Текст книги "За все в ответе"

Автор книги: Валентин Черных

Соавторы: Александр Гельман,Ион Друцэ,Азат Абдуллин,Михаил Шатров,Алексей Коломиец,Афанасий Салынский,Диас Валеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

К э л и н. У меня срочное дело.

Г р у я. Более срочное, чем то, которое мы тут обсуждаем?

К э л и н. Во сто крат.

Г р у я. Что ж, если во сто крат, тогда, конечно, крыть уже нечем. (После паузы.) Ладно, товарищи. Основное мы так или иначе прикинули, и, если не возражаете, остальное – в рабочем порядке…

З а с е д а ю щ и е  уходят, и в кабинете остаются двое старых друзей. Один – в дверях, другой – за столом.

Садись, чего торчишь в дверях?

К э л и н. Я не приучен, чтобы в чужом доме, без приглашения…

Г р у я. Не валяй дурака. Врывается, понимаешь, как дикарь, когда совещание идет полным ходом, и никакого ему разрешения не надо, а тут, видишь ли, он стесняется, не может сесть без разрешения… Да не там, садись вон сюда, поближе.

К э л и н. Я проехал двести восемьдесят пять километров, и если ты верен нашей дружбе, то оставшиеся пять шагов сделаешь сам навстречу мне, так чтобы мы смогли поговорить на равных…

Г р у я (улыбаясь, выходит из-за стола, идет и садится рядом). Слушай, откуда у тебя столько гонору? Помню, на тебе еще штанов порядочных не было, а уж гонору хоть отбавляй.

К э л и н. Этот гонор у нас в деревне называется чувством достоинства.

Г р у я. Ах да, чувство достоинства… Твоего деда, помню, Господарем прозвали. (Вошедшей секретарше.) Галочка, принесите, пожалуйста, два чая.

К э л и н. Три чая.

Г р у я. Ты хочешь выпить сразу два стакана?

К э л и н. Но… Разве эта барышня не будет с нами пить чай?

Д е в у ш к а – б р ю н е т к а. Спасибо, но на работе нам не полагается чаи распивать.

К э л и н (после ее ухода). Жаль, а то она мне очень уж приглянулась. (После паузы.) Она тебе кем приходится?

Г р у я. Она мне секретаршей приходится.

К э л и н. Ну, дай бог, как говорится, дай бог.

Г р у я. Дай бог. (После того как принесли чай.) Как там у вас дела, что нового?

К э л и н. Плохи наши дела, очень плохи. Сеем, когда все сроки выйдут, убираем, когда пора уборки прошла. Кушать садимся, когда весь аппетит перегорел.

Г р у я. Чего так долго раскачиваетесь?

К э л и н. Да потому, что чуждые элементы одолевают. Я вот конефермой заведую. Зерна не хватает – ладно, фураж завозят черт-те когда – ладно, так ведь крыши конюшен протекают! Как только набежит тучка, спины лошадей в конюшнях лоснятся, точно они с пахоты вернулись. Пахоты, однако, не было – просто дождик прошел. Хорошо, когда лето, а поздней осенью я прямо неделями маюсь без сна.

Г р у я. Отчего же не спишь?

К э л и н. Заботы не дают заснуть. Лошадей жалко. Мне кажется, что они знают меня в лицо, знают, какие высокие полномочия на меня возложены. Сквозь сон врываются ко мне табуном и спрашивают: что же ты, товарищ заведующий?! А что заведующий может!

Г р у я. А председатель?

К э л и н. Дак он и есть главный вредитель.

Г р у я. Я понимаю, что он вредитель, но насчет крыш-то для конюшен что он говорит?

К э л и н. А, послушать его – так прямо сам Карл Маркс наказал не перекрывать старые конюшни. Он говорит, что для коллективного хозяйства лошадь бесперспективна. Вместо того, говорит, чтобы потратить сто рублей на крыши, я, говорит, лучше куплю запчасти для тракторов на те же деньги. Чуждые элементы, они, знаешь, умны и начитанны, ну да мы тоже не лыком шиты. Я его проучу. С тем вот и приехал.

Г р у я. Что же ты собираешься предпринять?

К э л и н. Хочу добиться, чтобы лишили его власти.

Г р у я. То есть как – лишить власти?! Отстранить?

