Текст книги "Восхождение Запада. История человеческого сообщества"

Автор книги: Уильям Мак-Нил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 70 страниц)

* * * 

О высокомерии притязаний Москвы на звание «Третьего Рима» (так же как и сомнительность прав на такую преемственность) свидетельствует то, что примитивная жизнь русских городов и селений не имела ничего общего с отточенным блеском жизни Константинополя. Несмотря на упадок Византийской империи, ее интеллектуальная и художественная жизнь процветала как никогда прежде. Вероятно, этот расцвет культуры явился следствием сосредоточения богатства и власти в руках лиц из числа городских чиновников и рантье, в среде которых довольно правомерно укоренилось живое чувство родства с классическим прошлым. Во всяком случае, византийское искусство и литература в XI в. испытали очень энергичный эллинистический ренессанс.

Историческая наука, вдохновляемая непосредственно Геродотом и Фукидидом, явила собой, возможно, наиболее замечательный результат этого классического возрождения[863]863
  См. Karl Krumbacher, Geschichte der byzantinischen Literatur (Munich: Carl Beck Verlag, 1891), pp.78-107.


[Закрыть]. Но существовали работы и по филологии, а также множество разнообразных произведений поэзии и прозы, вышедших из-под пера представителей образованных слоев населения Византии. Стремление творить на языке древних и показное использование ученых ссылок на классические образцы затрудняют понимание этих произведений современным читателем. Они во многом схожи да, собственно, и дали толчок произведениям гуманистов Италии в XIV-XV вв.

Во всей этой ученой словесности содержался значительный элемент искусственности. Совершенно иным был народный эпос «Дигенис Акрит», вероятно, созданный (а возможно, просто скомпилированный) в XI в. на основе баллад, воспевающих подвиги воинов византийских окраин в битвах с арабами. Эта поэма искренне воспроизводит дух военного быта жителей пограничной полосы, жизнь тех, кто являлся опорой императорского войска в дни Македонской династии[864]864
  Обстоятельный обзор византийской литературы представлен в работе: Norman R. Baynes and H.St.L.B. Moss, Byzantium: An Introduction to East Roman Civilization (Oxford: Clarendon Press, 1948), pp.221-52.


[Закрыть].

Если «Дигенис Акрит» пронизан народным духом жителей окраин государства, то богословские споры, которые велись в то время, демонстрируют, что занимало умы людей ближе к центру империи. Для простого люда византийских улиц монахи были главными выразителями их чаяний. Многие из них происходили из самых низов и не отличались книжной ученостью, но тем не менее были уверены в том, что можно найти спасение души в мистической религии и в новом аскетическом служении Господу, которое в XIV в. получило распространение среди монахов Афонского монастыря и во многих других местах. Часть образованной элиты византийского общества также твердо встала на позиции нового религиозного течения. Так св. Григорий Палама (ум. 1360) защищал истинность Божественных видений среди монахов с большой эрудицией и диалектическим изяществом. Его труды были наполнены такой силой убеждения потому, что личная духовная практика и различные аскетические самоограничения приводили его самого к Божественным озарениям. Укрепленные такой духовной практикой, Григорий Палама и его последователи добились существенного обновления православного богословия и решительно реформировали церковную иерархию[865]865
  Доныне сохраненным результатом конфликта с исихазмом, как называлась борьба между мистицизмом монахов и склонными к политике прелатами, было то, что представители монашества получили контроль над патриархатом и всеми высшими должностями церковной иерархии. До XIV в. было обычным для приходских священников (а то и наскоро освященных мирян) возвышаться до звания епископа или патриарха. Но после того, как спор об исихазме был выигран партией монахов-мистиков, высокие церковные посты занимали только выходцы из монашества. Это стало еще одним признаком, отличающим православную церковь от католической (латинской). См. Vasiliev, History of the Byzantine Empire, pp.656-76; Baynes and Moss, Byzantium, pp.114-16.


[Закрыть].

НАШ ГОСПОДЬ И СПАСИТЕЛЬ ИИСУС ХРИСТОС

(В православной иконографии такой тип иконы носит название «Спас Нерукотворный Мокрая брада». – Прим. пер.)

Эта икона, писанная в Новгороде, в России, около 1500 г., похоже, каким-то образом впитала в себя мистический дух, господствовавший над православными церквами с XV в. Отзвуки языческой старины, какие можно найти на шкатулке с византийскими воинами (предыдущая иллюстрация), больше не интересуют художника. И все же принцип, согласно которому искусство отражает прошлое, не оставлен; просто в качестве исходной модели предпочтены мозаики ранних веков византийского христианского искусства. Тем не менее использование светотени для передачи трехмерности глаз и носа выдает влияние художественных образцов итальянского Возрождения. Таким образом, в этой иконе мы можем разглядеть Святую Русь, уже заигрывающую с различными приемами Запада для того, чтобы еще более явно продемонстрировать свои отличия от него.

