Текст книги "Восхождение Запада. История человеческого сообщества"

Автор книги: Уильям Мак-Нил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 70 страниц)

Одно из важнейших отступлений от взглядов старинной аристократии заключалось в том, что он отказался от идеи, что благородство – свойство врожденное. Человеком благородным (или, лучше сказать, благородным по духу), по Конфуцию, можно было стать, лишь получив соответствующее воспитание и образование. Отсюда следовало, что и человек низкого происхождения, прилежно учась и развивая свои природные способности, мог стать благородным по духу. Отличительные качества человека благородного – доброта, мудрость и храбрость – добродетели, требующие сдержанности как в поведении, так и в чувствах, к тому же требовалось знание традиционных ритуалов и правил поведения, неуклонное исполнение обещаний, верность своему господину и уклонение от общения со всеми, кто этих качеств лишен[365]365
  Analects, IV, 5; VI, 4; VII, 7; IX, 7.


[Закрыть]. Человек благородный должен находить удовлетворение, даже просто развивая в себе эти качества[366]366
  Analects, IV, 17, 18; VI, 25; VII, 24, 36; VIII, 8, 16; IX, 24.


[Закрыть]. «Мудрый не испытывает сомнений, человеколюбивый не испытывает печали, смелый не испытывает страха»[367]367
  Analects, IX, 28; См. IV, 14. (Кривцов В. А. Древнекитайская философия. – Т. 1. – М.: Мысль, 1972. – С.158. – Прим. пер.).


[Закрыть]. Но истинное призвание человека благородного – участие в управлении страной. Как и впоследствии Платон, Конфуций всю жизнь страдал от того, что правители и политики не желали ни принять его принципы, ни назначить его министром, чтобы он сам мог воплотить свои принципы в жизнь. Он, как мог, успокаивал себя той мыслью, что добродетель сама по себе награда, способная утешить и в нищете[368]368
  Analects, IV, 8, 9.


[Закрыть]. Однако ни сам Конфуций, ни его последователи ничего не могли противопоставить собственному тезису о том, что по-настоящему проявить себя благородный человек может лишь в управлении государством[369]369
  Analects, VII, 32.


[Закрыть].

Воплощением основных идей учения Конфуция явилось понятие Дао[370]370
  Этот термин может быть переведен как «путь», и если сохранить в этом слове все множество его оттенков, оно вполне приемлемо передает смысл понятия Дао. Этот термин имел основополагающее значение и для другого направления китайской философии – даосизма, что особенно интересно, поскольку адепты этой школы были самыми яростными критиками конфуцианства.


[Закрыть]. Передать точный смысл этого термина едва ли возможно, и хотя Конфуций употребляет его достаточно часто, сам он не дает четкого определения. Ясно, однако, что Дао – это совершенствование всех добродетелей, присущих благородству. Похоже, Конфуций верил, что жизнь в соответствии с Дао – это жизнь в соответствии с волей Неба. Возможно, он, вкладывая собственный смысл в это понятие, брал за образец нравы, царившие в добропорядочной благородной семье, и пытался перенести эту схему на политическое устройство государства[371]371
  Creel, Confucius: Tlie Man and the Myth, p. 125. При этом сам Конфуций нигде, в том числе в «Беседах и суждениях», не подчеркивал необходимости строгого соблюдения сыновней почтительности. Возможно, он считал это само собой разумеющимся, однако его последователи посчитали необходимым выделить этот аспект Дао особо.


[Закрыть].

Доктрина Конфуция явно шла вразрез со старинными аристократическими нравами, причем в своих основополагающих утверждениях. Он порицал насилие и почти не уделил внимания обучению военным искусствам, что всегда было важнейшим делом традиционного обучения. Этикет, первостепенная для Конфуция и близкая его сердцу концепция, предписывал избегать применения силы во всех случаях, за исключением экстраординарных. Похоже, он верил в возможность управлять с помощью «уступчивости и ритуала»[372]372
  Analects, IV, 13. См. XII, 1. (Высказывание Конфуция имеет важный смысловой оттенок, поэтому целесообразно привести его полностью: «Если с помощью уступчивости нельзя управлять государством, то что же это за ритуал?», см. Кривцов В.А. Древнекитайская философия. – Т. 1. – М.: Мысль, 1972. – С.149. – Прим. пер.)


[Закрыть], т.е. в соответствии с правилами хорошего тона, всегда уступая дорогу старшим по положению. Любые иные методы правления, полагал он, неизбежно приведут к бесконечным интригам, заговорам и, как следствие, к вспышкам насилия – неизлечимым болезням политической жизни тех времен.

Конфуций переиначил старые обычаи на новый лад, отбросив упрощенные верования, согласно которым щедрые и правильно исполняемые обряды жертвоприношений обеспечат покровительство духов предков и гарантируют удачу в делах земных. Он учил, что добродетель сама по себе награда, но с прискорбием отмечал при этом, что никакие добродетели не могут гарантировать успех в этом мире. Да и как он мог отрицать, что для воплощения его идей в жизнь необходима еще и политическая власть. Когда ему приходилось затрагивать такие темы, как влияние духов на жизнь живущих, он всегда был немногословен и сдержан. Не стоит сомневаться, что он верил в их существование, однако верно и то, что он решительно отказывался обсуждать теологические и метафизические вопросы. А вот церемонии жертвоприношения и другие ритуалы были неотъемлемой частью жизни благородного человека, и потому их игнорировать было невозможно, однако к этому вопросу у него был свой подход. Мир человека и его мораль всегда стояли у Конфуция на первом месте, поэтому-то и разного рода спекуляции о воле Неба и о жизни после смерти он попросту оставлял в стороне[373]373
  Analects, V, 12; VII, 20; XI, 11.


[Закрыть]. Подобное стремление обходить вопросы пошатнувшейся в те времена веры создавало брешь в учении Конфуция, которой постарались в полной мере воспользоваться адепты даосизма, весьма искусные в метафизическом теоретизировании. Однако то, что Конфуций стремился избегать такого рода вопросы, вполне согласовывалось с тем, что он никогда не упускал из поля зрения практические результаты и их последствия и прежде всего то, что достойный человек должен уметь достойно управлять.

