Текст книги "Хрущев"

Автор книги: Уильям Таубман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 69 страниц)

Если бы Берия верил в то, что говорил – он не был бы Берией. Что может быть желаннее для опытного придворного, чем несколько дней, даже несколько недель почти наедине с монархом! И сам Хрущев признает, что «в таком порядке были и свои плюсы. Часто велись разговоры, которые можно было выгодно использовать, из которых можно было почерпнуть сведения, важные для твоих целей» ³⁹.

Уже хорошо зная темную природу Сталина, Хрущев все же восхищался его умом и полагал, что может у него учиться. «Мы на него смотрели уже не так, как во время первых разоблачений „врагов народа“, когда нам казалось, что он на три метра в землю видит… Но после победы над гитлеровской армией он в наших глазах был окружен ореолом славы и гениальности». Хотя некоторые действия Сталина и были Хрущеву отвратительны, все же он «оставался в принципе марксистом» и «делал все, что было в его силах, для победы рабочего класса… – говорил позже Хрущев. – Я отдаю здесь должное Сталину. До самой своей смерти, когда он диктовал или что-нибудь формулировал, то делал это очень четко и ясно. Сталинские формулировки понятны, кратки, доходчивы. Это был у него большой дар, в этом заключалась его огромная сила, которую нельзя было у него ни отнять, ни принизить. Все, кто знали Сталина, восхищались этим его даром, поэтому мы и гордились тем, что работаем со Сталиным… Особенно хорошо получалось, когда он находился в здравом уме и трезвом состоянии. Тогда он давал окружающим много полезного советами и указаниями. Скажу прямо: я высоко его ценил и крепко уважал» ⁴⁰.

Такая оценка выглядит трагикомичной, когда мы вспоминаем, что речь идет об одном из величайших злодеев в истории: однако она помогала Хрущеву сохранять присутствие духа в опаснейшей политической борьбе. Сталин становился все подозрительнее, однако с возрастом память его ослабла и это давало пространство для маневров. Вокруг вождя царила тягостная атмосфера всеобщего недоверия и интриганства: на тех, кто клялся тебе в дружбе, нельзя было положиться; к тем, кто не скрывал своей вражды, приходилось подлаживаться и льстить, втайне мечтая о расправе над ними ⁴¹.

Молотов снова и снова доказывал свою лояльность ⁴². Его способность работать без отдыха была поистине легендарна. Он не только подписывал тысячи смертных приговоров «врагам народа», но и десятилетия спустя по-прежнему оправдывал аресты их жен и детей: «Они должны были быть в некоторой мере изолированы. А так, конечно, они были распространителями жалоб всяких… И разложения в известной степени» ⁴³. В марте 1949 года Молотова заменил на посту министра иностранных дел знаменитый «герой» чисток тридцатых годов Андрей Вышинский, а месяц спустя была арестована жена Молотова Полина Жемчужина. Жемчужина поднялась от заместителя наркома пищевой промышленности до наркома рыбной промышленности, а затем – до руководителя парфюмерной промышленности СССР. По словам Светланы Аллилуевой, «она была „первой леди“ Москвы, хозяйкой дипломатических приемов на собственной даче и в других дипломатических резиденциях… Наши унылые правительственные апартаменты в Кремле, – пишет дочь Сталина, – не могли сравниться с квартирой Молотовых…» ⁴⁴.

Жену Молотова обвиняли в краже документов, развратном поведении (двое служащих ее министерства «признались», что были ее любовниками), а также в сионизме. Приговор гласил: пять лет сибирских лагерей ⁴⁵. Жемчужина действительно была еврейкой, имела сестру в Палестине и брата в Америке, однако единственный ее контакт с сионистами был осуществлен по прямому указанию Сталина: как бывший член существовавшего в военное время Еврейского антифашистского комитета, она в 1948 году принимала в Москве первого посла государства Израиль Голду Меир. Сам Молотов позже признавал, что жена пострадала из-за него: «Ко мне искали подход, и ее докапывали…» ⁴⁶

