Текст книги "Хрущев"

Автор книги: Уильям Таубман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 69 страниц)

Это, по-видимому, подтверждается тем, что говорил сам Хрущев своим восточным союзникам. В октябре 1961 года он заметил польскому лидеру Владиславу Гомулке, что от заключения мирного договора соцлагерь только «проиграет», поскольку Запад «может объявить экономический бойкот СССР и социалистическим странам». Учитывая эту опасность, «не следует обострять ситуацию»; «надо вести свою игру… и продолжать давление». В феврале 1962-го Хрущев спрашивал Ульбрихта: «Что нас заставляет спешить с мирным договором? Да ничего. До 13 августа [дата возведения стены] мы ломали голову, как продвинуться вперед. А теперь-то о чем беспокоиться? Границы закрыты» ⁴⁰.

Тем не менее, когда Хрущев инструктировал Добрынина – нового посла СССР в США, – «ясно было, что он [Хрущев] рассматривает германский и берлинский вопросы как принципиальные для советско-американских отношений и хочет, чтобы они были решены в соответствии с принципами, которые он изложил Кеннеди в Вене». По словам Добрынина, Хрущев «надеялся изменить положение в Берлине в свою пользу» ⁴¹.

Может быть, Хрущев лукавил для того, чтобы Добрынин правильно сыграл свою роль? Или Берлин и Куба все же были для него связаны каким-то необъяснимым образом, о чем и не подозревал Трояновский? Правда ли, что Хрущев постоянно менял свои решения? Может быть, никто не мог разгадать его мысли и предугадать действия, потому что он действовал наугад, сам не зная, чего хочет добиться? Первый секретарь Московского горкома Николай Егорычев, не имевший никакого отношения ни к Берлину, ни к Кубе, возможно, подскажет нам принцип действий Хрущева: «Даже когда Хрущев совершал ошибку и даже когда понимал, что ошибся – может быть, тогда-то в особенности, – ему не хватало духу это признать. Так происходило отчасти потому, что он был руководителем партии и правительства, но отчасти и из-за его характера» ⁴².

Что бы ни думал Хрущев о Берлине, он не мог не замечать, что советско-американские отношения в 1961–1962 годах зашли в тупик, а советско-китайские между тем продолжают ухудшаться. В своей речи на XXII съезде Чжоу Эньлай вежливо, но твердо провел прежнюю китайскую линию, а затем уехал, не дожидаясь реакции Хрущева. Выступая на Красной площади, Чжоу Эньлай отдал должное не только Ленину, но и Сталину. В ответ Хрущев заявил китайцам, что, хотя «голос китайской коммунистической партии был для нас тогда [в 1956 году] важен, теперь мы намерены идти своим путем» ⁴³. В 1962-м было предпринято несколько попыток исправить положение, но напряженность продолжала расти. Так что тайное размещение ракет на Кубе было призвано не только утереть нос Кеннеди, но и убедить социалистических союзников Хрущева, что его политика – жесткость в сочетании с гибкостью – приносит интересам коммунизма больше выгоды, чем жесткий, ригористический догматизм Китая.

«Хрущев обладал богатым воображением, – писал в 1994 году Трояновский, – и, когда им овладевала какая-либо идея, он начинал видеть в ней не только легкое решение какой-то определенной проблемы, но и панацею» от многих проблем сразу. «В таких случаях он даже вполне разумные идеи доводил до абсурда» ⁴⁴.

Если верить самому Хрущеву, решение послать на Кубу ракеты принималось им не единолично, но совместно с «товарищами». Только после двух или трех продолжительных дискуссий все согласились, что стоит рискнуть. С самого начала, уверяет Хрущев, он «хотел заручиться согласием своих товарищей по Центральному Комитету КПСС и правительству». Он «не хотел форсировать это решение, чтобы оно выкристаллизовалось в сознании каждого и каждый бы, понимая его последствия, знал, что оно может привести нас к войне с США… Решение было принято единодушно» ⁴⁵.