Что касается собственной карьеры, то Конфуций считал, что она завершилась полным крахом. Он никогда не обладал достаточной властью и даже не вполне мог распоряжаться собственной жизнью, и, похоже, совершенствование собственных добродетелей было единственным его утешением в трудные минуты. Но по прошествии долгого времени стало очевидным, что его влияние на политическую жизнь было намного сильнее и продолжительнее, чем влияние многих могущественных монархов, поскольку его идеи оказались своего рода катализатором развития тех государственных институтов и того направления мысли, которые в конце концов сформировали китайскую цивилизацию. Последователи Конфуция, порой у кормила государственной власти, а чаще нет, продолжали влиять на общественную жизнь Китая даже два столетия спустя после его смерти (в 479 г. до н. э.). Но лишь после того, как в результате долгих и кровопролитных войн династии Хань удалось вновь объединить государства Китая в единую империю (202-209 гг. до н. э.), учение Конфуция окончательно утвердилось в качестве инструмента государственного управления. И с тех пор вплоть до наших дней[374]374
  Следует вспомнить хотя бы то, что и Мао Цзэдун начинал свое обучение в студенческие годы с классических трудов Конфуция и его последователей и лишь в зрелом возрасте, когда ему исполнилось 27 лет, начал изучать марксизм.


[Закрыть] доктрина Конфуция не утратила влияния на государственную жизнь Китая.

К тому времени, когда самые смелые мечты Конфуция начали сбываться, его последователи успели внести немало поправок в доктрину своего учителя, однако и на всех этих изменениях лежала неизгладимая печать учения старого мастера. Его идеал истинно благородного и гуманного человека, руководствующегося традиционной и в то же время глубоко индивидуальной этикой, не разбрасывающегося на теологические спекуляции, заботящегося о сохранении приличий, неохотно прибегающего к насилию, имеющего своей главной целью постижение истинного пути – Дао, остался непревзойденным. Именно такие люди, пусть и в разной степени соответствовавшие конфуцианским идеалам, правили Китаем на протяжении более двух тысячелетий, сохраняя стабильность и единство китайской политики и культуры. Немного есть на свете мыслителей, которым история воздвигла бы памятник, сравнимый в своем величии с этим.

Д. ИЗМЕНЕНИЯ В МИРЕ ВАРВАРОВ ДО 500 Г. ДО Н.Э.

Консолидация древней космополитической цивилизации на Среднем Востоке и стремительный рост новых цивилизаций в Греции, Индии и Китае многократно усилили разностороннее влияние этих культур на страны варваров. Немалую долю в истории Греции, Индии и Китая составляют события, связанные с распространением собственной культуры и стиля жизни этих цивилизаций на территории варварских стран. К 500 г. до н. э. в Южную Индию, Центральный и Южный Китай и практически на все побережье Средиземного и Черного морей уже проникла или начала проникать культура цивилизованных стран.

Только на примере прибрежных зон Средиземного и Черного морей можно детально проследить последовательные этапы этого процесса. Изначально распространение культуры в этом регионе происходило благодаря трем народам – финикийцам, этрускам и грекам. В 800-550 гг. до н. э. большая часть прибрежных территорий Средиземного и Черного морей попала в сферу влияния той или иной из этих цивилизаций, и быстрое развитие торговли связало все Средиземноморское побережье с более развитой культурой его восточной части. Нередко за развитием торговли следовала и колонизация. Финикийцы и греки создавали колонии по образцам городов-государств их собственной родины, и этрусские города, которые, возможно, были (а возможно, и нет) созданы беженцами из Малой Азии, напоминали поселения финикийцев и греков[375]375
  См. M.Pallottino, Gli Etruschi (Rome: Casa Editrice Carlo Colombo, 1939), pp.43-72, 129-54. Luisa Banti, Die Welt der Etrusker (Stuttgart: Gustav Kilper Verlag, 1960), pp. 132-35.


[Закрыть]. С образованием этих сообществ на территориях, где обитали варвары, стали распространяться и достижения цивилизации – грамотность, высокое искусство, монументальная архитектура, которые впоследствии распространились в глубь Европы и Африки.

Хотя к 500 г. до н. э. границы цивилизации значительно расширились, за их пределами все еще оставалось пять огромных регионов, сохранявших дикие обычаи и стиль жизни, присущий варварам. Три из них находились в восточном полушарии (или Старом Свете): 1) Африка к югу от Сахары и Абиссинское нагорье; 2) муссонные леса Юго-Восточной Азии и находящиеся вблизи этой зоны острова Индонезии; 3) степная и лесная зоны Северной Евразии. Кроме того, оставались и отделенные океанами от Старого Света материки: 4) Австралия; 5) Северная и Южная Америка.

Археологические раскопки на этих территориях происходили с разной интенсивностью, и поэтому слишком рано судить о влиянии на развитие их культур, если таковое вообще происходило, цивилизаций Евразии в I тыс. до н. э. Австралия, без сомнения, оставалась изолированным миром и в 500 г. до н. э., и много столетий спустя. Жизнь в Африке к югу от Сахары, по-видимому, тоже не затронули социальные бури, происходившие на севере. Археологи установили лишь незначительное по географическим масштабам распространение культуры Египта на территории Нубии (современный Судан)[376]376
  H.Alimen, Prehistoire de I'Afrique (Paris: Editions N.Boubee & Cie, 1955); Sonia Cole, The Prehistory of East Africa (Harmondsworth: Penguin Books, 1954), pp.271-85; Diedrich Westermann, Geschichte Afrikas (Cologne: Greven, 1952), pp.3-20. Следует, однако, заметить, что хронология доисторического периода Африки устанавливалась по большей части на основе догадок. Например, вполне возможно, что мегалитическое влияние в районе мыса Гвардафуи и Западной Африки существовало задолго до 500 г. до н. э. См. Dominik Josef Wolfel, «Die kanarischen Inseln: die westafrikanischen Hochkulturen und das alte Mittelmeer», Paideuma, IV (1950), 231-53. Торговля Карфагена со странами вдоль Атлантического побережья Африки, по-видимому, охватывала территории, простиравшиеся вглубь вплоть до берегов Рио-де-Оро, а быть может, и дальше. Золотые прииски, подобно магниту, притягивали к себе карфагенские корабли, при этом, однако, преобладала «тихая» торговля, при которой каждая из торгующих сторон после совершения сделки стремилась незаметно исчезнуть, чтобы избежать нежелательных прямых контактов с другими торговцами. См. B.H.Warmington, Carthage (London: Robert Hale, Ltd., 1960), pp.59-66.