Успех этого религиозного движения привел иерархию православной церкви в большее соответствие с народными представлениями, чем это было раньше, когда рафинированные священнослужители, приближенные к престолу аристократы Константинополя, управляли церковью так же, как и государством. Более того, мистическое видение Бога, разделяемое тысячами верующих, придало православию эмоциональную силу, способную поддержать отдельного человека в любом личном кризисе. Такой популярностью православного вероисповедания можно объяснять озадачивающий факт, что совсем немного христиан было обращено в мусульманство в европейских провинциях Турции, тогда как незадолго до этого массовый переход в мусульманство в Анатолии был делом вполне обычным[866]866
  В Малой Азии народное недовольство выливалось в течение суфизма, представляемое мусульманскими праведниками. В Европе христианские монахи сослужили похожую службу, опередив мусульманский мистицизм только на несколько десятков лет. Монахи Афона, поддерживаемые городскими низами, одержали победу над сторонниками партии политиков и получили всю выгоду от контроля над патриархатом в то время, когда турки, уже использовав народное недовольство против землевладельческих и правящих классов Византии, установили свое правление на европейской стороне проливов. Кроме того, между мусульманской и христианской мистикой существовала важная взаимосвязь. Византийские мистики, по-видимому, использовали приемы контроля над дыханием и многочисленного повторения имени Всевышнего – ранее эти приемы использовали суфисты, а еще раньше аскеты-индуисты. Более того, связь мирян с движением исихазма свидетельствовала о близости этого религиозного течения к деятельности, проводимой сообществом дервишей в Анатолии. См. LGardet, «Un probleme de mystique comparee: la mention du Nom divin-dhikr-dans la mystique musulmane», Revue Thomiste, 1952, pp.642-79; 1953, pp. 197-216; G.G.Arnakis, «Gregory Palamas among the Turks», Speculum, XXVI (1951), 104-16; Jean Meyendorff, St. Gregoire Palamas et la mystique orthodoxe (Paris: Editions du Seuil, 1959), pp.64, 85, 108-9, and passim. Социальные и экономические предпосылки, на основе которых и возникло движение православного мистицизма, остались, однако, столь же неясными, как и сопоставимый с ним суфизм. Возможно, экономические бедствия, особенно среди низших классов городского населения, могли провоцировать возникновение каждого из них.


[Закрыть].

В изобразительном искусстве более явно, чем в литературе, отразилась взаимосвязь между различными культурами: византийской, итальянской, армянской, персидской. В XI в., на вершине греческого литературного ренессанса, появился безошибочно реалистический стиль живописи, свидетельствовавший о неизменной притягательности античных образцов. Возник ряд местных художественных школ, к которым можно причислить живописцев раннего Возрождения в Венеции и Сиене. Иконопись на Руси и Крите, фрески в церквах Сербии, Македонии и Италии, а также некоторые образцы светской живописи и мозаики являлись мощным источником силы и разнообразия искусства православного мира. Турецкие завоевания положили конец этой художественной традиции в центральных районах Византии, но на окраинах империи, на Крите[867]867
  Доменикос Теотокопулос (известный под именем Эль Греко, ум. 1614) был наиболее известным учеником критской школы.


[Закрыть], ставшем владением Венеции, и в России интенсивное развитие искусства продолжалось до самого XVI в.[868]868
  См. O.M. Dalton, East Christian Art (Oxford: Clarendon Press, 1925), pp.234-47 and passim; N.PKondakov, Vie Russian Icon (Oxford: Clarendon Press, 1927).


[Закрыть]

Гораздо значительнее повлияло турецкое завоевание на развитие византийской литературы и ход религиозных споров. Образованный класс чиновников и их ближайшее окружение, те, кто и составляли круг литераторов Константинополя, прекратили свое существование; осталась лишь церковь, причем церковь, весьма удовлетворенная своим наследством. Энергия мистиков пошла на спад, причем гораздо быстрее, чем она в свое время росла, поскольку православие Балкан обрело спокойствие под османским правлением. И русским, занятым созданием и защитой своего обширного государства, не хватало энергии ни для развития литературы и различных видов интеллектуального творчества, ни для религиозных распрей. Таким образом, если не считать послесвечения в изобразительном искусстве, высокая культура православного христианского мира сильно потускнела и больше не могла сдерживать энергичный напор западноевропейской цивилизации. Мощь Османской империи и Московского государства вызывали уважение на Западе; но после 1500 г. культура православного мира, которая в раннем средневековье была значительно выше, чем в полуварварских странах католического христианства, более не могла оказывать животворного влияния на своих западных соседей.