Однако эти слова далеки от реальности. В апреле 1962 года Хрущева навестил на Черном море министр обороны Малиновский. С собой он привез удручающий доклад о стратегическом балансе и сообщение, что американцы закончили размещение ядерных боеголовок «Юпитер» в Турции. По всей видимости, Малиновский хотел попросить дополнительных ассигнований на оборону; результат его жалоб оказался неожиданным для него самого. «Родион Яковлевич, – хитро усмехнувшись, спросил вдруг Хрущев, – а что, если запустить в штаны дяди Сэма нашего ежа?» ⁴⁶

Еще прежде Хрущев делился своей идеей с Микояном, которого после его поездки на Кубу считал экспертом по этой стране. Этот разговор произошел во время прогулки старых товарищей по территории хрущевской резиденции на Ленинских горах. Хрущев предложил «очень быстро» разместить ракеты в сентябре-октябре, а затем, после ноябрьских выборов в конгресс США, сообщить об этом Кеннеди – лучше всего лично, когда он будет в Нью-Йорке на сессии Ассамблеи ООН. Хрущев полагал, что США отнесется к этой новости спокойно – «ведь у них в Турции есть ракеты, нацеленные на Советский Союз». Микоян усомнился, что ракеты можно перевезти через полмира и разместить втайне, и выразил опасение, что это может спровоцировать кризис. И потом, заметил он, такие вещи не делаются без согласия Фиделя Кастро – а он, вполне возможно, будет возражать. Микоян несколько раз повторил, что план Хрущева очень опасен. «Это я и сам сразу высказал», – замечает по этому поводу Хрущев ⁴⁷.

Если бы Хрущев серьезно отнесся к советам Микояна, возможно, кризиса бы не случилось. По крайней мере он был бы готов к тому, что произошло. Следовало бы ему проконсультироваться и с Добрыниным и Трояновским, которые много знали о Соединенных Штатах, – однако он не сделал и этого. Вместо того чтобы тщательно взвесить и обсудить все контраргументы, Хрущев поведал о своем плане небольшой группе советников: членам Президиума Микояну и Козлову, Малиновскому, Громыко, а также командующему ракетными войсками маршалу Бирюзову. Изложив свою мысль, Хрущев задал Малиновскому гипотетический вопрос: «Предположим, в ста сорока километрах от наших берегов лежит остров, который нам нужно захватить и подчинить себе, несмотря ни на какое сопротивление. Мы можем использовать любое оружие, кроме ядерного. Сколько времени нам на это потребуется?» Четыре-пять дней, самое большее – неделя, ответил Малиновский. «Вот видите! – воскликнул Хрущев. – Что же нам делать [чтобы помочь Кубе]? В любом случае, мы просто не успеем отправить помощь на другой конец света. А после драки кулаками не машут». И вопрос был закрыт.

Если у Малиновского и имелись какие-то сомнения, он их не высказывал. Что касается Бирюзова – с какой стати он стал бы возражать, если Хрущев предлагал ему нацелить ракеты средней дальности на США? Микоян повторил свои возражения, но Хрущев их отмел: «Пусть сперва маршал Бирюзов и другие специалисты рассмотрят возможность разместить ракеты на Кубе так, чтобы об этом не пронюхали американцы, а потом пусть они передадут лично Фиделю послание с вопросом, согласен ли он». Микоян был уверен, что по обоим вопросам ответ Бирюзова будет отрицательным ⁴⁸.

В октябре 1959 года на Кубу прибыл советский журналист Александр Алексеев – высокий человек в очках. На самом деле Алексеев был разведчиком. Зная испанский язык и хорошо понимая психологию латиноамериканцев, он скоро сошелся с Фиделем и Эрнесто (Че) Геварой куда ближе, чем советский посол Сергей Кудрявцев – чопорный дипломат, не выходивший на улицу без целой армии телохранителей. В начале мая Алексеева вызвали домой, в Москву. 7 мая, перед встречей с Хрущевым, ему объявили, что хотят назначить его послом на Кубе: неудивительно, что после такого посула Алексеев готов был выполнить любое распоряжение начальства. На первой встрече Хрущев о ракетах не заговаривал. Вместо этого он засыпал Алексеева общими вопросами о Кубе и ее правительстве; несколько раз во время разговора он снимал телефонную трубку и приказывал обеспечить Кубу той или иной помощью. Алексеев был приятно удивлен большими познаниями Хрущева о Кубе и его теплыми чувствами к Кастро: по его словам, «не успевал я рот открыть, а он уже угадывал, что я хочу сказать» ⁴⁹.

