Текст книги "Охотник (ЛП)"

Автор книги: Том Вуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

  Проктер кивнул, соглашаясь. Фергюсон и Сайкс торжественно кивнули.

  «Я знаю, что никому из вас не нужны мотивационные речи, чтобы сделать все возможное, – продолжил Чемберс. «Мы все знаем, что часы тикают. Прошла почти неделя с тех пор, как Озолс был убит, а информация украдена. Если мы собираемся взломать это, то это должно произойти как можно скорее. Она остановилась и посмотрела на Проктера. – Мы приблизились к тому, чтобы найти убийцу Озолса?

  Проктер покачал головой. – Альварес идет по следу того, кто нанял Стивенсона и его команду, но, боюсь, мы совершенно застопорились в поиске убийцы. Учитывая то немногое, что у нас есть, мы даже не можем установить, принадлежит ли он правительству или частному сектору. У нас есть несколько свидетельских показаний, которые не стоят той бумаги, на которой они напечатаны, записи с камер видеонаблюдения, на которых мужчина, но без лица, без вещественных доказательств. Мы пропустили его на день в Германии. Вероятно, он уехал в Чехию, но с тех пор мы о нем ничего не слышали.

  «В этом задействованы все ведомства. Каждая станция проинструктирована. У нас есть люди в поиске по всей Европе. Мы не можем его найти.

  Брови Чемберса нахмурились. – Значит, он просто исчез?

  «Он мог быть прямо у нас под носом, и мы не обязательно его видели. Мы не знаем, кого ищем.

  – Однако у нас должны быть подозреваемые, – сказал Чемберс. – Кого из известных убийц нельзя объяснить? Какие спецслужбы совершают подозрительные действия?

  – Даже если мы предположим, что он не является непосредственным сотрудником службы иностранной разведки и что он был нанят для этой работы, доказательств чего у нас нет, мы не начинаем с хорошей позиции. В Европе работают сотни таких ребят, может быть, даже тысячи. Мы знаем о крошечном проценте из них, и из них мы можем исключить только еще один небольшой процентиль. Остается огромное количество подозреваемых, о большинстве из которых у нас нет абсолютно никакой информации. И этот парень хорош, не будем забывать. Он иголка в стоге сена киллера.

  Чемберс сняла очки и протерла глаза. – Лучшее предположение о нем?

  «У нас есть администратор, который говорит, что говорит по-французски, как местный житель, а в Мюнхене сосед сказал, что он говорит по-немецки. Либо он из Франции и Германии, либо хорошо владеет языками и может быть откуда угодно. Пока что он использовал два британских паспорта, так что можно предположить, что он из Великобритании. Проктер выпрямился. «Мы можем строить предположения до посинения, но я думаю, что тот факт, что мы имеем дело с мертвым бывшим российским и советским морским офицером, который пытался продать российские ракеты, говорит мне, что убийца, вероятно, СВР».

  «Если это так, мы никогда не получим эту технологию для себя», – сказал Чемберс. «Москве бы это понравилось».

  Он кивнул. – Было бы, но это не совсем похоже на русских, не так ли?

  'Что ты имеешь в виду?'

  «Если этот парень СВР, то это многое объясняет, но кто тогда нанял семерых парней, чтобы убить его после завершения работы? Кто бы знал, что СВР отправляет его туда? И застрелить Озола в переулке довольно просто. В его чае нет полония. Даже не самоубийство. Просто безболезненно казнить предателя – не в их стиле.

  Чемберс заправила волосы за уши. «Я не понимал, что у них есть стиль».

  Проктер заметил подобострастную улыбку Сайкса. Он посмотрел на Фергюсона. До сих пор старик почти не сказал ни слова. 'Что вы думаете?'

  Темные глаза Фергюсона из-под очков встретились с глазами Проктера. – Я не уверен, приятель.

