Текст книги "Хрущев"

Автор книги: Уильям Таубман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 69 страниц)

Сталин в самом деле не любил дурных новостей и «отомстил» по-своему – приказал самому Хрущеву исправить ситуацию. Ответ Хрущева был преисполнен не совсем ложной скромности: «Но ведь я совершенно незнаком с данным видом производства!.. Выпуск шин мне совершенно незнаком». Позднее он вспоминал: «Я, честно говоря, немного побаивался: не знал, сколько это займет времени и смогу ли вообще разобраться в этом вопросе».

Финал истории предсказуем. Хрущев отправился на лучший в СССР завод по производству шин (укомплектованный американским оборудованием), лично ознакомился с производственным процессом, задал кучу вопросов и поставил «диагноз»: шины изнашиваются оттого, что, спеша перевыполнить норму, рабочие нарушают инструкции по изготовлению – делают шины на один-два слоя резины тоньше. Когда Хрущев сообщил об этом Сталину, тот был «страшно раздражен», однако своему приближенному сказал благосклонно: «Я согласен с вами, давайте ваши предложения, и мы их утвердим».

«Я потому и привел рассказ о данном эпизоде, – заключает Хрущев, – чтобы показать государственный подход Сталина к делу. Он был, конечно, большим человеком, организатором, вождем. Но был он и большим деспотом и поэтому боролся с варварством, встречавшимся в нашей жизни, деспотическими методами» ³⁸.

Отправляясь на Украину, Хрущев беспокоился, что местная интеллигенция встретит его враждебно, однако этого не случилось. Напротив, многие, опасаясь за свою жизнь и положение, льстили ему и бесстыдно перед ним пресмыкались. Хрущев, всю жизнь мечтавший заслужить уважение «культурных людей», да к тому же страстно желавший показать Сталину, что в Киеве он настоящий хозяин, стал легкой добычей льстецов.

В 1938 году политика украинизации сменилась на Украине прямо противоположной тенденцией – русификацией. Украинская история подчищалась, в ней подчеркивались эпизоды, свидетельствующие об «исторически сложившихся братских узах между русским и украинским народами». Русский язык вернулся в школы; украинский «обогащали» словами типа «пятисотница» (героическая колхозница, собравшая не меньше пятисот центнеров сахарной свеклы с гектара) и одновременно «вычищали» из него слова, неразрывно связанные с крестьянским бытом, такие, как «постолы» или «очкур» (башмаки на деревянной подошве и веревочный пояс, какие носил в Калиновке сам Хрущев) ³⁹.

Хрущев рьяно взялся за русификацию Украины. В 1938 году он громил «польско-германских агентов и буржуазных националистов», которые «делают все, чтобы покончить с русским языком на Украине», и «мерзавцев, которые пытаются изгнать русский язык из украинских школ» ⁴⁰. Однако не забывал он и заигрывать с украинскими интеллигентами, которые из-за своего неустойчивого положения жадно ловили знаки внимания со стороны властей. Так, он организовал награждение орденом смертельно больного украинского композитора и, явившись к больному на квартиру, лично вручил ему высокую награду. Согласно свидетельству будущего комсомольского лидера Украины Костенко, интеллигенция восприняла жест Хрущева «как знак благоволения, особенно на фоне всего, что тогда происходило» ⁴¹.

Уже через несколько недель после своего прибытия в Киев Хрущев начал налаживать связи с известными писателями. Наиболее выдающимся из украинских поэтов того времени был, пожалуй, Максим Рыльский, родившийся в 1895 году, неоклассицист, в 1917 году организовавший творческое объединение, резко дистанцировавшееся от всевозможных «пролетарских поэтов». Еще в 1925 году Рыльский резко высказывался о коммунистических литературных объединениях, замечая, что они «хороши лишь для бездарей», а в 1931-м подвергся критике как «правый», в чьих произведениях «сильны мотивы националистического волюнтаризма» и «идеализируются кулаки и буржуазия». В том же году Рыльский был арестован и провел полгода в тюрьме; после этого он публично отрекся от своего прошлого и пополнил ряды лояльных литераторов ⁴². Сталина он пережил – и за это, пожалуй, следует благодарить Хрущева. В 1938-м, когда Рыльского собирались арестовать, Хрущев напомнил тогдашнему шефу украинского НКВД Успенскому, что поэт – автор знаменитого стихотворения о Сталине, положенного на музыку и ставшего популярной песней. «А вы хотите его арестовать! Этого никто не поймет» ⁴³.

