Текст книги "Чаша любви"
Автор книги: Уинстон Грэм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)
Глава девятая
Накануне Кьюби и Клеменс провели весь день на охоте в Трегони. В утреннем тумане охотники промокли и двигались почти вслепую, но всё же вспугнули лису неподалеку от Крида и около часа гнались за ней, пока не потеряли на берегу Фала. Никого это, казалось, не волновало, вышло солнце, и они принялись искать новую лису, а к полудню загнали трёх. Они прекрасно провели время на воздухе, девушки вернулись домой усталыми и грязными, но сияющими от удовольствия.
В этот же день они занимались всякими бытовыми мелочами в доме и в приходе, и на их вкус, это прекрасно разнообразило вчерашний энтузиазм. Они прогулялись с сыновьями Джона на пляж Портлуни, и Кьюби вернулась домой, чтобы написать письма брату и тётушке. За обедом они принимали преподобного Кемпа, пастора прихода Сент-Майкл-Каэрхейс, а также Сент-Денниса и Сент-Стивена-ин-Браннела. Мистер Кемп, дальний родственник, был приветливым и общительным человеком, настолько, по всей видимости, уверенным в существовании лучшего мира, что не придавал значения одежде и жизненным мелочам в этом.
После обеда они прошлись до дома священника, чтобы ещё раз взглянуть на огромного хряка Александра, мистер Кемп считал его самым крупным в мире. По его словам, хряк достигал девяти футов в длину от пятачка до хвоста и четырех футов в высоту, а весил больше шестисот фунтов. Он уже завоевал множество наград, но теперь так разжирел, что не мог самостоятельно встать на ноги. Потом девушки вместе с мистером Кемпом обошли больных в разбросанных там и сям коттеджах.
Вернувшись около шести, они обнаружили у двери лошадей своих приятелей, капитана Октавиуса Темпла из Карвоссы и его жены – те заехали по пути домой, посетив леди Уитворт в Меваджисси. Так что все прекрасно провели время за чаем, а в семь гости отбыли.
Прекрасный, лёгкий день. Прекрасная, лёгкая жизнь на природе в самом лучшем своем проявлении, а не так давно она стала ещё лучше, после удивительно выгодной продажи последней незаложенной фермы у Грампаунда. Как и Рестронгет, проданная чуть раньше, эта ферма принадлежала семье со времен битвы при Босворте [13]13
Битва при Босворте – сражение, произошедшее 22 августа 1485 года на Босвортском поле в Лестершире между армией английского короля Ричарда III и войсками претендента на престол Генриха Тюдора, графа Ричмонда.
[Закрыть], именно в это владение Тревэнион рассчитывал переселиться по условиям брачного контракта, если до этого дойдет. Деньги от продажи когда-нибудь кончатся, но пока что удовлетворили самых настойчивых кредиторов. Этого достаточно, пока...
После бегства Валентина Кьюби примирилась с тем, что не выйдет замуж – по крайней мере, в обозримом будущем. На горизонте не было подходящего жениха, молодого или не очень. Где-то с месяц назад её брат упомянул имя богатого адвоката из Торбея, недавно потерявшего супругу, возможно, ему не хватает женского общества, но Кьюби не понравилась идея пригласить его провести неделю в Каэрхейс. Джон не настаивал. Он очень ценил младшую сестру, и ему было приятно, что она останется дома.
Сделка с Уорлегганом оказалась на пределе того, что он мог переварить. Ему пришлось на это пойти, но теперь, когда всё сорвалось, майору Тревэниону не хотелось торопить сестру найти нового кавалера только ради денег. Поначалу разочарование от бегства Валентина была глубоко, разочарование и паника, ведь кредиторы наседали, но продажа фермы отвела занесённый над шеей топор. И вот, со вздохом облегчения приняв существующее положение дел, он порадовался, что никогда не породнится с Плавильщиком Джорджем.
Кьюби жила сегодняшним днем и далеко не заглядывала. Завтра снова будет охота...
Порой ей казалось, что она никогда не выйдет замуж. Конечно, она никогда не любила Валентина и знала, что неправильно себя вела, когда глупо флиртовала и поощряла Джереми. Ведь она и его никогда по-настоящему не любила. По-своему она наслаждалась его ухаживаниями, была польщена его пылом. Но причиной тому было тщеславие, как осознавала Кьюби с долей презрения к самой себе, а не подлинное влечение. Она стыдилась этого и радовалась, что всё кончено.
