый гвардейский стрелковый ордена Кутузова и Александра Невского…

З а с е д а ю щ и й. И что из этого следует?

Г р у я. Оставьте, это мой односельчанин, известный в деревне балагур.

К э л и н (гордо). Мы с ним – друзья с детства, а кроме того, – школьные товарищи.

Г р у я. Ну да, друзья детства и школьные к тому же… Послушай, друг детства, тебе разве в приемной не сказали, что тут занято, идет важное совещание?

К э л и н. Сказали.

Г р у я. Ну а раз сказали, что занято, чего прешь?

К э л и н. У меня более важный вопрос. Я по вопросу о хлебе насущном, а вы тут занимаетесь черт знает чем. Говорят, развоз рыбьего жира обсуждаете…

З а с е д а ю щ и й. Ничего себе – друг детства…

Г р у я (несколько смущенно). Что ж, товарищи… В общих чертах мы все решили, а если что и осталось, то уж, как это водится, в рабочем порядке…

З а с е д а ю щ и е  уходят, остаются только Груя и Кэлин.

Садись, чего торчишь в дверях.

К э л и н. Я не приучен, чтобы без приглашения, в чужом доме…

Г р у я. Ну пожалуйста, сделай такую милость, присядь. Для чего ты садишься-то у самых дверей? Как же мы с тобой разговаривать будем через всю комнату?

К э л и н. Я прошел восемь километров по раскисшей дороге, и ты из уважения к пройденному мною пути можешь выйти из-за стола и сделать несколько шагов мне навстречу, так чтобы мы смогли посидеть и поговорить на равных.

Г р у я. Во зараза! Разруха, страна после тяжелой битвы встает из руин, а он – чтобы непременно все было на равных. (Выходит из-за стола, идет и садится рядом.) Ну, выкладывай, что там у вас.

К э л и н. У нас плохо. У нас – голод.

Г р у я. Из-за этого не стоило тащиться восемь километров по раскисшей дороге. Эта новость нам давно известна.

К э л и н. Ну и какие вы тут меры…

Г р у я. Делаем все, что в человеческих силах… Вот сегодня на рассвете, например, отцепили для вас два вагона с рыбьим жиром.

К э л и н. Наши не любят рыбий жир. Наших тошнит, и они, получив его, смазывают им ботинки, предпочитая умереть в начищенной обуви, чем жить на таких харчах.

Г р у я. Да уж, вкусного в нем мало, что и говорить! Только вот для ребятишек достали очищенный, тресковый, и нужно, чтобы каждый школьник глотал по три ложки в день. Сегодня это для нас – государственная задача. Вагоны с хлебом уже в пути, а пока мы их не выгрузили, обязаны продержаться на рыбьем жире.

К э л и н. Ну а как быть с теми, кто не дотянет, пока тот хлеб будет к нам добираться?

Г р у я. Ты-то дотянешь, не беспокойся.

К э л и н. А я и не беспокоюсь за себя. Я пришел сказать, что Мария гибнет.

Г р у я. Какая Мария?

К э л и н. Ну вот, теперь ты уже спрашиваешь, какая Мария… Та самая, с которой ты обручился, перед тем как идти на войну, и на которой раздумал после демобилизации жениться…

Г р у я (после долгой паузы, огорченно). Кэлин, мы же с тобой договаривались, что больше ты не будешь об этом заводить разговора. За время нашего отсутствия слишком много войск прошло через нашу деревню…

К э л и н. Мария не выходила в поле уговаривать полки, чтобы они свернули в нашу деревню. Войска шли по заранее разработанным маршрутам. Так ли, иначе, а деревня ее не осудила, деревня ее прозвала Святой, и мы с тобой теперь обязаны заботиться о ней.

Г р у я. Почему это – обязаны?

К э л и н. Да потому, что все детство пасли втроем коров на речке, играли в камушки там под старой Ивой. Та Ива, между прочим, до сих пор так и стоит на берегу речки и будет еще стоять долго, потому что деревья, которые в детстве укрывали нас от дождя и зноя, – это же Святая Святых…

Г р у я. Боже мой, да с кем мы только коров не пасли, под какими Ивами в камушки не играли!