Сдружился Хрущев и с двумя другими известными поэтами – символистом Павло Тычиной и неоромантиком Миколой Бажаном. Оба после революции присоединились к объединениям пролетарских писателей, однако сопротивлялись попыткам большевиков руководить «литературным фронтом». Тычину в 1927 году обвиняли в «протаскивании националистического опиума под видом пролетарской литературы», а Бажана в 1934-м – в «несоответствии требованиям рабочего класса». В начале тридцатых подобные обвинения звучали достаточно зловеще. Так, Микола Хвылевый, писатель-коммунист, стремившийся защитить украинскую культуру от российского централистского контроля, в 1933 году покончил с собой. В этом же году «покаялся» Тычина, а в 1934-м – Бажан. Оба принялись воспевать Сталина и были щедро вознаграждены за свое обращение «на путь истинный». Тычина стал главой Союза писателей Украины, а Бажан после войны представлял Украину в ООН.

Бажан не был так близок к Хрущеву, как Рыльский. Однако его вдова Нина, врач по профессии, вспоминает, что знала не только самого Хрущева, но и Нину Петровну, которая приводила детей к ней на прием, и старшую дочь Хрущева от первого брака, работавшую лаборанткой в Институте физиологии. Свидетельства о том, как влияло на жизнь Бажанов благоволение Хрущева, можно найти в их шестикомнатной, элегантно обставленной квартире и в семейном альбоме, запечатлевшем поэта с Хрущевым и другими украинскими партийными руководителями ⁴⁴.

Говорят, что Тычина и Бажан, решившись продать свой талант сталинизму, испытывали «моральные мучения» ⁴⁵. Однако, похоже, никаких мучений не испытывал Александр Корнейчук, с которым также подружился Хрущев. Корнейчук с самого начала ни в чем не отступал от генеральной линии партии; за это он получил немало наград, ведущую роль в Союзе писателей, а после войны – назначение украинским «министром иностранных дел». Из-за его доносов пострадало немало писателей; однако и под ним однажды зашаталось кресло, когда Сталин остался недоволен либретто оперы «Богдан Хмельницкий», написанным им вместе с женой Вандой Василевской. При этом Хрущев оставался для Корнейчуков неизменным другом и защитником.

Кинорежиссер Александр Довженко был предан революции, однако воспринимал ее неортодоксально, по-своему. Его самый знаменитый фильм «Земля» (1930) посвящен коллективизации, которую Довженко изображает в позитивном свете – но не настолько позитивном, как хотелось бы критикам-сталинистам, обвинившим его в «контрреволюционности» и «пораженчестве». Следующий фильм Довженко, «Иван», показавший индустриализацию глазами простого рабочего-днепростроевца, был изъят из проката, так как в нем увидели пропаганду фашизма и пантеизма, а режиссер фильма был уволен с Киевской киностудии ⁴⁶.

Боясь, как рассказывал он другу, что его «посадят и съедят живьем», Довженко обратился лично к Сталину, когда-то с похвалой отозвавшемуся о его раннем фильме «Арсенал», посвященном революции и Гражданской войне. Как ни удивительно, меньше чем через двадцать четыре часа всемогущий диктатор принял его лично, представил Молотову, Ворошилову и Кирову «как давнего и хорошего знакомого» и попросил, ни о чем не тревожась, спокойно работать над следующим фильмом «Аэроград» (в котором доблестные советские пограничники защищают новый город Аэроград от проникновения японских шпионов и диверсантов). Так началось двадцатилетнее покровительство Сталина Довженко – странный союз, в котором Сталин выступал в роли персонального критика и цензора, как в свое время Николай I для Пушкина ⁴⁷.

