Текст книги "За все в ответе"

Автор книги: Валентин Черных

Соавторы: Александр Гельман,Ион Друцэ,Азат Абдуллин,Михаил Шатров,Алексей Коломиец,Афанасий Салынский,Диас Валеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

4

Овчарня в Карпатах. Расплылись в густых сумерках и склоны, и обрывы, и ущелья. Только силуэты гор мягко чернеют на густо настоянном синем небе.

Пастухи уже поужинали. К э л и н  моет посуду, а  С а н д у, подзаправившись, продолжает командовать.

С а н д у. Ррота, слушай мою команду! Товарищи бойцы! Дорогие мои ребятки! Родные мои!

К э л и н. А чего это тебя вдруг так разобрало?

С а н д у. Солдатиков жалко.

К э л и н. Чем они тебя так разжалобили?

С а н д у. Так ведь шутка ли сказать – четыре дня и четыре ночи, такой немыслимый бросок! Ребята еле на ногах стоят, а тут еще незнакомая местность, всюду ощущение опасности, и где свои, где противник – неизвестно. Может, враг – вон за теми дальними холмами, может, он тут, за кочками, целится в нас.

К э л и н. Во-первых, командир ни при каких обстоятельствах не должен раскисать. Даже когда ты потерял ориентир, потерял связь со своими, ты не должен показывать виду. Солдат должен быть всегда уверен в своем командире.

С а н д у. Ну хорошо, я сделаю какой нужно вид, но потом, как мне потом выкрутиться из той переделки, в которую попал?!

К э л и н. Во-вторых, дай солдатам передохнуть, раз они измотаны. В-третьих, нужно отправить два дозора: один – в предполагаемые места расположения противника, другой – в тыл, чтобы прощупать обстановку.

С а н д у. В тыл-то зачем? Мы же только что оттуда.

К э л и н. Тыл солдату нужен как воздух. Имея крепкий тыл, боец и без патронов все еще боец, а без тыла он уже ничто. Сиди да жди удара в спину.

С а н д у. Это очень страшно – удар в спину?

К э л и н. Жуткая вещь. Против нее солдат почти бессилен. И не то что физически – морально трудно переносить эти удары.

С а н д у. И что же, бывали с вами такие случаи?

К э л и н. Был со мной один такой случай. Был.

С а н д у. А расскажите.

К э л и н. Ах, какие были дела, какие дела! (После паузы.) Отсидел я, стало быть, свой срок и вернулся. Приехал домой, гляжу – пацаны, что бегали еще недавно без штанов, теперь уже на колесах. Кто шофер, кто тракторист, кто уже в бригадиры рвется. Один я без твердой специальности, и, как на грех, курсов никаких. Сижу и думаю: куды мужику податься? Тут как раз одна доярка вышла замуж в соседнюю деревню, и некому стало ее коров доить. Охотников было мало, потому что стояла весна, грязь непролазная, а фермы – под самым лесом.

С а н д у. Ну, стали вы дояром.

К э л и н. С год проработал дояром, потом вдруг приезжает председатель и говорит: ты чего замызганный такой ходишь? Ты заведующий фермой, мой боевой товарищ, заместитель по части крупного рогатого скота… Словом, Чапая из себя изображает. Я говорю: с каких пор эта должность на мне? А, говорит, еще с прошлой недели, так что поимей в виду… Жутко я расстроился, потому что как раз начался отел, а отвечать за скот во время отела – это самое что ни на есть последнее дело… Деваться, однако, некуда. Взял хозяйство в свои руки, работа пошла, и кто знает, по каким бы кабинетам я нежил сегодня свой зад, если бы не тот невероятный удар в спину…

Просторная приемная и большой кабинет в кишиневском Доме правительства.

В кабинете товарищ  Г р у я  ведет какое-то важное совещание. На стенах развешаны чертежи выставочно красивых промышленных комплексов.

В приемной гора таких же проектов лежит штабелями. Н е с к о л ь к о  ч е л о в е к  то вносят проекты в кабинет, то выносят.

С е к р е т а р ш а, девушка-шатенка, взвинченная царящей вокруг суматохой, нервно отвечает на телефонные звонки.

Д е в у ш к а – ш а т е н к а. Занят… Да, очень занят… Нет, и после обеда не выйдет… Как хотите.

Входит  К э л и н. Спотыкается обо что-то, долго оглядывается, соображая, что же тут происходит.