Она присматривала за двумя сыновьями Джона, вышивала с матерью или Клеменс, надзирала за работами в саду, наблюдала, как растут новые кусты под сенью высоких деревьев, смотрела на сияние моря между низкими тёмными скалами и пологий склон зелёного утёса. Она снова начала брать уроки игры на фортепиано. У неё были дети, сыновья Джона, так зачем ей собственные?
Иногда ей казалось, что она никогда не полюбит так, как ожидают мужчины. В особенности так, как ожидает Джереми. Он требовал слишком многого, она на такое просто не способна. Может, она просто слишком сдержанна? Даже холодная, так это теперь называют. Возможно. Если она привлекает мужчин, это ещё не значит, что они привлекают её. Привязанности Кьюби были более спокойными и степенными. Любовь к семье, любовь к уюту, любовь к дому. Больше ей ничего и не требовалось.
За ужином брат пребывал в хорошем расположении духа. За обедом он предложил мистеру Кемпу понюшку табака – хотя сам не имел такой привычки – и, открыв серебряную табакерку, обнаружил, что она пуста, не считая восьми гиней, которые он положил туда в октябре и совершенно выбросил это из головы. И это развеселило его до конца дня.
Вечером Джон обсудил Лондон, письма младшего брата Огастеса и искушения, открывающиеся перед молодым человеком с хорошим именем, но без владений. Он говорил об этих искушениях с неодобрением, но с намёком на зависть, как показалось Кьюби, как будто хотел их испытать. Все игры с высокими ставками, в которые играли в клубе «Крокфорд» – фараон, «слепой гуляка», очко и, конечно же, вист. Джон и сам там бывал, когда некий Лири играл в вист без перерыва с вечера понедельника до утра среды, а вышел из игры только по той причине, что должен был идти на похороны. Именно тогда герцог Уэксфорд проиграл двадцать тысяч фунтов.
Как тяжело было попасть в клуб «Аргайл»! Кое-кто говорит, что легче усвоить Дебретта [14]14
Джон Дебретт – издатель, выпускавший книги по этикету для аристократии.
[Закрыть], чем проникнуть через золочёные двери клуба! Как там дефилировали куртизанки – а ведь некоторые из них платили по двести фунтов за ложу в «Ковент-гардене» за сезон, в качестве витрины для собственных прелестей.
А обед в «Сачет-хаусе» на Сент-Джеймс-стрит, с тоской произнёс он, облизывая губы. Когда мистер Уиллис прислуживал в фартуке, вышитом золотой нитью! А потом спуститься к кофейне на Сент-Джеймс-стрит, где его всегда привечали, как бывшего драгуна. Теперь маленькая кофейня стала чем-то вроде частного клуба для драгун, проблема в том, что не выгонишь всех лишних, иногда франтоватые забияки силой прорываются внутрь, и тогда начинается драка.
– Те дни давно прошли, Джон, – неодобрительно заметила их матушка. – И я уверена, что Огастес не считает подобное мотовство подобающим при своём крохотном жаловании. Он прекрасно знает, что мы не сумеем ему помочь, если у него возникнут даже небольшие долги.
– Я помню Милашку Уоргрейва, – сказал Джон, потягивая портвейн. – В то время он был моим командиром. Очень богатый человек, а за столом разорился. Почти обанкротился! А потом у него началась полоса везения, и он немного отыгрался. Он выучил урок и немедленно закончил игру, правда, потратил весь выигрыш на подарки – драгоценности и тряпки для любовниц. Как он сказал, «чтобы мерзавцы из салона не имели ни шанса снова заполучить деньги».
– Боюсь, это не слишком высокоморальная история, Джон, – улыбнулась Клеменс.
– Боюсь, он был не слишком высокоморальным человеком. Мы несли службу в Виндзоре, и он ухлёстывал за одной фрейлиной королевы, леди Элеонор Блэр, и у них были страстные отношения, но когда мы вернулись в казармы на Портман-стрит, они охладели – по крайней мере, с его стороны. Она ужасно разъярилась, как я понимаю, и послала ему письмо с требованием вернуть свой локон. И представляете, что сделал Уоргрейв? Кошмарную вещь, на мой взгляд. Он послал своего денщика в Виндзор с дюжиной локонов всех цветов – светлых, тёмных, рыжих – и предложил ей выбрать свой!
