Текст книги "Хрущев"

Автор книги: Уильям Таубман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 69 страниц)

Страшное и жалкое впечатление производят эти бессвязные, почти безумные стенания умирающего старика. («Каждый сумасшедший считает, что он не сумасшедший, – заметил Хрущев на той же встрече. – Я не считаю себя сумасшедшим. Может быть, вы по-другому оцениваете мое состояние».) Примерно в то же время в беседе с Хрущевым Михаил Шатров спросил его, о чем он больше всего сожалеет. «Больше всего – о крови, – ответил Хрущев. – Руки у меня по локоть в крови. Это самое страшное, что лежит у меня на душе» ⁵⁴.

К концу встречи Хрущев был совершенно измучен. «Я сделал то, что вы хотели, – тихо проговорил он. – Я все подписал. А теперь хочу уехать домой. Я устал, у меня в груди болит».

Беседа в КПК в самом деле ускорила смерть Хрущева. Вскоре после этого у него произошел новый сердечный приступ, перед самым Новым годом снова уложивший его в больницу. Разместили его не в кардиологическом отделении, а в неврологическом, где в это время не было других пациентов. Однажды, вскоре после того как Хрущеву стало лучше, доктор Прасковья Мошенцева, зайдя в палату, застала его за чтением «Правды». Она хотела выйти, чтобы не мешать, но он заговорил с ней, со смехом сказал, что читает о социализме – «в общем, одна вода». Пока врач возилась с капельницей, Хрущев рассказал ей историю о партийном агитаторе, который произносил перед равнодушными колхозниками пламенную речь о социализме и выпил за это время три стакана воды. Когда он наконец закончил и спросил, будут ли вопросы, из заднего ряда поднялся невысокий мужичок. «Уважаемый лехтор, – сказал он. – Скажите, пожалуйста, вот вы читали про социализм целых три часа, выпили три графина воды, и ни разу ссать не сходили. Как же это?»

Доктор Мошенцева так и обмерла – а пациент расхохотался. «Теперь вам ясно, что такое социализм? – заключил он. – Вода!»

Трудно поверить, что в конце жизни, посвященной воплощению социалистических идеалов, Хрущев настолько разочаровался в своей вере. Трудно – но не невозможно, если вспомнить, сколько тяжелейших ударов нанесла жизнь, в том числе и его руками, по тем самым идеалам, которым он служил.

Как-то доктор Мошенцева застала Хрущева в комнате медсестер: вся больничная смена, собравшись вокруг него, внимала его шуткам и историям. «Уважаемая Прасковья Николаевна! – обратился он к ней с широкой улыбкой. – Очень прошу никого не наказывать: это я им приказал. Учтите: это последнее мое распоряжение. Теперь ведь я – никто» ⁵⁵.

Домой Хрущев вернулся настолько ослабевшим, что не мог без отдыха дойти от дома до своего любимого луга. Несмотря на слабость, в феврале 1971 года он снова принялся диктовать. В апреле отпраздновали его семьдесят седьмой день рождения: Хрущев принимал гостей в строгом темном костюме, белой рубашке, с двумя звездами на груди и любимым портативным радиоприемником, с которым теперь не расставался. Работать в саду он больше не мог, но 2 июля, на день рождения Сергея, с удовольствием провел его гостей по саду, потом пригласил их к себе в комнату, дал послушать пластинки – русские и украинские народные песни – на английском проигрывателе и сфотографировал их всех своим «Хассельбладом», а затем вся компания вышла в сад и посидела у костра. Это был последний большой прием в Петрово-Дальнем.

В эти дни Хрущев снова начал горько сетовать на то, что никому не нужен. «Просто брожу без всякой цели. Если я повешусь, никто и не заметит». Когда он несколько раз упомянул о самоубийстве, врач посоветовал родным не оставлять его одного. Доктор Беззубик полагал, что в депрессии Хрущева повинен атеросклероз, но родные понимали: дело не только в этом. Как бы то ни было, август сменился сентябрем, и тучи, казалось, начали рассеиваться.