[Закрыть]. Ситуация в Юго-Восточной Азии в период до 500 г. до н. э. тоже остается неясной. Самый древний письменный источник, содержащий сведения об этом регионе, датируется II в. н. э. и относится ко времени, когда китайские завоеватели и дипломаты устанавливали контакты с частично индуизированными государствами на севере Бирмы, в Аннаме и Кохинхине (исторические регионы современного Вьетнама. – Прим. пер.). Вопрос о том, насколько раньше этого периода установилось влияние Индии на данные территории, остается невыясненным[377]377
  Монументы мегалитического периода в Южной Индии, Юго-Восточной Азии и на некоторых островах западного побережья Тихого океана свидетельствуют о некоторой связи этих удаленных друг от друга территорий еще в I тыс. до н. э.


[Закрыть]. Археологические находки свидетельствуют, что еще до того, как возникли тесные контакты этих стран с культурами Индии или Китая, морские торговые связи обеспечили достаточное накопление материальных средств для возникновения центров протоцивилизаций на южном побережье Китая и на севере Вьетнама[378]378
  D.G.E.Hall, A History of South East Asia (New York: St Martin's Press, 1955), pp.7-9; C.W.Bi-shop, «Long-Houses and Dragon-Boats», Antiquity, XII (1938), 411-24; Wolfram Eberhard, Kultur und SiedlungderRandvolker Chinas, pp.326-31; G.Coedes, Les Etats hindouises d'Indochine et d'lndonesie (Paris: E. de Boccard, 1948), pp.25-26. Эта протоцивилизация Юго-Восточной Азии, названная культурой Донгсона по месту, где проводились археологические раскопки, в некоторых аспектах может быть сопоставлена с ранней цивилизацией Крита. Однако, в отличие от критской цивилизации, культура Донгсона оказалась недолговечной и не смогла достичь достаточно высокой ступени развития. Более того, в силу своего географического положения ей не удалось избежать роковых для нее столкновений с военной мощью соседней державы – Китая, которым в то время правила династия Хань. В этом можно найти нечто общее с судьбой цивилизации скандинавских викингов. См. A.J.Toynbee, A Study of History. I, 340-60. Традиции мореплавания продолжали сохраняться на острове Борнео и на островах Индонезии еще не одно столетие и выразились в колонизации Мадагаскара на заре христианской эры. См. George Peter Murdock, Africa: Its Peoples and Their Culture History (New York: McGraw-Hill, 1959), pp.45, 212-16. He исключено, что упадок цивилизации Полинезии в I тыс. н. э. произошел по тем же причинам.


[Закрыть].

Однако, что бы ни добавили последующие археологические изыскания и открытия к знаниям нынешнего дня о доисторической культуре Юго-Восточной Азии и Экваториальной и Южной Африки, едва ли можно сомневаться, что такие континенты, как Австралия и обе Америки, в культурном отношении оставались отсталыми. В те места не докатилось даже эхо сотрясавших мир перемен, которые радикально изменили саму модель развития цивилизации в Евразии. Что касается лесостепной зоны Евразии, то тут мы сталкиваемся с совершенно противоположным случаем. В XVIII в. до н. э. вооруженные бронзовым оружием варвары на колесницах вызвали весьма драматические последствия для цивилизованных стран на всем Евразийском континенте. Повторное нарушение баланса военных сил между цивилизованными народами и обитателями степей, произошедшее почти тысячу лет спустя, примерно в IX-VIII вв. до н. э., привело к куда менее значительным потрясениям, и его последствия, а также географический размах походов степных кочевников, оказались более скромными.

Решающее обстоятельство здесь заключалось в том, что степные воины освоили верховую езду настолько, что руки всадников могли оставаться свободными для стрельбы из лука даже на полном скаку.

Когда и где именно была применена новая тактика конного боя, можно лишь предполагать. Известно, что ездить верхом пытались еще в III тыс. до н. э., но это были всего лишь редкие попытки. Однако успешное применение боевых колесниц и то, что править конем без седла, уздечки и стремян было весьма затруднительно, надолго отодвинули на второй план такой простой способ использования лошади, как верховая езда. То, что привычным сюжетом резьбы на месопотамских печатях в XIII в. до н. э. стали кентавры, наводит на мысль, что верховая езда для степных народов тоже стала делом привычным. Однако ведущую роль в жизни степных племен и в их военной стратегии она приобрела лишь к IX в. до н. э.[379]379
  Franz Hancar, Das Pferd in prahistorischer und friiher historischer Zeity pp.551-63; William Ridgeway, The Origin and Influence of the Thoroughbred Horse (Cambridge: Cambridge University Press, 1905), pp.94, 98. В этих трудах приведены доводы в пользу того, что потребовалось немалое время, чтобы верховая езда стала привычным явлением, поскольку первые породы одомашненных лошадей не были достаточно выносливы, чтобы долго выдерживать вес всадника.


[Закрыть] Земли Ирана, прилегающие к зоне степей, где девятью столетиями ранее были придуманы колесницы и выработана тактика боя на них, видимо, и явились тем центром, откуда распространился и более совершенный стиль езды[380]380
  Franz Hancar, Das Pferd, p.555; Karl Jettmar, «Archaeologische Spuren von Indogermanen in Zentralasien», Paideuma, V (1950-54), 236-37.


[Закрыть].