Д. ДАЛЬНИЙ ВОСТОК1. КИТАЙ

Традиционная хронология китайской истории – по периодам императорских династий – мало подходит для периодизации, используемой в этой главе, поскольку и 1000 г., и 1500 г. по христианскому календарю совершенно произвольно разрывают список императоров наиболее значимых китайских династий. Безусловно, одним из основных факторов, связывающим пять веков истории Китая в 1000-1500 гг. с историей Западной Евразии и влияющим на весь Дальний Восток, стало тюркское и монгольское нашествие из степных районов Азии на Китай, как и на мир ислама, православного христианства и в определенной мере индуизма. Но Китай подвергался подобным опасностям еще с конца V в. Постоянные переходы власти между местными правящими династиями и династиями степных правителей в 1000-1500 гг. вполне вписываются в длинную серию династических переворотов, которые начались еще во времена Хань и длились вплоть до XX в.

Однако 1000 г. определенным образом символизирует существенное начало глубоких изменение в китайской социальной истории. Приблизительно в это время, когда реорганизация бюрократической системы первых правителей династии Сун была полностью закончена, Китай достиг новой социальной и экономической структуры общества. При этом, как показало дальнейшее, установилось устойчивое и длительное равновесие между сельскими и городскими частями общества – т.е. между чиновниками, помещиками и крестьянами, с одной стороны, и торговцами и ремесленниками – с другой.

Социальное развитие китайского общества можно рассматривать как своего рода состязание между интересами сельскохозяйственных районов и интересами городских слоев населения. Горожане сделали заметный шаг вперед в своем развитии в поздний период династии Тан, в течение которого центральное правительство было практически полностью дезорганизовано. Но в целом, согласно китайской имперской традиции, государство благоволило сословиям помещиков и чиновников; и после 960 г., когда при династии Сун восстановилась мощь централизованного бюрократического аппарата, эта поддержка значительно усилила одну из сторон равновесия. Все же, только когда династия Мин утвердила себя во всем Китае (ок. 1450 г.), превосходство централизованной власти и конфуцианской бюрократии, происходившей в значительной степени из класса помещиков, было полностью гарантировано. В 1000-1450 гг. общественное устройство Китая балансировало на грани фундаментальных изменений, сравнимых с подъемом буржуазии в средневековой и ранней новой истории Европы. И все же преобразования так никогда и не совершились, и общественный строй помещиков и чиновников, организованный еще при династии Сун и восстановленный в период династии Мин, стал в новое время системой китайского общества, сохранившейся вплоть до XX в.

Первое известное потрясение, нарушившее равновесие торговых и земельных интересов, произошло в Китае после потери сунскими императорами севера страны в результате захвата его чжурчжэнями в 1127 г. Отброшенный назад к традициям и ресурсам юга, Китай в поздний период Сун показал заметное развитие прибрежной и морской торговли. На южном побережье Китая и по Янцзы выросли огромные города,' а множество торговых кораблей Китая плавали по всей Юго-Восточной Азии и Индийскому океану[869]869
  См. Jung-pang Lo, «China as a Sea Power», Far Eastern Quarterly. XIV (1955), 489-503. Развитие китайского мореходства в X1I-XV вв., очевидно, основывалось на древних, еще докитайских морских традициях южного побережье Китая. Если это так, то восход и падение китайского морского могущества, возможно, демонстрирует неудачную в конечном счете попытку сохранить давние традиции юга в противопоставление совершенно иным, связанным с землей, китайскими традициями севера.


[Закрыть]. Развитие морской торговли вызвало – и, в свою очередь, было ими поддержано – появление многих важных нововведений в морском деле: замену пластинчатых парусов из бамбука парусами из хлопка, введение в конструкцию корабля выдвижного киля, заметное увеличение размеров судов, а также изобретение компаса[870]870
  Компас впервые упоминается в китайских источниках конца XI в. Китайцы не только открыли свойство намагниченной иглы указывать определенное направление, но и разработали целый ряд конструкций компаса: от простого размещения намагниченной иглы в блюдце воды до использования оси вращения в корпусе компаса над картой направлений. См. Li Shu-hua, «The South-Pointing Carriage and the Mariner's Compass», Tsing-hua Journal of Chinese Studies, n.s., I (1956), 63-113. О китайских компасных картах см. W.Z.Mulder, «The Wu Pei Chih Charts», T'oungPao, XXXVII (1944), 1-14.


[Закрыть].