Покровительство Сталина обеспечило Довженко высшую награду – орден Ленина ⁴⁸. Неудивительно, что Хрущев ценил знакомство с Довженко, с которым впервые встретился в 1934 году в Москве, и, когда в 1938-м тот начал снимать на Киевской киностудии фильм о красном командире Щорсе, проявил к этой работе особый интерес. Консультантом выступил бывший помощник Щорса Иван Дубовой; можно себе представить смятение и Довженко и Хрущева, когда Дубовой был арестован и расстрелян за убийство своего командира. Хрущев оставался близок к режиссеру; еще больше он сдружился с Довженко в 1939 году, после выхода на экраны документального фильма «Освобождение» – об оккупации советскими войсками Западной Украины, в которой Хрущев принимал непосредственное участие ⁴⁹.

Больше, чем поэты и режиссеры, Хрущева привлекали ученые и инженеры: с ними он чувствовал себя свободнее, к тому же они могли внести более весомый вклад в экономику региона. Рассказ Хрущева о знакомстве с академиком Патоном полон ностальгии по утраченным возможностям.

«В кабинет вошел плотный человек, уже в летах, весь седой, коренастый, со львиным лицом, колючими глазами. Поздоровавшись, тут же вытащил из кармана кусок металла и положил на стол: „Вот, посмотрите, товарищ Хрущев, что может делать наш институт. Это полосовое железо (кажется, 10-миллиметровой толщины), и я его таким свариваю“.

Посмотрел я сварку. Так как я сам металлист, то со сваркой мне приходилось встречаться. Здесь был просто идеальный шов, внешне гладкий, как литой.

Он говорит: „Это сварка под флюсом“».

Этого термина Хрущев никогда раньше не слышал. Патон объяснил, что такую сварку можно использовать при строительстве мостов и в перекрытиях зданий. «Я был буквально очарован встречей и беседой с Патоном, – рассказывает Хрущев. – Он заставлял считаться с собой и умел влиять на людей, с которыми встречался… Глаза у него буквально горели, и в словах была такая уверенность, что он заставлял и других поверить в свою идею».

По рекомендации Хрущева сварка металла под флюсом была внедрена сначала в промышленность, а затем и в производство танков. Во время войны Патон обратился к своему покровителю с просьбой принять его в партию, несмотря на «старорежимное воспитание» и первоначальную «неприязнь к Октябрьской революции». «Глубоко тронутый» Хрущев передал эту просьбу Сталину, который «тоже был взволнован – а он редко выдавал свое волнение, – и сказал: „Ну вот и решился Патон, он заслуживает всяческого уважения“» ⁵⁰.

Как же легко подпадал Хрущев под обаяние харизматических ученых, обещавших чудеса! Какую проявлял сентиментальность, когда ему давали возможность ощутить себя благодетелем! И при жизни Сталина, и после его смерти Хрущеву каким-то образом удавалось четко отделять преступления, совершаемые коммунистической партией, от ее великой цели. Сколько бы крови ни пролилось во имя социализма – стоило Патону объявить о своем «обращении», как на глаза Хрущева навернулись слезы.

Завоевал его сердце и Трофим Лысенко – «босоногий ученый» (как он сам себя назвал в статье, напечатанной в «Правде» в 1927 году и знаменовавшей начало его стремительной карьеры), человек, опровергавший не только Менделя, но и Дарвина, и с легкостью необыкновенной решавший все проблемы советской агротехники. В совершенстве овладев искусством саморекламы, интриганства и очернения соперников, Лысенко сделался «главным советским биологом». В 1940 году Хрущев выступил в защиту очередного смелого плана Лысенко – использования цыплят для борьбы с долгоносиком, поражающим сахарную свеклу. Лысенко заявил по этому поводу, что другие специалисты критиковали его план, однако «верное и своевременное вмешательство Никиты Сергеевича» сразу показало, что он прав, а его оппоненты ошибаются ⁵¹.