К э л и н. Его отстранишь! Там без конвоя ничего не выйдет.

Г р у я. Ну зачем так прямо с ходу калечить человеку жизнь! Можно ведь и поговорить с человеком и поспорить…

К э л и н. Да было, все было! Ничего не помогает. Ты не знаешь, куда мне обратиться по вопросам конвоя?..

Г р у я. Да, понимаешь ли, боюсь, что из этого ничего не выйдет – у них там ремонт идет полным ходом.

К э л и н. Тоже мне, нашли когда ремонтироваться…

Г р у я. Ты где остановился, в какой гостинице?

К э л и н. Туда не пускают. Говорят – сначала в баню сходи, а то конюшней воняет, а баня – что она даст! Сапоги и шинель в бане не оставишь. Так что я устроился на вокзале – часика два за ночь подремлю на скамейке, и тут же тебе – кофе с булочкой по утрам. Выпил кофе, закусил булочкой, закурил и пошел. Чисто, культурно.

Г р у я. И долго ты собираешься баловать себя по утрам кофием да булочкой?

К э л и н. Да как тебе сказать… Сегодня какой день? Суббота?

Г р у я. Суббота.

К э л и н. Ну, денька два я еще побуду…

Г р у я. А почему ты спросил, какой сегодня день?

К э л и н. Вот те на! Раз мы из колхоза, то нам уже не нужно знать ни какой день, ни какое число?..

Г р у я. Что-то ты о Марии долго не заводишь разговор.

К э л и н (после большой паузы, устало). А, живет себе. Здоровая, веселая, такая же красивая.

Г р у я. Что же ты на ней не женишься, раз вон сколько лет прошло, а она все такая же красивая?

К э л и н. Да ну, какой там из меня жених! Война когда кончилась, а на мне та же шинель, те же сапоги. К тому же вокруг нее уже вьется какой-то тип, так что об этом и заговаривать-то уже поздно.

Г р у я. Что за тип?

К э л и н. А бог его знает – не то южанин, не то северянин. Специальность у него тоже какая-то неопределенная – не то санинструктор, не то санинспектор, только не по нашей части, а по линии животноводства. А так – красив собой, хорошо одевается и потрясающе свистит…

Г р у я. То есть как – свистит?

К э л и н. Обыкновенно. Идет по улице и свистит. До того красиво, что, когда он проходит, дети так и висят на заборах. Должно быть, тот свист и вскружил голову нашей Марии. Смотришь – и вечером он там у нее и утром там. Женихались они, женихались…

Г р у я. Да она что, с ума сошла? Ты не мог с ней поговорить?

К э л и н. Пробовал, да было уже поздно. Теперь вон свадьба уже на носу.

Г р у я. Нет, мы эту свадьбу расстроим.

К э л и н. Как же ты ее расстроишь, когда свадебные голубцы уже заложены в горшки и огонь под теми горшками бушует вовсю…

Г р у я. Слушай, ты чего мне голову морочишь? Она что, выходит замуж?

К э л и н (совсем тихо). Выходит.

Г р у я. Когда у них свадьба?

К э л и н. Сегодня у нас какой день? Суббота?

Г р у я. Ты уже спрашивал. Суббота.

К э л и н. Ну если сегодня суббота, то свадьба у них должна быть на следующий день. То есть в воскресенье. То есть прямо завтра.

Г р у я. И ты отсиживаешься по вокзалам, пока не пройдет ее свадьба? Да любил ли ты Марию хоть когда-нибудь?!

К э л и н. Я ее не только любил, она и сегодня для меня, можно сказать, самая что ни на есть самая-самая…

Г р у я. Слушай, на тебе шинель и гимнастерка, а рассуждаешь, точно малое дитя. Если ты ее любишь, то должен был любой ценой помешать этой свадьбе. Ну а раз не сумел, проглоти обиду и поезжай, погуляй на ее свадьбе: ведь Мария, даже выходя замуж за другого, она той же Марией остается.

К э л и н. Да какая там гульба, когда у того свистуна ничего за душой нету. Искали музыкантов, да не нашли. Дали задаток одному гармонисту, дак тот, сукин сын, вернул задаток, потому что в соседней деревне тоже свадьба в воскресенье и ему там больше посулили.