Несколько дней спустя советники Хрущева собрались в том же составе, но на этот раз – еще и с Шарафом Рашидовым, кандидатом в члены Президиума и первым секретарем ЦК компартии Узбекистана, который уже не раз ездил по странам третьего мира, демонстрируя собственным примером, как преобразилась Средняя Азия при социализме. Алексеев и Микоян изложили свои взгляды на кубинскую ситуацию: Хрущев не раз прерывал их, подчеркивая, какой опасности подвергается Кастро. И вдруг задал Алексееву вопрос, от которого тот «остолбенел»: что скажет Кастро, если СССР предложит разместить на Кубе ядерные ракеты?

Алексеев, не подумав, выпалил, что Кастро не согласится – не захочет отталкивать от себя другие латиноамериканские страны. Малиновский возразил: если республиканская Испания в 1930-х не стеснялась принимать помощь от СССР, «с какой стати революционная Куба будет упускать такой случай»?

Не позволяя разгореться спору, Хрущев начал пространную речь в защиту своей идеи. Американцы планируют полномасштабную военную интервенцию на Кубу. Сдержать их можно только ядерными ракетами. Операцию нужно проводить в секрете, поскольку в США идет избирательная кампания. Как только ракеты будут размещены и готовы к бою, СССР сможет разговаривать со Штатами на равных. Прагматичные американцы едва ли станут особенно возмущаться – не возмущался же СССР, когда они разместили свои ракеты в Турции и Италии! И затем, так и не дав Президиуму обсудить свое предложение, Хрущев объявил, что Алексеев, Бирюзов и Рашидов полетят на Кубу, чтобы «объяснить Фиделю Кастро нашу позицию» ⁵⁰.

Сам Хрущев вместе с Громыко тем временем отправился в недельную поездку по Болгарии. Но и там, вспоминал он позднее, мысли о Кубе «неотвязно сверлили мозг» ⁵¹. И произнесенные в Болгарии речи – полные упоминаний об американских ракетах в Турции, о несговорчивости Запада и о том, что пора заставить Вашингтон разговаривать с Москвой на равных, – вполне это подтверждают; а по раздражительности Хрущева во время этой поездки легко судить, как он мучился, не имея возможности поделиться обуревающими его мыслями с лидером болгарской компартии Тодором Живковым ⁵².

20 мая, по дороге в Москву, Хрущев обсудил свой план с министром иностранных дел. Он настаивал, что размещение ракет необходимо, и хотел только услышать мнение Громыко. Тот прекрасно понимал, что, если станет возражать, Хрущев может «вспылить» – знаменательное признание, само по себе показывающее, как мало склонен был Хрущев слушать от подчиненных неприятные истины. Однако Громыко, если верить его воспоминаниям, все же воспротивился: «…Завоз на Кубу наших ядерных ракет вызовет в Соединенных Штатах политический взрыв. В этом я абсолютно уверен…» Против ожидания, Хрущев не вспылил. »Вместе с тем я ощутил определенно, что свою позицию он не собирается изменять» ⁵³.