Девушки засмеялись. Джон налил себе ещё портвейна. Губы миссис Беттсворт скривились в тонкой неодобрительной улыбке.
– После подобных куртуазностей, – сказала она, – боюсь показаться простушкой, упоминая о будничных делах, но мне придётся, пока не вернулся Картер. Ему скоро понадобится новая ливрея. Как и Харрисону, Коуду и остальным. Ливреи слуг выглядят поношенными.
– Ничего, и так сойдет, – ответил Джон. – По крайней мере, сейчас им платят, уже хорошо. Пусть миссис Сондерс велит двум горничным подлатать ливреи.
– Ливрея Коуда ему не по размеру, – вставила Кьюби.
– Что ж, он крупнее Тревити. И моложе, разумеется. Вот-вот швы на ливрее разойдутся!
– Мы не можем сделать ему новую ливрею, не сделав их остальным.
– Мне не особо нравится Коуд, – сказала Клеменс. – Какой-то он навязчивый.
– Ничего, научится, – ответил Джон, вытягивая ноги. – Просто его как следует не муштровали, вот и всё. А чего ты ожидала, нанимая бывшего лакея Хикса?
Ужин подошел к концу. Джон Тревэнион удалился в кабинет – выкурить сигару. Миссис Беттсворт села за шитьё, но через несколько минут отложила его и сказала:
– Боже, в последнее время меня так и клонит в сон. Я рано просыпаюсь, вот в чём дело. Просыпаюсь ещё до зари и смотрю, как занимается рассвет. В это время я больше ничем не могу заняться, приходится только ждать, пока проснутся все остальные. Но из-за этого я слишком рано засыпаю по вечерам.
Клеменс обменялась улыбкой с Кьюби. Эти слова они слышали каждый вечер. Правда это или нет, трудно было судить, но постоянное повторение в этом не убеждало.
Они поцеловали мать и пожелали ей доброй ночи, после чего Клеменс предложила сыграть партию в шахматы, но Кьюби отказалась – завтра предстояло рано встать на охоту. Они сыграли в нарды, а потом Клеменс решила почитать, а Кьюби поцеловала её и приложила губы ко лбу Джона – тот сидел в кольцах дыма и листал газету, посвящённую скачкам.
Она пошла спать. Кьюби зажгла свечу в коридоре и стала подниматься, прикрывая пламя рукой. Мимо комнаты матери и в свою. Там она зажгла ещё шесть свечей.
Она была согласна с Клеменс по поводу Коуда. Он приступил к службе только в ноябре, с хорошими рекомендациями от Хикса из Труро, но вместо того чтобы учиться вести себя как полагается, по словам Джона, он учился противоположному, по мере того как знакомился с окрестностями и другими людьми. Кьюби знала, что старшие горничные его не любят, и думала, что пара младших считают его слишком настойчивым. В особенности Эллент Смит – милая девушка, но не может устоять ни перед одним мужчиной. Пока это оставалось на стадии охов и вздохов – ничего страшного. Но как долго их отношения будут невинными? Недолго, если Коуд добьётся своего.
Когда она зажгла шестую свечу, кольца на шторе звякнули и из-за неё шагнул военный.
Кьюби громко завизжала.
– Тсс! – сказал он.
Увидев, кто это, она закрыла рот ладонью.
– Джереми!
– Тсс! – повторил он.
Они уставились друг на друга.
На Кьюби было старое, но красивое платье из синего бархата, с муслиновыми рукавами у плеч и прилегающим прозрачным муслином у запястий.
– Джереми! – снова прошептала она.
– Пришел с тобой повидаться. Пришел тебя увезти.
– О чём ты говоришь?
– Сейчас это не важно. Кто-нибудь тебя слышал?
– Вряд ли.
Они прислушались. Дом был тих. Залаяла собака, но далеко. Джереми выдохнул и снова собирался заговорить, но Кьюби взяла его за руку.
Раздался стук в дверь.
– Да?
Стук повторился, а потом повернулась ручка и вошла миссис Беттсворт.