К э л и н. Барышня, будьте любезны…

Д е в у ш к а – ш а т е н к а (агрессивно). Что – будьте любезны!! Как я могу быть любезна, когда вы правительственную приемную превратили в склад! Сначала вынесите отсюда все эти ваши планшеты и только потом попросите меня быть любезной…

К э л и н. Ну, это для нас пара пустяков… (Хватает десять-пятнадцать планшетов, выносит их куда-то, затем, вернувшись, входит прямо в кабинет. В дверях.) Здравствуйте, товарищи!!

О д и н  и з  з а с е д а ю щ и х. Это в каком смысле?

К э л и н. В смысле запланированного здоровья на много тысяч лет.

О д и н  и з  з а с е д а ю щ и х. Что он говорит?

Г р у я (устало). Оставьте, это мой односельчанин.

К э л и н (гордо). Друг детства и школьный товарищ.

Г р у я. Ну да, друг детства и так далее… Что же, товарищи, мы первые наметки сделали, основное обговорили, так что давайте на сегодня закруглимся, а остальное, как говорится, в рабочем порядке…

З а с е д а ю щ и е  расходятся, и в кабинете остаются двое.

Г р у я. Раз вошел, чего торчишь в дверях? Садись.

К э л и н. Я в чужом доме не привык без того, чтобы…

Г р у я. Ну пожалуйста, садись.

К э л и н (садясь на краешек стула, у дверей). Ноги-то, ноги как ноют!

Г р у я. Пересядь поближе.

К э л и н. Ну нет. Я проехал двести восемьдесят пять километров, и если вы хотите, чтобы разговор наш получился толковый, доброжелательный и в атмосфере, как говорится, дружелюбия и полного взаимопонимания…

Г р у я. Ну, ради всего этого… (Болезненно морщась, вылезает из-за стола и идет, садится рядом. Вызвав секретаршу.) Галочка, принесите-ка нам два чая.

К э л и н. Три.

Г р у я. Боюсь, что Галочка не станет тут с нами чаи распивать…

К э л и н. А прикажите ей.

Г р у я. Не имею права. У нас, понимаешь ты, демократия. У нас с кем девушка хочет, с тем чаи и распивает…

К э л и н. Жаль, а то она мне уж очень приглянулась. Такая живая, расторопная, с перчиком – ну, прямо как наши деревенские.

Д е в у ш к а – ш а т е н к а (поставив чашки с чаем). Михаил Ильич, я считаю своим долгом предупредить вас, что этот нахал – рабочий из архитектурных мастерских. Он планшеты с проектами выносил.

Г р у я. Вот и попью чаю с рабочим человеком. От интеллигентов устал до смерти.

К э л и н (после ухода секретарши). Я их тоже, этих интеллигентов, не особенно жалую.

Г р у я. Ты-то чего на них взъелся?

К э л и н. Капризный и вредный народ. Приехал я вот со старшим сыном Марии – устроить его в автодорожный техникум, так совершенно замучили бедного парня. Там не так написал, там не так высчитал, там не так сказал. А войти в положение не хотят.

Г р у я. В какое положение не хотят войти?

К э л и н. Ну, что парень окончил сельскую школу и против городских ему туговато. Что он старший в семье и, оставшись без отца, должен был матери помогать. Мария – рядовая колхозница, трудится на черновой работе, а содержать дом и двоих детей, будучи на самой что ни на есть рядовой работе в колхозе…

Г р у я. Погоди-погоди… А куда девался тот красавец свистун?

К э л и н. А, уехал с год тому назад и даже развестись не приехал – просто потребовал развод по почте. Свистун, одним словом.

Г р у я. Он бросил Марию или сама Мария выгнала его?

К э л и н. Да дело было вовсе не в этом. Обстоятельства вынудили его податься в другие края.

Г р у я. Какие обстоятельства?

К э л и н. Известно какие. (После паузы.) Затеял жуткую драку, и уже после той драки ему было невозможно остаться в нашей деревне.

Г р у я. С кем же он подрался?

К э л и н. А со мной.

Г р у я. Вот это новость! Хотя еще тогда, на свадьбе, я подумал: не поладят они. Выходит, не смог ты ему простить женитьбу на Марии.