Эти усовершенствования снизили риск океанских рейсов до разумного предела даже при неблагоприятных погодных условиях и позволили китайским кораблям потеснить судоходство мусульманских купцов, которые долго контролировали торговлю на южных морях. При проведении своих кампаний на юге Китая монголы (династия Юань, 1260-1371 гг.) оценили морской потенциал китайцев, поскольку в их планы входило вторжение на Яву и в Японию. Кроме того, сравнительно высокий статус, которым обладали купцы в монгольском обществе, мог способствовать тому, что судовладельцы юга Китая установили процветающие торговые связи с Юго-Восточной Азией и Индией. Официальные усилия по ограничению этой торговли на том основании, что она приводила к вывозу из страны драгоценного металла, очевидно, предпринимались лишь спорадически и были безрезультатны[871]871
  W.W. Rockhill, «Notes on the Relations and Trade of China with the Eastern Archipelago and the Coasts of the Indian Ocean during the Fourteenth Century», T'oung Pao, XIV (1913), 473-76; XV (1914), 419-47; Jung-pang Lo, «China as a Sea Power». Подъем значимых китайских объединений коммерсантов и ремесленников в Юго-Восточной Азии датируется уже послемонгольскими временами.


[Закрыть].

В правление династии Мин (1368-1663 гг.) установился гораздо более жесткий государственный контроль за морской торговлей. В 1405-1433 гг. ряд больших морских экспедиций, возглавляемых либо организованных императорским евнухом Чжэн Хэ, установил китайскую гегемонию над ключевыми коммерческими центрами Индийского океана – Малаккским проливом, островом Цейлон, Каликутом, а над Ормузским проливом, входом в Персидский залив, был установлен несколько менее определенный сюзеренитет. Китайские флотилии посетили также побережье Восточной Африки[872]872
  J.J.L. Duyvendak, «The True Dates of the Chinese Maritime Expeditions in the Early Fifteenth Century», T'oung Paoy XXXIV (1938), 341-412.


[Закрыть]. Приблизительно 250 кораблей и тысячи человек участвовали в этих экспедициях. Проходили они с истинно императорским размахом, который далеко затмевал первые посещения Индии и Америки европейцами столетием позже. Однако, несмотря на успех экспедиций Чжэн Хэ и триумфальное возвращение с жирафами и другими подобными чудесами, несмотря на покорение правителей острова Цейлон и других дальних стран, император в 1424 г. внезапно отдал приказ о приостановлении подобных предприятий[873]873
  Это решение впоследствии было изменено, чтобы позволить сделать еще один, последний поход. J.J.L. Duyvendak, «The True Dates of the Chinese Maritime Expeditions», pp.388-90.


[Закрыть]. После этого, очевидно, как побочное следствие интриг при дворе даже память об этих необыкновенных экспедициях была с успехом подавлена. Правительство дошло до того, что запретило строительство морских судов, возможно, потому, что частные лица использовали их для пиратства или контрабанды, и они уже не могли должным образом управляться и контролироваться портовым чиновничьим аппаратом. В итоге побережье Китая было отдано на разграбление японских и малайских пиратов, которые надолго, с XV в., сделали Китайское море местом ненадежным и опасным для миролюбивых торговцев.

Китайцы, несомненно, обладали всеми техническими возможностями[874]874
  В 1393 г. императорский указ устанавливал, что каждый военный корабль должен иметь на борту четыре пушки калибра «размером с миску для риса», двадцать пушек меньшего калибра, десять бомб, двадцать ракет и тысячу пушечных ядер. Jung-pang Lo, «China as a Sea Power», p.501.


[Закрыть], чтобы опередить португальцев в Индийском океане. Мировая история приняла бы совершенно другой оборот, если бы Васко да Гама в 1498 г. обнаружил мощную китайскую колониальную империю, владеющую основными портами и стратегическими проливами Индийского океана. Если бы купеческие сообщества Южного Китая были предоставлены самим себе и к тому же получили поддержку имперского правительства, то именно такая Китайская империя могла бы встретить португальских первооткрывателей. Но императорский двор династии Мин находился далеко от южного побережья Китая, откуда отплывали китайские армады в начале XV в. Правители Китая гораздо больше интересовались проблемами, связанными с возобновлением набегов монголов на северо-западные границы, чем с любыми выгодами, которые можно было получить за счет энергичного использования новых методов в искусстве мореплавания[875]875
  Автор работы: Duyvendak, «The True Dates of the Chinese Maritime Expeditions», pp. 395-99 приписывает отказ от планов возобновления походов в Индийский океан, предлагавшихся примерно между 1465 г. и 1487 г., враждебностью мандаринов императорского двора к евнухам, тем, кого на основании подвигов Чжэн Хэ отождествляли с экспансионистской политикой на морях. См. Jung-pang Lo, «The Decline of the Early Ming Navy», Oriens Extremns, V (1958), 149-68.
  Соперничество придворных кланов, конечно, могло определить императорскую политику, но принятое решение не было иррациональным, поскольку мандарины имели веские аргументы против распыления имперских сил на заморские походы. В 1421 г. столица империи Мин была перемещена на север, в Пекин, и правительство провело ряд кампаний в Монголии с целью предотвратить новую монгольскую конфедерацию. И все же в 1449 г. монголы захватили в плен самого императора. До возрождения времен Чингисхана было рукой подать. Перед лицом таких опасностей разве могли быть направлены средства на морские предприятия, не приносившие непосредственной пользы? О событиях на китайско-монгольской границе см.: D. Pokotilov, History of the Eastern Mongols during the Ming Dynasty from 1368 to 1634, Rudolf Loewenthal (trans.) (Chengtu: Chinese Cultural Studies Research Institute, 1947).