Верховая езда была лишь частью того мастерства, которым должен был овладеть житель степей. Кочевникам для езды верхом пришлось разработать и изготовить соответствующую упряжь и одежду (а именно штаны) и, кроме того, отыскать питание, не зависящее (или почти не зависящее) от продуктов сельского хозяйства. Лишь в этом случае они могли практически беспрепятственно перегонять свои огромные стада с луга на луг, преодолевая ежегодно сотни километров в поисках лучших пастбищ.

РЕВОЛЮЦИЯ В ТАКТИКЕ КАВАЛЕРИИ

Ассирийский барельеф на стенах дворца Ашшурбанипала (668—625 гг. до н. э.) в Ниневии представляет собой весьма экспрессивное и довольно раннее художественное изображение всадников, скорее на охоте, чем на войне. Нетрудно заметить, что снаряжение всадников еще не вполне подходит для езды верхом, в частности, их одежды, напоминающие юбки, едва ли были удобны для этого. К тому же отсутствие стремян делало всадника серьезно зависимым от коня, Только хорошо тренированные лошади не меняли аллюр и направление, когда всадник отпускал поводья и натягивал лук.

Конное кочевничество потребовало коренных изменений в жизни ранее разрозненных сообществ, населявших степи Европы и Центральной Азии. Но это было лишь прелюдией к дальнейшим изменениям, повлекшим нарушение военного и общественного равновесия в Евразии. Когда кочевые племена окончательно сформировались, самопроизвольно стали формироваться кавалерийские отряды, ставшие впоследствии такой мощной угрозой для жизни цивилизованных стран, с какой те никогда прежде не сталкивались.

Владение искусством верховой езды, вне всякого сомнения, обеспечило племенам скотоводов значительные военные преимущества. Кони были у каждого из них, и, сев с луком верхом, кочевник мог тут же превратиться в кавалериста. Быстрота и стремительность коней, мчавшихся на полном скаку, обеспечили всаднику защиту, достаточную для того, чтобы можно было расстаться с металлическими доспехами и другим дорогим вооружением. Потому-то мастерство и доступное кочевникам оружие (чтобы убить человека, каменных наконечников стрел вполне достаточно) позволяли им успешно совершать набеги даже на государства, у которых армия была оснащена гораздо более современным оружием. Таким образом, впервые территория евразийских степей от края до края превратилась в гигантское ранчо для воинов, которые могли в любой момент совершить нападение на любую цивилизованную общину и имели все шансы на успех[381]381
  Можно напомнить также, что в XIII в. до н. э. возможность выплавлять дешевую сталь значительно повысила боеспособность пехоты варваров. Интересные материалы и выводы по истории кочевых племен от киммерийцев до гуннов можно найти в работе E.D.Phillips, «New Light on the Ancient History of the Eurasian Steppe», American Journal of Archaeology, LXI (1959), 269-80.


[Закрыть].

Конница кочевников могла продвигаться куда быстрее и на значительно большие расстояния, чем любые другие виды войск, с легкостью преодолевая путь по любой местности и пересекая реки. Эта кочевая «армия» представляла собой всего лишь взрослых мужчин племени или объединения племен, передвигавшихся изо дня в день так же, как обычно передвигались кочевники, но избавленных от бремени женщин, детей и стад. Если они встречали менее мобильного противника, они могли осуществлять свои набеги практически безнаказанно. И только встреча с подобными им войсками или отсутствие корма для лошадей могли удержать их от грабежа.

История I тыс. до н. э. дает немало свидетельств преимущества армии степных кочевников в сражениях. Разумеется, странам Среднего Востока в силу их близости к тому географическому центру, где зарождались и формировались эти армии нового типа, пришлось принять удар первыми. И действительно, есть немало ассирийских письменных свидетельств массовых вторжений кочевников еще до наступления VII в. до н. э.[382]382
  Свидетельства Геродота, хотя их подлинность и оспаривается, тоже не могут быть сброшены со счетов.


[Закрыть], что позволяет нам судить и о том, какие изменения произошли в жизни обитателей степей. В те времена орды конников, которых греки называли киммерийцами, сформировавшиеся на территории нынешнего юга России (автор употребляет термин «Россия» для обозначения территории Российской империи или Советского Союза, т.е. шире, чем его современное употребление в русском языке. – Прим. пер.), начали совершать опустошительные глубинные рейды по всей Малой Азии. Возможно, эти набеги киммерийцев были вынужденными, так как они испытывали серьезное давление со стороны других племен – скифов, которые около 700 г. до н. э. двинулись со своей центрально-азиатской родины[383]383
  Karl Jettmar, «The Altai before the Turks», Museum of Far Eastern Antiquities, Stockholm, Bulletin, XXIII (1951), pp.154-55.


[Закрыть] на запад и сумели отбить у киммерийцев обильные пастбища на юге России. Конные армии скифов, в свою очередь, последовали за киммерийцами на юг, где стали главной ударной силой коалиции, разрушившей Ассирийскую империю в 612 г. до н. э. Таким образом, кардинальные перемены в жизни степных кочевников привели к краху Ассирии, что, в свою очередь, способствовало стремительному подъему Персидской империи[384]384
  M.Rostovtzeff, Iranians and Greeks in South Russia (Oxford: Clarendon Press, 1922), pp.35-44.


[Закрыть].

Теперь мидянам и персам, унаследовавшим земли Ассирийской империи, пришлось думать о защите цивилизованных общин Среднего Востока от новых нашествий кочевников. Несмотря на общее превосходство в военной силе, для правителей из династии Ахеменидов эта задача оказалась отнюдь не легкой, о чем можно судить по гибели Кира (530 г. до н. э.) во время похода на восток и неудачам Дария во время европейской кампании против скифов (512 г. до н. э.). Территории Ирана, граничившие со степной зоной, были особенно уязвимы. И только использование конницы наемников, набранных из кочевников, позволило Ахеменидам обезопасить северные и восточные пределы империи от набегов[385]385
  Karl Jettmar, «The Altai before the Turks,» pp. 156-57.