К э л и н. Да при чем тут Мария, дело было вовсе не в ней! Поначалу, если хотите знать, мы с ним сошлись очень даже хорошо. Пили вместе, гуляли вместо, только работали врозь, и вот я как то с похмелья подумал: а почему нам работать врозь? Отправил его на курсы, а когда он вернулся с курсов, взял его к себе на ферму ветеринаром. В жизни не прощу себе, что пригрел на груди такую гадюку.

Г р у я. Он тоже оказался вредителем?

К э л и н. Какое там! Самая что ни на есть вражина. Я даже не удивлюсь, если со временем выяснится, что этот голубчик на оккупированной территории…

Г р у я. Ну, ты уж заломил, Кэлин, заломил…

К э л и н. А вы не спешите, дайте рассказать, как было дело. Чай пить не будете?

Г р у я. Нет.

К э л и н. В таком случае я от своего тоже откажусь. По правде говоря, еще не завтракал сегодня, так что мне этот чай, как говорят у вас в городе, до лампочки… Надеюсь, это не мат?

Г р у я. Да не совсем…

К э л и н. Так вот, приехали мы с сыном Марии поступать в автодорожный техникум, а эти хлюпкие интеллигентики…

Г р у я. Давай уж по порядку. Расскажи про того свистуна. Только, если можно, не долго, потому что я тороплюсь. Коротко. Одну суть.

К э л и н (подумав). Если коротко, то я лучше как-нибудь в другой раз.

Г р у я. Ты коротко не умеешь?

К э л и н. Умею, но не люблю. Я и так всю жизнь тружусь возле бессловесных животных. У меня постоянная жажда поговорить, и потому я не хочу неволить слово. Ничего, если не я, другие расскажут, как там у нас с ним было. Не это меня волнует, потому что пришел я к вам по совершенно другому делу. Хочу попросить, чтобы вы замолвили словечко за сына Марии. У нее двое сыновей – младшего я возьму на себя и позабочусь о младшем, а старшему надо бы помочь. Как только они станут на ноги, мы можем разойтись, можем вовсе не видеться, если не будет у вас такого желания, но сегодня им помочь – это наш святой долг.

Г р у я. Что значит – святой долг?

К э л и н. Ну, как же… Вместе пасли коров, играли в камушки там под Ивой, потом горланили песни на вечеринках. Нас еще тогда старики предупреждали: ребята, имейте в виду, Мария – сиротка и те, что играют с ней в камушки, те, что провожают ее с вечеринок…

Г р у я. Из-за чего ты подрался с ее мужем?

К э л и н. А не будете торопить?

Г р у я. Нет.

К э л и н (отпив глоток чая). Дружили мы дружили, потом прихожу я однажды на ферму, а мои доярки – у меня было шесть доярок, и все молоденькие, только что после школы – все шестеро ревут белугами. Отставить, говорю я, что за вой! Говорят – коровушек жалко. А дня за два до этого мы сдали на мясо около двадцати коров и закупили вместо них других, симментальской породы. Чего, говорю, реветь – они еще с Нового года, даже еще с осени были намечены на мясопоставки. Так-то, говорят они, так, но коровы были в таком положении… Хоть бы дали им отелиться, говорят, хоть бы телят пожалели… Откуда, говорю, им телиться, когда их осенью не осеменяли? Нет, говорят, их осеменяли, когда вы были на совещании животноводов, когда вам приемник подарили. Ветеринар осеменил и наказал, чтобы мы вам, не дай бог, не сказали. И тут меня охватило бешенство: ах ты поганая морда, думаю про себя, да ты на что руку подымаешь?! Сажусь на мотоцикл и дую на Бельцкий мясокомбинат. Захожу с полбутылкой, как положено, шуточки да прибауточки, заглядываю туда-сюда, во все закуточки. Глянь – а в ямах, куда они внутренности сбрасывают, живые телята, то есть не то что живые, они еще не успели родиться, но по всем своим статьям…

Г р у я (сухо). Достаточно. Хватит об этом.

К э л и н (с сожалением). А говорили – не будете торопить.

Г р у я. Я и не тороплю. Просто сказал, что достаточно. Все ясно.

К э л и н. Да как вам может быть все ясно, когда вы не знаете, из-за чего мы с ним сцепились? Можно, я доскажу уж до конца?

Г р у я (присев за своим рабочим столом и что-то записав). Только покороче.