  Старик никогда не называл настоящего имени Проктера. Это всегда был приятель, приятель или друг. Проктер счел это раздражающим, граничащим с оскорблением, как будто Фергюсон сделал это в знак неуважения, но Проктер сказал себе, что слишком много вчитывается в это. А даже если бы и не был, он, черт побери, не собирался прослыть драгоценным засранцем, если бы поднял этот вопрос или настаивал на том, чтобы Фергюсон называл его мистером Роландом Проктером.

  – Россия – твоя территория, Уилл, – сказал Проктер, довольный тем, что отплатил за фамильярность. Проктер прекрасно понимал, что Фергюсону не нравится, когда его имя сокращают. – СВР – вероятный подозреваемый?

  Фергюсон посмотрел на него и на мгновение задумался. – Это больше, чем просто вероятность. В конце концов, речь идет о российских оружейных технологиях. Москва сделает все необходимое, чтобы защитить свои секреты».

  – Думаешь, это их стиль? – спросил Чемберс.

  – Думаешь, нет?

  'Я не уверен.'

  «Не думайте, что КГБ не более чем способен или готов казнить Озоля. Если бы они узнали, что он задумал, вы действительно думаете, что они не попытались бы вернуть информацию и замолчать утечку? А предатели всегда наказываются, где бы они ни находились.

  Проктер знал о направлении Фергюсона в СВР, поскольку КГБ был наследием его времен холодной войны. Для него они были одним и тем же. Фергюсон, возможно, был чем-то вроде героя в те мрачные дни двадцатого века, но ему не удалось обновить и модернизировать свое мышление. Мир пошел дальше. Восток и Запад больше не были идеалами, а были просто румбы.

  Проктер продолжил: «Но рисковать последствиями…»

  «Какие последствия?» Фергюсон действительно выглядел рассерженным. – Если бы у нас не было неопровержимых доказательств того, что за этим стоят они, что, конечно же, невозможно, самое большее, что мы могли бы сделать в эти дни, – это отругать их. Что мы могли реально сделать? И давайте посмотрим правде в глаза, нам было бы трудно сделать это с невозмутимым лицом. Помните, мы пытались украсть их технологии, что вряд ли является хорошей моральной основой для критики их методов. Озолс был предателем, не забывайте. У нас не было бы права бряцать оружием, и им было бы все равно, если бы мы это сделали.

  – И, напомню, это технология, которую Москва не раз отказывала нам в продаже. Кажется, всем кажется, что из-за гласности медведь потерял когти, что пятидесятилетнее соперничество сменилось дружбой. Это смехотворная идея, и я не могу поверить, что Америка так легко увлеклась. Медведь все еще гребаный медведь. Может быть, сейчас он и слабее, но это значит, что ему нужно быть хитрее.

  На мгновение в воздухе повисла неловкая тишина. Лицо Фергюсона покраснело. Проктер на мгновение потерял дар речи. Так что старый ублюдок все же питал некоторую обиду на меняющийся мировой порядок и свое низведенное место в нем. Очевидно, Фергюсон слишком долго боролся с коммунистами, чтобы оставить все как есть. Это было довольно жалко, на самом деле позор, но чем раньше Фергюсон уйдет на пенсию, тем лучше.

  – Итак, – наконец сказал Проктер, – как вы думаете, что нам следует делать?

  Фергюсон сделал успокаивающий вдох. – Выяснить, что, черт возьми, на самом деле замышляют русские, было бы неплохо начать.

  ГЛАВА 40

  Жуковка, Россия

  Суббота

  21:04 МСК

  Полковник Анисковач вылез из лимузина СВР и кивнул водителю, который закрыл за собой дверь. Под ногами Анисковача захрустел гравий, когда он подошел к фасаду трехэтажной дачи. Он был построен еще до революции и представлял собой огромное великолепное здание, защищенное от посторонних глаз высокими соснами, усыпанными снегом. Для здания с двенадцатью спальнями дача Анисковачей, что означало «коттедж», казалось смехотворно неподходящим описанием.

  В городе Жуковка было много таких домов, принадлежавших влиятельным и богатым деятелям России. Некоторые называли его московским Беверли-Хиллз. Анисковач никогда не был в Беверли-Хиллз, но знал о нем достаточно, чтобы понять, что Жуковка была более вкусной из них двоих. Слуга открыл перед ним входную дверь, и Анисковач шагнул внутрь с холода в тепло. Он расстегнул свое длинное пальто и передал его слуге.