На следующий день состоялось заседание Совета обороны СССР. Председателем этого высшего военно-гражданского органа страны был сам Хрущев, членами – секретари КПСС Козлов и Брежнев, члены Президиума Микоян и Косыгин (занимавший также должность первого заместителя председателя Совета министров), а также Малиновский, его первый заместитель маршал Андрей Гречко и генерал Алексей Епишев, начальник Главного политического управления Советской Армии. Присутствовал также генерал-полковник Семен Иванов из Генерального штаба – он выполнял обязанности секретаря. Предполагалось, что встреча будет посвящена докладам военных о том, что происходило в армии, пока Хрущев был в Болгарии. Однако Иванов вернулся в Министерство обороны «в таком волнении», в каком его помощник, генерал Анатолий Грибков, никогда его не видел. «Еще в дверях он протянул мне несколько листков бумаги и закричал: „Анатолий Иванович, вот это немедленно переписать начисто! От руки! Никаких машинисток!“»

Из сверхсекретных записей Иванова, по рассказу Грибкова, следовало, что «наша верховная власть решила разместить на Кубе ракеты малой и средней дальности…». Решение было еще не окончательным – требовалось одобрение Совета обороны и Президиума ЦК. К их объединенному заседанию 24 мая от Грибкова требовалось вчерне подготовить детальный план «создания, транспортировки и поддержки военного отряда, аналогичного по составу и функциям (если не по размерам) [советским военным силам], размещенным в Восточной и Центральной Европе».

Следующие три дня и три ночи Грибков не выходил из кабинета; спал он на раскладушке. 24 мая Малиновский предъявил составленный им план, который Хрущев одобрил. Коллеги Хрущева «то ли разделяли его энтузиазм, – вспоминал Грибков, – то ли просто боялись подать голос». Хотя окончательное решение зависело от реакции кубинского руководства, Совет обороны единогласно проголосовал за «размещение на острове Куба группы советских вооруженных сил, состоящих из войск всех типов…» ⁵⁴.

Первые признаки неуверенности проявились уже тогда, когда генерал Иванов начал собирать подписи членов Президиума. По традиции, напротив подписи каждый должен был поставить слово «за». Однако в данном случае Микоян (а, возможно, и не только он) ограничился только подписью, а кандидаты в члены Президиума не подписали документ вообще. Строго говоря, этого и не требовалось, поскольку они не имели формального права голоса; однако Хрущев приказал Иванову «объехать их дачи. Они подпишут». После звонка Хрущева Микоян добавил слово «за» ⁵⁵.

27 мая, в воскресенье, члены Президиума собрались на даче Хрущева, чтобы дать указания делегации, отъезжающей на Кубу. Был теплый, солнечный весенний день; гости Хрущева пили чай и угощались пирожными. Теоретически Рашидов и Бирюзов должны были узнать мнение Кастро относительно предложения Хрущева – однако реально «предложение» являлось, скорее, приказом. «Единственный способ спасти Кубу – разместить там ракеты», – объявил Хрущев. Кеннеди «умный человек и не станет развязывать ядерную войну». Правда, у СССР уже имеются ракеты большой дальности, нацеленные на Соединенные Штаты – однако «оружия, размещенного в непосредственной близости от США, они сильнее испугаются». «Постарайтесь объяснить это Фиделю», – добавил Хрущев ⁵⁶.

Члены делегации вылетели втайне, без документов и под фальшивыми именами (так, маршал Бирюзов именовался «инженером Петровым»): их строго предупредили о недопустимости связи с Москвой – даже через шифрованные радиопередачи ⁵⁷. Кастро сразу понял: затевается что-то серьезное. «В первый и единственный раз за восемь лет, – вспоминал Алексеев, – я увидел, что кубинцы пришли на встречу с блокнотами и что-то записывают». Кастро был благодарен за предложение, однако опасался испортить свой имидж революционера в глазах соседей-латиноамериканцев и еще более усугубить напряженность в отношениях с США. Кроме того, он полагал, что ракеты не нужны – ведь у СССР уже есть сотни ракет, нацеленных на Соединенные Штаты. Однако, заключил он, если Советский Союз, гораздо более опытный в международных отношениях, полагает, что «эта мера необходима для защиты всего социалистического лагеря», – у Кубы «нет права решать вопрос, исходя только из собственных, узко понимаемых интересов».