К э л и н. Коротко я не могу. Это не из тех историй, которые можно длинно, но можно и коротко, в двух словах. Это можно рассказать только так, как оно рассказывается, и никак не иначе. Продолжить, что ли?

Г р у я. Продолжай.

К э л и н. Возвращаюсь в деревню, думаю, где бы мне этого молодчика заполучить, а тут как раз кидается под колеса мотоцикла Антон Тунару, он теперь у нас бригадир. Глуши, говорит, у меня новоселье. Я ему говорю – переодеться, умыться бы с дороги, а он говорит – вон кран и мыло под вишней, а полотенце я тебе счас вынесу. Переодеваться, говорит, некогда, мы уже по второй наливаем. Затаскиваю мотоцикл во двор, умываюсь, вхожу. Усадили они меня на хорошем месте, но как-то так получилось, что сел как раз напротив того свистуна. Вот так сижу я, а вот так, прямо напротив, они с Марией сидят. Ну, выпили, закусили. Сижу и скрежещу зубами. Внутренности клокочут, а драться нельзя: у человека новоселье. Люди вон строились, старались, готовились – это же понимать надо…

Г р у я (иронически). Ты, конечно, взял себя в руки.

К э л и н. А вот представьте, взял себя в руки – и никаких. Весь вечер разглядывал то тарелки, то стаканы, чтобы не упустить контроля над собой, а он, гад, все сверлит меня своими наглыми глазенками, все шуточки подпускает. Потом все это показалось ему мало – пихает меня под столом коленями и спрашивает: «Чего сидишь как кипятком ошпаренный?» Я бы и это проглотил, но за столом рассмеялись. Понравилась им, видишь ли, острота. Даже Мария улыбнулась. И тогда я подумал: ах вы сукины сыны! Я терплю из последних сил, а вы еще смеетесь надо мной?!

Г р у я. Ну, теперь-то уж наверняка понятно. К сожалению, я сегодня очень занят.

К э л и н. Нет, я все-таки доскажу. Недолго осталось. Если вы заняты, если вам куда-то нужно идти, то прикажите секретарше, пусть придет и дослушает – я уже не могу остановиться…

Г р у я. Ладно, дослушаю я, только покороче.

К э л и н. Тут и растягивать-то особенно нечего. Я ему говорю: что же ты, говорю, сволочь такая, осеменил коров, намеченных на мясо? А он нагло так улыбается и говорит: чтобы мяса было больше. Колхозу, говорит, это в карман пойдет, да и ты, говорит, лишнюю премию получишь. Я ему говорю: ты понимаешь, говорю, подонок ты этакий, что ты пред материнством совершил преступление?! А он говорит: материнство бывает только у женщин. У коров это называется отел. Я ему говорю: у кого и как бы оно ни называлось, размножение живых существ в природе есть святая святых. И тут он ухмыляется и говорит: ты бы, говорит, вместо того чтобы рассуждать о материнстве, нашел бы какую-нибудь теху и сам бы стал отцом, а то рассуждаешь о вещах тебе недоступных. Тут за столом опять прыснули, но кто больше всего меня поразил, так это Мария. Она, знаешь, тоже как-то ухмыльнулась. И тут я не выдержал. Выплеснул стакан вина в его поганую рожу и, пока он вытирался, схватил быстро за грудки. Опрокинули мы стол, и драка началась.

Г р у я. Большая была драка?

К э л и н. Да месяца полтора ездили вместе в район на перевязки. Потом комиссия проверила факты. Мне дали выговор, а его лишили права быть ветеринаром. Он разобиделся и уехал.

Г р у я. С фермы тебя не уволили, и то хорошо.

К э л и н. Нет, мне дали только выговор. Но с фермы я все же ушел.

Г р у я. Зачем тебе было уходить с фермы?

К э л и н. Как же – скандал произошел! Имел ли я после этого моральное право заведовать дальше фермой? Вон газеты пишут – чуть что, так во всем мире, во всех странах ответственные лица сразу подают в отставку. Вон в Австралии, жутко посмотреть, как далеко от нас та Австралия, и то на днях весь кабинет ушел…

Г р у я. А ты думаешь, уход со своего поста – это признак большого ума, большого мужества? И потом, ты что же, приравниваешь себя к ним?

К э л и н. Нет, конечно. Я простой человек, а может, и того меньше, просто былинка в поле, но и у меня есть чувство святости перед землей, на которой живу. И если эта святость была нарушена и я хотя бы косвенно, но все же замешан в этом, то должен непременно бросить службу и уйти на менее ответственную работу.