– Ты что, кричала, Кьюби?
Всего за секунду Джереми успел скользнуть обратно за штору.
Кьюби потёрла глаза.
– Да, мама, прости... Когда... когда я вошла, то думала о Коуде, и порыв ветра шевельнул шторы. На мгновение я подумала, что в комнате кто-то есть!
– Вот как. – Её мать засомневалась. – Понятно. Так всё хорошо? Ничего не случилось?
– Благодарю, мама, ничего.
– Ты уверена?
– Полностью. Ещё раз доброй ночи.
– Доброй ночи.
Миссис Беттсворт не спеша удалилась.
Кьюби уставилась на руку с длинными пальцами, придерживающую штору, на алый рукав с золотым галуном, на медленно появившегося юношу, который вот уже три года беззаветно её любил. Прямые тёмные волосы, чуть волнистые на концах, слишком отросли и смотрелись неопрятно – обычное дело для военного. Свежий цвет лица, прямой нос, серо-голубые глаза под тяжёлыми веками, красивый изгиб губ и ямочка на подбородке. Джереми смотрел на неё. Изучал. Пожирал глазами. Она никогда его не любила. Но, видимо, поняла это только недавно, когда получила время поразмышлять и решить, как жить дальше.
– Джереми, у меня чуть сердце не остановилось!
– Прости, но другого пути предстать перед тобой не было.
– Я по-прежнему ничего не понимаю.
Они помолчали.
– Ты очень бледна, – сказал Джереми.
– Я... ещё не пришла в себя... От шока...
– Присядь. Это вода?
– Да, но мне она не нужна.
Кьюби так и не села.
Джереми медленно прошёлся по комнате.
– Есть вероятность, что нас снова побеспокоят?
– А что?
– Потому что я хочу с тобой поговорить.
– Может прийти Клеменс. Но маловероятно.
– Кто-нибудь слышит наши голоса?
– Нет, если мы будем говорить тихо.
К собственному раздражению, Кьюби втянулась в паутину заговора.
– Как ты вошёл?
– По лестнице на крышу.
– Ты уже долго здесь?
– Около часа. И ещё час снаружи.
Он не сводил с неё глаз. За последний год он повзрослел, лицо полно решимости.
– Кто этот Коуд, о котором ты говорила? – спросил он.
– Лакей. Пришлось что-то придумать для матушки.
– То есть не будущий муж?
– Нет...
– Ну и отлично. Потому что я твой будущий муж.
– Ох, Джереми, будь благоразумным, прошу тебя.
– Я был благоразумен, как ты это называешь, слишком долго. И считаю, что напрасно.
– Зачем ты пришёл? – спросила она через мгновение.
– Я же сказал.
– Что ж, ты должен немедленно уйти! Нельзя вот так врываться!
– Тебе не удастся от меня избавиться, прежде чем я не решу уйти сам. Ты упустила эту возможность, когда ушла твоя матушка. Теперь все поймут, что ты позволила мне здесь находиться.
– Ты не слишком галантен.
– Ради любви все средства хороши. – Он шагнул ближе и легонько прикоснулся к её руке. – Послушай. Я никогда не дотронусь до тебя без твоего согласия, пойми. Но я хочу с тобой поговорить. У нас есть вся ночь. Прошу тебя, сядь и выслушай меня.
Сверкнув тревожной улыбкой, она спросила:
– Где твоя лошадь?
– Привязана позади дома. Где работают каменотёсы.
– Она начнет беспокоиться.
– Ещё нескоро. И это не лошадь, Кьюби, а лошади.
Джереми поймал блеск в её карих глазах, когда она обернулась. Кьюби нашла стул и села.
– Хорошо. Я тебя выслушаю. Но разве мы об этом уже не говорили?
Джереми уселся на кровать и с деланной безмятежностью покачал ногой в отполированном сапоге с недавними капельками грязи.
– Я приехал за тобой. Чтобы забрать тебя. У меня достаточно денег для жизни. Шахта, которую мы открыли, приносит хорошую прибыль и сделает меня вполне независимым. Сегодня я возвращаюсь в свой полк в Брюссель. Если ты уедешь со мной, мы доскачем до Лонсестона и остановимся в «Белом олене».