Годы спустя Кастро, как и его бывшие враги из администрации Кеннеди, продолжал гадать о мотивах Хрущева. «Разумеется, правда, что Никита очень любил Кубу. Можно сказать, просто обожал. У него была, так сказать, слабость к Кубе – чисто эмоциональная слабость». Однако «он был вполне способен говорить одно, а думать другое». Даже во время своего визита в СССР в 1963 году, пообщавшись с Хрущевым и его коллегами несколько недель подряд, Кастро «не мог сказать, что понял истинные причины этого решения». При встречах наедине он спрашивал членов Президиума: «„Как было принято это решение? Какие приводились аргументы?“ И не мог ни единого слова добиться в ответ. Они просто переводили разговор на другое. А я, сами понимаете, не мог настаивать: „А ну-ка, не увиливайте, отвечайте на вопрос!“» ⁵⁸

Пока Кастро гадал о мотивах Хрущева, Бирюзов объехал остров, присматривая места, где бы можно было спрятать ракеты от любопытных взоров ЦРУ. Решение, разумеется, скоро было найдено: почему бы не замаскировать ракеты среди пальм, прикрыв боеголовки пальмовыми листьями? Бирюзов «был не слишком умен, – вспоминал Микоян. – Я сам видел эти пальмы: спрятать под ними ракетную установку было невозможно» ⁵⁹.

10 июня делегация, вернувшись в Москву, сделала доклад членам Президиума. Оба сообщения – Рашидова о реакции Кастро и Бирюзова о возможностях маскировки ракет – внушали безоблачный оптимизм. В план Грибкова от 24 мая были внесены соответствующие изменения. Малиновский зачитал записку Министерства обороны с кратким изложением плана, и Президиум единогласно подтвердил решение, принятое тремя неделями ранее.

Вот так было принято это решение: Хрущев настаивал на своем, а его коллеги послушно подчинялись. Возражать осмелился один Трояновский – и то потому, что Хрущев «практически никогда не повышал голос на своих непосредственных подчиненных«, «предпочитая срывать зло на ком-нибудь другом» ⁶⁰. Трояновский узнал об этом плане в конце мая от своего коллеги Владимира Лебедева. Тот начал разговор так: «Олег Александрович, вам лучше сесть, потому что то, что вы сейчас услышите, ошеломит вас. Обсуждается вопрос о размещении наших баллистических ракет на Кубе». Трояновский «был потрясен»: он всегда стоял за улучшение отношений с США, и эта «кошмарная» новость поразила его в самое сердце. Дождавшись подходящего момента, он заговорил об этом с Хрущевым и изложил ему свои возражения. Надо отдать должное Хрущеву – он выслушал помощника терпеливо и внимательно, но затем заявил, что не делает с американцами ничего такого, чего бы они не делали с СССР. Разве они не разместили свои ракетные базы у самых советских границ? «Он не понимал нынешних настроений в США и не желал слышать о возможной реакции Штатов, – замечает Трояновский. – Для меня до сих пор остается загадкой, как, принимая во внимание масштаб предприятия, можно было надеяться сохранить его в тайне – а ведь именно от этого зависел успех всего дела» ⁶¹.

Примерно в то же время узнал о плане Сергей Хрущев: ему рассказал об этом сам отец тихим весенним вечером, во время прогулки по берегу Москвы-реки. Сергею идея виделась очень сомнительной, о чем он сейчас же и сказал отцу; ему показалось даже, что Хрущев-старший поведал ему о своих планах специально, желая услышать возражения, на которые не осмелились Микоян и прочие. Однако мог ли сын заменить Хрущеву кабинет министров, Совет обороны, Президиум, советников, обладающих полной информацией, имеющих широкие возможности и не опасающихся говорить главе партии и правительства правду в лицо? ⁶²

За плохо продуманным решением последовало столь же непродуманное исполнение. Хрущев хотел отправить на Кубу небольшой экспедиционный корпус, достаточный (по его понятиям), чтобы удержать американцев от нападения на ракетную базу, однако такой, чтобы он мог прибыть и разместиться на Кубе незамеченным. Вместо этого туда были отправлены крупные военные силы, вполне способные привлечь внимание американцев. Основу их составляли ракеты: тридцать шесть ракет средней дальности (1200 морских миль) и двадцать четыре – бóльшей дальности (2200 морских миль). Ядерные боеголовки ракет первого типа весили от двух до семи тысяч килотонн (в 10–35 раз больше американской бомбы, поразившей Хиросиму); вес боеголовок ракет второго типа колебался от двух до восьми тысяч килотонн. Каждое из пяти ракетных подразделений имело собственную мобильную базу техподдержки, в том числе грузовики для транспортировки боеголовок из подземных хранилищ к ракетам.