[Закрыть]. Именно поэтому в критический момент правители Китая не только отмахнулись от возможности играть активную роль на море, но фактически запретили частные морские предприятия.

Другой особенностью социального развития Китая в течение этих столетий оказалось то, что оно опиралось на традиционные ценности и сельскохозяйственную основу общества. В период династии Мин они были настолько сильны, что одержали полную победу над интересами торговцев и городского населения. Сельское хозяйство начиная с XI в. также приобрело новые обширные ресурсы. Безымянные крестьяне явились первооткрывателями новых сортов риса, которые, созревая через шестьдесят дней или даже раньше, позволяли получать два урожая в один сезон с одного и того же земельного участка. Кроме того, эти быстро созревающие сорта требовали гораздо меньшего количества воды, чем другие культуры. Поэтому склоны, покрытые террасами, где орошение было возможно только весной, теперь успешно могли быть превращены в рисовые чеки. Это позволяло существенно увеличить размер посевных площадей под интенсивное производство, особенно на холмах Южного Китая[876]876
  Ping-ti Ho, «Early Ripening Rice in Chinese History», Economic History Review, IX (1956-57), 200-218. Новые сорта были, очевидно, получены за счет скрещивания с рисом, завезенным из Индокитая, поскольку этот вид риса отличался засухоустойчивостью. Появление такого сорта заграничного риса было отмечено китайскими писателями в 1012 г., когда с ним познакомились в низовьях долины Янцзы из Фуцзяна. Впоследствии этот рис и ряд новых скороспелых сортов, полученных из него, постепенно распространяются по большинству районов Китая.


[Закрыть]. В результате производительность китайского сельского хозяйства увеличилась в несколько раз, позволяя в свою очередь расти населению сельских районов и сословию земельных собственников, которые поддерживали или даже увеличивали свою социальную значимость в китайском обществе в целом.

Такое усиление интереса к земельной собственности означало, что классу дворян, который еще со времен династии Хань был основным проводником конфуцианских традиций и сторонником всего истинно китайского, было достаточно легко сохранить свое превосходство в обществе по отношению к торговцам или любым экономически активным группам. Кризис возник при власти монголов, поскольку, подобно всем остальным кочевникам, они традиционно уважали купцов. Чингисхан и его наследники легко предоставляли специальные привилегии и высокие государственные посты заморским купцам, таким как Марко Поло. Многие из этих чужестранцев совмещали коммерческую активность с откупом налогов и другими фискальными операциями, что только усиливало неприязнь к ним у китайского населения в целом. Таким образом, когда в 1368 г. монголы были изгнаны из Китая, чиновники-дворяне нашли широкую поддержку, утверждая старый конфуцианский принцип, согласно которому купцы – это необходимое зло в обществе. На практике это означало закрепление официального надзора и контроля над всей коммерческой деятельностью – чему служат примером экспедиции Чжэн Хэ по Индийскому океану – и полное подчинение интересов торговли предполагаемым интересам государства, свидетельство тому – внезапное полное прекращение подобных морских предприятий после 1438 г. Победа интересов чиновников и помещиков в Китае была закреплена постоянной слабостью моральной позиции класса торговцев, у которых не было никаких аргументов для того, чтобы отвергнуть обвинения конфуцианства в социальном паразитизме. Более того, конфуцианское правило, согласно которому возможность преуспеть в социальном служении зависела от образования и высоких моральных качеств, также действовало не на руку торговцам, поскольку открывало широкие перспективы для любого человека с хорошим образованием. Именно по этой причине торговые семейства, дела которых шли успешно, покупали земельную собственность, отказывались от торговли в пользу положения рантье и использовали появившееся у них свободное время для изучения классических конфуцианских произведений. Таким образом, семейства, которые соседи считали общественными паразитами-кровопийцами, за одно поколение могли превратиться в достопочтенных представителей дворянства. Побудительные причины для того, чтобы следовать таким путем, были достаточно сильными, и тысячи семейств поднимались вверх по конфуцианской лестнице успеха[877]877
  Edward A.Kracke, «Sung Society: Change within Tradition», Far Eastern Quarterly, XIV (1955), 479-88; Ping-ti Ho, The Ladder of Success in Imperial China (New York: Columbia University Press, 1962).