5 сентября, в воскресенье, Хрущев навестил Аджубеев на их даче на реке Икше, к северо-западу от Москвы, недалеко от канала, соединяющего Москву-реку с Волгой. Он приехал часов в одиннадцать, и в обед вся семья ела приготовленный Радой суп из пакетика. Ее отец в первый раз попробовал такой суп, и ему понравилось. «А твоя мать лишила меня этого удовольствия, – шутливо пожаловался он. – Скольких вкусных вещей я никогда не пробовал!» ⁵⁶

После обеда вся компания отправилась на прогулку. Еще не дойдя до опушки леса, Хрущев остановился и попросил внука Алешу сбегать домой за складным стулом. Нина Петровна дала мужу таблетку. Алексей Аджубей и садовник, работавший на даче по найму, остались с Хрущевым; остальные разбрелись по лесу. Садовник нашел тринадцать грибов и принес их Хрущеву.

– Тринадцать… – пробормотал Никита Сергеевич. – Чертова дюжина, несчастливое число.

Садовник скрылся за деревьями в поисках четырнадцатого гриба, а Хрущев повернулся к Аджубею: «Когда я уйду из жизни, ненависть к тебе угаснет. Они мстят моим родным из-за меня. Не жалей, что жил в бурные времена и что работал со мной в Центральном Комитете. Нас с тобой будут помнить».

Аджубей молчал. Никогда еще Хрущев не говорил с ним так дружески и откровенно. Именно тогда он рассказал зятю историю, приведенную нами в начале книги – о том, как мальчиком в Калиновке встретил таинственную старуху, предсказавшую ему великое будущее.

Вернувшись в Петрово-Дальнее, Хрущев принял еще одну таблетку, и несколько дней, казалось, все было нормально. Однако две или три ночи спустя у него появилось чувство давления в груди, стало тяжело дышать. Разбудив жену в четыре часа утра, он прошептал: «Посиди со мной, мне как-то тяжело» ⁵⁷. Нитроглицерин облегчил его состояние, и Никита Сергеевич попросил жену лечь, но оставить открытой дверь в его спальню, как делалось уже полторы недели. «Может быть, он стал бояться темноты, – подумала она, – но не хочет в этом признаваться» ⁵⁸.

На следующее утро врач посоветовал больному лечь в больницу, однако особенно не настаивал, рассматривая это как предосторожность. Однако в тот же день у Хрущева случился еще один сердечный приступ. Теперь Беззубик сказал, что в больницу следует отправляться немедленно, разрешив больному ехать не на «скорой помощи», а на обычной машине. «Терпеть не могу „кареты“, – ворчал Хрущев. – Чувствуешь себя в них уже почти покойником». Без посторонней помощи он сел в «волгу» доктора Беззубика, попрощался с поваром и садовником, работавшими на даче, по дороге шутил с водителем. Переезжая по мосту через Москву-реку, он обратил внимание, что кукуруза на близлежащем поле посажена «не так», а в Москве, на Калининском проспекте, указав на зеленеющие каштаны, с гордостью похвастал, что эти деревья появились здесь в тридцатые годы по его настоянию, несмотря на возражения других руководителей ⁵⁹.

В больницу Хрущев также вошел без посторонней помощи. Добродушно здоровался с медсестрами и санитарами, которых знал по своим предыдущим пребываниям здесь. Нине Петровне велел ехать домой, а в тот же вечер прогнал от себя Сергея: «Нечего время тратить. У тебя что, дел нет? Иди домой, передавай привет своим и вообще, не мешай, видишь, я делом занят: таблетки пора принимать, температуру измерять. Нам тут скучать не дают. Завтра придешь – принеси что-нибудь почитать».