К ядерным ракетам были прикомандированы войска всех родов, предназначенные для их охраны и защиты: три подразделения ракет типа «земля-воздух», два полка с крылатыми ракетами (по 80 ракет в каждом), 33 боевых вертолета, эскадрон из восьми бомбардировщиков Ил-28, укомплектованных обычным оружием, и еще шесть самолетов с ядерными бомбами на борту; одиннадцать транспортных самолетов, четыре подразделения моторизованной пехоты, по две с половиной тысячи человек в каждом, тридцать четыре танка, а также несколько подводных лодок, крейсеров, авианосцев и патрульных судов, также оснащенных ракетами.

4 июня план был одобрен Малиновским, а три дня спустя Хрущев лично распорядился о перемещении на Кубу 50 тысяч 874 человек – включая персонал госпиталей, полевых кухонь, авторемонтных мастерских и других вспомогательных служб, а также трехмесячного запаса провизии и топлива. В сентябре число командированных на Кубу было снижено до 45 тысяч 234 человек; когда разгорелся кризис, 3322 из них находились еще в море и вынуждены были повернуть обратно. Таким образом, на Кубе высадились 41 тысяча 902 советских военных: как видим, американская разведка сильно заблуждалась, в докладе от 26 октября оценивая их число в 10 тысяч человек.

Наибольшую опасность для Вашингтона представляли ракеты средней дальности, способные достичь территории США. Однако использование их представлялось маловероятным: ясно было, что запуск хотя бы одной такой ракеты развяжет глобальную ядерную войну. Реальная опасность исходила от тактических ракет, которые Хрущев распорядился в случае появления американских военных сил использовать без согласования с Москвой. 22 октября этот устный приказ был отозван – но мог ли кто-либо быть уверен, что в суматохе нападения американцев на Кубу советские военные об этом вспомнят? Контроля над этими ракетами у самого Хрущева не было. В случае нападения США, писал много лет спустя маршал Грибков, «кто мог гарантировать, что американцы найдут и обезвредят советские ракеты прежде, чем те удастся пустить в ход? Что наша сторона не запустит хотя бы одну ракету типа „Луна“, мощность которой составляет одну десятую бомбы, сброшенной на Хиросиму? Если бы такая ракета поразила корабль или отряд пехоты США, если бы тысячи американцев погибли от ядерного взрыва – был бы это последний залп кубинского кризиса или первый залп глобальной ядерной войны?» ⁶³

Опаснейшее задание требовало надежнейшего командира. Однако Хрущев и Малиновский отвергли первое предложение Генерального штаба – генерал-лейтенанта стратегических ракетных войск Павла Данкевича – в пользу давнего товарища, генерала Иссы Плиева, не так давно расстрелявшего демонстрацию в Новочеркасске. Престарелый Плиев воевал еще в Гражданскую, в годы Великой Отечественной командовал одной из дивизий, защищавших Москву, сражался под Сталинградом, а затем – в Венгрии и против японской императорской армии в Маньчжурии. Коллеги по Северо-Кавказскому военному округу считали его «спокойным, твердым, разумным, не склонным к риску человеком». Хрущев любил его и ему доверял: кроме того, Плиев был для него живым напоминанием о Великой Отечественной. В то время Хрущев лишь выполнял приказы Сталина – теперь же сам предложил смелую операцию, сам наблюдал за разработкой плана, сам отдал приказ о перемещении войск, совсем как Сталин в годы войны. Можно также предположить, что старик Плиев напоминал Хрущеву Кутузова, как он изображен в «Войне и мире». Однако старый генерал с самого начала проявил решительность и упрямство (он отказался принять заготовленный для него псевдоним «Иван Александрович Павлов»), быстро перессорился со своими помощниками, а во время самого кризиса «темпераментный спор Плиева с Кастро углубил и заострил взаимное непонимание, существовавшее между Кастро и Хрущевым» ⁶⁴.