Г р у я. Ну нет, мы Марию выдадим замуж как полагается, по всем канонам и обычаям. (Садится за рабочий стол, достает какие-то засаленные записные книжки, перелистывает, набирает номера телефонов.) Это квартира генерала Стручкова?.. Можно к телефону… А, здравствуйте, очень рад и горд тем, что вы не только мой голос, но и мое имя-отчество запомнили… Нет, я вас тоже запомнил, но, знаете, приличия требуют, чтобы, звоня в дом к замужней молодой женщине, особенно если муж у нее – генерал, делать вид, что не узнаешь ее голос сразу… Скажите, как бы мне связаться с Николаем Андреичем?.. А ему туда нельзя позвонить?.. Записываю… Большое вам спасибо. (Набирает другой номер.) Из ЦК комсомола беспокоят – можно Николая Андреича?.. Товарищ адъютант, дело спешное, так что, если только возможно… Жду… Добрый день, Николай Андреич!.. Вот видите, не зря вы про меня сказали: из молодых, да ранний! Действительно, ранний – не успели вы высказать свое расположение, а я тут как тут… Да дело это, как вы сами понимаете, связано с организацией молодежи… Хочу выпросить на воскресенье хороший полковой оркестр… Нет, не в пределах города. Мероприятие это состоится на севере республики, километров двести… А, нет, пусть вас это не беспокоит – у нас свой транспорт, так что к указанному месту и сроку оркестр будет доставлен… Нет, я бы не сказал, что мероприятие это сугубо политическое, хотя веселая молодежь, танцующая под звуки полкового оркестра, – это тоже политика… Что?.. Да, вот именно. Хорошо. Завтра в восемь утра автобус будет стоять у входа в здание нашего ЦК. Послезавтра выгружаем оркестр у проходной. Без материальных потерь, разумеется. Очень вам благодарен.

К э л и н (в ужасе). Ты что, целый полковой оркестр?

Г р у я. А что?

К э л и н. Да они объедят там всю деревню – мы ведь еле еле очухались после засухи…

Г р у я (набирает еще один номер). Марья Васильевна, голубушка, как перед богом сознайтесь: что есть в нашем буфете такого, чтобы погрузить на машину и поесть в деревне?.. Одна ливерная и ничего, кроме ливерной? А хлеб есть?.. Хорошо. Тогда весь запас ливерной и еще один ящик с хлебом. Ведомость на все эти товары передайте в бухгалтерию, пусть удержат из моих получек.

К э л и н (задумчиво). Боже мой, до чего докатился мир! Пройти всю Европу, водрузить знамя победы над рейхстагом, и все это только для того, чтобы какой-то свистун мог жениться на девушке, которую мы оба любили…

Ива над Прутом. Голоса старых друзей.

Г о л о с  Г р у и. Ладно тебе печалиться, Кэлин, ведь свадьба-то какая получилась!

Г о л о с  К э л и н а. Свадьба, конечно, была на славу. После свадьбы тот свистун набрал такого авторитета, что чуть не свалил председателя и не стал сам на его место. Теперь ходит гоголем и еле-еле здоровается с народом.

Г о л о с  Г р у и. Не нужно держать на него зло. Все мы люди-человеки, у каждого – своя судьба, своя планида…

Г о л о с  К э л и н а. А я и не держу на него зло. Хотя, чего греха таить, бывают дни, когда чувство ненависти захлестывает так, что прямо света божьего не вижу…

Г о л о с  Г р у и. Да стоит ли тот фармазон, чтобы из-за него прямо-таки весь белый свет…

Г о л о с  К э л и н а. Да нет, я не его возненавидел.

Г о л о с  Г р у и. Кого же?

Г о л о с  К э л и н а. Тебя.

Г о л о с  Г р у и. А я-то при чем?

Г о л о с  К э л и н а. Да неужели ты не понимаешь, что я приезжал тогда в Кишинев не для того, чтобы ты помог мне потерять, а для того, чтобы ты помог мне вернуть Марию. Терять я мог ее и без тебя, без шумной свадьбы и полкового оркестра.

3

Овчарня на склонах Карпат. В подвешенных котелках готовится ужин. К э л и н  хлопочет у огня, а  С а н д у  разворачивает вовсю военные действия.

С а н д у. Рота, слушай мою команду! Высота триста, прицел двести, по вражеским позициям – огонь! Огонь! Огонь!