«Вдруг ему взбрело в голову, что Молотов является агентом американского империализма, продался американцам, – вспоминал Хрущев, – потому что ездил, будучи по делам в США, в железнодорожном салон-вагоне. Значит, имеет свой вагон, продался!» ⁴⁷

Клим Ворошилов так и не оправился после своих неудач во время финской войны и при обороне Ленинграда. Он утешался ролью покровителя искусств, однако у кинорежиссера Михаила Ромма создалось впечатление, что Ворошилов не так уж разбирается в культуре, как старается показать. «Чувствую, что старею и глупею», – признавался он Ромму ⁴⁸. Но даже этот претенциозный глупец (который разъезжал по своей даче верхом на лошадях, полученных в дар от подчиненных, и даже на семейных ужинах произносил напыщенные политические речи) ⁴⁹не избежал подозрений в шпионаже. Однажды, посреди одного из обычных ночных застолий, Сталин вдруг спросил: «Как пролез Ворошилов в Бюро?» ⁵⁰

Каганович находился под подозрением с тех самых пор, как застрелился его старший брат Михаил, уволенный с должности наркома авиапромышленности и изгнанный из ЦК за мифические «связи с нацистами». Каганович не стал защищать брата, но это не обелило его в глазах Сталина. Как лизоблюд по призванию, как ретивый и безжалостный администратор, наконец, как еврей, на которого Сталин мог указывать в ответ на обвинения в антисемитизме, он был полезен. Однако к 1952 году и Каганович был исключен из «внутреннего круга».

Более приятное впечатление производил Микоян. Аллилуева пишет, что он и его жена Ашхен («милая тихая женщина, отличная хозяйка») соблюдали в семье «простоту и демократичность» ⁵¹. Как и всем подручным Сталина, Микояну приходилось отдавать ужасные приказы; однако в 1952 году и его жизнь висела на волоске. На пленуме ЦК, состоявшемся после XIX съезда партии, Сталин обрушился на Молотова и Микояна с резкой критикой. Писатель Константин Симонов, который при этом присутствовал, рассказывал, что Сталин «жестоко упрекал Молотова, обвинял его в трусости и пораженчестве… Потом повернулся к Микояну – и тут стал еще жестче и грубее. В зале наступило тяжелое молчание. Все члены Политбюро словно окаменели. Они ждали, кто станет следующим. Молотов и Микоян были бледны, как смерть» ⁵².

Хрущев уверяет, что он сам, Маленков и Берия старались смягчить отношение Сталина к Молотову и Микояну. Когда Сталин прекратил приглашать их на дачные вечера, Хрущев и другие потихоньку сообщали им о предстоящих застольях, так что они все равно старались как бы случайно туда приехать. Однако через некоторое время стало ясно, что упорствовать бесполезно, «и мы эту деятельность прекратили, потому что она могла плохо кончиться и для них, и для нас: и им не поможем, и свою репутацию в глазах Сталина подорвем… Мы были настороже, думали, что, видимо, Молотов и Микоян обречены» ⁵³.

Но кому же предстояло заменить старую гвардию? После войны за положение «наследников» боролись две фракции относительно молодых лидеров. Одну из них возглавляли Берия и Маленков, другая, известная как «ленинградская фракция», включала Жданова, Вознесенского и Кузнецова ⁵⁴. Маленков и Берия казались неуязвимыми. Оба с 1939 года занимали в Москве ключевые посты (Маленков руководил кадровой политикой, Берия возглавлял службу госбезопасности), оба во время войны работали в ГКО, а после войны замещали Сталина в Совете министров, оба в 1946 году стали полноправными членами Политбюро ⁵⁵. Однако реально ни тот ни другой не могли считать свое положение непоколебимым.

Согласно Молотову, Маленков был «хорошим исполнителем, „телефонщиком“, как мы его называли – он всегда сидел на телефоне: где что узнать, пробить, это он умел». Он был «очень активный, живой, обходительный. В главных вопросах отмалчивался. Но он никогда не руководил ни одной парторганизацией, в отличие от Хрущева, который был и в Москве, и на Украине» ⁵⁶.