К э л и н. Да, но насчет Марии старики уже тогда нас предупреждали: ребята, имейте в виду, Мария – сиротка, и те, что играют с ней в камушки, те и должны будут заботиться о ней потом…

Г р у я. Но ведь потом, когда мы подросли…

К э л и н. Потом пошли посиделки: один раз ты Марию проводишь домой, другой раз – я. Я-то все больше помалкивал, а у тебя уже тогда язык был подвешен что надо. Ты уже тогда забивал ей голову всякой чепухой, и старые люди, видя, как она развесила уши, говорили: ребята, имейте в виду…

Г р у я (после паузы). И, что же, у ней в доме прямо ни крохи?

К э л и н. Не тебе об этом спрашивать. У ней и был-то всего один мешок кукурузы, и в прошлом году, когда ты был у нас председателем, ты же ей и велел свезти тот мешок и сдать государству. Она не посмела тебя ослушаться, потому что любила тебя. Свезла свой мешок, а теперь вот гибнет. Ты угробил ее, Михай.

Г р у я. У нее была большая недоимка, нужно было хотя бы частично ее погасить. Меня тоже не жалели – лупили директивами так, что успевай только поворачиваться…

К э л и н. Ты меня за дурачка не считай. Я и сам во время ночных дежурств начитался достаточно тех директив, но не помню, чтобы хоть в одной шла речь о том, чтобы одинокая девушка свезла свой последний мешок.

Г р у я. Послушать наших крестьян – у них каждый мешок последний, но потом, глядишь, появляется еще один, и тоже последний…

К э л и н. Марии ты мог бы и поверить, но ты был зол на нее. Ты не мог простить бедной девушке, что пока мы воевали…

Г р у я (после долгой паузы). Ну ладно, оставим это. Что там у нее? Слегла, опухла?

К э л и н. Да нет, не слегла и не опухла, но, понимаешь, от недоедания у нее стали волосы выпадать. Прямо, знаешь, целыми прядями. А девушка она статная, видная из себя, ей еще замуж нужно выйти.

Г р у я (порывшись в кармане). Галочка!

Входит  с е к р е т а р ш а, девушка-блондинка.

Галочка, ты у нас генерал по этим делам. Как бы мне отоварить пару талонов из карточек будущего месяца. Вот, зашел односельчанин…

К э л и н. Друг детства.

Г р у я. Ну да… Так вот, хорошо бы передать туда в деревню хотя бы буханку, а карточки у меня все вышли…

Д е в у ш к а – б л о н д и н к а (выходит и тут же возвращается). Вот, три талончика. Как раз буханка и будет.

Г р у я. А ты-то как выкрутишься?

Д е в у ш к а – б л о н д и н к а. Ничего, выкручусь. На худой конец, нас же раз в день кормят.

К э л и н (после того как девушка ушла, восхищенно). А волосы, бог ты мой, какие у ней волосы! С ума сойти…

Г р у я (сухо). Она их не в нашем учреждении получала. Они ей от папы и мамы достались. На вот. Зайди через дорогу в продмаг, возьми буханку. Половину маме отнеси, половину отдай Марии.

К э л и н. Ну а кроме хлеба и привета что мне еще Марии передать?

Г р у я (вспыхнув). Да никакого я ей привета не собираюсь передавать! Отнеси хлеб, положи на стол, до свидания и будь здоров.

К э л и н (возвращая талоны). Ну нет, если так стоит вопрос, лучше не надо. Я не какой-нибудь дикарь, я не могу войти в дом девушки, положить хлеб на стол и тут же дать деру. Как говорится, не хлебом единым…

Г р у я (подумав). Ну, сбрехни там что-нибудь от себя, только не много и без намеков… так, два-три слова…

Входит  д е в у ш к а – б л о н д и н к а.

Д е в у ш к а – б л о н д и н к а (взволнованно). Михаил Ильич, срочно, Москва на линии!

Г р у я. Бегу! Ну, будь здоров, Кэлин, и смотри не потеряй карточки!

Поздние сумерки. Холодный, непротопленный дом. Укутанная в старую шаль  М а р и я  сидит, уставившись в одну точку. Отщипывает маленькие кусочки от принесенного Кэлином хлеба и думает, думает о чем-то про себя…

М а р и я. А что, там, где Михай работает, там есть и барышни?

К э л и н. Нет, одних парней понасовали по комнатам. Правда, в самом конце коридора сидит какая-то накрашенная гусыня. Бегает туда-сюда, но ты же знаешь, что Михай терпеть не может накрашенных. Как только покажется в дверях, он ей тут же – кыш, чертова кукла!

М а р и я (прыснув). А он не осунулся, в той же гимнастерке ходит?