– Уеду с тобой? Джереми, мне очень, очень жаль. Я так часто пыталась тебе объяснить...
– Да, но Валентин только что...
– И до того. Я пыталась объяснить...
Джереми взял её руку и перевернул ладонью вверх. Её рука лежала, как не до конца прирученный зверек, который в любую секунду может сорваться с места.
– Я хочу на тебе жениться. Хочу... чтобы ты стала частью меня, чтобы мы оба стали частью друг друга... Я хотел бы обладать твоим телом, а также душой и сердцем. Кьюби, я хочу увезти тебя в мир и жить с тобой до конца дней, и испытать в твоём обществе всё, что этот мир предложит – говорить с тобой, слушать тебя, вместе с тобой встречать опасности и радости... огорчения и удовольствия... веселье юности, и трудности, и счастье...
Он умолк, потому что иссяк запас слов, чтобы сломить её оборону. Кьюби сидела, опустив голову, но слушала.
– Я мог бы жениться на ком-нибудь ещё, – сказал Джереми. – Ты тоже могла бы. Но для нас обоих это будет жизнь наполовину, мы не будем дышать глубоко, никогда не почувствуем то, что могли бы, не ощутим полный вкус жизни...
– Почему ты так уверен, что ко мне это относится в той же степени, что и к тебе?
– Потому что всё это – во мне, – сказал он, погладив её ладонь. – Поедем со мной. Как я сказал, мы заночуем в Лонсестоне – как кузены, или как пожелаешь, чтобы поездка выглядела благопристойной. Завтра мы сядем на дилижанс в Лондон, там поженимся и поплывём прямо в Брюссель. Это будет нелегкое и довольно некомфортное путешествие, в отличие от жизни здесь – лёгкой, удобной и безопасной, но я сделаю что угодно, чтобы принести тебе радость и счастье. Любимая, ты поедешь со мной?
В лёгких, комфортных и безопасных глубинах дома снова залаял спаниель. Кьюби сидела в лёгком и безопасном комфорте своей спальни, а молодой военный в красном мундире гладил её руку. Кьюби заняла эту комнату только после строительства нового крыла замка, но мебель помнила с детства.
Она сидела на зелёном бархатном стуле, на котором сидела пятнадцать лет назад, когда горничная натягивала на неё первые в жизни охотничьи сапоги. Под зеркалом в выцветшей золочёной оправе над камином лежали мелкие сувениры – программа бала, отцовская булавка для галстука, букетик розмарина с пикника, рисунок пастелью, который сделала для неё Клеменс. Корзинка с вышиванием и торчащими из-под крышки отрезами шёлка лежала на другом стуле, а перед ним – домашние туфли и пара детских перчаток. Балдахин над кроватью был из тяжёлой жёлтой парчи, шторы на окнах – из той же ткани, но выцвели от солнца. Её комната. Место для уединения. И в неё вторгся грозный молодой военный.
– Ты поедешь? – повторил он.
Даже если бы она его любила, а она не любила, это предложение выглядело совершенно неразумным, почти неприличным. Как бы помягче от него избавиться, снова разочаровать и показать тщетность надежд, чтобы он тихо ушёл, оставил её в покое и ушёл, но не слишком задетый, и вернулся в свой полк, где наслаждался бы жизнью без неё? Какая жалость, ведь при других обстоятельствах он стал бы лучшим мужем, чем Валентин, а она стала бы ему лучшей женой. Какая жалость, что она не такая, как он себе вообразил. Никогда такой не была и вряд ли будет.
Он воображал её нежной, покладистой и доброй, но она холодная, твёрдая и злая. Семья значит для неё куда больше, чем страдающий от любви юноша. Куда больше. Джон, Огастес, Клеменс и мальчики, и матушка, и огромный величественный замок, и чудесные виды, и благородные леса, и пологие утёсы, и вечно изменчивое, но не меняющееся море. Она – Тревэнион из Каэрхейса, и этим всё сказано. И этого достаточно. Более чем.
В первый раз за несколько минут Кьюби посмотрела на него, а он по-прежнему не сводил с неё взгляда. И что-то в ней шевельнулось, закралось в глубины души и пробудилось к жизни. Конечно, это чувство и раньше некоторым образом присутствовало, но до сих пор не вырывалось наружу. И сейчас не должно. И вдруг, как будто почуяв всю опасность, в ней завопили осторожность, расчётливость и здравый смысл. Она поднесла другую руку к губам.