Андрей Маленков описывает своего отца как «просвещенного технократа» с широким кругом интеллектуальных интересов и без малейшего вкуса к интригам. Многолетний помощник Маленкова Дмитрий Суханов уверяет, что его начальник «был свободен от многих идеологических догм». Но даже если это правда (а проверить эти утверждения сейчас уже невозможно), эти достоинства легко оборачивались недостатками. Аллилуева писала о Маленкове как о «без сомнения, самом разумном и трезвом члене Политбюро», однако кремлевские коллеги считали его слабым человеком. Маленков и Андрей Жданов были во многом похожи: сын Жданова стал химиком, дети Маленкова, пишет Аллилуева, «росли в интеллектуальной среде». Однако, добавляет она, Жданов презирал Маленкова и постоянно называл его «Маланьей» – прозвище, прилепившееся к Маленкову из-за его круглого «бабьего» лица ⁵⁷.

Что же до Берии – он, мягко говоря, слабостью характера не отличался. Это был умный, расчетливый, абсолютно циничный политик. У него была своя база на Кавказе, своя тайная полиция; по-видимому, в последние годы он подмял под себя и самого Сталина. «Я не случайно говорю, – пишет Аллилуева, – о влиянии Берии на отца, а не наоборот. Берия был коварнее, бесстыднее, искушеннее в интригах, упорнее и настойчивее. Попросту говоря, сильнее характером».

Помощники Берии позже обрисовывали его теми же красками, что и дочь Сталина. Разумеется, перводвигателем террора был не Берия, а сам Сталин; однако и Берия был настоящим чудовищем. Правда, после его появления во главе НКВД в 1939 году террор пошел на убыль; однако известно, что он лично пытал людей в своем рабочем кабинете. Его семья производила приятное впечатление. Нина Теймуразовна, настоящая красавица, химик по образованию, «играла роль жены и хозяйки, хотя уже давно не была ни той, ни другой», пишет Аллилуева, а их единственный сын Серго «знал немецкий и английский и был одним из первых в стране инженеров-ракетостроителей… Это был мягкий, уступчивый человек – как и его мать» ⁵⁸. Зато сам Берия был садистом и насильником.

«Обычное» донжуанство было при дворе Сталина любимой забавой. Кроме Поскребышева и шефа охраны Сталина Николая Власика, в этой игре активно участвовали престарелый седобородый Михаил Калинин (неясно, до или после ареста его жены) и Булганин. Последний сожительствовал с известной певицей, которую поселил в своей квартире на улице Грановского, а другую свою любовницу однажды представил как жену ⁵⁹. Но Берия развлекался неслыханным способом: курсировал по Москве на своем лимузине, подбирал молодых женщин и девушек, отвозил их к себе на улицу Качалова, угощал вином с подсыпанным в него снотворным, а затем насиловал ⁶⁰.

Милован Джилас описывает Берию так: «Пухлый, иззелена-бледный, с мягкими влажными руками. Жесткая линия рта и маленькие глазки за стеклами пенсне вдруг напомнили мне Вуйковича, шефа Белградской королевской полиции, который специализировался на пытках коммунистов» ⁶¹. Его боялся и сам Сталин: однажды он позвонил в квартиру Берии, где в это время в гостях у Нины Теймуразовны была его дочь, потребовал Светлану к телефону и с бранью и проклятиями приказал ей немедленно уйти оттуда: «Быстро марш домой! Я не верю Берии!» ⁶²«Сталин, видимо, сделал вывод, – пишет Хрущев, – если Берия делает это по его поручению с теми, на кого он указывает пальцем, то может это сделать и по своей инициативе, по собственному выбору. Сталин боялся, как бы при случае такой выбор не пал на него… Конечно, он никому об этом не говорил. Но это становилось заметным» ⁶³.

Но даже у такого злого гения, как Берия, были свои слабые стороны. В 1918 году он некоторое время находился на службе антибольшевистского азербайджанского правительства; впоследствии это изобразили как предательство. Его неуемное честолюбие тревожило и пугало коллег. Берия «был высокомерен во всем, – вспоминал Хрущев. – Ничего не решалось без него… Предположим, делаешь доклад Сталину в присутствии Берии, предварительно не обсудив этот доклад с ним – можно не сомневаться, что он порвет этот доклад в клочки вопросами и возражениями» ⁶⁴.