  Внутри дача была еще более впечатляющей, чем снаружи, и Анисковач воспользовался моментом, чтобы осмотреть мраморный пол, обшитые панелями стены и оригинальные картины маслом, свисающие с карнизов. Он мог слышать слабые голоса, смех и тихую музыку, доносившуюся из комнаты откуда-то из жилого дома. Это звучало как коктейль или званый обед, где обычно очень скучные гости были достаточно размягчены алкоголем, чтобы, наконец, начать хорошо проводить время. Его указали на дверной проем, и он вошел в кабинет. В комнате никого не было, и он стоял в центре, сложив руки за спиной, ожидая. Он старался выглядеть невозмутимым из-за обстановки и случая, но знал, что его привели сюда, чтобы произвести впечатление, и ему не мешало бы вести себя хоть в чем-то так, как от него ожидают.

  На буфете виднелся графин коньяка, рядом с ним два стакана, все на серебряном подносе, поставленном для него и хозяина, чтобы они пили во время разговора. По прихоти он налил себе стакан, пока ждал. Налить себе выпить без приглашения можно было бы посчитать особенно грубым, но Анисковач полагал, что его хозяин увидит в этом признак силы и будет впечатлен его уверенностью.

  Большинство людей занервничали бы, окажись они в подобном положении, но Анисковач был так спокоен, как никогда в жизни. Он взглянул на свое отражение в овальном зеркале, висевшем над камином в комнате. Он порезался во время бритья, всего лишь крошечная порезка на подбородке, которая, к сожалению, портила его внешность, но, как он заметил, придавала его поразительным чертам некую суровую мужественность. У него была сжатая, как наковальня, челюсть, а по темным, всепоглощающим глазам он знал, что он самый красивый человек в своем отделе – и, если не скромничать, во всей организации. Ему нравилось представлять, что большинство сотрудниц штаб-квартиры жаждут его.

  Анисковач услышал шаги в коридоре снаружи, но сделал вид, что удивлен, когда голос позади него сказал: «Прости мое опоздание, Геннадий».

  Анисковач обернулся и коротко склонил голову. – Большая честь познакомиться с вами, товарищ Прудников.

  Мужчина в дверях был высоким и коренастым, в хорошо сидящем смокинге, который сбросил по меньшей мере десять фунтов. Ему было под пятьдесят, но выглядел он на несколько лет моложе. Он дружелюбно улыбался и, судя по отзывам, был очень представительным, но Анисковач знал, что он довольно безжалостен. Это был первый раз, когда он встретился с главой Службы Внешней Разъедки.

  Анисковач поставил коньяк и подошел к своему начальнику. Они обменялись рукопожатием, и Анисковач позволила Прудникову сжать сильнее, хотя и ненамного.

  – К моему сожалению, нам не довелось встретиться раньше, полковник Анисковач. Глаза Прудникова метнулись то на рюмку с коньяком, то на графин, и на секунду Анисковач испугался, что обидел его, но Прудников улыбнулся. – Значит, вы пьете, я вижу – хорошо. Он отпустил руку Анисковача и стал наливать себе большую меру. «Я не доверяю человеку, который не пьет».

  Анисковач внутренне улыбнулся, что так метко оценил ситуацию. – Я склонен с вами согласиться.

  Прудников слегка наклонил голову в сторону Анисковача. – Ты говоришь это потому, что действительно в это веришь, или просто потому, что я твой начальник?

  Анисковач пожал плечами, ничего не показывая в выражении лица, когда его изучали. «И то, и другое понемногу».

  Глава СВР полностью повернулся и улыбнулся. – Я ознакомился с вашим делом. Очень впечатляюще.'

  'Спасибо, сэр.'

  «Нет нужды благодарить меня за то, что я понял такую очевидную вещь, как моя талия».