[Закрыть]. Но такая открытость китайского общества для продвижения наверх приводила к тому, что обезглавливала сословие купечества и практически пресекала развитие крупномасштабной торговли и производства, для которых в 1000 г. Китай был технически гораздо лучше подготовлен, чем любая другая часть цивилизованного мира[878]878
  Ситуация, противоположная социальной исключительности европейской и японской аристократии, чье безраздельное превосходство опиралось на древность рода. Как точно заметил Тойнби, притесняемые меньшинства, подобно европейским горожанам средневековья и раннего нового времени, иногда могут извлечь неожиданную выгоду.


[Закрыть].

ИЗМЕНЕНИЕ РАВНОВЕСИЯ В КИТАЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ 

* * * 

На политическом и культурном уровне аналогичный вызов древним китайским традициям достиг высшей точки под игом монголов, но затем, в период правления династии Мин, быстро сошел на нет. Монголы, как никогда ранее, усилили связь Китая с западом Евразии. В течение первых десятилетий правления монголов великий хан призывал множество чужестранцев из Центральной Азии, Среднего Востока, Руси и даже из Западной Европы для несения службы в Китае. Пока столица оставалась в Каракоруме на севере Монголии, север Китая был поделен в качестве награды между монгольскими военачальниками, которые правили своими новыми землями так, как считали нужным. Поскольку монгольские вельможи были обязаны постоянно находиться на военной службе, то не могли непосредственно управлять своими владениями. Обычно они вверяли эту задачу купеческим гильдиям из Центральной Азии (уйгурам и многим другим), платившим определенную сумму за право собирать с китайцев подати и налоги[879]879
  Ср. с ролью мусульманских купцов из Западной Азии как откупщиков податей и торговцев на Руси в течение первых десятилетий монгольского ига.


[Закрыть]. Но после 1264 г., когда столицей был объявлен Пекин, хан Хубилай решил восстановить прежнюю китайскую налоговую систему[880]880
  Herbert Franz Schurmann, Economic Structure of the Yuan Dynasty (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1956), pp.2-8.


[Закрыть]. Это предполагало восстановление централизованной имперской бюрократии и набор на государственную службу должностных лиц традиционным способом, на основе экзаменов по конфуцианским классическим произведениям. Китайцы, однако, обычно стояли на сравнительно подчиненных должностях, в то время как чужеземцы самого разнообразного происхождения, подобные Марко Поло, занимали высокие государственные посты. Ясно, что монгольские императоры совершенно не доверяли своим китайским аппаратчикам, но практически основная масса коренного населения имела дело с чиновниками низших рангов, вследствие чего народом снова управляли китайцы и на китайский манер.

Поэтому для миллионов китайцев восстановление бюрократии на севере Китая и распространение власти монголов на южные районы Китая после 1279 г. просто означало, что жизнь возобновила свое обычное течение. Поскольку число монголов и других инородцев[881]881
  В 1270 г., когда завоевание Китая было почти завершено, а число захватчиков в стране было наибольшим (т.е. еще до того, как межэтнические браки растворили чужеземный характер армии), в Китае жило примерно 390 тыс. таких «военных» семей. Это составляло около 3% китайского населения, поскольку, как показала первая перепись населения, проведенная при монголах в 1290 г., существовало не менее 13 млн. семей налогоплательщиков. См. Herbert Franke, Geld und Wirtschaft in China unter der Mongolen-Herrschaft (Leipzig: Otto Harrassowitz, 1949), pp. 128-29.


[Закрыть] всегда составляло малую величину по отношению к миллионам китайцев и так как большинство их в культурном отношении занимало нижестоящее положение, то общество и культура Китая под властью монголов подверглись удивительно малым изменениям. Когда завоеватели утратили свою воинскую твердость после смены примерно трех поколений, жиревших на эксплуатации китайцев, восстание коренного населения утвердило новую китайскую правящую династию Мин. Вслед за этим китайцы намеренно отреклись от всех иностранных обычаев, и только на окраинах империи, например, в провинции Юньнань, которая никогда до этого полностью не входила в китайское сообщество, продолжали существовать следы иноземного влияния[882]882
  Прежде независимое царство Наньчжао в современной провинции Юньнань было покорено монголами в 1253 г. и включено со временем в созданное ими китайское государство. В 1274-1279 гг. хан Хубилай вверил эту провинцию губернатору мусульманину, благодаря которому, по-видимому, мусульманство пустило здесь прочные корни. См. Marshall Broomhall, Islam in China (London: Morgan & Scott, 1910), pp. 123-25. Подобное утверждение ислама в Восточной Бенгалии, на окраине индийского мира, происходило в те же столетия. До сих пор оба эти региона сохранили резкие отличия от окружающих их культурных миров Индии и Китая.