[Закрыть].

Европе времен варварства возникновение конного кочевничества также принесло любопытные последствия. В начале VI в. до н. э. скифы создали на юге России мощную, хотя и не монолитную «империю» и распространили свое господство далеко на запад вплоть до нынешней Венгрии. Как и их сородичи и соперники в Персии, они провозгласили себя правящим сословием, которому обязаны подчиниться все живущие на покоренных землях. Однако, в отличие от персов, скифы продолжали вести полукочевой образ жизни, подчиняясь внутриплеменной дисциплине[386]386
  Rostovtzeff, Iranians and Greeks, pp.35-44.


[Закрыть].

Первыми, кто овладел искусством верховой езды в Западной Европе, были кельты, и их приверженность новой конной тактике в значительной мере помогла экспансии с юга Германии на всю Северную Европу. Своим вооружением, однако, кельты отличались от степных кочевников, их обычным оружием был не лук, а длинный двуручный меч[387]387
  Об экспансии кельтов см. Henri Hubert, Les Celtes et Vexpansion celtique iusqu'a Vepoque de la Тёпе (Paris: La Renaissance du livre, 1932). О значении кельтской конницы см. William McGovern, The Early Empires of Central Asia (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1939), pp.46-48. Почему на западе Европы не привилось оружие степных конников и почему кельты предпочли лукам мечи, остается неясным. Возможно, одной из причин было то, что территория Западной Европы была сплошь покрыта лесами и болотами. В лиственном же лесу эффективность стрельбы из лука ограничена и надо рассчитывать на рукопашную схватку с противником. При всем при том не меньшую роль могли играть древние приверженности и предрассудки, не следующие никакой логике.


[Закрыть].

Что же касается распространения новой тактики на восток, то тут многое остается неясным. Племена, которые предпочли новый образ кочевой жизни, едва ли могли стремиться на восток, где пастбища и климат были хуже. Так что в Монголию мастерство верховой езды добиралось достаточно долго, по мере того как племя за племенем перенимали его у своих западных соседей[388]388
  Karl Jettmar, «Zur Herkunft der turkischen Volkerschaften», Archiv fur Volkerkunde, HI (1948), 16-17; K.Jettmar, «The Altai», pp.148-150; B.Rubin, «Das neue Bild der Geschichte Eurasiens», Jahrbiicher fur Geschichte Osteuropas, N.F. II (1954), pp. 106-7.
  Здесь напрашивается аналогия с распространением в XVI-XVII вв. н. э. навыков верховой езды среди американских индейцев, живших на Великих равнинах. В последнем случае можно с уверенностью сказать, что новый стиль жизни привился не благодаря завоеванию, а благодаря заимствованию навыков и опыта. Следует отметить, что распространение этих навыков также преодолело климатический градиент на пути в более суровые земли. Однако в Евразии этот градиент был более серьезно выражен по сравнению с Северной Америкой, так как в последнем случае продвижение на север – к Великим равнинам сопровождается лишь понижением температуры и сокращением сезона вызревания трав, тогда как продвижение по евразийским степям на восток – в Монголию сопровождается к тому же и более существенным фактором – резким снижение нормы годовых осадков.


[Закрыть]. Потребовалось, по-видимому, не меньше четырех столетий, прежде чем этот процесс был завершен, поскольку в китайских письменных источниках первые упоминания о коннице варваров на северо-западных окраинах датируются IV в. до н. э.[389]389
  W.McGovern, Early Empires of Central Asia, pp. 100-101.


[Закрыть]

С появлением у жителей монгольских степей юрт с разборным каркасом и крытых черным войлоком Китай оказался перед той же военной угрозой, что и Средний Восток тремя столетьями ранее. Царство Цинь на северо-западе Китая первым испытало удар. Поначалу набеги кочевников не были ни достаточно организованными, ни массированными, чтобы преодолеть оборонную мощь Китая. Однако их удары были настолько ощутимыми, что заставили правителей Цинь перенять тактику кочевников и перестроить свою армию по их образцу, сделав ее ядром конных лучников. При этом новая тактика боя не только позволила сдержать набеги кочевников, но и возвысила царство Цинь над своими соперниками в самом Китае, что в конце концов позволило правителю Цинь объединить Китай и стать в 221 г. до н. э. его императором[390]390
  Приход к власти правителя Цинь – классический пример того, как много может выиграть военачальник от одной лишь демонстрации военной мощи. С другой стороны, рост этой мощи как в царстве Цинь, так и в Персидском царстве можно рассматривать как «естественную реакцию» на угрозу, возникшую со стороны конницы кочевников.


[Закрыть].

Тем не менее то, что полноценная конная армия была создана в Монголии лишь к IV в. до н. э., отнюдь не означает, что только тогда страны Дальнего Востока впервые ощутили на себе силу конных воинов. Материалы археологических раскопок содержат много неясностей и не позволяют вынести окончательного суждения. В частности, немало споров вызывает проблема так называемого скифского звериного стиля в искусстве. И все же при всех разногласиях невозможно отрицать, что у скифского стиля немало характерных черт, присущих китайскому искусству, и что у искусства эпохи Чжоу много особенностей скифского стиля. Более того, на огромном участке побережья от Южного Китая до Северного Вьетнама сделано множество находок, обладающих поразительным сходством с предметами, либо найденными в далеких от этого региона причерноморских степях, либо поступившими в музеи из неизвестных источников[391]391
  Gregory Borovka, Scythian Art; M.I.Rostovtzeff, The Animal Style in South Russia and China (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1929); Ludwig Bachhofer, A Short History of Chinese Art, p.46; Robert Heine-Geldern, «Das Tocharerproblem und die pontische Wanderung», Saeculum, II (1951), 225-55; Karl Jettmar, «The Altai before the Turks», 148-56.


[Закрыть].

