Текст книги "Частица тьмы"

Автор книги: Тери Терри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

15
ЛАРА

Дверь в «тихую» комнату закрывается, и сердце начинает скакать как сумасшедшее, а тело покрывается потом. Но я делаю дыхательные упражнения, заставляю себя ощутить окружение, почувствовать стул, на котором сижу, воздух в легких и мало-помалу успокаиваюсь.

Подняв глаза, вижу через дверь Шэй. Ксандер уже тоже там, они разговаривают. Судя по всему, о чем-то серьезном. Он поворачивает голову в мою сторону, и я опускаю взгляд, делаю вид, что сосредоточенно читаю книгу.

Септы здесь нет. Неужели никто не слышит мои мысли?

Я могу думать о чем угодно, и никто не узнает. Но я настолько привыкла скрывать то, что думаю и чувствую, даже от себя самой, что не знаю, с чего начать.

И, несмотря на то, что в этот раз мне удалось успокоиться, я все равно знаю.

В какую бы комнату я ни вошла, большую или маленькую, опасность всегда там, таится в углах.

Она придет за мной, когда захочет, и я ничего, ничего не смогу сделать.

16
ШЭЙ

По ауре Септы заметно, что она не была с Ксандером прошлой ночью. Должно быть, планы ее почему-то провалились, поэтому она и пребывала в таком состоянии. Я знаю, что видела, поэтому могу лишь предположить, что он отверг ее.

Септа рассержена, а еще напугана, но так тщательно это скрывает, что никто, кроме выжившего, ничего не заметит. Внешне она такая, как всегда. Сдержанная. Спокойная. Разве что два ярких пятна на скулах не совсем обычны, но их она просто не заметила, а то бы наверняка стерла.

А вот Перси не умеет контролировать свои чувства, как Септа. Она прямо вся светится. И в ее улыбке, адресованной Ксандеру, столько обожания, что это должно быть очевидно каждому. Он дотрагивается до ее руки, когда девушка садится, и она прямо-таки едва не лишается чувств. До сих пор я считала, что такое бывает только в любовных романах.

Интересно, другие заметили отставку Септы?

Должны были. Он поменял порядок рассадки за столом. Теперь с одной стороны от Ксандера сидим я и Лара, а с другой Перси и потом Септа. И он наклоняется в сторону Перси так, как не делал с Септой. И стул его ближе к ее стулу.

Сколько ей, лет двадцать? Она не намного старше меня. Это все просто неприлично.

У Анны – одной из прислуживающих – при виде Лары за столом рядом со мной глаза слегка расширяются. Я улыбаюсь, когда вижу, что она накладывает ей порцию побольше.

Когда обед заканчивается и столы убирают, наступает время главного события вечера: единения. Следует ли мне вернуться вместе с Ларой домой? Обращаюсь к Ксандеру, но прежде чем он успевает ответить, Лара качает головой.

– Я знаю дорогу и вернусь сама.

– Уверена?

– Не имеет значения, будешь ты там или нет, когда твое сознание где-то далеко. В этом состоянии ты все равно что каменная глыба. Думаю, не заметила бы, даже если бы тебе на голову рухнула крыша.

– Извини, – говорю я, – но я отведу тебя назад.

– Не надо. – Она направляется к двери, и люди слегка расступаются и дают ей пройти.

– Похоже, к ней возвращается подростковое упрямство, – замечает Ксандер.

– И это хорошо, не правда ли?

– Ну, как посмотреть.

– Я думала, ты уже должен был привыкнуть к подростковому окружению. – Я бросаю взгляд на Перси.

Он вскидывает бровь, лицо делается холодным.

– Это тебя не касается. – Меня словно окатывает ледяным душем, и я зябко поеживаюсь.

«Будь осторожна, Шэй, – шепчет Септа у меня в голове. – Не думай, что если ты его дочь, то это отменяет истину: лишиться его благосклонности так же легко, как и снискать ее».

Я оставляю этот выпад без внимания, хотя мне и не по себе, но не по той причине, как она могла подумать. Почему я так отреагировала? Почему мне было неприятно, что он недоволен мною, хотя он заслужил то, что я сказала?

Есть в нем что-то такое, что пробуждает желание видеть на его лице предназначенную тебе улыбку. За то короткое время, что пробыла здесь, я привыкла получать удовольствие от того, что являюсь одной из его любимиц, что он прислушивается ко мне.

Чувствую на себе взгляд и поднимаю глаза. Септа смотрит на меня так, словно прекрасно понимает, о чем я думаю.

Выжившие – Ксандер, Септа и я – должны начать процесс объединения вместе, и я гадаю, как это будет при том разладе, что, похоже, произошел между ними. Но когда мы начинаем, все идет как всегда. Хотя, возможно, Септа скрывает больше, чем обычно?

Потом она вздрагивает, раскрывается, будто устричная раковина, и ее боль становится видна всем, но Ксандер надменен и неумолим.

«Кто ты есть, где ты есть – все это только благодаря мне, – говорит он ей. – Помни об этом».

«Да, Ксандер», – шепчет она.

И я потрясена – как самим этим диалогом, так и тем, что он позволил мне его увидеть. Но потом я вспоминаю, что сказала Септа. Неужели он сделал это намеренно, чтобы преподать мне тот же урок?

Но очень скоро все эти беспокойные чувства между нами исчезают, словно их никогда и не было. Мы втроем – Ксандер, Септа и я – устанавливаем контакт с Беатрис, Еленой, Патриком и всеми остальными выжившими. Теперь я вижу, что они разбросаны по разным местам, и все вместе, объединившись, мы покрываем большую территорию Шотландии. Не так уж много нас и нужно, чтобы объединить всю страну.