В июле 1939 года Хрущев назвал Лысенко «прекрасным человеком», возглавляющим «целую школу прекрасных людей» ⁵². Псевдонаука Лысенко вполне отвечала большевистскому менталитету. Сталин и его сподвижники не признавали для своих планов ни социально-экономических, ни физических преград; неудивительно, что их привлекало шарлатанство, облаченное в одежды дерзких научных прозрений. Даже истинные ученые поддерживали Лысенко, опасаясь за свою жизнь и карьеру ⁵³. Так что поддержка, оказанная ему Хрущевым, не была лишь причудой хрущевского характера. Однако очевидно, что у лидера компартии Украины была и личная причина питать к Лысенко симпатию: он мог уважать Трофима Денисовича, не завидуя его эрудиции.

Вскоре после прибытия Хрущева в Киев Молотов предложил назначить его заместителем председателя Совнаркома. От этого предложения (очевидно, не вполне серьезного – иначе его поддержал бы Сталин) Хрущев отказался, заявив, что на Украине он нужнее. Была тому и личная, эгоистическая причина: на Украине Хрущев мог наслаждаться культом собственной личности ⁵⁴.

Краткая биография, опубликованная по случаю вступления Хрущева в должность, описывает его в таком ключе: он «показал высокую принципиальность, беззаветную преданность партии Ленина – Сталина, умение упорно и до конца проводить начатое дело. Большевистская прямота, чуткость, исключительная скромность – характерная черта этого сталинца» ⁵⁵. «Правда Украины» выражала «безграничную радость» по случаю избрания Хрущева в декоративный Верховный Совет СССР, располагавшийся в Москве. По словам заместителя Хрущева Демьяна Коротченко, только «лучший сын нашего народа, безупречный большевик, донецкий шахтер Никита Сергеевич Хрущев» сумел «разгромить троцкистско-бухаринских врагов и их союзников – украинских националистов» ⁵⁶. Коротченко был классическим «Молчалиным». «На заседаниях [украинского Политбюро] он всегда молчал, – рассказывает Василий Костенко. – Молчание было его козырем. Он дожидался, пока Никита Сергеевич что-нибудь предложит, и восклицал: „Да, да, конечно, совершенно верно!“» ⁵⁷

Лицо и фигура Хрущева (в то время еще относительно стройная) постоянно мелькали в украинской прессе. Вот он, в залихватски заломленной набок кепке, принимает парад физкультурников; вот в украинской вышитой рубахе заседает в Верховном Совете Украины; вот он рядом со Сталиным и Ждановым на неформальном групповом портрете. Вот снимок, который должен был особенно нравиться Хрущеву: на нем Хрущев запечатлен вместе с делегатами XIV съезда компартии Украины, совсем так же, как всего десяток лет назад шахтеры из города Сталино, среди которых был и он сам, были удостоены сняться вместе с вождем ⁵⁸.

23 декабря 1939 года первые полосы украинских газет обошел снимок, на котором Хрущев разговаривает с Молотовым, а Сталин благосклонно слушает их беседу. 12 мая 1940-го еще один снимок почти во всю страницу показывает нам, как Хрущев, с блокнотом и карандашом наготове, выслушивает указания Сталина. А тремя днями спустя мы видим Хрущева на трибуне – он выступает на XV съезде КП(б)У. В «Правде» и «Известиях» подобным образом дозволялось изображать только Сталина – но на Украине Хрущев сделался «Сталиным» местного масштаба.

Неумеренное восхваление вождей «второго ряда» было в сталинские времена обычным делом; Хрущев, по всей видимости, искренне этим наслаждался. Кинохроника запечатлела награждение его орденом Красного Знамени, состоявшееся в Кремле в 1939 году. Мы видим, как Хрущев идет по красному ковру, как принимает награду из рук официального главы государства Калинина, как пожимает ему руку и произносит короткую речь. При покадровом просмотре хорошо видно, что Хрущев смотрит на награду в руках Калинина голодным взглядом, словно хищник на добычу. Получив наконец заветное сокровище, он с облегчением расплывается в улыбке и на миг от восторга прикрывает глаза. Затем, глубоко вздохнув, решительным шагом поднимается на трибуну и начинает говорить, помогая себе энергичными взмахами руки.