[Закрыть].

Реальное значение плотной сети коммуникаций, покрывших всю Азию, которую монголы создали в процессе своих завоеваний, не только сказалось в пределах Китая, но и определило проникновение в мусульманские и христианские страны некоторых важных элементов китайской технологии, особенно черного пороха, компаса и книгопечатания[883]883
  Никаких документальных доказательств распространения этих изобретений из Китая никогда не было да, вероятно, никогда и не будет обнаружено, поскольку ремесленники и торговцы обычно не писали книг. Если бы Марко Поло не попал в плен к генуэзцам и не использовал бы время пребывания в темнице для описания своей карьеры при дворе хана Хубилая, ничего вообще из его необыкновенных приключений нам не было бы известно. И все же и до, и после Марко Поло многие тысячи ремесленников и торговцев передвигались по владениям монголов, и из рассказов тех, кто смог вернуться, можно было извлечь полезные догадки или даже точные сведения об удивительных умениях китайцев.
  Обстоятельства, объясняющие быстрое распространение черного пороха и компаса из Китая в пределы мусульманского и христианского мира, достаточно очевидны. И мусульмане, и христиане занимались производством и использованием черного пороха уже в середине XIV в. Морской компас достиг Средиземноморья почти на столетие раньше, проникнув морским путем через южные океаны, а не по суше, как черный порох.
  Случай с книгопечатаньем сложнее. Это изобретение было сделано намного раньше в Китае, чем в остальных странах (ксилография – в VIII в. или IX в., печатный шрифт – в XI в.). Но приобщение к этой технологии в христианском мире было отсрочено до XV в., а в исламских странах (где предрассудки долго запрещали печатное воспроизведение) – вплоть до XVIII в. Ключ к пониманию этой задержки, по-видимому, находится не в неведении – мусульмане, конечно, были хорошо знакомы с технологией печати в течение многих столетий до того, как стали ее использовать, да и христиане имели широкие возможности овладеть этим методом намного раньше, чем Гутенберг в 1456 г. напечатал свою известную Библию. Скорее всего это запаздывание порождала медлительность, с которой знания о технологии производства бумаги проникали из Китая через мусульманский мир в Западную Европу. До того как появился дешевый материал, на котором можно было воспроизводить печатный текст, технология печати не давала никаких преимуществ по сравнению с ручным воспроизведением. Было подсчитано, например, что каждая копия Гутенберговой Библии, напечатанной на пергаменте, требовала обработки шкур примерно 300 овец. Thomas Francis Carter, The Invention of Printing in China and Its Spread Westward (New York: Columbia University Press, 1925), p.204. Но секреты изготовления бумаги достигли прирейнских земель не ранее XIV в. Ibid., р.85.


[Закрыть]. Значение всех этих изобретений для западноевропейской истории едва ли можно переоценить, но в самом Китае их влияние было сравнительно невелико. Книгопечатание способствовало поддержке образования и привело к литературному расцвету в поздние периоды правления династий Тан и Сун, оно помогло таким популярным литературным жанрам, как драма и роман, выйти на новый уровень развития благодаря возможности тиражирования. Тем не менее структура китайского общества оказалась настолько консервативной, что смогла погасить всеобщее распространение новых идей, подобных тем, которые бушевали благодаря европейскому книгоизданию в начале XVI в. Книгопечатание в Китае просто шире распространяло идеи прошлого и таким образом укрепляло интеллектуальное наследство Древнего Китая, делая общество в целом более стабильным и расширяя круг участников мира литературы.

Изобретение пороха тоже не смогло существенно изменить жизнь в Китае. Все произошло как раз наоборот. Как только пушки дали возможность императорским войскам разрушать даже самые мощные укрепления противника за сравнительно короткое время, возвышение провинциальных военачальников, которые в поздний период династии Тан будоражили всю страну, стало невозможным. Поэтому реализовать древние идеалы централизованного государства, послушного единому правителю, стало гораздо проще. Эффект введения нового оружия состоял скорее в сохранении древних идеалов, а не во введении каких-либо новых[884]884
  Со времен монгольского владычества и вплоть до XX в. Китай сохранял политическое единство и избежал длительных локальных беспорядков, которые время от времени охватывали эту землю в более давние времена. Это было замечательным достижением для такой большой страны, как Китай. Пушки и конфуцианство сделали это возможным.