  Анисковач знал, что Прудников надеялся на улыбку, и не разочаровал.

  – Вы сделали блестящую карьеру, – продолжал Прудников. «Гордость нашей организации и вашей страны». Он сделал паузу на мгновение. – Я могу сказать, что вы честолюбивый человек.

  'Да.'

  «Однажды ты хочешь получить мою работу».

  Анисковач кивнул. – Естественно.

  Прудников улыбнулся. «Амбиции могут быть положительной чертой; это заставляет нас стремиться к успеху, к победе». Он сделал паузу. «Но это также может быть препятствием или опасностью, даже если использовать его неразумно».

  «Пройдет десять лет, прежде чем у меня появится шанс возглавить СВР, – сказал Анисковач. – Теперь я вам не угроза.

  – Но откуда вы знаете, что я тогда уйду на пенсию?

  Надежные источники сообщили Анисковачу, что у Прудникова дырка в сердце. Его не будет в живых через десять лет, не говоря уже о том, чтобы управлять СВР в то время. – Не знаю, сэр, – солгал Анисковач. «Только то, что если бы вы действительно видели во мне потенциальную угрозу, вы бы не приводили меня сюда и не сообщали мне о ваших опасениях».

  – А почему бы и нет?

  «Было бы более эффективно саботировать мою карьеру и лишить меня возможности продвижения по службе, даже если бы я не знал, что за этим стоит ты. Вы слишком проницательны, чтобы не сделать этого.

  Анисковач знал, что он сделал комплимент незаметно, и Прудников медленно кивнул. 'Очень хороший. Так зачем я привел тебя сюда?

  'Я понятия не имею.'

  – Если бы вы угадали?

  «Я не думаю, как общее правило». Он коротко огляделся. – Но, судя по тому, что мы говорим у вас дома, а не в штабе, вам либо нужна моя помощь в чем-то, что вы не можете доверить своим близким, либо вам нравится мое общество. Так что, если мое приглашение на вашу вечеринку не потерялось в почте, думаю, можно с уверенностью сказать, что это не второй вариант.

  – Вечеринка моей жены, – засмеялся Прудников. – Я был прав насчет тебя, я уже это вижу. Вы совершенно правы, я действительно хочу, чтобы вы сделали для меня кое-что, что мне нужно сделать в строжайшей секретности. Это деликатное дело я могу доверить вам одному.

  Анисковач отхлебнула коньяку и стала ждать продолжения Прудникова.

  «Кое-что привлекло мое внимание, что-то, с чем вы особенно хорошо разбираетесь». Прудников театрально помолчал. – Вы помните обстоятельства гибели генерала Банарова?

  Анисковач почувствовал, как участился его пульс. 'Да.'

  – И были?

  «Предположительно, он выстрелил себе в голову после того, как сильно выпил».

  – И ты не поверил этому.

  – Я считал, что его убили.

  – Верил?

  – Верю, – поправил Анисковач.

  – Но вы так и не задержали убийцу.

  Анисковач перевел дыхание. 'Нет.'

  'Почему нет?'

  «Сначала это выглядело как самоубийство, и никто не усомнился в этом объяснении. Только позже я обнаружил, что на той неделе, когда умер Банаров, в этом районе был замечен профессиональный убийца. Прямых доказательств его причастности не было, но Банаров имел привычку наживать врагов и не был известен склонностью к суициду. Я навел кое-какие справки, но так как это было домашнее дело, я не имел права углубляться в него. ФСБ не заинтересовалась моей теорией».

  – Вы все равно преследовали его, не так ли?

  – Насколько я мог. Я верю в тщательность».

  «И при этом взъерошил много перьев».

  – Это просто означало, что я приближался к истине, которую кто-то не хотел раскрывать. Я всегда подозревал, что убийцу подослали наши спецслужбы, либо мы, либо ФСБ, либо ГРУ. Неизвестное сопротивление, с которым я столкнулся во время расследования, подтвердило это».