– Ты поедешь? – ещё раз повторил Джереми.
– Да, – ответила она.
Глава десятая
I
Письмо от младшего лейтенанта Джереми Полдарка. Грейвзенд, 19 января 1815 года.
Дорогие родители!
Пишу вам вкратце и в спешке – немного запоздало, но как обещал. Вот мои новости. Кьюби согласилась уехать со мной, и в прошлый вторник, семнадцатого, мы поженились по специальному разрешению в церкви Святого Климента на Стрэнде. По правилам мне следовало получить разрешение командира, но это означало бы, что мы поженились бы только в Брюсселе, и я решил, что так не годится.
Мы дожидаемся подходящего корабля, нас обещали забрать завтра с полуденным отливом. Я на неделю запоздаю с возвращением из отпуска, но теперь это уже не важно. Теперь мне вообще на всё плевать. Я счастливейший человек в мире!
Не знаю, как отблагодарить вас обоих за всю помощь, терпение и советы за долгий период моих мучений. Но, по милости Божьей, когда я приехал к Кьюби, не понабилось прилагать особых усилий, по крайней мере, определённого сорта, которые противны моей натуре. Я высказал ей свои глубоко прочувствованные аргументы, и потом... и потом передо мной как будто рухнули стены Иерихона! Мы поспешно сбежали, она не видела никого из родных, но оставила письмо с объяснениями. Мы заночевали в Бодмине и сели на почтовую карету до Лонсестона. В Лондон мы прибыли вечером в понедельник. Надеюсь, Колли и Мальву доставили вам в целости и сохранности, я дал конюху дополнительную гинею, чтобы он обращался с ними ласково и не гнал слишком сильно. Вы же знаете, каковы эти конюхи.
Кьюби покинула Каэрхейс лишь с двумя седельными сумками, так что в Лондоне, дожидаясь разрешения на брак, мы прошлись по магазинам, чтобы приодеть её подходящим для жены молодого офицера образом. Должен сказать, что она тщательно следила за потраченными суммами и не купила ничего неподобающе роскошного. Не знаю, какая из неё получится хозяйка, но складывается впечатление, что долгов мне делать не придётся. Возможно, пример брата стоит у неё перед глазами.
Дорогие родители, нет человека счастливее меня! Но я крайне сожалею, что свадьбу пришлось устроить вот так, после бегства, и у меня не было возможности привезти Кьюби к вам и получить благословение. Как я рад, что она хотя бы приехала на приём к Джеффри Чарльзу и вы познакомились.
Вместо приятных приготовлений к свадьбе сына, поводу для радости, произошло это тайное бегство. Я лишь могу надеяться и верить, что мы всё уладим, когда я приеду в следующий отпуск или выйду в отставку. И думаю, что свадьба явно приблизила отставку.
Предполагаю, что вы вряд ли получите какие-нибудь известия от Тревэнионов. Кьюби рассказала им всё, что необходимо, и если они будут наводить справки, прошу, скажите всё, что знаете. Она напишет Клеменс. Сейчас, когда мы сидим вместе за столом, к оконному стеклу липнут снежинки, и надеюсь, завтра снег прекратится, иначе плавание будет совсем малоприятным. Расскажите обо всем Клоуэнс и Стивену, конечно же, и напишите Джеффри Чарльзу.
Как я слышал, в Америке произошло ужасное сражение, где-то у Нового Орлеана, британцы понесли тяжёлые потери, и это всего через две недели после подписания мира. Какое прискорбное безумство с обеих сторон! Хорошо, что Джеффри Чарльз во всем этом не участвует.
Мама, ты спрашивала, не нужна ли мне чаша любви. Я сказал, что нет, и довольно резко. Что она твоя и не имеет для меня значения. Я не суеверен, но почему-то в тот миг мне показалось, что она принесет мне неудачу. А вместо этого мне безмерно повезло. И потому я поменял решение и считаю её счастливым амулетом. И если это ещё возможно, я бы её забрал. Ты сохранишь её для меня? Не держи её на буфете, положи в комод в моей спальне, а я заберу её, когда в следующий раз буду дома. Или когда мы устроимся в собственном доме.