Г р у я. Ну и что теперь ждет тебя после такого гордого ухода?

К э л и н. А, как-нибудь да проживу. Вон овец предлагают – у нас их мало, штук двести осталось. Пасти стало негде, все склоны перепахали и засадили виноградниками. Теперь правление решило – попробуем на лето вывозить их в Карпаты, если не получится – сдадим на мясо. А мне не хотелось бы, чтоб деревня осталась совсем без овец, и вот подумываю податься с овечками в горы.

Г р у я. Ты с кем живешь? У тебя там есть кто в деревне?

К э л и н. Есть одна, но мы с ней живем как кошка с собакой – то сходимся, то опять расходимся.

Г р у я. Теперь у вас с ней какие отношения?

К э л и н. Полный разрыв.

Г р у я. Твои вещи тут, при тебе?

К э л и н. У солдата всегда самое лучшее находится при нем.

Г р у я (поразмыслив). Понимаешь, мы тут планируем создать несколько механизированных птицефабрик. На днях открываем школу для операторов автоматического управления фабриками. Ты вот все жалуешься, что не повезло, когда направляли на хорошие курсы. Давай, дуй. Жилье и пищу дадут, остальное как-нибудь сам усвоишь.

К э л и н. А документ?

Г р у я. Что – документ?

К э л и н. Дадут и документ, что я действительно окончил, что мне присваивается и так далее…

Г р у я. Дадут, конечно… Только, понимаешь ты… Там принимают со средним образованием, так что в графе «образование» ты просто пиши – не окончил. При разговорах старайся не касаться этой темы.

К э л и н. А если припрут?

Г р у я. Если припрут, скажи: «Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь…»

К э л и н. Это что же – стихи?

Г р у я. Стихи.

К э л и н. Стало быть, поэтам, бедным, тоже доставалось… А с сыном Марии как быть?

Г р у я. Возьми и его с собой. Специальность эта редчайшая, она даже больше, чем техникум. Вы с ним одолеете ее, он по части грамоты будет сильнее, ты – по части житейского опыта…

К э л и н (подумав). Пожалуй, я чай этот допью. Та девушка бросила в стакан два кусочка сахара, а чтобы получить два кусочка сахара, знаешь какой корнеплод надо вырастить и сколько вокруг него надо ползать на коленях!

Ива на берегу речки.

Г о л о с  Г р у и. Странный ты человек, Кэлин… Такая хорошая была в тот раз у нас встреча – откуда ты высчитал тот удар в спину?

Г о л о с  К э л и н а. Удар тот нанесла мне Мария. Она ухмыльнулась, когда тот поганец высмеивал мое отцовство…

Г о л о с  Г р у и. Но ты на Марию не должен обижаться. Мы же с тобой договорились не обижаться на нее. Она и без этого настрадалась довольно, не зря же ее все еще зовут в деревне Святой…

Г о л о с  К э л и н а. А я и не обижаюсь. Просто, коротали время с тем мальчиком, зашел разговор о военных операциях, и правда, есть такая операция – удар в спину. А обижаться на Марию я и не думал.

5

Овчарня в Карпатах. Костер потух, очертания гор растаяли в ночи. Одни звезды ярко мигают, да темень ночи то скатывается, то снова оседает на крутых склонах гор.

К э л и н  притих в глубокой задумчивости, а  С а н д у, борясь со сном, отдает последние распоряжения.

С а н д у. Рота, слушай мою команду… Унести раненых в укрытие, запастись патронами и приготовиться к последнему штурму…

К э л и н. Ну, положим, командир тоже не может знать, последний ли это штурм или придется еще раз штурмовать.

С а н д у. Ну а тогда как мне им сказать, что – умереть или победить?

К э л и н. Так и говори – к решительному, мол, штурму…

С а н д у. Рота, слушай мою команду… Унести раненых в укрытие, запастись патронами, приготовиться к последнему, к решительному, мол, штурму… А солдат может вот так вдруг, с ходу упасть?

К э л и н. То есть как – упасть?

С а н д у. Ну, поднял я их в атаку, они с криком «ура!» бросились вперед, и вдруг, когда цепь подбиралась уже к позициям противника, один из бойцов рухнул во весь свой, рост…

К э л и н (после паузы). Ранили, что ли?