Второй эпизод кинохроники относится к XVIII съезду партии, состоявшемуся в марте 1939 года; тогда Хрущев привез с собой всю семью, остановившись в прежней московской квартире. На экране мы видим, как члены Политбюро собираются в зале, где им предстоит фотографироваться с заслуженными делегатами. Когда вожди входят, Хрущева от Сталина отделяют несколько человек; но к тому времени, как они начинают рассаживаться, он ухитряется протиснуться к вождю и занять место рядом с ним. Молотов и Каганович, которых Хрущев буквально оттирает, кажется, не возражают; Сталин мрачен и погружен в свои мысли. Устроившись на соседнем стуле, Хрущев победоносно улыбается, затем тревожно оглядывается кругом – не обидел ли он кого? Дружески подтолкнув Молотова и Кагановича локтем, он обводит комнату довольным взглядом и вновь расплывается в улыбке.

1939 год принес новые треволнения. За знаменитым Пактом о ненападении, заключенным с фашистской Германией, и началом Второй мировой войны последовала советская оккупация Западной Украины и Западной Белоруссии. Хрущев принимал в этом активное участие – что говорит не в его пользу, ибо аресты и депортация сотен тысяч жителей присоединенных территорий лежат и на его совести.

В дипломатических маневрах, предшествовавших заключению пакта, Хрущев не участвовал. Однако во второй половине августа 1939 года ему случилось быть в Москве, где он руководил организацией работы украинского павильона на ВСХВ. О визите германского министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа Хрущев узнал накануне его прибытия. Сталин с удовольствием поделился этой новостью со своим ничего не подозревающим приближенным. «Смотрит он на меня и улыбается, выжидает, какое эта новость произведет на меня впечатление? Я тоже на него смотрю, считая, что он шутит: чтобы к нам да прилетел Риббентроп? Что он, бежать из Германии собирается, что ли?» ⁵⁹

Неудивительно, что на переговоры Хрущева не пригласили. 23 августа он вместе с Маленковым, Ворошиловым и Булганиным отправился на охоту. Хрущеву уже случалось охотиться под Москвой, но на этот раз он впервые попал в закрытое охотничье угодье Завидово. «Хорошо, поезжайте, – сказал ему Сталин. – Я с Молотовым приму Риббентропа и послушаю, а потом вы приезжайте с охоты, я расскажу, каковы цели Гитлера и каков результат разговора».

И три десятилетия спустя Хрущев вспоминал об этой охоте с неподдельным восторгом. Совсем рядом решались судьбы мира – а он, позабыв обо всем, наслаждался жизнью. «Поохотились мы, погода была чудесной, тепло, сухо, охота прошла очень удачно. Прошу не понимать меня как некоего типичного охотника-хвастуна. Но мне действительно удалось тогда убить на одну утку больше, чем Ворошилову. Почему об этом говорю? Да потому, что везде у нас тогда гремело: „Ворошиловские стрелки“. Ворошилов, дескать, стреляет из винтовки и из охотничьего ружья лучше всех» ⁶⁰.

Хрущев знал, что после охоты Сталин позовет их на ужин, и «повез с собой уток, как говорится, для общего котла. Я похвалился своими охотничьими успехами. Сталин был в хорошем настроении, шутил».

Пакт Молотова – Риббентропа с секретным протоколом, в котором двое диктаторов договорились об очередном разделе Польши, повлек за собой ужасные последствия для жителей Западного края. Правда, при польском правительстве национальным меньшинствам – русским, украинцам и белорусам, проживавшим на этих территориях, – приходилось очень несладко; но их беды под польским владычеством нельзя сравнить с тем террором, который обрушился на новых граждан СССР после присоединения к Советскому Союзу.