К э л и н. Ну зачем столько крику! Солдаты не любят, когда их дергают. Скомандовал – и уже не суйся, пока не изменится обстановка.

С а н д у. А если враг подпирает, а стрельба в моих рядах идет на убыль?

К э л и н. А ты оглянись и вникни. Солдат не меньше тебя жаждет победы, и, если враг подпирает, а стрельба твоих бойцов пошла на убыль, значит, что-то не так. Либо боеприпасов маловато и солдаты их берегут, либо силы слишком неравны и они опасаются, что не выстоят, либо в воздухе запахло окружением. У командира, так же как и у каждого бойца, должен быть точный слух, и нюх, и зрение.

С а н д у. А если и вправду окружают, тогда что?

К э л и н (подумав). Ну, на худой конец надо отойти на заранее подготовленные позиции.

С а н д у. А если уже поздно? Если и туда пути отрезаны?

К э л и н. Тогда остается круговая оборона. Увести раненых в укрытие, подсчитать патроны, гранаты, распределить бойцов, дать каждому задание и ждать атаки. Бить только в упор, только наверняка. Кидать гранаты в самую гущу…

С а н д у. И потом?

К э л и н. То есть как – потом?

С а н д у. Ну, били наверняка, стреляли в упор, покидали гранаты в самую гущу, а потом что делать?

К э л и н. Да, невесело будет, что и говорить! Надо драться и ждать своих.

С а н д у. А если свои не подоспеют?

К э л и н. Этого не бывает. Свои рано или поздно придут, потому что им иначе, как по этой дороге, к победе не пройти. Другое дело, что иной раз они приходят слишком поздно, когда из обороняющихся в живых-то никого не осталось, но все-таки приходят…

С а н д у. А тогда, если и в живых-то никого не осталось, какой толк…

К э л и н. Санду, как ты можешь так говорить!! Если для павших не так уж и важно, то для живых, для дела победы…

С а н д у. А был ли у вас такой случай, когда вот ты окружен, и боеприпасы кончились, и никакого спасения, и вдруг – свои…

К э л и н. Был такой случай.

С а н д у. А расскажите.

К э л и н (после большой паузы). Дело было уже после войны, и случилась тогда у нас жуткая заваруха. Хотя поначалу все выглядело прилично и даже шикарно. Республиканский слет коневодов. Посылают и меня. Два дня сижу в президиуме как пришибленный, так что ни покурить, ни по своей нужде не выйдешь. Потом начали раздавать подарки. Лично мне достался приемник «Беларусь» – красивая такая штука, но тяжелая, собака. Пуда четыре в нем, не меньше. Пока дотащил до вокзала, пока пролез с ним в вагон, света божьего невзвидел.

Холл в общежитии Высшей партийной школы.

Д е в у ш к а  в  б е л о м  п л а т о ч к е, дежурная по общежитию, читает, сидя за столиком. Дверь тихо открывается, и входит статная  ж е н щ и н а, несколько медлительная и по-деревенски нерешительная.

М а р и я. Добрый вечер.

Д е в у ш к а. Вы по какому вопросу?

М а р и я. Мне нужно видеть одного человека. Его зовут Михай.

Д е в у ш к а. Время приема давно прошло. Теперь в общежитии все спят.

М а р и я. Скажи как они тут рано ложатся! Кто бы мог подумать!

Д е в у ш к а. У вас было условлено, он назначил вам время?

М а р и я. Как мы с ним могли условиться, когда он тут, а я – вон где, в Молдавии!

Д е в у ш к а. Как же вам выписали пропуск?

М а р и я. Какой пропуск?

Д е в у ш к а. Послушайте, да вы откуда взялись, как проникли сюда?

М а р и я. А, вы о том старичке, что торчит в проходной! Да он меня с самого обеда не пускает, и, пока не подъехала какая-то важная машина и он не побежал открывать ворота, я так и не смогла проскочить.

Д е в у ш к а. Дела творятся в наше время, дела… Ну а этот ваш… Как его фамилия?

М а р и я. Груя Михай.

Д е в у ш к а (изучая висящий на стене список). Кем он вам доводится? Кум, брат, племянник?

М а р и я. Нет, мы с ним не состоим в близком родстве.

Д е в у ш к а. Но в таком случае кем же вы ему доводитесь?