Как это объяснить, пока не вполне ясно. Возможно, скифские племена, жившие вблизи Алтая, овладев искусством верховой езды, использовали свое положение в тогда (VIII в. до н. э.) крайней восточной точке распространения нового конного кочевничества для совершения набегов на оазисы Восточного Туркестана, следуя по вероятному пути завоевателейколесничих. Нельзя исключить, что одной из причин падения династии Чжоу в 771 г. до н. э. оказалось именно такое стремительное и внезапное вторжение. Примерно в те же времена другие отряды всадников могли проникнуть через провинцию Сычуань в глубь страны вплоть до южного побережья Китая[392]392
  Это предположение строится на догадке Джеттмара, изложенной в его статье «Алтай до тюркского нашествия» («The Altai before the Turks»), и едва ли может считаться вполне обоснованным. Лишь после тщательных археологических исследований в Восточном Туркестане и Западном Китае это предположение, как и гипотеза о том, где пролегали пути боевых колесниц в предшествующем тысячелетии, могут быть приняты или отвергнуты. То, что оазисы в бассейне реки Тарим на задворках Китая населены народом, говорящим на индоевропейском языке («тохарском»), возможно, наследие скифских набегов. См. Rene Grousset, VEmpire des steppes, p.79. He исключено, что этот язык, дожив до наших дней, составляет единственное реальное подтверждение такой интерпретации описанных событий.


[Закрыть].

ИСКУССТВО КИТАЯ И ИНДЕЙЦЕВ АМЕРИКИ

Слева представлены три предмета, изготовленных в Китае, а справа для сравнения – образцы, изготовленные в Центральной Америке. Сходство между ними столь велико, что едва ли может рассматриваться как случайное. Подобные параллели (хотя и не всегда столь разительные) встречаются сплошь и рядом. Трудно объяснить подобное сходство, исключив контакты между этими цивилизациями.

Согласно этой гипотезе, всего лишь одно или два поколения спустя, прекратив набеги на Китай, скифы повернули своих коней на запад и вошли в историю, столкнувшись с обладавшими письменностью народами Среднего Востока. Такая задержка может быть объяснена тем, что на пути на запад скифам поначалу приходилось вступать в столкновения именно с теми воинственными кочевыми племенами, у которых они, возможно, переняли верховую езду. Лишь после того, как скифы смогли покорить эти племена или объединиться с ними, что еще более усилило их военную мощь, они смогли продолжить путь на запад, но вскоре оказались на обширных и обильных пастбищах юга России. Они быстро победили населявших эти земли киммерийцев и сделали, как мы можем предположить, своим центром нынешние земли Украины, оставив в покое Китай и выставив лишь незначительный арьергард на территории Центральной Азии.

* * * 

Как это ни поражает воображение, но не исключено, что политические потрясения, обмен новейшими техническими достижениями и сюжетами декоративного искусства, последовавшие за набегами скифов, не ограничились исключительно Старым Светом. Есть немало свидетельств самого разного рода в пользу того, что человек пересекал пространства Тихого океана еще в дохристианские времена. Эта гипотеза позволяет объяснить сходство многих находок, обнаруженных археологами в Перу и Мексике, с теми, что были сделаны на побережье Юго-Восточной Азии[393]393
  Согласно хронологии, преложенной в работе: Robert Heine-Geldern, «Die asiatische Herkunft der sudamerikanischen Metalltechnik», Paideumay V (1954), 347-432, распространение мотивов в искусстве и новых технологий по островам Тихого океана стало особенно актуальным вскоре после того, как гипотетические племена степных кочевников достигли южного побережья Китая, что произошло примерно в VII в. до н. э. Возможно, полуварварская культура Донгсона смогла создать почву для соединения местных навыков навигации и бесшабашного авантюризма выходцев из Центральной Азии, совсем недавно освоивших искусство конного боя. Смена обычаев и нравов меняла и социальные отношения, и, быть может, беспрецедентные океанские экспедиции были одним из откликов на возникавшие проблемы.
  Тем не менее совсем не обязательно принимать при этом предположение Хайне-Гелдерна о том, что уже в те времена было налажено двустороннее движение судов через Тихий океан. Если даже единственная лодка и пересекла океан – скорее всего далеко унесенная штормом, с командой, достаточно разумной, чтобы на судне, не способном двигаться против ветра, не пытаться повернуть назад, – то это все, что требуется для объяснения сходства между находками на побережье Юго-Восточной Азии и берегах Америки. Можно не сомневаться, что эти авантюристы могли приобрести такое важное значение лишь при чрезвычайных обстоятельствах. Однако, если индейцы Мексики или Перу смогли к тому времени развить свою цивилизацию до достаточно высокого уровня, то передовая технология (например, умение изготовлять изделия из меди и бронзы), а также обладающие магической силой мотивы и сюжеты произведений искусства, оказавшихся у отчаянных мореплавателей из Южной Азии, вполне могли быть инкорпорированы в местную культуру. Даже такие редкие и случайные контакты могли стать причиной поистине революционных изменений в местных технологиях и стилях искусства.


[Закрыть]. Сравнивая виды растений и сельскохозяйственных культур на обоих побережьях Тихого океана, можно предположить, что семена или черенки этих растений были перевезены человеком еще в давние времена[394]394
  George F.Carter, «Plant Evidence for Early Contacts with America», Southwestern Journal of Anthropologyy VI (1960), 161-82; George F.Carter, «Plants across the Pacific», Society for American Archaeology, Memoirsy No.9 (1953), 62-72.


[Закрыть].

УСЛОВИЯ НАВИГАЦИИ ДЛЯ ПРИМИТИВНЫХ СУДОВ 

Учитывая, что европейцы были не в состоянии пересечь Атлантику до 1000 г. н. э., а за пять последующих столетий не смогли создать постоянных поселений на противоположном берегу Атлантики, мысль о том, что жители Азии пересекали куда более обширные пространства Тихого океана еще в дохристианскую эру, может показаться абсурдной. Но эта гипотеза не является столь уж невероятной, если принять во внимание, что, во-первых, покорение Европы варварами в бронзовом веке пагубно повлияло на искусство мореплавания, развивавшееся еще с мегалитического периода, и новое поколение мореплавателей появилось в Европе лишь во времена скандинавских викингов[395]395
  Сохранение мегалитических традиций мореплавания в Ирландии сделало возможным морские путешествия ирландцев в первые века христианства. Открытие и первая колонизация в Исландии стали одним из самых драматических и полностью задокументированных открытий этих веков. Мифы об «Острове Святого Брендана», возможно, своего рода отражение контактов с другими островами Атлантики, а быть может, даже с Америкой.