В событиях, последовавших за вводом войск на Западную Украину, Хрущев играл ключевую роль. Сталин неусыпно наблюдал за ним, ставки были высоки, время – дорого. В аннексии новых территорий СССР стремился соблюсти видимость демократии. 22 сентября советскими войсками был занят Львов, крупнейший город Западной Украины, – а уже 26–27 октября «свободно избранные» национальные собрания Западной Украины и Белоруссии обязали своих представителей подать просьбу о присоединении к СССР. 1 ноября Верховный Совет СССР принял их прошения, вызвав в ответ такие выражения благодарности Сталину: «Из царства тьмы и бесконечных страданий, в которых прозябал народ Западной Украины шестьсот долгих лет, мы переходим в сказочную страну свободы и счастья народа» ⁶¹.

Такое чудо удалось сотворить Хрущеву за неполных два месяца. Советская пресса превратила аннексию Западного края в настоящее шоу – и звездой этого шоу стал Хрущев. В одном городе неподалеку от новой советско-германской границы, узнав, что один из слушателей его выступления – слесарь, он воскликнул: «Ну а я тоже слесарь!» – чем вызвал «восторженные возгласы и аплодисменты» толпы ⁶². На кадрах кинохроники мы видим, как Хрущев вместе с маршалом Семеном Тимошенко, командующим Киевским военным округом, приветствует радостных поселян: на Хрущеве френч и военная фуражка, которые он носит с явной гордостью, не смущаясь даже тем, что на фоне высокого статного Тимошенко смотрится непрезентабельно. Обращаясь к толпе с речью, Хрущев заламывает фуражку, озорно улыбается в ответ на аплодисменты, а затем, когда слово переходит к Тимошенко, слушает его, выпрямившись и заткнув большие пальцы за пояс. Далее мы видим, как высокие гости стоят кружком и разговаривают: все, кроме Хрущева, – с сигаретами. А вот они в сопровождении охраны идут к черным правительственным автомобилям, и Тимошенко уступает дорогу Хрущеву, позволяя ему сесть в машину первым.

В фильме Довженко «Освобождение» присоединение новых территорий изображается в стиле Лени Рифеншталь, в красочных образах, отражающих победу добра над злом. Злобная буржуазия, прежде властвовавшая на этих землях и угнетавшая народ, теперь подметает улицы. Польскую помещицу, безобразную старуху, выкидывают из дома. Пленные польские солдаты, едва держась на ногах, плетутся к желанной свободе. Бравурные крестьянские пляски… монахи, голосующие за советскую власть… И красной нитью проходит через фильм образ Хрущева – вот он выступает перед людьми, вместе со всеми поет осанну Сталину, наслаждаясь хорошо отрежиссированным «народным признанием».

В некоторых случаях Хрущев старался смягчить репрессии, обрушившиеся на новых граждан СССР. Хотя в 1938 году Сталин распустил компартии Польши и Западной Украины, на выборах 1939-го Хрущев использовал их бывших членов в качестве добровольных организаторов. Он старался замедлить темп коллективизации и раскулачивания на новых землях (впрочем, завершить то и другое советская власть не успела – до начала войны оставались считаные месяцы) ⁶³. Однако и тридцать лет спустя оккупация вызывала у него искренний восторг. Он приветствовал объединение Западной и Восточной Украины ⁶⁴, радовался расширению территории СССР и укреплению западной границы. Когда крестьяне из недавно созданного колхоза запели на собрании «Интернационал», он испугался, что они не смогут допеть до конца. «И только представьте, – восклицал он, – они знали все слова и прекрасно спели все до последнего слова!» Проблемы, если верить Хрущеву, возникали только с образованными поляками, не понимавшими, чем может обогатить их советская культура. «Воспитанные на буржуазных традициях… эти люди как бы теряли свою самобытность, свое лицо. Они не могли понять, что польская культура и польская нация продолжают развиваться на территории, отошедшей к Советскому Союзу» ⁶⁵.