К э л и н. И гимнастерка та же, и сапоги и галифе те же, что и раньше. Но лицом, правда, спал – не то служба заела, не то тоска извела. Как увидел меня в окошке, прямо весь просиял. Тут же распустил собрание, принялся меня обнимать и прямо не знал, как бы меня получше принять, куда бы получше усадить… Тут как раз стали им развозить хлеб по кабинетам. Схватил он свою буханку и говорит: пошли, я маму давно не видел, по Марии, говорит, соскучился… Вышли мы вдвоем, перешли железнодорожную насыпь, уже стали было спускаться полями к тем прудам, как вдруг с насыпи кто-то заорал: «Товарищ Груя, товарищ Груя!»

М а р и я. Та, накрашенная, кричала?!

К э л и н. Представляешь, она. Говорит, Москва на линии. По прямому, говорит, проводу…

М а р и я. А что значит – Москва на линии?

К э л и н. Это значит, что великая столица тебя приметила. Окликнула, и, стало быть, в одном конце – ты, в другом конце – Москва. Больше ни одной живой души на линии, и никто даже не имеет права строить догадки, о чем между вами шел разговор…

М а р и я. Как бы его та барышня не запутала…

К э л и н. Ну да, его запутаешь! Он, если хочешь знать, во время войны, когда мы стояли в Австрии, заходил даже в театр оперы и балета и ничего, живой вышел.

М а р и я. Но, однако, как только она его окликнула…

К э л и н. Вернулся, потому что Москва вышла на линию. Дисциплина! Но видела бы ты, как он опечалился, когда мы расставались! Отдал мне буханку, сказал: подели ее пополам, половину занеси маме, другую половину, говорит, отдай той, о которой я день и ночь, где бы я ни был, с кем бы я ни был…

Берег речки.

Старая Ива, под которой живут голоса.

Г о л о с  Г р у и (свирепо). Ты что делаешь, сукин сын! Ты чего городишь?!

Г о л о с  К э л и н а. А что? Разве я что не так сказал?

Г о л о с  Г р у и. Да откуда ты взял, что и днем и ночью, где бы я ни был и с кем бы я ни был…

Г о л о с  К э л и н а. Извини, тут я должен быть чуть-чуть приврать, но я это сделал только ради тебя, чтобы тебя выручить…

Г о л о с  Г р у и. Это ты меня выручал?!

Г о л о с  К э л и н а. Да, тебя. Потому что, когда позвонили по прямому проводу, я сразу догадался, что ты на хорошем счету, что тебя ждет повышение, а деревня наша о тебе говорила плохо. Мне нужно было ее задобрить, чтобы она не помешала твоему продвижению, и я, сам до чертиков голодный, трижды прошелся с той буханкой по деревне, перед тем как разломить ее пополам…

Г о л о с  Г р у и. Ну, положим… А зачем нужно было Марии все это разукрашивать?

Г о л о с  К э л и н а. Мария была в этом деле самая главная.

Г о л о с  Г р у и. Да не смеши ты меня! Кто с ней там считается!

Г о л о с  К э л и н а. С ней, правда, мало кто считается, но она была для тебя опасней всей деревни. Она могла тебя проклясть.

Г о л о с  Г р у и. Я не суеверен. Ну, прокляла бы она меня, и что же в моей жизни могло измениться?

Г о л о с  К э л и н а. А представь себе, что после того проклятия тебя бы вдруг не оказалось на месте, когда звонили из Москвы по прямому проводу, и тогда позвонили бы другому…

Г о л о с  Г р у и (заливается смехом). Ну ты загибаешь, друг детства, загибаешь…

Г о л о с  К э л и н а. А ты не надрывай себя ненужным смехом. Вместо этого ты лучше поразмысли на досуге, скольким людям в жизни не повезло только потому, что в решительную минуту, когда их окликнула столица, их не было на месте.

2

Овчарня на склонах Карпат. Солнце едва укрылось за горами, а по ущельям уже ползут вечерние туманы. Тут и там пастухи зажигают костры, тонкие нити дыма сверлят вечернее небо. К э л и н, присев на корточки, разводит огонь в маленькой печурке, а  С а н д у, подтянув ремень, продолжает муштровку своих войск.

С а н д у. Ррота, слушай мою команду! Ложись! К бою!

К э л и н. Сначала, пожалуй, нужно скомандовать «к бою!». Только в редких случаях, когда противник ведет прицельный пулеметный или минометный огонь…

С а н д у. Шквальный огонь!