С а н д у. А ни единой царапинки.

К э л и н. Взрывной волной, может быть?

С а н д у. И никаких взрывов.

К э л и н. Ну, споткнулся, попросту говоря?

С а н д у. Какое там! Споткнувшись, человек тут же встает и несется дальше, а тут вот он лежит, кровь идет горлом, и нету больше солдата.

К э л и н. А что же произошло? Не может солдат вдруг, ни с того ни с сего…

С а н д у. Разрыв сердца.

К э л и н (уклончиво, после долгой паузы). На войне всякое бывает. И разрыв сердца случается.

С а н д у. А доводилось ли вам хоть один раз увидеть, как вот солдат бежал и вдруг, с ходу, с размаху…

К э л и н. Видел.

С а н д у. А расскажите.

К э л и н. Гм… Истории эти всегда запутаны, их не так сразу и поймешь и не так просто о них расскажешь… Только в новой ткани легко проследить, где начало той нитки и где ее конец, а в жизни человеческой, да когда она и без того на закате, – поди да поищи, где начало и где конец… (После долгой паузы, грустно и неохотно как-то.) Ну, закончил я тогда школу операторов, дали удостоверение. Красивое такое, в кожаном переплете, как и у тех, что с высшим образованием. Только значка такого, как у них, не дали. Приехали в район – тут же направление на межколхозную птицефабрику. Работа – ну прямо заново на свет родился. Восемь часов сидишь себе в чистом помещении, в тепле и уюте. Телефон, свежий номер районной газеты, радио тихо наигрывает, чтобы не скучно было. Надеваешь белый халат, садишься в мягкое кресло, которое к тому же еще и вращается вокруг своей оси, и восемь часов смотришь телевизор. Только на экране не исторические битвы, не «Кабачок «Тринадцать стульев», а живые птицы. Тут – цыплята, там – утята, там – куры-несушки. Тем нужно воды, этим нужен подкорм. Утятам надо поплавать, индюкам надо проветрить помещение. Сидишь себе и ублажаешь всех. Кнопки, кнопки, кнопки…

С а н д у. И платили к тому же хорошо?

К э л и н. Мало сказать – хорошо! За один год дом перекрыл шифером, мотоцикл с коляской купил и уже стал на «Москвич» засматриваться, но вдруг опять посылают в Кишинев на слет. Я уже давно заметил, что эти слеты для меня – чистое наваждение. Как только пошлют на слет да еще к тому же наградят приемником, так и жди каверзы какой-нибудь. А тут не успел я толком сойти с поезда, как мне уже суют в руки приемник – малюсенький такой…

С а н д у (снимая из-под застрешья приемник). Вот этот, что ли?

К э л и н. Ну да, он самый. Только был он тогда поновее, и кожа чехла лоснилась, и кнопки все застегивались…

Еще одна приемная в Доме правительства. Огромный кабинет.

С е к р е т а р ш а, девушка в седом парике, сбивается с ног, готовясь к приему иностранных корреспондентов. Цветы, бутылки с минеральной водой, чашечки для черного кофе. Все это вносится из приемной в кабинет, расставляется в нужном порядке.

Телефоны разрываются, но девушке в седом парике не до них.

Г р у я  вместе со своими  п о м о щ н и к а м и  перелистывает какие-то бумаги.

Г р у я (помощникам). Напрасно вы приводите эти цифры. Зачем иностранцам забивать голову конкретными цифрами о нашей пищевой индустрии? У них и без этого забот достаточно. Эти три пункта вычеркните и дайте – пусть быстро перепечатают, так, чтобы к их приходу материалы были уже под рукой.

Д е в у ш к а  в  с е д о м  п а р и к е (пробегая в очередной раз мимо телефонного столика, машинально схватила какую-то трубку). Слушаю, да… Что?.. Министерство внутренних дел? Здравствуйте… Ну задержали, так при чем мы?.. Что-что?.. Одну минутку, подождите у телефона. (Входит в кабинет.) Михал Ильич, звонят из Внутренних дел. Говорят, задержали какого-то вашего родственника из деревни – не то друга детства, не то бог знает еще кого.

Г р у я (рассеянно). Соедините.

Д е в у ш к а  в  с е д о м  п а р и к е. Прямо сейчас, перед приемом иностранцев? Это так важно?