Надеюсь, вы поедете во Францию, хотя бы просто на отдых. Утром я разговаривал с одним лейтенантом, и он говорит, что Париж нужно видеть. Там дают музыкальные спектакли специально для гостей, не знающих языка, и Белле пойдёт на пользу, если она послушает того, кто может попадать в ноты. Прошу, только ей это не читайте!
Нас позвали к обеду, так что я заканчиваю. Не такое уж короткое письмо получилось. Кьюби тоже шлёт вам свою любовь. Это ведь правильно? В будущем это точно будет правильно, ведь моя любимая жена, как я надеюсь, будет разделять со мной всё. Мы муж и жена в счастливом союзе. Но в этом, первом после свадьбы письме, я повторю в последний раз, что посылаю вам свою любовь и ещё раз благодарю за всю вашу, а также за ваше терпение и доверие.
Джереми
II
Закончив, Джереми запечатал письмо воском и посмотрел на жену, чья голова по-прежнему склонялась над письмом, тёмные волосы скрывали лицо. Она надела одно из двух платьев, которые позволила купить, из тонкой бежевой шерсти с длинными пышными рукавами, алым воротником и манжетами, стянутое на талии замысловатым пояском с узлами. Как будто почувствовав его взгляд, она подняла голову и откинула волосы двумя элегантными пальчиками. Прекрасная и юная. При виде неё у Джереми заколотилось сердце.
– Ты закончил? – спросила она.
– Да.
– Тогда я тоже. Запечатать могу позже. Ты рассказал всё, что можно?
– Всё, что можно. Да. Всё, что можно.
По пути вниз по лестнице Джереми задумался о том, что написал родителям, и о том, чего не мог написать. Столько существенных деталей никогда никому не рассказать! Да и как вообще выразить всё случившееся?
– Всё, что можно, – повторил он. – Всё, что можно.
III
Тем вечером они покинули Каэрхейс около одиннадцати, к тому времени дом затих, но не далее как полчаса назад. Кьюби нацарапала записку брату, матери и Клеменс. Она не показала письма Джереми, да он и не просил. Он стоял рядом, как будто окаменев, и смотрел, как она упаковывает саквояж, потом отвернулся, пока Кьюби переодевалась в амазонку, и помог ей засунуть ещё несколько вещей во второй саквояж. Поцеловал её он лишь один раз, потому что пока ещё боялся что-либо предпринимать, ни плохое, ни хорошее, лишь бы не повлиять на её неожиданное решение.
Они прокрались вниз по главной лестнице, а затем через кухню на задний двор. Собаки больше не лаяли. Добравшись до лошадей, они направились по тёмной глинистой дорожке к дороге на Сент-Остелл. Теперь стало ясно, что о Лонсестоне не может быть и речи, благоразумнее остановиться в Сент-Остелле, но Джереми имел собственные причины этого не делать, и потому они поскакали в Бодмин. Джереми объяснил Кьюби, что если Джон Тревэнион быстро обнаружит её отсутствие, то может нагнать их в Сент-Остелле, и это не было лишено основания.
В два часа ночи они добрались до постоялого двора «У Джевела», бывшего «Герба короля», и начали стучать в дверь, перебудив полдома, пока им неохотно не открыли. Джереми знал Джона Джевела, но это не помогло. Хотя имело свои преимущества, потому что при виде спутницы Джереми заспанные глаза Джевела округлились, он не стал задавать вопросов и немедленно выделил им две отдельные комнаты. Они так же быстро поднялись в них. Как будто, приняв решение, они сказали всё необходимое и теперь просто должны попытаться заснуть и дождаться утра.
Так они и ворочались на мягких перинах, пока Джевел не разбудил их на заре, как было велено. Они вместе позавтракали, по-прежнему почти молча, но часто смотрели друг на друга. Неожиданные взгляды, иногда осторожные улыбки, завтрак, упаковка багажа и долгая поездка до Лонсестона. Пообедали они в «Белом олене», где оставили лошадей, чтобы их вернули домой, и сели в королевскую почтовую карету, идущую на восток, а в десять вечера доехали до Эксетера. День выдался долгим. Устав от качки в карете и натерев в седле всё, что можно, они провалились в глубокий сон и встали как раз вовремя, чтобы спешно позавтракать и возобновить путешествие.