  – В самом деле, – задумчиво сказал Прудников. «Убийство одного из наших бывших генералов одним из наших имеет потенциально огромные последствия. Никто из нас не хочет возврата к старым недобрым временам, когда мы боялись, что наши собственные коллеги могут замышлять нашу кончину из-за того, что мы сделали или могли бы сделать в один прекрасный день».

  'Довольно.'

  – Вы разговаривали с бывшим знакомым этого убийцы в рамках вашего собственного расследования.

  «Единственный известный знакомый. Александр Норимов, бывший агент КГБ, затем ФСБ. Теперь он преступник, действующий в Санкт-Петербурге. Он утверждал, что верил, что убийца мертв, пока я не доказал ему обратное. Я бы хотел увести его для более тщательного допроса, но у меня не было на это сил».

  Прудников кивнул. «Снова всплыло имя Норимова».

  Анисковач был удивлен и заинтригован, но изо всех сил старался сохранять отстраненное самообладание. – В каком контексте?

  «На столе лежит стенограмма телефонного разговора. Прочтите это.

  Анисковач подошел к большому столу из красного дерева и взял листок бумаги. Он внимательно прочитал его, несмотря на растущее волнение. Закончив, он посмотрел на Прудникова. Во рту пересохло. 'Что ты хочешь чтобы я сделал?'

  – Я хочу, чтобы ты закончил то, что начал. Я хочу, чтобы это дело Банарова было закрыто аккуратно и с максимальной осторожностью.

  – Почему вы хотите, чтобы я это сделал?

  «У Банарова, возможно, было немало врагов, но он не был совсем без друзей. Некоторые из этих друзей стали влиятельными после его смерти и имеют влияние в нашем правительстве. Его младший брат также высоко поднялся в ГРУ».

  'Я слышал.'

  – продолжал Прудников. «В последнее время и все чаще я обнаруживаю, что дело Банарова поднимается в моей компании. Я считаю, что отвечать на вопросы слабоумных, которые только по счастливой случайности стали моими начальниками, по меньшей мере утомительно. Поскольку именно ваше первоначальное расследование дало им повод задавать такие вопросы, эти стороны будут очень заинтересованы в том, что вы скажете по этому вопросу. Вы были первым, кто поверил, что Банаров был убит; вы толкнули дело, когда никто не хотел знать. Ваша честность в этом вопросе не подлежит сомнению. Прудников отпил глоток. «Если вы скажете, что этот инцидент решен, его, наконец, оставят в покое».

  Анисковач на мгновение задумался. Глава СВР просил его об услуге. Если бы он достойно выполнил эту задачу, он нашел бы Прудникова самым полезным наставником до тех пор, пока его покровительство имело ценность. И когда эта ценность будет потрачена, возможно, эти друзья Банарова или его брата станут лучшими союзниками.

  – Мне потребуются ресурсы, – заявил Анисковач, стараясь, чтобы это звучало с энтузиазмом, но не слишком. «Команда, агенты с военным прошлым».

  – Вы можете выбрать себе людей и снаряжение.

  Спина Анисковача выпрямилась. – И власть.

  – Ты получишь любые силы, которые могут тебе понадобиться. Но есть условие.

  'Да?'

  – Вы должны быть удовлетворены задержанием убийцы Банарова. Спросите его, да; убить его, конечно. Но на этом ваше расследование заканчивается.

  – Но мы можем узнать, кто его подослал, кто убил Банарова. В этом-то и дело.

  Прудников покачал головой. «Я хочу, чтобы эта рана закрылась, а не открывалась еще больше. Это мое условие. Примите это, и вы обнаружите, что ваши акции внутри организации быстро приобретают ценность. Откажитесь и ждите, пока представится еще одна возможность такого масштаба.

  Анисковач занимался делом Банарова только как средство создать себе имя. Так что это условие было легко принять. Тем не менее он с минуту стоял молча, притворяясь, что размышляет.

  – Тогда я принимаю это условие, – сказал Анисковач.

  Прудников кивнул. 'Хорошо.'

  – Но скажи мне, почему ты хочешь, чтобы это было сделано так тихо?

  «Потому что, – сказал глава СВР через мгновение после того, как это стало очевидным, – именно я убил Банарова».