Г р у я. То, что не важно, я обычно пропускаю мимо ушей. (Берет трубку.) Василий Гаврилович, здравствуйте… Да, мне сообщили, что ваши ребята задержали моего земляка. Передайте им, пожалуйста, пусть выпустят и направят его ко мне… Невозможно? А что за тяжкие такие грехи числятся за ним? Не беспокойтесь, я с него взыщу… Не мое это дело? То есть почему это не мое дело?.. (После паузы, побагровев.) Василий Гаврилович! Если я с вами говорю в мягком, вежливом, просительном тоне, то это вовсе не значит, что я собираюсь упрашивать вас сделать для меня что-то не дозволенное законом. И если вы так понимаете вежливость, давайте перейдем на строгий официальный язык. Итак, товарищ Жгутов! Распорядитесь отправить ко мне задержанного. Об исполнении доложите через помощника. Будьте здоровы. (Бросив трубку.) Черт знает что такое! Галя, вынесите эти фрукты и воду в приемную, достаньте пару номеров журнала «Советский Союз» и развлеките там иностранцев, пока я тут разберусь…

Д е в у ш к а  в  с е д о м  п а р и к е. Извините, Михал Ильич, что я вмешиваюсь, но разве это невозможно отложить и распутать уже после приема иностранцев?

Г р у я. Нет. Вопросы чести не откладываются, иначе они перестают быть таковыми…

Секретарша быстро перетаскивает обратно все в приемную, устраивает из маленького столика и нескольких кресел уютный уголок.

Груя взволнованно ходит по кабинету, и вот наконец в приемную заявляются  к а п и т а н  м и л и ц и и  с  з а д е р ж а н н ы м.

Д е в у ш к а  в  с е д о м  п а р и к е. У себя.

К а п и т а н (Кэлину.) Проходи, чего застрял.

К э л и н. Надо бы сначала у этих барышень разрешения спросить: они обижаются, если так, самовольно…

К а п и т а н. Вали давай, некогда мне тут с тобой…

Входят. Кэлин встает у самых дверей, а капитан без особой охоты рапортует.

Товарищ член правительства! По вашему приказанию задержанный Кэлин Абабий доставлен.

Г р у я (сухо). Хорошо. Можете идти.

К а п и т а н. То есть… мм… Если я вас правильно понял, мне пока подождать в приемной?

Г р у я. Нет, вы меня не так поняли. Вы свободны и можете вернуться по месту службы.

К а п и т а н. Простите, но задержанный…

Г р у я. Он останется в моем распоряжении.

К а п и т а н. Но, видите ли, случай этот уже занесен в книгу происшествий по городу, так что мы обязаны в графе о принятых мерах…

Г р у я. Так и пишите: передан в распоряжение члена правительства такого-то.

К а п и т а н. А подпись?

Г р у я. Подпишет моя секретарша или помощник. И круглую печать вам поставят, если нужно.

К а п и т а н (задумчиво). Нет, круглая печать, пожалуй, будет уже лишней. (После паузы.) Прошу только при решении этого вопроса учесть, что при задержании Абабий оказывал сопротивление.

Г р у я. Каким же образом он сопротивлялся?

К а п и т а н. Словом и действием.

Г р у я. Хорошо. Учту.

К а п и т а н. Разрешите идти?

Г р у я. Идите.

К э л и н (после ухода капитана). Ишь ты! Мигом хвост поджал.

Г р у я. Раз вошел, садись, чего торчишь… Да не там, садись вон сюда, поближе…

К э л и н. Я проехал двести восемьдесят пять километров…

Г р у я. И пройдешь еще четыре метра. Ничего с тобой не случится.

К э л и н. Да с превеликим удовольствием… Я это говорил только в смысле равноправия, а так – пожалуйста… (Садится на указанный стул.) Вот ведь в какую переделку занесла меня нелегкая!

Г р у я. Рассказывай. Только коротко. Времени у меня в обрез.

К э л и н (после небольшой паузы). Чаю пить уже не будем?

Г р у я. Нет.

К э л и н. Жаль. Очень жаль.

Г р у я. А что?

К э л и н. Очень уж мне нравилось смотреть, как тут у вас девушки чаи разносят. Сами стройные, кисти рук тонкие, белые, прямо хочется ее на ладошку взять вместе с той чашечкой, которую она несет… Эта седая, должно быть, актриса какая-нибудь?