В ту же ночь произошел новый тяжелейший приступ. В среду состояние оставалось тяжелым, но Хрущев еще нашел в себе силы поворчать, когда дочь Елена принесла ему гладиолусы («Зачем мне цветы? Лучше бы себе оставила»), и переадресовать букет медсестре. В четверг ему стало хуже. Кончилось время шуток: Нина Петровна, сидя у постели мужа, целовала его ладонь, а он гладил ее по щеке. В пятницу, казалось, ему стало немного получше, и еще лучше – в субботу утром, когда в больницу приехали Нина Петровна и Рада. Он попросил пива и соленых огурцов, пожаловался, что пиво скверное, а когда Нина Петровна вышла из палаты, чтобы зайти к своему врачу, помахал ей рукой на прощание. Двадцать минут спустя, когда она вернулась, Хрущев был при смерти. «Как он?» – бросилась она к врачу, вышедшему из его палаты. «Плохо», – лаконично ответил доктор. «Хуже, чем в четверг?» – спросила Нина Петровна. Помедлив, врач ответил: «Он умер» ⁶⁰.

Обычно сдержанная Нина Петровна разрыдалась. Когда Сергею разрешили войти в палату, он увидел, что «у отца стало совершенно другое, незнакомое лицо: нос заострился, появилась горбинка. Нижняя челюсть подвязана бинтом. Простыня прикрывает его до подбородка. На стене алеют капли крови, целая полоса. Следы усилий реаниматоров» ⁶¹.

Немного оправившись, Нина Петровна решила устроить мужу достойные похороны. Масштаб церемонии зависел от государства, а оно не торопилось с ответом. Всю субботу родные Хрущева слышали только: «Подождите».

Опасаясь, что Кремль не пожелает сообщать о смерти Хрущева, Сергей позвонил Виктору Луи и попросил его распространить эту новость. Тем временем в Петрово-Дальнем сотрудники КГБ опечатали дом, поставили у дверей охранника и едва пропустили внутрь Нину Петровну. Кабинет Хрущева тоже был опечатан, и перед ним выставлен еще один охранник. В тот же вечер двое из ЦК обыскали кабинет и забрали с собой все магнитофонные пленки – не только с мемуарами, но и те, на которых был записан комплекс гимнастических упражнений и которые Нина Петровна хотела сохранить, потому что запись начиналась со слов инструктора: «Доброе утро, Никита Сергеевич! Как вы сегодня спали?»

Бумаг у Хрущева почти не осталось: все официальные документы давно хранились в ЦК, а мемуары были уже конфискованы. Тогда агенты госбезопасности перешли к книгам, грамзаписям, обыскали гардероб и стенной шкаф. Обнаружив машинописную рукопись со знаменитым стихотворением Мандельштама о Сталине, подаренную Хрущеву одним физиком-ядерщиком, конфисковали ее. Елена Хрущева громко возмущалась действиями пришельцев, но они не обращали на нее внимания: в конце концов она со слезами на глазах выбежала из комнаты. Незваные гости методично продолжали свое дело: отобрали и цветистое поздравление Хрущеву от Президиума по случаю его семидесятилетия, и почетные грамоты, выданные ему в тридцатых – сороковых годах и подписанные тогдашним «советским президентом» Калининым.

Наконец из Кремля пришло высочайшее решение о похоронах. Разумеется, никакой Красной площади: скромная частная церемония на Новодевичьем кладбище в понедельник, в двенадцать часов. Перед этим, в десять – прощание в кунцевском морге. Все расходы брал на себя Центральный Комитет. Официально о смерти Хрущева было объявлено только в понедельник, в десять утра – несомненно для того, чтобы на похоронах были только родные и приглашенные ими друзья.

Выразит ли соболезнования кто-нибудь из бывших коллег Хрущева? – спрашивали себя члены семьи. Нет, никто не позвонил. Но в тот же вечер новость распространилась за границей, и в дом начали приходить письма с соболезнованиями от глав государств и лидеров коммунистических партий. Власти не знали, что делать с этим потоком писем. В конце концов случайно некоторые (хотя и не все) доходили до адресатов в грязных и разорванных конвертах.