Недостатки Берии играли на руку Жданову. В 1934 году Жданов заменил убитого Кирова в ленинградской парторганизации, второй по значению и престижу после московской. В 1939-м, за шесть лет до Маленкова и Берии, он стал полноправным членом Политбюро. Как и Хрущев, Жданов не участвовал в работе ГКО; вместо этого он решал неблагодарную задачу – руководил обороной Ленинграда. В конце войны его отослали в Финляндию, где он представлял СССР в Союзнической контрольной комиссии в Хельсинки. Однако беспредельная лояльность и покорность вкупе с трудолюбием помогли ему восстановить свои позиции в глазах Сталина.

Жданов старался слыть интеллектуалом: этот человек, после войны разгромивший русскую литературу и музыку, играл на фортепиано. Кроме того, он был ловок и находчив и на поле интриг порой переигрывал Маленкова и Берию. В 1946 году Маленкова исключили из Секретариата ЦК, а Берия потерял прямой контроль над силовыми ведомствами ⁶⁵. Место Маленкова занял ленинградский заместитель Жданова Кузнецов, а другой его протеже, Вознесенский, в 1947-м сменил ставленника Маленкова на должности председателя Госплана и полноправного члена Политбюро ⁶⁶.

Кузнецов и Вознесенский также отличались энергией и честолюбием, однако были более образованны, чем их старшие товарищи; кроме того, на руках у них было куда меньше крови. Некоторое время Сталин поручал Вознесенскому вести в свое отсутствие заседания правительства и даже говорил о нем как о будущем главе правительства, а о Кузнецове – как о возможном генсеке ⁶⁷. Однако, возвысив Жданова, чтобы уравновесить Маленкова и Берию, Сталин вполне мог поступить и наоборот. По всей видимости, Берия убедил Сталина вернуть доверие Маленкову ⁶⁸. В августе 1948 года Жданов умер при не вполне ясных обстоятельствах (он страдал ожирением и астмой и много пил), а после визита Маленкова в Ленинград в начале 1949-го Кузнецов, Вознесенский и другие ленинградские руководители были обвинены во фракционности, русском национализме и многих других грехах. Кузнецова арестовали (не где-нибудь, а в кабинете у Маленкова) в августе 1949-го, Вознесенского – в октябре. В тот день, когда Кузнецов был уволен с занимаемой должности, его семья праздновала помолвку дочери с Серго, сыном Анастаса Микояна. Каганович предупреждал отца Серго: «Ты согласен на эту свадьбу? Ты что, с ума сошел? Неужели не понимаешь, что Кузнецов обречен?» Он был прав. В сентябре 1950 года члены Политбюро, включая и Хрущева, подписали Кузнецову, Вознесенскому и нескольким другим смертный приговор. Несколько недель спустя состоялся негласный «суд»; был зачитан приговор, немедленно после этого осужденным надели на головы белые мешки, вывели из зала суда и расстреляли. Жена Кузнецова, а также сестра Вознесенского Мария и его брат, возглавлявший Ленинградский государственный университет, были арестованы и отправлены в лагеря ⁶⁹.

«Ленинградское дело» подняло акции Маленкова и Берии. На XIX съезде партии в октябре 1952 года Маленков зачитывал отчетный доклад, что в глазах присутствующих делало его очевидным наследником Сталина. Положение Берии было более шатким. В конце 1951 года Сталин начал аресты партийных работников мингрельского происхождения, на родине Берии, приказав новому главе госбезопасности Семену Игнатьеву не забывать о «большом мингреле». Берия сумел перехватить инициативу – поспешил в Грузию и принялся рьяно арестовывать членов собственного клана. С «делом врачей» такой фокус не удался. Сталин объявил, что кремлевские врачи готовили серию убийств, и «Правда» констатировала, что органы государственной безопасности под руководством Берии «не сумели вовремя раскрыть террористическую организацию врачей» ⁷⁰. Когда много лет спустя Молотова спросили, в самом ли деле легенда о заговоре врачей была необходима для смещения Берии, тот ответил: «Так тоже не бывает. Надо, чтобы для других было убедительно. Промолчат, но не поверят…» ⁷¹