К э л и н. Ну, тогда, пожалуй что, ты и прав – сначала нужно положить солдат. И что же дальше?

С а н д у. Короткими перебежками, по одному или по два…

К э л и н. Ну нет, приказ должен быть точным и не оставлять места для кривотолков. А то один поймет, что надо по одному, другой поймет, что надо по два, и начнется такая чехарда…

С а н д у. Хорошо. (Продолжает командовать.) Короткими перебежками по два, рывком и не поднимая головы…

К э л и н. То есть как – не поднимая головы?!

С а н д у. Ну, я хочу сказать, чтобы не особенно высовывались. Чтоб бежали ссутулившись, втянув голову в плечи…

К э л и н. Ну что ты, такой команды и в уставе-то нету – втянув голову в плечи! Как можно скомандовать гвардейцу – вперед, не поднимая головы!!

С а н д у. Из гордости, что ли, им нельзя?

К э л и н. Дело не только в гордости. Хороший солдат должен видеть своими глазами всю картину боя. Он должен первым унюхать победу, если дело идет к победе, и должен первым учуять поражение, если к неудаче клонится бой.

С а н д у. Это ему нужно для спокойствия?

К э л и н. Это ему нужно для того, чтобы в любую секунду быть готовым выполнить свой долг.

С а н д у. А что, был ли у вас на войне такой случай, когда солдаты поначалу хотели втихаря переждать бой, но потом, плюнув на все, выскочили из окопов и, высоко подняв головы…

К э л и н. Такие случаи бывали сплошь и рядом.

С а н д у. А расскажите.

К э л и н. Да ведь эти истории лежат, как камешки на дороге: чуть пригнулся – и вот он. Хотя история одна вот приключилась – ну прямо ни на что не похожая! Дело было уже после войны. Создали колхоз. Около года я проработал прицепщиком, но после контузии ни тракторного гула, ни запаха солярки не переношу. Попросился к лошадям. Одну зиму проработал конюхом, потом назначили заведовать фермой. Сначала я был очень доволен – должность пришлась как раз по ноге, но потом, смотрю, дела идут все хуже и хуже. И вот надумал я поехать в Кишинев. Как-никак столица. Пройдусь, думаю, по городу, разыщу старых фронтовых товарищей, разузнаю, какие цены на рынке…

Приемная в ЦК комсомола Молдавии.

Д е в у ш к а – б р ю н е т к а  украдкой подводит брови. К э л и н, проторчав некоторое время в приемной, старается проскочить в какой-то кабинет.

Д е в у ш к а – б р ю н е т к а. Товарищ, вы куда?

К э л и н. Солдата не спрашивают – куда. Он идет туда, куда ему приказали. Солдата самое большее можно спросить – на сколько.

Д е в у ш к а – б р ю н е т к а. Ну и – на сколько?

К э л и н. Минут десять, пятнадцать. Не более.

Д е в у ш к а – б р ю н е т к а (упорно занимаясь своим туалетом). Товарищ Груя занят.

К э л и н. А вы думаете, что вчера вечером, садясь в поезд, я не догадывался, что он занят? Мне прямо сердце говорило: зря деньги проездишь, зря мир перебаламутишь. Но, как видите, отход на заранее подготовленные позиции – это не моя тактика.

Д е в у ш к а – б р ю н е т к а. У нас сегодня важное совещание.

К э л и н. А вы думаете, что всю прошлую ночь, трясясь в битком набитом вагоне…

Зазвонили сразу два телефона. Девушка в одну трубку кинула как-то безразлично: «Минутку», а другой трубке любезно улыбнулась, сказав кокетливо: «Слушаю вас». И пока она с трубками возилась, Кэлин прошмыгнул мимо.

Большой кабинет, два стола – рабочий и для заседаний. За длинным столом заседает  ч е л о в е к  в о с е м ь.

К э л и н (стоя в дверях). Здравствуйте, товарищи!!

О д и н  и з  з а с е д а ю щ и х. В чем дело?

К э л и н. Разве в этом городе на «здравствуйте» принято отвечать «в чем дело»?

З а с е д а ю щ и й. Чего-чего?!

Г р у я. Оставьте, это мой односельчанин.

К э л и н. Друг детства и школьный товарищ.

Г р у я. Ну да, ясное дело, раз односельчанин… А слушай, друг детства и школьный товарищ, тебе там в приемной не говорили, что тут идет совещание?