С особым наслаждением Хрущев «воспитывал» и поучал чиновников низшего звена – простых, грубых людей, очень похожих на него самого в молодости. Однажды, будучи во Львове, он зашел к партийному функционеру, переаттестовывавшему бывших чиновников городского муниципалитета. У него, рассказывал Хрущев, «из шинели торчало два револьвера. Одним словом, только пушки недоставало у него за плечами, потому что слишком тяжела. Люди сидели и смотрели на него». Хрущев прочел чиновнику целую лекцию о том, как должен вести себя настоящий коммунист: «Вы производите плохое впечатление не только насчет себя, но и о советских органах власти, о всех наших людях, о нашей трусости. Что вы сделаете вашими пистолетами, если кто-нибудь из террористов придет и захочет вас убить? Он застрелит вас вашими же пистолетами. Зачем вы их демонстрируете? Почему у вас торчат рукоятки? Спрячьте их в карманы и оденьтесь поприличнее» ⁶⁶.

Теперь Хрущев имел возможность распекать и более высокопоставленных фигур. НКВД отправил на Западную Украину двух агентов (один из них потом прославился под именем полковника Рудольфа Абеля – советского шпиона, арестованного ЦРУ в 1957 году) для вербовки этнических немцев, которым, согласно секретному протоколу Молотова – Риббентропа, разрешалось вернуться в Германию. Один агент пропал, и Хрущев не стеснялся в выражениях, объясняя Берии, что думает о тех, кто посылает на задания некомпетентных работников. Павел Судоплатов, находившийся в это время в кабинете Берии, рассказывает: «Благодаря высокочастотной телефонной линии я слышал его голос в трубке, даже сидя с другой стороны стола». Когда трубку взял сам Судоплатов, Хрущев «не потрудился меня выслушать… оборвал… а затем… бросил трубку» ⁶⁷.

22 сентября 1939-го в деревне неподалеку от Львова Хрущев, потрясая кулаками, бранил генералов НКВД за поведение их подчиненных. С одной стороны, они ничего не делают: «Какая это работа – ни одного расстрелянного!» С другой – пытаются командовать партийцами: «Знаем мы, как ваши работники стараются подмять партийное руководство под себя!» Докладывая об этом Берии в Москву, глава украинского НКВД Иван Серов добавлял, что Хрущев – «человек высокомерный, не прочь разыграть демократа, ему страшно нравится, когда окружающие льстят ему…» ⁶⁸. Но интереснее всего вопиющая противоречивость желаний Хрущева: он требует одновременно, чтобы энкавэдэшники больше расстреливали и давали ему больше свободы действий.

Распекая и поучая подчиненных, Хрущев с удовольствием выслушивал потоки лести, изливаемые на него, например Александром Корнейчуком и его будущей женой, писательницей Вандой Василевской. Василевская бежала на восток из оккупированной Варшавы – как раз вовремя, чтобы помочь советской власти в агитации своих земляков-поляков, проживавших в Западном крае. «У меня, – вспоминал Хрущев, – остались добрые воспоминания об этой женщине, большой общественнице, преданнейшем гражданине, человеке неумолимой честности и прямоты. За это я ее весьма уважал». Далее он добавляет: «Сама она из знатного польского рода. Она была дочерью того Василевского, который в правительстве Пилсудского был министром, а кроме того, его ближайшим другом… Ходили слухи, что Ванда Львовна – крестная дочь Пилсудского». С увлечением рассказывает Хрущев о том, как Василевская бежала из Варшавы пешком, «в коротком полушубке и простых сапогах» ⁶⁹. Некоторое время спустя при помощи Хрущева она стала заместителем председателя Совета министров Украины.

Розовые воспоминания Хрущева достигают кульминации в описании собрания, принявшего постановление о присоединении Западной Украины к Советскому Союзу. Когда украинские делегаты собрались во Львове, «я не услышал ни одного оратора, который выражал бы хотя бы сомнение в том, что у них должна быть установлена советская власть. Они с радостью, с пафосом заявляли, что их заветная мечта – быть принятыми в состав Советской Украины». Когда Верховный Совет СССР ответил на эту просьбу согласием, Хрущев ощутил «гордость», поскольку именно он «от начала до конца находился в западных областях Украины и организовывал все дело». «Не стану скрывать, – замечает он, – для меня это было счастливое время». И с легкостью, от которой захватывает дух, добавляет: «И в то же время мы продолжали арестовывать людей. Нам казалось, что эти аресты послужат укреплению Советской власти и расчистят путь к построению социализма на марксистско-ленинских принципах» ⁷⁰.