[Закрыть]. Тем не менее тот факт, что Канарские и Азорские острова были заселены носителями культуры каменного века, когда в XIV в. н. э. до них добрались европейцы, указывает, что даже примитивные народы из крута, похоже, мегалитической культуры могли – случайно или намеренно – совершать далекие путешествия по Атлантике и даже, с учетом всех возможных возражений, могли добраться, занесенные штормом или спасаясь от какой-нибудь опасности, до берегов Нового Света[396]396
  Мифы ацтеков о пришедших с запада людях более высокой культуры могут свидетельствовать о трансатлантических путешествиях таких людей. О состоянии культуры на Канарских островах в тот период, когда они были открыты европейцами, см. Dominik J.Wolfel, «Die kanarischen Inseln: die westafrikanischen Hochkulturen und das alte Mittelmeer», Paideuma, IV (1950), 231-53.


[Закрыть].

Во-вторых, навигация в двух океанах различается, и притом принципиально, на разных участках побережья. Европа расположена на одном из самых штормовых и самых неудобных для навигации участков побережья Атлантического океана, представления европейцев об океанских плаваниях долгое время формировались их опытом плавания в Северной Атлантике. Однако в более низких широтах, особенно там, где круглый год ветер не менял направления и дул практически с одной и той же силой, путешествие через океан должно было выглядеть совершенно иначе. Небольшие и примитивные суденышки: плоты, каноэ, плетенные из ивняка и обтянутые кожей рыбачьи лодки могли безопасно плавать в спокойных водах, а при хороших парусах, руле и киле немудреное судно могло идти беспрепятственно под боковым или попутным ветром[397]397
  Даже Северная Атлантика не была абсолютно непреодолимой для примитивных судов. Несколько легких эскимосских лодок с людьми на борту в XVII в. пересекли участок Атлантического океана, разделяющий Гренландию и Шотландию. См. Ian Whitaker, «The Scottish Kayaks and the “Finnmen”», Antiquity, XXVIII (1954), pp.99-104. Известны также сходные по смыслу и, безусловно, подлинные истории, происходившие уже в недавние времена, о японских рыбаках, захваченных штормом и поневоле пересекших Тихий океан в северной его части. Это еще раз доказывает, что даже в северной своей части океаны не представляли собой непреодолимой преграды, отделяющей Америку и Азию. См. Andrew Sharp, Ancient Voyagers in the Pacific (Wellington, N.Z.: Polynesian Society, 1956), p.60. Разумеется, древним примитивным судам было куда легче пересекать океан в его более спокойной части. Шарп приводит убедительные доводы в пользу того, что полинезийцы могли свободно преодолевать между островами Тихого океана дистанции в 200-300 миль. Из этого не следует, что не предпринимались и более дальние путешествия, когда задуманное плавание не удавалось и не получалось в намеченный срок достичь островов, которые должны были, по мнению мореходов, уже появиться на горизонте. Шарп, напротив, с упорством перечисляет множество случаев именно таких походов, случавшихся по необходимости, в тот короткий период, когда европейцы только начали свое проникновение в Океанию и местное население продолжало свои морские путешествия, как обычно.


[Закрыть].

Однако в Атлантике постоянные ветра (пассаты) преобладают на широте пустыни Сахары (она, как выяснилось, и была создана этими ветрами), где до недавних пор могли существовать лишь немногочисленные и слаборазвитые племена, не способные создать искусство мореплавания[398]398
  Лишь после того, как европейцы освоили моря вдоль Сахарского побережья Африки, Америка была открыта испанцами. Колумб знал немало о ветрах и течениях в Атлантике, чтобы направить корабли не прямо на запад, а несколько южнее, взяв курс к Азорским островам, справедливо полагая, что с учетом течений его суда пойдут строго на запад. См. S.E.Morison, Admiral of the Ocean Sea (Boston: Little Brown & Co., 1942), I, pp.265-70.


[Закрыть]. А в Тихом океане все складывалось куда благоприятнее для мореплавателей. Зимой пассаты дуют на плодородные земли Южного Китая, а летом – сменяются столь же постоянными муссонами в противоположном направлении. Таким образом, побережье Юго-Восточной Азии являлось несравненно более удобным отправным пунктом для дальних океанских экспедиций. К тому же, как мы уже убедились, искусство мореплавания на побережье Южного Китая достигло высокого уровня еще за столетия до того, как этот регион вошел в сферу влияния китайской цивилизации.

Если принять во внимание не только расстояния, отделяющие материки от Америки, но и те задачи, которые приходилось решать мореплавателям в Тихом и Атлантическом океане, то окажется, что значительно более широкий Тихий океан представлял для судов менее серьезное препятствие, чем воды Атлантики. Контакты цивилизаций, разделенных Тихим океаном, были технически осуществимы, и быть может, мореплаватели, отправлявшиеся из Азии (и возможно, останавливавшиеся по пути на островах, как это впоследствии делали полинезийцы), имели больше возможностей привнести элементы своей культуры в Новый Свет. Тем не менее, хотя изоляция Америки и не была полной, контакты с ней были ограничены и носили спорадический характер, а потому и американские индейцы мало что смогли перенять у цивилизации Старого Света. Из-за отсутствия устойчивых контактов цивилизации в Андах и Мексике развивались замедленно и не смогли достигнуть того же уровня приспособления к окружающей среде и управления ею, как их современники в Евразии[399]399
  О первых транстихоокеанских контактах см. подборку статей M.W.Smith, Asia and North America: Trans-Pacific Contacts, Society for American Archaeology, Memoir, No.9 (1953). Саму возможность подобных контактов отвергает большинство американских антропологов и отстаивают в основном немецкие этнологи, такие, например, как Хайне-Гелдерн или Вальтер Крикеберг [Heine-Geldern, Krickeberg Walter, Altmexikanische Kulturen (Berlin: Safari Verlag, 1956)], pp.568-75. При этом ни одна из сторон, участвующих в споре, который приобретает порой весьма эмоциональный характер, не рассматривает серьезно условия навигации тех времен в Тихом океане: направление ветров и течений, уровень мастерства мореплавателей и возможности примитивных судов. Результаты, полученные Туром Хейердалом [Thor Heyerdahl, American Indians in the Pacific (Stockholm: Bokforlaget Forma, 1952)], ввели эти аргументы в дискуссию, но обсуждение технических деталей, касающихся возможностей мореплавания полинезийцев, в работе Шарпа (Andrew Sharp, Ancient Voyagers in the Pacific, pp.60-61 and passim) довольно убедительно опровергает доводы Хейердала, утверждавшего, что в древние времена плавание в Тихом океане было возможно лишь в одном направлении, а именно из Америки на запад.