План доставки войск на Кубу был столь же сомнителен, как и выбор командующего. Операция, получившая кодовое название «Анадырь», была замаскирована под переброску войск и вооружения в Заполярье. Поэтому вместо шорт и рубашек с короткими рукавами многих солдат снабдили лыжами, валенками и меховыми унтами. Конечно, недостаток летней одежды не мог сорвать операцию – однако и лишний груз не облегчал задачу.

В середине июля в кубинском порту Кабанья встал на якорь корабль «Мария Ульянова» – первый из восьмидесяти пяти пассажирских и грузовых судов, которым предстояло сделать в ближайшие три месяца около ста пятидесяти рейдов туда и обратно. Людей и вооружение тайно доставили в шесть советских портов, от Севастополя до Североморска: перевозили их ночами, под охраной, о месте назначения не сообщали, запрещали отправлять письма и телеграммы родным. В портах солдат селили в охраняемых бараках, отбирали партийные и комсомольские билеты, спарывали с формы все воинские знаки различия. Командам кораблей было строго запрещено сходить на берег и связываться с родными.

Поднявшись на борт, ракетчики превращались в плотников (сколачивали на нижних палубах деревянные настилы и прикрывали ими ракеты, маскируя их под детали судна) и грузчиков (загружали разобранные танки, самолеты и наиболее крупные ракеты в огромные трюмы). Все легко опознаваемое оружие было спрятано в трюмах и прикрыто листами железа, защищавшими от инфракрасной съемки, а на палубах размещены автомобили, грузовики, тракторы и прочее не вызывающее подозрений сельскохозяйственное оборудование.

Ракетчики должны были изображать «специалистов по сельскому хозяйству» – поэтому им выдали гражданскую одежду, в том числе одинаковые рубашки, в которых они отличались от кубинцев так же явственно, как если бы носили советскую военную форму. Однако даже в гражданском им разрешалось появляться на палубе (группами не более пяти-шести человек) только ночью. Едва корабли достигали Багамских островов, где действовало американское наблюдение с моря и воздуха, солдаты вынуждены были целыми днями прятаться в трюмах, где температура поднималась до тридцати пяти градусов. Впрочем, теперь они по крайней мере знали, куда плывут: сведения о пункте назначения вручались капитанам в порту, в двух запечатанных конвертах, и вскрывались по выходе в Атлантический океан в присутствии старшего по званию офицера и представителя КГБ.

Плавание по тропическим широтам, при других обстоятельствах желанное и завидное для привыкших к холодному климату русских, обернулось кошмаром: восемнадцать – двадцать дней ракетчики прятались в душных трюмах, питались исключительно по ночам, а на некоторых судах – ходили в туалет по расписанию. Да и по прибытии Куба оказалась для них отнюдь не курортом. «Мария Ульянова» бросила якорь 26 июня; в следующие четыре дня прибыли еще девять советских кораблей. Солдаты вместе со своим секретным грузом сходили на берег по ночам, прятались в кузовах грузовиков и ухабистыми проселочными дорогами добирались из одиннадцати портов назначения на военные базы, расположенные в глубине страны. Все команды отдавались по-испански; переговоры по радио были запрещены. Связь между полевыми частями и советским командованием в Гаване осуществлялась устно, через связных, безостановочно носившихся туда и обратно.

Добравшись наконец до пунктов назначения, русские обнаружили, что кубинские базы плохо подготовлены к приему как их самих, так и вооружения. Влажная жара, тучи москитов и (в Восточной Кубе) ядовитые деревья гуарако делали жизнь почти невыносимой. Копать обычные рвы и котлованы оказалось невозможно: прямо под верхним слоем почвы пролегали подземные воды. Работая по десять – двенадцать часов в сутки то на жаре, то под проливным дождем (на Кубе шел сезон дождей), солдаты возвели земляные насыпи и окружили их колючей проволокой.