Была у Хрущева и еще одна забота – управляя Украиной, он стремился расширить круг могущественных друзей и завести новые связи. В 1940 году, когда Красная Армия «освободила» от румынской оккупации Бессарабию, Хрущев вместе с маршалом Тимошенко отправился через румынскую границу в родную деревню Тимошенко Фурманку. Тимошенко, кавалерийский офицер, был выходцем из деревни; по замечанию Микояна, он «никаких книг никогда не читал» ⁷¹. Имела ли эта поездка какие-то военные цели, неизвестно; очевидно только, что она стала для Хрущева великолепным развлечением. В своих воспоминаниях он охотно и оживленно делится подробностями своего путешествия, рассказывает о бородатом крестьянине, ругавшем на митинге румынских офицеров: «Я давно не слышал такой отборной, неповторимой русской ругани», и о застолье с родственниками Тимошенко, длившемся всю ночь: «„Как, – спрашиваю, – маршал? Спит или встал?“ – „Маршал еще и не ложился“» ⁷².

Особенно восхищался Хрущев молодым военным командиром Жуковым, принявшим командование Киевским округом в 1940 году, когда Тимошенко стал наркомом обороны. Понравилось ему, как на учениях в Харькове в 1940-м танкист Дмитрий Павлов «буквально летал по болотам и пескам». Но, когда Павлов вышел из танка и заговорил, Хрущев с чувством превосходства отметил, что танкист «малоразвит» и «со слабой подготовкой» ⁷³. У Михаила Кирпоноса, позднее занявшего место Жукова, «не было опыта руководства таким огромным количеством войск». А Льва Мехлиса, к которому Хрущев во времена Промакадемии «относился с уважением», он теперь считал «сумасбродным» ⁷⁴.

Лучшими друзьями Хрущева в Кремле были Маленков и Булганин. Маленков разделял страсть Хрущева к охоте. Булганин как-то осмелился заметить при нем, что читать передовицы «Правды» незачем – все они одинаково предсказуемы и бессодержательны ⁷⁵. Внешне верные сталинцы сохраняли между собой хорошие отношения; однако зависть и взаимное недовольство росли, и Хрущев здесь не был исключением. На пленуме ЦК в феврале 1939 года, вспоминал он, «каждый старался покритиковать других». Сам он критики в свой адрес избежал, получив лишь одно, довольно несерьезное обвинение – в том, что поощряет «всех в Московской парторганизации называть его Никитой Сергеевичем» ⁷⁶.

Хрущев в самом деле предпочитал, чтобы к нему обращались запросто, по имени-отчеству: это отражает его приземленный, популистский стиль. По мнению Хрущева, его кремлевские коллеги были слишком оторваны от народа. Ворошилов «только красовался на праздниках в военной форме, а состоянием армии и ее оснащенностью не интересовался». Вместо того чтобы готовиться к войне, он «улыбался перед фотоаппаратами и киноаппаратами». Кроме того, он «прославился как ценитель и знаток оперы. Помню, однажды при мне заговорили о какой-то оперной певице, и жена Ворошилова, закатив глаза, проронила: „Климент Ефремович о ней не лучшего мнения“» ⁷⁷.

Хрущев, разумеется, тоже водил дружбу с писателями и артистами, не говоря уж о позировании перед кинокамерой Довженко. Но больше всего ценил он приглашения на дачу к Сталину во время своих поездок в Москву в 1938-м и 1939-м. «В те времена с ним всегда приятно было встречаться, послушать, что нового он расскажет, доложить ему. Он всегда рассказывал что-либо подбадривающее или разъяснял то или другое положение. Одним словом, выполнял свои функции руководителя и вождя, беседовать с которым каждому из нас (я, во всяком случае, говорю о себе) было приятно» ⁷⁸. Далее он добавляет: «Всегда было легче откровенно говорить с ним с глазу на глаз» ⁷⁹. Однако к этому времени Хрущев уже начинает разочаровываться в Сталине.