В понедельник, 13 сентября, семья Хрущевых поднялась на рассвете, чтобы попасть в Кунцево к десяти часам утра. Было пасмурно, моросил дождь. Родственники, приехавшие из других городов, ночевали в городской квартире Хрущевых и на диванах и кушетках в Петрово-Дальнем. В утренней «Правде» не было некролога – лишь заметка на последней странице «с прискорбием» извещала о кончине на 78-м году жизни «бывшего первого секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров СССР, персонального пенсионера Никиты Сергеевича Хрущева».

Прощание состоялось в унылой комнатке непрезентабельного кирпичного здания. Снаружи, на обочинах пустых улиц и за заборами, виднелись грузовики, полные автоматчиков; их командиры переговаривались между собой по рации. Несмотря на все усилия властей, на церемонию пришло несколько храбрецов, лично не знавших Хрущева, но пожелавших отдать ему последний долг. Владимир Лакшин, коллега Твардовского по «Новому миру», вспоминает, как капитан милиции долго допрашивал его, кто он такой и куда идет, – но вопросы эти, по-видимому, не имели практической цели, так как Лакшина с женой беспрепятственно пропустили. У открытого гроба стояли венки от родных, друзей и еще один, скромный – от Центрального Комитета и Совета министров. Из стареньких динамиков с шипением и скрипом несся «Траурный марш». Вокруг гроба стояли члены семьи и несколько старых донбасских товарищей Хрущева. Несколько дипломатов и иностранных корреспондентов ждали снаружи. Перед отъездом на кладбище посторонние вышли, и члены семьи на несколько минут остались наедине с покойным: «рыдающие Юля-старшая и Юля-младшая, окаменевшая Рада и обессилевшая мама» ⁶².

Похоронный автобус въехал на кладбище (это было сделано в нарушение правил, чтобы не привлекать внимания к похоронам Хрущева), проехав мимо таблички «Кладбище закрыто на санитарный день». Для погребения Хрущева выделили участок у дальней стены, поодаль от дорожек. Тем из скорбящих, кто не приехал на автобусе вместе с семьей, выпала нелегкая задача: выходы из ближайших станций метро были закрыты, и автобусы и троллейбусы, чьи маршруты проходили мимо кладбища, в этот день не останавливались на соответствующих остановках. Само кладбище было оцеплено милицией, и прорваться через оцепление, назвав себя родственниками или друзьями семьи, удавалось лишь самым настойчивым.

Хотя власти дали понять, что произнесение речей нежелательно, Нина Петровна не могла себе представить, что бывшего первого секретаря ЦК КПСС, председателя Совета министров СССР опустят в землю без единого слова. Поэтому еще в кунцевском морге Сергей Хрущев переговорил с некоторыми из прибывших и попросил их выступить. Сам он, поднявшись на холмик земли неподалеку от могилы, сказал несколько слов о покойном отце и муже. Надежда Диманштейн, маленькая седая женщина, знавшая Хрущева в двадцатых, а в тридцатых, как многие другие коммунисты, репрессированная, поблагодарила его от имени миллионов реабилитированных и возвращенных из лагерей и ссылок. Третьим выступил коллега Сергея: Хрущева он почти не знал, но его отец погиб в лагере. Он поблагодарил Хрущева за то, что тот вернул его отцу доброе имя, и сказал, что дети Хрущева должны им гордиться.

Речи были окончены. Агенты спецслужб в гражданском попытались помешать собравшимся – всего их было около двух сотен человек – подойти к гробу, но члены семьи упросили их не мешать прощанию. Когда толпа отхлынула, гроб опустили в могилу и Сергей бросил на него первую горсть земли. Могильщики уже закапывали гроб, когда к месту упокоения подбежал запыхавшийся молодой человек с новым венком: «Никите Сергеевичу Хрущеву от Анастаса Ивановича Микояна». Единственный из советских небожителей, Микоян счел нужным отдать последний долг своему старому товарищу.

ЭПИЛОГ

Лишь через четыре года после смерти Хрущева семья получила разрешение поставить на могиле памятник. После бесконечных отсрочек и отговорок (чиновники на разных уровнях не говорили «нет», но явно боялись сказать «да») вдова Хрущева позвонила председателю Совета министров Алексею Косыгину и получила у него разрешение на мемориал ¹.