Кремлевские врачи, большей частью евреи, были арестованы в январе 1953 года. Микоян страшился повторения террора тридцатых годов. Если, как гласили слухи, Сталин действительно намеревался сослать тысячи евреев на Дальний Восток, не было сомнений, что новая волна террора должна была бы захлестнуть всю верхушку власти, в том числе Берию, Маленкова и Хрущева ⁷².

Роль Хрущева в этой борьбе не вполне ясна. Сам он отрицал, что знал об арестах Кузнецова и Вознесенского «во всех деталях»: «Со мной о „ленинградском деле“ Сталин никогда не говорил». Однако ему было известно, что с 1946 года Берия и Маленков строили заговоры против своих соперников. Сталин, если верить Хрущеву, не сразу решился уничтожить Кузнецова, но Берия и Маленков давили на него. Хрущев признает, что подписывал «материалы расследования» «ленинградского дела», однако, когда Сталин предложил ему провести аналогичное расследование в Москве, Хрущев (опять же, по его собственным словам) предотвратил распространение «этой заразы» в столице ⁷³.

«У нас плохо обстоят дела в Москве и очень плохо – в Ленинграде, где мы провели аресты заговорщиков, – заметил Сталин Хрущеву в декабре 1949 года. – Оказались заговорщики и в Москве. Мы хотим, чтобы Москва была опорой ЦК партии». Он передал Хрущеву пространный документ, содержащий обвинения в адрес партийного руководителя Георгия Попова и других московских чиновников. «Положил я записку к себе в сейф, – рассказывает Хрущев, – и решил не говорить Сталину о ней какое-то время, считая, что чем больше времени пройдет без такого разговора, тем лучше».

Игнорировать указания Сталина само по себе было дерзостью. Однако, когда вождь снова заговорил о документе, Хрущев осмелился сказать ему, что приведенные в нем обвинения ошибочны. «Если бы подстраиваться под настроение Сталина, захотеть отличиться и завоевать его дополнительное доверие, то это очень легко было бы сделать, – признает он. – Нужно было только сказать: „Да, товарищ Сталин, это серьезный документ, надо разобраться и принять меры“. Попов и его „группа“… конечно, на допросах „сознались“ бы, вот вам заговорщическая группа в Москве. А я стал бы человеком, которому, возможно, приписали бы, что, дескать, он пришел, глянул, сразу раскрыл и разгромил заговорщиков». Чтобы спасти Попова, рассказывает Хрущев, он распорядился о его переводе из Москвы, чтобы, если забывчивый диктатор случайно вспомнит о нем и спросит: «А где Попов?» – можно было бы спокойно ответить: «В Куйбышеве» ⁷⁴.

После XIX съезда Сталин неожиданно заменил Политбюро расширенным до двадцати пяти человек Президиумом, состоящим из более молодых руководителей. Очевидно, он готовил финальную чистку «старой гвардии». «Я ничего не понимал, – пишет Хрущев. – Как же это получилось?» Он утверждает, что был еще более изумлен арестами кремлевских врачей, не сомневался в их невиновности и позже винил себя за то, что молчал: «В этом я себя и упрекаю. Надо было проявить больше решительности в то время, не позволить развернуться этой дикой кампании… Я беру и на себя вину за то, чего тогда не доделал» ⁷⁵.