Г р у я. Не знаю, не интересовался. Ну, ты давай про свои похождения.

К э л и н. Да я, право, и не знаю, с чего начать.

Г р у я. Начни с чего хочешь, только покороче. У меня времени в обрез. Иностранцы ждут приема.

К э л и н. Вот эти, в желтых кожаных тужурках, – иностранцы?

Г р у я. Иностранцы.

К э л и н. Ну и как они к нам относятся? Лояльно?

Г р у я. Лояльно. Давай выкладывай, у меня времени нет.

К э л и н. Ишь ты, лояльно! А было время – артачились. (Помолчав, с досадой.) Ну как я вам расскажу коротко, когда вот я не люблю неволить слово. (После паузы, умоляюще.) Отпустили бы вы меня. Помогли выпутаться из милиции – и на том спасибо…

Г р у я. Нет, расскажи, за что тебя задержали. Только коротко. Две минуты я тебе даю.

К э л и н (грустно). Две минуты, значит. Ну что ж, на войне за две минуты можно многое выиграть, еще больше можно проиграть. Ладно, была не была. Попробуем в двух минутах… Итак, приезжаю я вчера на слет. Премию дали – чудесный такой радиоприемничек, ну прямо как воробушек. Сунешь его в карман – он тебе и в кармане попоет. Японский, говорят. Забрали вот в милиции. Как вы думаете, отдадут?

Г р у я (записывая что-то). Отдадут. Дальше.

К э л и н. Ну, переночевал в гостинице, все чин чином, сегодня утром вышел и гуляю себе по центру столицы с приемником на ремешке. Милое дело, не то что раньше дарили «Беларусь» – пудов пять, грыжу наживешь вместо славы, а тут – такой вот милый воробушек.

Г р у я. Про воробушка ты уже говорил. Дальше.

В приемную входят чопорные  и н о с т р а н н ы е  к о р р е с п о н д е н т ы. Секретарша их усаживает, угощает, улыбаясь, лопочет что-то по-английски.

К э л и н (взволнованно). Они уже пришли. Может, я подожду в коридоре? Может, как-нибудь в другой раз?

Г р у я. Нет, теперь. Итак, идешь ты по улице…

К э л и н. А сколько мне времени осталось еще из тех двух минут?

Г р у я. Одна минута.

К э л и н. Ну, если поднажать, можно успеть и за одну минуту. Иду, я, значит, с приемником по городу, погода чудная, настроение хорошее, до поезда еще часа три. По правой и по левой стороне проспекта – магазины. От нечего делать захожу то в один магазин, то в другой, чтобы узнать, что да почем. И вдруг – «Мясо – рыба». Вот думаю, где наши царство, красота и смысл нашего труда. В отделе «Птица – дичь» заглядываю сквозь витрину холодильника и прямо глазам своим не верю – гора уток с проломленными черепами. Прямо в каждую утиную головку можно мизинец просунуть. Вызываю продавца и хватаю его, да грудки…

Г р у я (в бешенстве). Да какое ты имеешь право хватать продавца за грудки? Он тебе что – кум, сосед, собутыльник?!

К э л и н (твердо). Я имел право хватать его за грудки. Мы с ним работаем в одной отрасли. У меня – полмиллиона птиц, я сутками, до слепоты слежу по телевизору за ними. У нас считается чепе, если у одного птенчика свиснет подбитое крыло, а тут такое явное, такое неприкрытое варварство…

Г р у я. Но, дурья твоя голова, при чем тут продавец?!

К э л и н. Это я только потом сообразил, что продавец ни при чем. Вызываю тогда директора и хватаю его…

Г р у я. Тоже за грудки?!

К э л и н. А его иначе и не ухватишь – жирный весь, в белом халате, попробуй ухвати. Значит, сцапал я его, голубчика, и говорю ему: что же ты, говорю, сукин сын, делаешь… Ты посмотри на себя в зеркало, а потом возьми одну утиную головку и внимательно ее разгляди. И череп, и глаза, и клюв – ведь это же совершенство! Зачем же ступать на это совершенство сапогом! Красота и совершенство всего живого – это святая святых жизни нашей, это единственное, чем она может защитить себя, и кто дал вам такое право… (Пауза.) Другими словами, хотел поговорить с ним просто, по душам, но заведующий оказался трусом. Тут же достал свисток и принялся работать легкими. Ну, известное дело, что бывает после свистка…