Четвёртая ночь принесла перемены. Они провели её в Марлборо, куда приехали раньше, чем в предыдущие дни. До Лондона им предстояло добраться на следующий день поздно вечером.
В последние часы Кьюби снова стала тихой и задумчивой, смотрела на высокие деревья без листвы, мимо которых они тряслись, иногда обменивалась парой слов с Джереми, но не поощряла разговоров ни с ним, ни с другими пассажирами, иногда дремала, а порой как будто мысленно переносилась в родное и уже далёкое графство. Она поглощала пищу и пила вино, как полагается, и редко встречалась взглядом с Джереми, но даже когда это происходило, быстро отворачивалась. Он гадал, о чём она думает, и по-прежнему не понимал, как ему удалось уговорить её сбежать, а спросить боялся. Думает ли она о пропущенной охоте? Или о каком-нибудь деле в церкви? Или о проблемах поместья? Размышляет ли она о том, что скажет и как поступит брат? Сожалеет ли, что покинула семью? Тоскует ли по тёплой дружбе Клеменс? Джереми не знал.
Потому что большую часть пути они вели себя не как сбежавшие влюбленные, мечтающие пожениться, а как кузены или брат с сестрой, молча путешествующие по какой-то не совсем им самим понятной причине.
Но всё же они чувствовали, что это побег. Джереми находился на взводе, почти как при ограблении дилижанса. Хотя он вёз с собой банкноты и монеты, доставшиеся ему благодаря тому делу, он бежал не от закона, а от того, что Кьюби называла благоразумием. И этого он опасался куда больше. Здравый смысл, семейные узы, семейные обязательства, оставшиеся в Корнуолле, затягивали как в колодец. Чем дальше и быстрее он её увезет, тем безопаснее.
А вдруг в Лондоне она скажет: «Прости, Джереми, я передумала»?
Погода до сих пор держалась хорошая, ветер принёс лишь несколько снежинок, когда они выехали из Бата. Хозяин постоялого двора в Марлборо спросил, разжечь ли в их комнатах огонь, и Кьюби кивнула. С ними в карете ехали ещё двое, хотя мест было шесть, и эта пожилая пара ужинала за другим столом в дальнем конце обеденного зала. Месяц для путешествий был не самый благоприятный, и потому постоялый двор наполовину пустовал.
Они заказали рыбу и седло барашка с соусом из каперсов. Рейнское вино, но несладкое. А под конец – пудинг с изюмом, от которого Кьюби отказалась.
– Ты не голодна? – спросил Джереми.
– Я наелась. Дома я никогда так много не ем. Вот и хорошо, а не то растолстею!
– Я знал, что ты малоежка.
– О, мне нравится еда. Просто не так много. Для тебя всё по-другому, ты же мужчина, и такой высокий.
– По крайней мере, здесь кормят лучше, чем вчера вечером.
– В котором часу мы завтра прибудем в Лондон?
– Думаю, поздно. Даже если доберёмся благополучно.
– А может пойти что-то не так?
– Всегда может сломаться колесо или лошадь охромеет...
Он не стал говорить о своих личных страхах.
Она откинула волосы со лба.
– Какие у тебя планы, Джереми? Ты мне так и не сказал.
– Карета остановится в «Короне и якоре». Это на Флит-стрит вроде бы. Я слышал, это приличное место, и думал остановиться там на ночь или две, чтобы не тратить время на поиски другой гостиницы.
– А потом?
– Я наведу справки, как побыстрее получить специальное разрешение на брак. Вроде бы офицеру его могут предоставить за сутки.
– Ты не подготовил всё заранее, предполагая, что я с тобой не поеду?
– Я вообще ничего не предполагал! Боже! Да я еле смел надеяться!
– А так вовсе не казалось, когда в четверг ты ввалился в мою спальню. Ты выглядел таким... убедительным.
Он слегка улыбнулся.
– Я мечтал тебя увезти, если не силой, то хотя бы силой моральных аргументов.
– Уверяю тебя, моральные аргументы не возымели на меня никакого действия!
– Тогда что же возымело?
Кьюби подобрала хлебную крошку с тарелки и покатала её между пальцами.
– Ты.