В самом ли деле Хрущев был совершенно непричастен к этому делу? Двое известных историков, а также Павел Судоплатов в этом сомневаются, а Молотов прямо и неоднократно утверждал, что в последние годы жизни Сталина Хрущев входил в «тройку» наряду с Маленковым и Берией ⁷⁶. Однако, даже если он был ближе к Маленкову и Берии, чем признавал впоследствии, его возвращение в Москву в 1949 году должно было осложнить отношения между ними. Хрущев начал в Московском горкоме и некоторых госучреждениях собственную чистку, удаляя оттуда ставленников Маленкова ⁷⁷. Когда в 1951-м главой МГБ стал Игнатьев, несколько человек, работавших с Хрущевым, были назначены его заместителями, а другие протеже Хрущева заняли ключевые посты в ЦК. Маленков и Хрущев в беседах друг с другом отрицали, что кто-либо из них помогал Сталину в подборе кандидатур для Президиума. Однако Маленков позже признавался сыну, что подсказал Сталину несколько кандидатов: вполне возможно, что и Хрущев был столь же неискренен. Да и, если Хрущев не участвовал в подборе Президиума, как попали туда его люди с Украины? Если Хрущев соперничал с Берией и старался очернить его в глазах Сталина – можем ли мы быть уверенными, что он не поощрял развитие «дела врачей»? ⁷⁸

Разумеется, все это лишь предположения. По-видимому, Хрущев в самом деле защищал тех, кого мог защитить – например, энергичного молодого московского партработника Николая Сизова, который внезапно куда-то исчез, а некоторое время спустя снова «вынырнул» в качестве директора авиационного завода и популярного комсомольского лидера. Когда комсомольские активисты потребовали, чтобы обвинения против Сизова были предъявлены публично, Хрущев пригласил их на встречу. Сперва он развлекал аудиторию рассказами о своей юности и разговорами об экономической ситуации в Москве, а затем, завоевав доверие слушателей, изменил тон и холодно объявил, что судьба Сизова их не касается. «Так вот, молодые товарищи. Дел много, надо подчиняться партийным решениям, на то вы и комсомол». После этого он вышел из зала, так и не дав комсомольцам возразить. Однако при этом Хрущев спас Сизова от гибели; уволив его с поста секретаря комсомольской организации, он отправил его «от греха подальше» на учебу в Высшую партийную школу. «Таким способом, – замечает Аджубей, – иногда удавалось выводить человека из-под более сильного удара» ⁷⁹.

Приблизительно в то же время работу в аппарате ЦК предложили бывшему вожаку украинского комсомола при Хрущеве Костенко. Когда тот спросил у своего шефа совета, Хрущев прошептал: «Не соглашайся! Не приезжай в Москву! И забудь, что я тебе это сказал!» Костенко пересидел последний год жизни Сталина в провинции – и остался невредим ⁸⁰.

Какова бы ни была роль Хрущева в последние годы жизни Сталина, игра, в которую он играл, требовала от него и изображать дружбу с Берией и Маленковым, и быть готовым в любую минуту их предать. По его воспоминаниям, в тридцатые годы, когда Хрущев работал вместе с Маленковым, они были «друзьями». Во время приездов в Москву в военные годы Хрущев останавливался у Маленкова на даче и часто гостил у Маленковых, приезжая из Киева. Хрущев и Маленков вместе охотились, а в начале 50-х их семьи часто ходили вместе по грибы, а потом ужинали друг у друга на дачах. Хрущев даже приглашал Маленкова на вечерние прогулки, к которым пристрастился в Киеве; при дворе Сталина такое времяпрепровождение было непривычным. Вместе с женами и детьми (и нервничающими телохранителями на хвосте) они шли по улице Грановского, сворачивали на проспект Калинина, продолжали свой путь по Моховой, поворачивали на улицу Горького и возвращались домой. Иногда выбирали и кружной путь – по Александровскому саду, мимо Кремлевской стены ⁸¹.

На вопрос, с кем дружил ее отец в 1949–1953 годах, Рада Аджубей холодно ответила: «Это сложный вопрос. Трудно сказать. С тридцатых годов мы дружили семьями с Булганиными и Маленковыми и здесь, в Москве, живя с ними в одном доме, часто встречались. Были и многие другие… но я бы не назвала это дружбой» ⁸².