  ГЛАВА 41

  Меридиен Форест, Россия

  Воскресенье

  07:43 МСК

  Земля хлюпала под ногами Виктора. Лесная подстилка промокла от зимних ливней. Он находился в пятнадцати милях к западу от Москвы, к северу от Красногорска, в раскинувшемся Меридиенском лесу. Температура была около тридцати градусов, средняя для этого времени года.

  Виктор был одет для улицы в толстые хлопчатобумажные штаны, ботинки и толстое пальто, состоящее из нескольких слоев. На голове и ушах у него была черная шерстяная шапка, на руках утепленные кожаные перчатки. В левой руке он держал лопату, в правой кирку.

  В миле к востоку находился один из самых знаменитых российских загородных клубов, точная копия западных клубов. В нем были сауны, рестораны, поля для гольфа, бассейн и теннисные корты, а также катание на беговых лыжах и русская баня.

  Виктор въехал в комплекс и отправился по одной из многочисленных лесных троп, обычно оживленных летом, но в зимних сумерках, к счастью, пустующих. В это время года в клубе мало посетителей, и он больше никого не видел вокруг.

  Ему нравилось находиться в лесу, в одиночестве, вдали от других людей. Воздух был влажным, чистым, а запах деревьев, природы – сладким. Он наслаждался своим временем вдали от стресса цивилизации. Ему было холодно, но ему было все равно.

  Четверть века назад он сидел на корточках среди деревьев, мало чем отличающихся от тех, что окружали его сейчас, приклад винтовки упирался ему в плечо, его вес заставлял его руки дрожать. Онемевшие руки сжимали оружие. Его указательный палец едва коснулся спускового крючка.

  «Не бойся, – сказал его дядя.

  Но он был напуган, никогда еще не был так напуган. Он не хотел стрелять в лису.

  – Успокойся.

  Из кустов появилась лиса, нюхая землю. Дядя все еще разговаривал с ним, но он не мог слышать, что говорил, гул его сердца заглушал все остальные звуки. Животное двигалось медленно, пробуя носом воздух. Виктор не был уверен, чувствует ли он их запах или нет. Он подумал, что может сделать с ним его дядя, если он позволит лисе сбежать.

  Он выстрелил.

  Короткая вспышка красного цвета, и лиса исчезла из виду.

  Казалось, весь мир остановился. Виктор уставился на деревья, где только что была лиса. Он не знал, как долго смотрел на него, прежде чем его дядя издал рев, заставивший его выронить винтовку.

  «КАК ВЫСТРЕЛ».

  Голос его дяди казался громче, чем выстрел. – Не могу поверить, что ты попал. Почему ты не подождал, пока лиса приблизится? Его дядя был на ногах, пытаясь увидеть убийство. Он смеялся. – Разве я учил тебя так стрелять? Я сделал, не так ли? Его голос был полон гордости.

  Виктор не ответил, не мог. Его сердце билось так быстро, что он думал, что оно вот-вот взорвется. Он почувствовал, как чья-то ладонь шлепнула его между лопаток. Это был первый раз, когда его дядя так прикасался к нему.

  Он прищурил глаза и выкинул воспоминание из головы. Он уже не мог вспомнить ни марки винтовки, ни цвета его перчаток. С годами детали уменьшались одна за другой. Однажды он надеялся, что забудет и эту ужасную вспышку красного.

  Через двадцать минут ходьбы он пересек узкий пешеходный мост и от самого северного столба прошел ровно пятьдесят шагов прямо на север, к деревьям. Он без труда нашел упавший ствол и направился на восток в десяти шагах от его пня. Виктор был по пояс в папоротнике. Под навесом было темно, скудное утреннее солнце едва пробивалось между берез и сосен. Он начал копать.

  Это была трудная работа, но он был благодарен дождю, который превращал землю, обычно сильно промерзшую в это время года, в пригодную для работы грязь. Он использовал кирку, чтобы разрыхлить затвердевшую почву под грязью, прежде чем копать лопатой. Примерно в двух футах он копал осторожно, пока не наткнулся на металл. Он соскреб землю, пока не увидел голубой холст.