Памятник работы Эрнста Неизвестного – того самого скульптора, которого Хрущев так жестоко «разносил» в 1962 и 1963 годах, – состоит из чередующихся блоков белого мрамора и черного гранита: на одном из них возвышается бронзовая голова Хрущева с суровым, напряженным лицом. Так художник изобразил человека, в характере которого сплелось множество контрастов: «последний романтик» – и приземленный реалист; оппортунист – но со своими принципами; страшащийся войны – но готовый ходить по краю бездны; малограмотный рабочий – и руководитель великой державы; человек, замешанный в страшнейших преступлениях эпохи, – и принесший своей стране много добра.

Почти двадцать лет – до начала перестройки – этот яркий, многосторонний, противоречивый человек оставался у себя на родине в забвении: казалось, о нем прочно забыли. Умение вычеркивать неугодных политиков из истории не было новым: сперва его успешно применял Сталин, потом – Хрущев по отношению к самому Сталину. Кроме того, Брежнев и его коллеги питали ненависть даже к мертвому Хрущеву. Уже в 1984 году, на заседании Политбюро, где было принято решение восстановить в партии Молотова, присутствующие обменялись репликами о Хрущеве. Министр обороны Дмитрий Устинов: «…его скандальные заявления… в адрес Сталина… Никакой враг не причинил бы нам столько вреда, как Хрущев…» Председатель Совета министров Николай Тихонов: «Он мазал грязью нас и нашу политику…» Министр иностранных дел Андрей Громыко: «Он нанес непоправимый урон положительному образу Советского Союза в глазах всего мира» ².

Обычные граждане ни в октябре 1964 года, ни позже не имели возможности выступить в защиту Хрущева, хотя многие вспоминали о нем с благодарностью. Как пишет Рой Медведев: «Одно то, что в годы его правления были реабилитированы около двадцати миллионов человек – пусть многие из них посмертно, – перевешивает все ошибки и промахи Хрущева» ³. Однако многие другие, для кого его имя было связано с хлебными очередями, международными кризисами, бескультурьем и экстравагантным поведением, пятнающим достоинство России, были рады его уходу.

Михаил Горбачев, начавший свою политическую карьеру во времена Хрущева, с ностальгией вспоминал о его открытости и оптимизме. Хотя при преемниках Хрущева он сделал блестящую карьеру (от областного партийного чиновника в 1964 году до секретаря ЦК и члена Политбюро в 1980-м), для него «брежневщина – не более чем консервативная реакция на попытку реформ Хрущева…». Поколение Горбачева, продолжает он, «считало себя „детьми XX съезда“» и почитало своим долгом «возобновить процесс перемен и пойти дальше» ⁴.

Реформы Горбачева и Ельцина зашли гораздо дальше реформ Хрущева, однако и эти политики не сумели выполнить свои обещания – отчасти из-за того, что во всяком случае вначале Горбачев разделял наивную веру Хрущева в приверженность советских людей к коммунизму, а Ельцин «унаследовал» от своего далекого предшественника импульсивность и непредсказуемость. Что же до самого Хрущева – в конце восьмидесятых – начале девяностых он стал необычайно популярной в обществе фигурой. О нем публиковались воспоминания (в том числе и его собственные), ему посвящались выставки, о нем снимались документальные фильмы. Однако после крушения СССР интерес к нему быстро схлынул.

Большинство нынешних жителей России, поглощенных актуальными проблемами, не слишком интересуются историей, тем более – историей неудавшихся коммунистических реформ. Фонд Горбачева организовал и провел две конференции, посвященные Хрущеву: по случаю столетия со дня его рождения (1994) и к сорокалетнему юбилею XX съезда ⁵. Время от времени вокруг имени Хрущева вспыхивают споры. Так, в 1996 году один из идеологов КПРФ осудил Хрущева за доклад на XX съезде с его «во многом необъективной, а то и прямо клеветнической оценкой» деятельности Сталина. С другой стороны, представители русских националистических сил порой восхваляют Хрущева не только за смелое противостояние врагам России в Венгрии в 1956 году и на Кубе в 1962-м, но даже за печально знаменитый ботинок на столе в ООН ⁶.