Сталин не поощрял дружбу между своими подчиненными. Однако невозможно работать вместе, не заводя никаких личных связей. Сын Маленкова Андрей вспоминает, что Хрущев был единственным из коллег, с кем проводил свободное время его отец. Они называли друг друга «Никитой» и «Егором», ходили друг к другу на дни рождения, а их дети постоянно бывали друг у друга в квартирах на улице Грановского. Однако, хотя Нина Петровна, по воспоминаниям Андрея, была «интеллигентной женщиной», а ее муж – «самым живым» из коллег Маленкова, Хрущев производил впечатление человека «невероятно грубого». «Мои родители были из интеллигентных семей, – объяснял Маленков-младший, – учились в гимназии, получили высшее образование, в гостях у нас часто бывали академики и профессора. Хрущев же был совершенно неотесан, с на редкость грубым чувством юмора, очевидно, ничего не читал и совершенно не знал литературу» ⁸³.

Маленков, разумеется, не демонстрировал своей неприязни – однако Хрущев не мог ее не почувствовать. «Во время войны, – рассказывал позже Хрущев, – Маленков начал смотреть на меня свысока, особенно когда замечал, что Сталин мною недоволен» ⁸⁴. Открытых ссор между ними не было – но только потому, что каждый боялся невольно укрепить положение другого. В общении друг с другом эти люди постоянно носили маски; то же, и в еще большей степени, касалось их отношений с Берией.

У Хрущева было немало причин бояться Берии. По рассказу Аджубея, в 1951 году оперативники Берии пытались обыскать рабочий кабинет Хрущева в здании горкома, угрожая его секретарю, находившемуся на рабочем месте, серьезными последствиями, если он не позволит «проконтролировать надежность сейфов и телефонных аппаратов». Однако тот не позволил, и оперативники с проклятиями удалились. Никаких последствий этот случай не имел: помощник Хрущева пришел к выводу, что Берия не решился вступить с его шефом в открытую схватку ⁸⁵.

Вскоре после свадьбы Рады и Алексея служба безопасности сообщила, что молодая пара «болтает» о «красивой жизни» семьи Хрущевых. Хрущев возложил вину на Аджубея (и справедливо, по замечанию Сергея Хрущева); Аджубей и Рада сваливали все на своих университетских друзей, бывавших у Хрущевых на даче. Позднее Хрущев объяснил Аджубею, что скандал был «специально раздут», чтобы его скомпрометировать.

Однажды летом, когда Хрущев и Берия отдыхали на Кавказе, Берия пригласил Хрущева подняться вместе на высокую гору, откуда открывался вид на море. «Какой простор, Никита. Давай построим здесь наши дома, будем дышать горным воздухом, проживем сто лет, как старики в этой долине». Когда Берия предложил «куда-нибудь переселить» людей, живущих на этом месте, Хрущев почуял «провокацию» – как и в другом случае, когда Берия попытался «вовлечь его в антисталинский разговор, а потом донести Сталину» ⁸⁶.

Несмотря на махинации Берии или, точнее, из-за них, Хрущев опасался открыто выказывать Берии свое негодование или чуждаться его. По утверждению Молотова, Маленков, Берия и Хрущев составляли неразлучную «троицу» ⁸⁷. После университета, поступив на работу в «Комсомольскую правду», Аджубей часто ездил с работы домой вместе со свекром. Иногда – очевидно, по предварительной договоренности – где-нибудь на темной улочке автомобиль Хрущева встречался с лимузином Берии; Аджубей менялся с ним местами, чтобы они с Хрущевым могли поговорить. Когда два автомобиля подъезжали к воротам хрущевской дачи, рассказывает Аджубей, «Никита Сергеевич выходил из машины, долго жал руку Лаврентию Павловичу. Стоял, сняв шляпу и глядя вслед, пока машина не скрывалась из виду. Он прекрасно знал, что дежуривший на воротах офицер непременно сообщит по начальству, с каким почтением Хрущев провожал Берию» ⁸⁸.