  Он нашел края и соскреб землю, пока не расчистил прямоугольную площадку, два фута на три. Брезентовый лист был связан в центре нейлоновой веревкой. Виктор развязал узел и развернул простыню. Кейс из полированного алюминия все еще блестел, хотя и был немного запачкан копанием.

  Независимо от того. Виктор не заботился о самом чемодане, только о том, что он защищал. Он вытащил его из отверстия и отложил в сторону. Он достал из пальто перочинный нож и зажигалку и воспользовался одноразовой зажигалкой, чтобы нагреть нож. Затем он прорезал водонепроницаемую восковую прокладку, заполнявшую небольшой зазор в месте соединения двух половин корпуса.

  Виктор открыл коробку и с облегчением обнаружил, что внутрь не попала влага. Оружие было холодным на ощупь, но его можно было собрать и выстрелить в тот же момент и работать.

  В скульптурном поролоне была заключена Снайперская Винтовка Драгунова. Известна на Западе как СВД Драгунова. Снайперская винтовка. Первый Драгунов был официально принят на вооружение Красной Армии в 1963 году, и ходили слухи, что советский спецназ испытал это оружие на американских военнослужащих во время войны во Вьетнаме. Всего лишь старая солдатская байка, Виктор был уверен. Так было до тех пор, пока он не встретил одного из снайперов.

  Винтовка была разобрана на составные части, с отдельными прикладом, стволом, рукояткой и оптическим прицелом, чтобы она могла поместиться в портфеле стандартного размера. Также был длинный глушитель. Виктор был последним вариантом СВД, с прикладом и защитой рук, сделанными из полимера высокой плотности для облегчения веса, вместо оригинальной деревянной мебели.

  Хотя винтовка Драгунова не была такой сложной и точной на дальней дистанции, как некоторые западные снайперские винтовки, Виктор любил винтовку Драгунова из-за ее надежности в любых условиях и серьезной механики.

  Как полуавтоматическая винтовка, у Драгунова была гораздо лучшая скорострельность, чем у типичной снайперской винтовки с продольно-скользящим затвором, хотя большее количество движущихся частей, делавшее винтовку полуавтоматической, также делало ее менее точной, чем винтовка с продольно-скользящим затвором. Но как полуавтоматическая СВД также могла использоваться в качестве штурмовой винтовки и была оснащена обычными прицельными приспособлениями и креплением для штыка именно для такого использования.

  Советская философия производства оружия заключалась в простоте использования и надежности, а не в точности, и Виктор обнаружил, что в идеале есть много достоинств. Оружие, превосходившее мир по дальности стрельбы, было бесполезным, если оно не работало в условиях поля боя.

  Журналов для Драгунова было два. Каждый вмещал десять 7,62? 54 ммR, которые, как правило, сильно портили жизнь любому, кому не повезло оказаться на его стороне. У Виктора было два типа боеприпасов для винтовки: первый – стандартный свинец, заключенный в медную оболочку, второй – патроны API.

  Бронебойно-зажигательные снаряды изготавливались из цельной стали с полым сердечником. Внутри сердечника находился небольшой фосфорно-зажигательный заряд, который воспламенялся, когда пуля попадала в цель – обычно в топливный бак транспортного средства.

  Виктор закрыл кейс и полез в отверстие за большой кожаной спортивной сумкой, которая была под футляром для винтовки. Стиснув зубы, Виктор вытащил его из ямы.

  Внутри, в водонепроницаемом мешке, лежало множество припасов и оборудования, большую часть которых Виктор игнорировал. Он достал пистолет «Глок», глушитель, трехдюймовую пачку американских долларов, дополнительные патроны для винтовки и пистолета и российский паспорт. Все ушло в карманы куртки.

  Затем водонепроницаемый мешок снова завязали, спортивную сумку закрыли и снова опустили на землю. Он снова засыпал яму и расправил ее, прежде чем разбросать мертвый папоротник там, где он выкопал. Вернувшись на стоянку загородного клуба, он положил металлический портфель в багажник и захлопнул его.