[Закрыть]. Как мы уже упоминали, ни компас, ни усовершенствования, связанные с мореходством, не смогли изменить отношений Китая с остальной частью мира на сколь-либо длительный срок, несмотря на удивительные экспедиции Чжэн Хэ по Индийскому океану.

* * * 

Неспособность технологических нововведений и контактов с зарубежьем достичь каких-либо значительных результатов, а не просто оставить рябь на поверхности жизни Китая в 1000-1500 гг., была отчасти следствием китайского образа мышления, который рассматривал все иноземное как варварское. Отчасти это отражало действительное превосходство китайцев в численности населения, богатстве и знаниях по сравнению с любой другой частью света. Аналогично китайская литературная и интеллектуальная культура была столь же внушительна, а исходя из ее древности предполагалось, что она выше любой другой, существующей в иных частях цивилизованного мира. Таким образом, китайская культурная эволюция спокойно следовала собственным путем, не вспоминая о существовании внешнего мира.

Развитие неоконфуцианской философии, которое началось еще до 1000 г., продолжалось несколько столетий и пришло к своему завершению в ХII-ХIII вв. Философы обсуждали многие метафизические проблемы, такие, например, как соотношение формы и содержания, движения и покоя, но всегда главным в размышлениях китайцев оставался основной вопрос практического значения: как вести праведную и мудрую жизнь. Это жизненное устремление исходило непосредственно от самого Конфуция и редко приводило к совершенно отвлеченным рассуждениям. Буддийские и даосские мотивы, проскальзывавшие на самых ранних стадиях неоконфуцианства, отошли на задний план, когда такие философы, как Чжу Си (1130-1200), создали хорошо обоснованный идеал жизни, способный противостоять как в интеллектуальной, так и в эмоциональной сфере буддийским и даосским мифам и метафизике[885]885
  Fung Yu-lan, History of Chinese Philosophy, 11; J.Percy Bruce, Chu Hsi and His Masters (London: Arthur Probsthain, 1923).


[Закрыть].

Китайская литература в сунский и монгольский периоды была обогащена появлением драмы[886]886
  Текст китайских пьес читали нараспев, а сами они больше походили на европейскую оперу, чем на европейскую драму.


[Закрыть] и беллетристики, написанных повседневным языком и отражающих в определенной степени суету городской жизни. Со временем эти «народные» литературные формы быстро попадают под господство литераторов, воспитанных в конфуцианских традициях; а заповеди Конфуция замыкают пьесы и романы в довольно узких рамках чувств и идей[887]887
  См. Herbert A.Giles, A History of Chinese Literature (New York: D.Appleton & Co., 1901), pp.256-91; J.R.Hightower, Topics in Chinese Literature, pp.84-102; Adolf Zucker, The Chinese Theater (Boston: Litde, Brown, 1925), pp.3-42.


[Закрыть].

Можно сказать, что искусство не подверглось заметному изменению ни в своих характерных особенностях, ни по сути своего содержания и используемых тем. Живопись оставалась любимым увлечением знати и профессией для избранных. Практика подражания художников этого времени шедеврам периодов Тан и ранних Сун настолько гарантировала преемственность художественного стиля, что современным ученым часто трудно установить подлинность ранних работ на фоне их более поздних копий[888]888
  Суть этого явления хорошо выражена в сентенции, принадлежащей Чжао Мэнфу (1254-1322), высокопоставленному чиновнику, служившему при хане Хубилае и при четырех его преемниках: «Самое важное качество в живописи – дух старины. Если этого свойства нет, то работа не многого стоит, даже если при этом она умело выполнена... Мои картины могут показаться совершенно простыми и даже выполненными небрежно, но истинные знатоки поймут, что они весьма близки к древним образцам и поэтому могут рассматриваться как замечательные. Говорю это для знатоков, а не для невежд». Цит. по Osvald Siren, Chinese Painting (New York: Ronald Press, 1958), IV, 19.


[Закрыть]. Совершенство, изысканность и специализация (например, некоторые художники рисовали исключительно ветви бамбука) отличали различные художественные школы и отдельных мастеров в период правления монголов и династии Мин. Но все они оставались в пределах художественных форм древности и, таким образом, отражали тот склад ума, который доминировал повсеместно в жизни и творчестве китайского образованного класса.

Пока этот класс оставался главенствующим в китайском обществе, нельзя было ожидать значительных изменений. Несмотря на крушение в монгольский период многих географических препятствий, которые раньше всегда затрудняли более чем спорадические контакты с другими великими цивилизациями Евразии, Китай остался, в соответствии со своим собственным выбором, в изоляции от внешнего мира.