Если верить Хрущеву, с начала 1939 года Берия предупреждал его о том, что Маленков был чересчур близок с расстрелянным главой НКВД Ежовым. Десять лет спустя или около того Берия убеждал Хрущева: «Слушай, Маленков безвольный человек. Вообще козел, может внезапно прыгнуть, если его не придерживать. Поэтому я и… хожу с ним. Зато он русский и культурный человек, может пригодиться при случае». Это признание стало для Хрущева откровением. «Удивляюсь, неужели ты не видишь и не понимаешь, как Берия относится к тебе? – сказал он Маленкову как-то вечером на сталинской даче в Сочи. – Ты думаешь, что он тебя уважает? По-моему, он издевается над тобой!» После долгого молчания Маленков ответил: «Да, я вижу, но что я могу поделать?» – «Я просто хотел бы, чтобы ты видел и понимал, – ответил Хрущев. – А это верно, что сейчас ты ничего не можешь поделать» ⁸⁹.

В играх сталинских приспешников Хрущев был не последним игроком. Одним из замыслов Берии было стремление окружить Сталина грузинской прислугой. При каждой встрече с грузином – главой службы безопасности, которого Берия сделал генерал-майором, Хрущев замечал у него на груди новые орденские ленточки и медали. Однажды Сталин заметил, как Хрущев смотрит на эти медали, и обменялся с ним многозначительным взглядом. «Он знал, что думаю я, и я знал, что думает он, но никто из нас не сказал ни слова», – вспоминал Хрущев ⁹⁰. Несколько раз во время поздних ужинов на сталинской даче, на которых Берия исполнял роль тамады, Хрущев отказывался петь соло. «Я отказывался, а Сталин поглядывал на меня и на Берию, ждал, чем все это кончится. Берия видел, что я не сдамся, и отставал от меня, чувствовал, что Сталину нравится мое упрямство» ⁹¹.

Трудно сказать, что больше поражает в этих эпизодах – проницательность Хрущева, научившегося безошибочно «читать» мысли Сталина и Берии, или актерский талант, с которым он скрывал свое растущее интриганское мастерство под убедительной маской грубого, простоватого и ограниченного «мужлана».

Достижения в промышленности и сельском хозяйстве помогали Хрущеву удерживать свои позиции перед Сталиным; однако ему случалось допускать грубые ошибки, которые позволяли соперникам и дальше его недооценивать.

Борьбу с жилищным кризисом в Москве Хрущев повел энергично и изобретательно. К 1949 году большинство населения столицы обитало в коммуналках, зачастую по две семьи в комнате, а десятки тысяч людей и вовсе прозябали в бараках. Хотя население столицы за десять лет выросло на миллион человек, жилые дома с 1940 года почти не строились ⁹². Хрущев произвел революцию в жилищном строительстве, впервые введя использование железобетона ⁹³. Продолжалось и строительство метро, однако наряду с этим – бездумный снос исторических застроек (например, Китай-города); как и в тридцатые годы, Хрущев не проявлял никакого интереса к историческим архитектурным ценностям ⁹⁴.

Советское сельское хозяйство к 1950 году так и не вышло на уровень 1913-го. Вместо того чтобы вкладывать ресурсы в агропромышленный сектор, режим предпочитал их выкачивать. Колхозы вынуждены были продавать свою продукцию по заниженным ценам, в то время как цены на индустриальные товары, в том числе грузовики и тракторы, возросли в несколько раз. В результате многие колхозники работали бесплатно, оказавшись в своеобразном рабстве. Единственным способом выжить для них оставались приусадебные участки – однако налоги на них постоянно росли. Колхозник не мог даже уехать в город в поисках лучшей доли – у него не было паспорта ⁹⁵.

Московская область, сельскохозяйственные условия которой по сравнению с черноземной полосой были неблагоприятны, находилась в особом небрежении. Едва водворившись в столице, Хрущев отправил своего помощника Андрея Шевченко в инспекционную поездку по области. Крошечные нищие колхозы, которые посетил Шевченко, носили гордые названия вроде «Смерть капитализму!», но не имели ни электричества, ни машин, ни даже работников-мужчин. В одной деревне, где Шевченко посетил школу – полуразрушенную хибару с единственной комнатой, – учительница угостила его супом. Шевченко выловил из супа и выбросил что-то, с виду напоминающее крысиный хвост. «Что вы делаете?! – воскликнула учительница. – Это же мясо!»