  Он надеялся, что зря потратил время.

  ГЛАВА 42

  Милан, Италия

  Воскресенье

  21:33 по центральноевропейскому времени

  Себастьян Хойт тратил деньги так быстро, что ему повезло, что его компания каждый год приносила небольшое состояние. Как единственный владелец небольшой, но очень прибыльной консалтинговой фирмы, Хойт осуществлял свои деловые интересы в самых разных областях. В них он почти всегда выступал в качестве советника, брокера или посредника. Он торговал в основном информацией, информацией, которую он собирал в одной области и продавал в другую. Информация, как он давно обнаружил, была одним из самых ценных товаров в мире, а также одним из самых простых в торговле.

  Он советовал мафии по частным инвестициям максимально использовать свои деньги. Он помогал коррумпированным судьям в Восточной Европе открывать банковские счета для выплат. Он связал торговцев оружием с африканскими ополченцами. Он снабжал путешествующих ближневосточных бизнесменов доступом к девушкам по вызову, алкоголю и наркотикам. Он был посредником в сделках между наемными убийцами и их клиентами. Пока у Хойта был доступ к людям, которым нужна была информация, и к тем, кто мог ее предоставить, его банковский счет оставался стабильным.

  Предложение, которое он просматривал, утомило его до потери сознания, поэтому он сделал перерыв и обратил свое внимание на итальянскую газету на своем столе. Оно было двухдневной давности и содержало небольшую историю о перестрелке в Париже, которая его интересовала. В статье обсуждалось то немногое, что с тех пор обнаружила полиция, и назывались имена некоторых из погибших. Одним из погибших стал американец Джеймс Стивенсон, киллер из Брюсселя, с которым Хойт несколько раз вел дела.

  Одним из последних начинаний Хойта была роль посредника между безымянным клиентом и американским наемником. Хойт заключил с американцем несколько контрактов, и ни один клиент никогда не жаловался на услуги Стивенсона. Поэтому, когда его попросили нанять убийцу, который мог бы собрать команду, Хойт пошел туда, куда уже ходил много раз. Он не ожидал, что наемный убийца будет убит в результате массового убийства в центре Парижа, которое попало в заголовки новостей вплоть до Италии.

  Было жаль, что Стивенсон умер, но только потому, что Хойт потерял легкий источник дохода. Просто на всякий случай он послал нескольких своих подчиненных по следу, чтобы посмотреть, смогут ли они узнать что-нибудь о том, что произошло. Его репутации не пошло бы на пользу, если бы Стивенсон выступил плохо. До сих пор переплачиваемые и недостаточно талантливые простаки, работавшие на Хойта, не давали ему ничего, кроме того, что он читал в газетах. В данном случае казалось, что отсутствие новостей – это хорошая новость.

  Тем не менее, Хойт уже несколько дней ждал коммюнике от разъяренного клиента, но так и не получил его. Он не слишком беспокоился по этому поводу. Природа такого бизнеса означала, что дела могут пойти плохо, причем публично. Заказчик, очевидно, это понял, а может быть, киллер был убит уже после завершения работы, так что заказчику было все равно. Любой исход устраивал Хойта. Он не знал, что это была за работа, и был рад этому факту. Ему было легче спать по ночам, когда ему не приходилось думать о грязных последствиях своих незаконных дел. Стыдно потерять поток доходов, но лучше сохранить свою репутацию.

  Последнее конкретное деловое соглашение было неприлично прибыльным. Клиент предложил кошелек на 200 000 долларов, из которых Хойт передал американскому наемнику всего 128 000 долларов. За несколько электронных писем и восхитительный день в Брюсселе Хойт лично прикарманил 72 000 долларов. Если он округлил свои оплачиваемые часы до семи рабочих дней, что, как он знал, было очень щедро, то получился 10 285 долларов в час. Даже для Хойта это был исключительно хороший показатель. Если бы только все деловые сделки могли быть такими удовлетворительными.