[Закрыть].

* * *

Как культура Греции, так и культура Индии были надежно защищены от разрушительных вторжений степных кочевников. Вплоть до II в. до н. э. Индию от воинственных степняков отделяли не только широкие горные хребты, но и могущественные государства – Персия и царство Селевкидов. Но во II в. до н. э. племена степных кочевников, известные как саки, пересекли Гиндукуш и создали на Северо-Западе Индии несколько недолговечных государств. Точно так же Греция и побережье Средиземного моря были защищены и цепью горных хребтов, и территориями варварских фракийских племен. Таким образом, Западной Европе вплоть до IV в. до н. э. удавалось избегать столкновений со степными кочевниками, хотя в предшествующем тысячелетии битвы на берегах Дуная и приводили к спорадическим столкновениям с ними.

Со времени вторжения Дария в Скифию в 512 г. до н. э. и вплоть до поражения римлян при Адрианополе в 378 г. н. э. влияние кочевых племен на жизнь Средиземноморья ощущалось лишь косвенно. О том, что оно носило маргинальный характер, можно судить уже по тому, что европейцы даже не приспособили свою военную тактику к отражению атак конницы кочевников. В боевых действиях и греков, и римлян кавалерия играла более скромную роль, а лучники – вспомогательную. В центре европейского военного искусства начиная с VII в. до н. э. и вплоть до IV в. н. э. стояло маневрирование дисциплинированных пехотных отрядов в сомкнутых боевых порядках[400]400
  Тактика внезапного и молниеносного кавалерийского удара, использованная Александром Македонским, представляла собой скорее исключение, чем правило. Тактика македонцев формировалась в битвах на своих северных границах против фракийских и других племен, в ходе которых границы Македонии простерлись до берегов Дуная. Это, разумеется, привело к прямым контактам македонцев со степными кочевниками. Однако всадники армии Александра не были лучниками. Скорее можно говорить, что Александр приспособил для своей кавалерии тактику фаланги: атаковать стремительно и подавлять противника неуклонным продвижением вперед. Таким образом, кавалеристы Александра были просто фалангерами, пересевшими в седло.


[Закрыть].

Народы степей, оказывавшие столь сильное и далеко идущее влияние на жизнь цивилизованной Евразии, с VIII в. до н. э. сами оказались восприимчивы к благам цивилизации, однако лишь к тем, которые были совместимы с условиями кочевой жизни. Так, они вполне смогли оценить и перенять металлическое оружие и одежду, но оставили без внимания монументальную архитектуру и теоретическую математику.

Грубо говоря, товары цивилизованных стран и их влияние могли проникать к степным народам двумя путями. Могущественные конфедерации орд кочевников были в состоянии шантажировать и собирать дань даже с весьма отдаленных цивилизованных государств, причем теми товарами, которые соответствовали их собственному вкусу, – подобные культурные связи были односторонними, паразитарными и обрывались сразу же, как только такая конфедерация разваливалась[401]401
  См. Wolfram Eberhard, «Der Prozess der Staatenbildung bei mittelasiatischen Nomadenvolken», Forschungen und Fortschritte, XXV (1949), pp.52-54.


[Закрыть].

Мирная торговля проникала в быт кочевников медленнее, но закреплялась надежнее. О возможности отношений такого рода свидетельствует быстрое распространение в Скифии греческих вкусов и стилей в искусстве. Высшие классы Скифии могли предаваться роскоши, вкушая греческие вина, добавляя в пищу оливковое масло и другие продукты, поставляемые греками. Взамен они отправляли в Грецию столь необходимое там зерно. Более того, некоторые скифы, породнившись с греческими семьями, жившими в колониях на Черноморском побережье, и сами приобретали респектабельный налет греческой культуры[402]402
  См. Herodotus IV, pp.78-80, где Геродот рассказывает о том, как царь скифов был убит своими подданными из-за его претензий быть во всем похожим на грека.


[Закрыть].

Скифы также служили связующим звеном между цивилизованными странами и отдаленными землями варваров на севере и востоке. К VII в. до н. э., по-видимому, существовал хорошо налаженный торговый путь, бравший начало от устья Дона, пролегавший через Южную Сибирь и достигавший предгорий Алтая. Этим путем, надо думать, и перевозили все то золото, которым столь богаты скифские курганы. Другим путем перевозили золото с Алтая на северо-запад Китая[403]403
  G.F.Hudson, Europe and China (London: Edward Arnold & Co., 1931), pp.27-45; Gregory Borovka, Scythian Art, p.29; Karl Jettmar, «The Altai before the Turks», 145-48, 154-56; George Vernadsky, Ancient Russia (New Haven: Yale University Press, 1943), pp.56-74.


[Закрыть]. Объем товаров на столь протяженном торговом пути был скорее всего невелик, а сами перевозки едва ли происходили регулярно, однако имели важное влияние на цивилизации удаленных регионов, ограниченное, впрочем, теми аспектами культуры, которые неграмотные кочевники, служившие передаточным звеном, были в состоянии воспринять.