М а р и я. Я его возлюбленная.

Д е в у ш к а. Слушайте, что вы тут городите!! Это же Высшая партийная школа! Вы хоть соображаете, где вы находитесь? Выражаются прямо так, что уши вянут.

М а р и я. Вы не волнуйтесь, у нас с ним давно все было. Он, верно, уж и не помнит меня.

Д е в у ш к а. Ну хорошо. Положим, возлюбленная. А понимаете ли вы, что теперь уже без пяти двенадцать, что все уже спят?

М а р и я. Скажи как время быстро пролетело! Тогда, с вашего позволения, я посижу тут на стульчике и подожду, пока он проснется.

Д е в у ш к а. Пожалуйста. (После паузы.) И вы что же, так думаете тут всю ночь и проторчать?

М а р и я. Большое дело! Вон, чуть что – и уже петухи поют, а от петухов и до первой зорьки – рукой подать…

Д е в у ш к а (выудив из списка какие-то цифры, набирает номер). Михал Ильич?.. Что, уже спит?.. А не смогли бы вы его разбудить? Тут к нему приехали… Нет, дежурная по корпусу говорит… Что, не спит еще? Да вы мне толком объясните… А, это вы, Михал Ильич?.. Добрый вечер. К вам тут приехали… Имя не знаю, но она заявляет, что она ваша любовница… Нет, я не острю, нам во время дежурства запрещено острить… Спросить, как зовут?

М а р и я. Марией меня зовут, Марией.

Д е в у ш к а. Говорит – Мария… Что, святая? Да теперь уже вы надо мной издеваетесь?!

М а р и я. Святая, Святая! О господи, он меня узнал, еще не видя, узнал!

Д е в у ш к а. Михал Ильич, ну сами посудите, какая она святая… Алло, алло, да что они там, на самом деле!!

Набирает снова и снова номер, и тут  Г р у я  скатывается с лестницы…

Г р у я. Мария, милая ты моя…

Маленькая гостевая комнатка. Два стакана чая и два человека: один – в одном конце стола, другой – в другом. Сидят тихо, не шелохнувшись.

М а р и я. Я приехала упросить тебя, чтобы ты заскочил к нам, хотя бы на несколько дней. Очень я тебя прошу, Михай.

Г р у я. Это невозможно. У нас завтра начинается сессия. Больных и тех вон накачали антибиотиками, а о краткосрочном отпуске не может быть и речи.

М а р и я. Сессия – это что такое?

Г р у я. Ну, понимаешь, что-то вроде экзаменов.

М а р и я (после долгой паузы). Если ты не приедешь, Кэлин погибнет. Увезут – и больше мы его не увидим.

Г р у я (рассеянно). Кто увезет? Куда увезет?

М а р и я. Разве я тебе не говорила, что он арестован?

Г р у я. Кэлин арестован? Да когда, за что? Расскажи мне толком.

М а р и я. А за вооруженное нападение.

Г р у я. Что за чушь, какое там вооруженное нападение? Он же заведовал конефермой?

М а р и я. Вот с той самой конефермы все и началось. С одной стороны, все было хорошо, а с другой – все было плохо.

Г р у я. То есть как это – с одной стороны, хорошо, а с другой – плохо?

М а р и я. Хорошо, что лошадей много и выкормлены все. Плохо было то, что поля пашут и убирают тракторами, а лошадям работы нету, они все по конюшням с жиру бесятся. Зерно им полагается по закону. Людям закон не гарантирует зерно, люди делят то, что остается, а лошадке килограмм зерна вынь да положь. Получалось как-то так, что лошади нас объедают, и пришел приказ сверху что-то делать с лошадьми, слово какое-то странное, я позабыла…

Г р у я. Выбраковать.

М а р и я. Вот-вот, выбраковать! Кэлин об этом знал и не ерепенился, потому что поначалу лошадей грузили в вагоны и отправляли их туда, где они были нужны. Потом, то ли вагонов уже недоставало, то ли вывозить уже было некуда, но пришел другой приказ: выбраковывать лошадей на месте и только шкуры сдавать.

Г р у я (тихо). Идиоты.