Из пальмовых листьев, как и предполагал Микоян, камуфляжа не вышло. Будь пальм даже в десять раз больше, они не смогли бы скрыть «огромное число зданий, ряды танков и грузовиков и сотни метров кабеля, окружавшие бетонные ангары, где хранились ракетные установки. После размещения оборудования [продолжает генерал Грибков] его еще можно было бы скрыть от зрителя, смотрящего с земли или с моря; но с воздуха все было заметно с первого взгляда».

Ракеты средней дальности прибыли в середине сентября, а их ядерные боеголовки, путешествовавшие под особой охраной КГБ, – 4 октября. Когда разразился кризис, корабль, нагруженный тактическими ракетами, был еще в море: он немедленно повернул обратно. Боеголовки же для этих ракет уже прибыли и всю кризисную неделю пролежали на складе в кубинском порту. К 14 октября, когда на Кубу с инспекционным визитом вылетел генерал Грибков, на остров прибыли также восемьдесят боеголовок для крылатых ракет, шесть атомных бомб для бомбардировщиков Ил-28 и двенадцать боеголовок типа «Луна». Эти боеголовки хранились в охраняемых бункерах поблизости (впрочем, на самом деле недостаточно близко) от ракет и самолетов, с помощью которых их следовало использовать, если бы началась война.

Работы несколько затянулись: генерал Плиев (он в то время страдал от болезни почек – возможно, его неприветливость и неуживчивость были связаны с дурным самочувствием) доложил инспекторам Генерального штаба, что размещение ракет отстает от графика. Однако это оказалась еще не самая дурная новость: в день появления Грибкова и его подчиненных над ракетными базами был замечен американский самолет-разведчик У-2 ⁶⁵.

У-2 фотографировали Кубу с начала 1962 года, и СССР было это известно. Однако Хрущев не желал об этом задумываться – притом что видел снимки, сделанные 1 мая 1960 года Фрэнсисом Гэри Пауэрсом и прекрасно представлял себе возможности самолетов-разведчиков. Когда перед самым одобрением посылки ракет на Кубу советский военный представитель в Гаване генерал-майор Алексей Дементьев попытался поднять вопрос о разведке с воздуха, министр обороны Малиновский пнул его ногой под столом, чтобы заставить замолчать ⁶⁶.

Удивительно не то, что советские ракеты обнаружили буквально через несколько дней после размещения, а скорее то, что Хрущеву удалось так долго удерживать в тайне свой план. Много позже адмирал Николай Амелько утверждал, что сохранение ракет на Кубе в секрете было попросту невозможно: «Ракеты были видны, когда их сплавляли по водным путям в Одессу, чтобы погрузить на суда. В Одессе все только и говорили о том, что мы отправляем ракеты куда-то за море. Ракеты были видны, когда их сгружали с кораблей и везли на базы по кубинским дорогам». Короче говоря, «план был обречен с самого начала» ⁶⁷.

«Ни один специалист» из тех, с кем разговаривал позднее ветеран-дипломат Георгий Корниенко, «не считал возможным сохранить это в тайне» ⁶⁸. «Очень важно было, – добавляет генерал Грибков, – чтобы наличие ракет сохранялось в секрете по крайней мере в течение месяца после их прибытия на Кубу» ⁶⁹. «Не могу понять, – удивляется и Трояновский, – как… можно было серьезно надеяться сохранить все это в тайне – при том, что в секретности заключался весь смысл мероприятия» ⁷⁰. «Честно говоря, – замечает Добрынин, – у меня нет впечатления, что все было продумано, как в шахматах, от первого до последнего шага. Безусловно, существовала общая концепция, были разработаны основные этапы, но в деталях все отдано на волю импровизации» ⁷¹. Согласно свидетельству члена кубинского Политбюро Хорхе Рискета, «мы видели, что товарищ Хрущев не продумал все возможные шаги, которые может предпринять противник, и те возможные шаги, на которые придется пойти в этом случае нам самим…» ⁷².