На пороге двадцать первого столетия мнение русских о Хрущеве противоречиво. Согласно данным опросов, проведенных социологом Юрием Левадой, в двадцатом веке имеются лишь два периода, оцениваемые современными россиянами позитивно: царствование Николая II и правление Хрущева ⁷. Во время исследования в мае 1998 года молодых людей в возрасте от 18 до 29 лет попросили оценить деятельность правителей России в двадцатом веке. По мнению большинства опрошенных, не только Ленин, Сталин и Брежнев, но и Горбачев и Ельцин принесли стране больше вреда, чем пользы. Единственным лидером, заслужившим позитивную оценку, стал Николай II. Что же касается Хрущева – мнения резко разделились ⁸.

Сильнейшие и опаснейшие из соперников Хрущева надолго его пережили. Молотов, восстановленный в партии в 1984 году, умер два года спустя. Маленков и Каганович дожили, соответственно, до 1988 и 1991 года. После смерти Хрущева его дача в Петрово-Дальнем была снесена – видимо, из опасения, что родные превратят ее в мемориал. Нина Петровна переехала в городскую квартиру в Староконюшенном переулке; последние семь лет она прожила в деревянном дачном домике в подмосковном поселке Зубовка, где обитал и Молотов. Она всегда любила гулять и работать в саду, а в последние месяцы жизни, когда, ноги ей отказали, часами сидела в одиночестве на веранде и смотрела вдаль. Умерла она 9 августа 1984 года.

Дочь Никиты и Нины Хрущевых Елена умерла в 1972 году. Юлия Никитична Хрущева, дочь Хрущева от первой жены, – в 1981-м. В 1991-м Сергей Хрущев переехал в США, в город Провиденс, где проживает и по сей день: он работает в Институте международных отношений Томаса Уатсона при Браунском университете, читает курсы по международным отношениям, проблемам России, текущим отношениям между постсоветскими государствами и пишет книги о своем отце. В 1999 году Сергей и его жена Валентина получили американское гражданство, что произвело крайне неблагоприятное впечатление на многих русских. Даже тем, кто не питает симпатий к коммунизму, печально видеть, что похвальба Хрущева обернулась столь позорным поражением: он уверял, что внуки американцев будут жить при коммунизме, – вместо этого его собственный сын предпочел жизнь при капитализме.

Дочь Хрущева Рада много лет проработала в журнале «Наука и жизнь». Ее муж Алексей Аджубей, особенно тяжело воспринявший падение Хрущева – ведь и сам он пал вместе с тестем, – умер в 1993 году. Юлия Леонидовна, дочь Леонида, служила литературным консультантом в знаменитом Вахтанговском театре. У ее дочери Ксении, названной в честь матери Хрущева, двое детей, и одного из них зовут Никитой. Вторая дочь Юлии, Нина, защитила в Принстонском университете диссертацию по сравнительному литературоведению и сейчас живет и работает в Нью-Йорке. Брата Юлии по отцу Юрия Хрущева, летчика-испытателя, уже нет в живых; большую часть жизни он посвятил попыткам прояснить судьбу своего отца, Леонида Хрущева. Вдова Леонида Любовь – до сих пор яркая, жизнерадостная женщина, несмотря на все перенесенные ею испытания, – живет в Киеве. Ее сын Анатолий, о печальном детстве которого мы рассказали в главе VII, окончил Киевский политехнический институт, работал инженером, умер в 2000 году. У него остались две дочери.

Внук Хрущева Никита Сергеевич (сын Сергея) работает в газете «Московские новости» и помогает отцу собирать материал для книг о дедушке. Второй сын Сергея, тоже Сергей – биолог. У Рады и Алексея Аджубеев трое сыновей: Никита – экономист, Иван и Алексей – биологи. Алексей живет и работает в Западной Европе.