М а р и я. Шутка ли сказать, из четырех конюшен оставить только двести лошадей, а остальных браковать и сдавать шкуры! Ты-то вот наш и небось помнишь, что у нас не то что убивать – у нас считалось дикостью бить лошадей, грехом считалось есть конину, а тут целые конюшни сразу! (Передохнула, отпила глоток чая.) Долго откладывали, боялись Кэлина: он ведь у нас контужен, у него и справка есть. Правление тянуло, тянуло, а тут как раз Кэлина вызвали в Кишинев на слет коневодов, и колхоз решил быстро, пока его нету в деревне, избавиться от лошадей. Подрядили двух ублюдков, которые все спорили меж собой и никак не могли договориться, кто из них лучше стреляет. Согнали из реутских конюшен лошадей в ту закрытую балку, а там, где выход из нее, там, где горловина, залегли те ублюдки, с винтовками…

Г р у я. О господи, что за кретины, что за канальи!!

М а р и я (после паузы). Рассказывать дальше или не нужно?

Груя сидит, облокотившись на стол, горестно обхватив голову руками. И Мария после некоторого колебания продолжает.

Ну и пошла пальба там в балке. К тому же те ублюдки напились с утра – палят и не попадают. Раненые лошади встают, они опять заряжают, опять стреляют. И вот тут-то, под вечер, возвращается Кэлин. Шел по улице – прямо ноги заплетались, шутка ли сказать, нес со станции на себе ту холеру.

Г р у я. Какую холеру?!

М а р и я. Да приемником его там наградили, «Беларусь» называется. Ну, втащил он ту коробку в дом, поставил на стол, пошел соседей звать – похвастаться премией, а люди как-то стали от него прятаться. Он в один дом – никого, в другой – тоже никого. Видит – что-то не так, что-то стряслось и так прошел до самой окраины, а там вышел в поле и прямо беда направила его в реутские конюшни. Входит, а там никого, только в самом конце старая кляча хворая лежит. Видать, в темноте не заметили, а то бы тоже согнали в балку. Ну, разыскал он там уздечку, помог той кляче встать и пошел с ней по следу, потому что виден был след табуна до самой балки. А ублюдки знай себе палят. Кэлин спустился с пригорка, пошел с клячей по конским трупам, стал посреди балки и сказал: «Вот, герои, еще две клячи завалялись там в конюшне… Бейте, говорит, только цельтесь хорошо, потому что, если вы меня с одного выстрела не уложите, тогда я сам уложу вас». Те как-то сразу протрезвели. Побросали винтовки и сначала тихо-тихо, а потом давай деру. Кэлин взял одну винтовку и кинулся за ними. Если бы догнал – убил бы, но был измотан: шутка ли сказать, такой ящик приволок на себе с самой станции! Перед деревней, видя, что уже не догонит, залег и стал палить по ним. Одного ранил в ногу, другого – в голову. Потом еще по деревне гонял всю ночь, хотел пристрелить председателя, а к утру приехали из милиции, связали, и вот уже две недели никто его не видел. Даже передачи для него не берут. (После долгой паузы.) Он правда совершил преступление, Михай?

Г р у я. Он не должен был в них стрелять, потому что хоть они и ублюдки, но человек – это не лошадь.

М а р и я. Боюсь я, Михай, что, если ты не приедешь, Кэлина увезут и больше не увидим его.

Г р у я. Когда идет туда поезд?

М а р и я. Да один так уйдет прямо вот-вот…

Г р у я. Выпей чаю и приляг на кушетку, пока я соберусь…

Ива на берегу реки.

Г о л о с  К э л и н а. Вот этот ваш бросок был для меня, что называется, самым-самым…

Г о л о с  Г р у и. А, какой там бросок! Тебе же все-таки дали три года!

Г о л о с  К э л и н а. Ну, три – это не двадцать пять, как того хотел прокурор. Но самое главное, чего я всю жизнь не забуду, – так это нашу встречу. Когда меня ввели в зал и я увидел возле окна тебя и Марию, у меня все нутро всколыхнулось и я понял, что окружение прорвано и я опять среди своих. Это было для меня самым главным, а там могли пришить и три, и пятнадцать, и двадцать пять. Это не суть важно.

Г о л о с  Г р у и. А что же важно?

Г о л о с  К э л и н а. Мы с тобой солдаты-гвардейцы и отлично понимаем, что в человеческой жизни важно не  с к о л ь к о  ты прожил, а  к а к  ты прожил.

З а н а в е с.