И это так прекрасно. Я ощущаю покой и полнокровную вибрацию жизни. Я принадлежу Шотландии, и Шотландия принадлежит мне – одновременно.

И чтобы почувствовать, испытать это снова, я готова отдать все.

Все на свете.

17
ЛАРА

– Привет, – говорит Шэй.

Я поднимаю голову от книжки.

– Привет. Как все прошло?

– Собрание? Хорошо. Просто потрясающе.

Я вскидываю бровь.

– Извини. Это как если бы тебе сказали, что вкуснейший в мире шоколад лежит на полке, но ты не можешь его съесть?

– В некотором роде. Но не совсем… – я смолкаю, раздумывая. – Скорее, как если бы мне хотелось попробовать этот вкуснейший в мире шоколад, но я знаю, что у меня аллергия. Я хочу и в то же время не хочу его. – Неизвестно откуда, но я знаю: это был бы шаг, безвозвратно все изменивший.

– Хочу кое о чем с тобой поговорить. – Шэй явно не по себе, и я встревожена. – Это своего рода признание, – говорит она.

– Что такое?

– Помнишь, я спрашивала насчет того, чтобы убрать заградительные блоки в твоем сознании? В общем… – Она вздрагивает, словно чувствует себя неловко под моим взглядом. – Я уже частично убрала их без твоего разрешения. Если бы я не сделала этого, ты не смогла бы заставить себя переступить порог библиотеки или исследовательского центра: они были заблокированы. Если бы не это, ты не смогла бы попросить меня о помощи наутро после библиотеки. Тебе не хватило бы своей силы воли.

– Значит, ты копалась у меня в голове без спроса. Точно так, как все остальные.

– Да, но только для того, чтобы ты могла сама делать выбор.

Я расстроена, разочарована. Как же так?

– Я думала, ты другая.

– Так и есть! И я больше никогда не сделаю этого, если только ты сама не попросишь. Ты понимаешь, что я сказала, почему вынуждена была так поступить? – Шэй выглядит такой удрученной, и мне кажется, что я понимаю и прощу ее.

Но сначала нужно кое в чем удостовериться.

В ту ночь я не могу уснуть. Мне не по себе. Что-то меняется. Я чувствую приближение чего-то, словно некую вибрацию в воздухе от надвигающейся грозы. Бреду по дому босиком и спотыкаюсь о ножку стула. Он с грохотом падает, а у меня на глазах выступают слезы от боли в ушибленном пальце.

Слышу, как Шэй у себя в комнате встает.

– У тебя все в порядке? – начинает было она, но резко смолкает. Снаружи доносится какой-то звук.

– Кто это? – спрашиваю я, ведь она может узнать человека, даже не видя его, как Септа.

Но не успевает она ответить, как кто-то отрывисто стучит, затем открывается дверь – это Анна. Она держит в руках свечу. Мерцающий свет освещает ее перепуганное лицо.

– Что случилось? – спрашиваю я.

Она смотрит на Шэй, но после секундного колебания выпаливает достаточно громко, чтобы и Шэй ее слышала.

– Новые люди, которые пришли вчера, они расположились ниже нашего лагеря. Они больны. Некоторые умерли.

– Больны? – переспрашивает Шэй. – Хочешь сказать?..

– Они принесли эпидемию. – Анна смотрит на меня. – Я хотела предупредить тебя. Лара, беги. Прячься. Спасайся.

Я слышу слова, но они как будто отдаляются, стихают. И мои глаза сосредоточены лишь на пляшущем пламени у нее в руке.

Шэй говорит что-то.

Анна уходит, она должна унести свечу с собой.

Должна.

Но пламя по-прежнему здесь… оно дрожит и растет…

оно в моих глазах, и я пытаюсь увидеть мир таким, каков он на самом деле… не этот кошмар…

но не могу остановить его…

не могу…

оно здесь..

тени по краям… они растут…

пламя…

огонь…

он здесь.

18
ШЭЙ

– Лара! Лара! Что с тобой?

Девочка вся дрожит, лицо белеет, потом краснеет. Она валится на пол и сворачивается в клубочек.

– Лара! Ответь мне.

Но она начинает кричать – пронзительный звук рвет барабанные перепонки, как в ту ночь, когда я назвала ее по имени, когда я назвала ее Келли.

В этот раз я не зову ни Септу, ни Ксандера. Я не позволю им насильно успокаивать ее, пеленать ее разум и дух смирительной рубашкой. Нет.

В ее ауре, когда я мягко и осторожно проникаю в ее сознание, черной рябью колышется боль. «Лара, я могу тебе помочь?»

«Я НЕ ЛАРА!»

«А кто ты?»

«КЕЛЛИ, Я КЕЛЛИ!» Теперь она выкрикивает свое имя снова и снова, и я вижу то, что она видит, что чувствует, и мне требуется вся моя сила воли, чтобы не отшатнуться от ужаса и страха.

Неужели в этот раз приступ вызвала свеча Анны?

Она пылает, горит, как горела я, когда едва не умерла…

И именно так умерла Дженна – в первый раз. Когда ее исцеляли огнем.

Неужели Келли слышала об этом, а потом каким-то образом вообразила? Да нет, не может быть, чтобы дело было только в этом.

Это и есть Дженна, это ее воспоминание, то, которым она поделилась со мной когда-то. Как воспоминание Дженны может быть у Келли? Как такое возможно?

Келли перестает кричать и обмякает.

– Дженна? – шепчет она вслух… неужели услышала мои мысли, когда я контактировала с ней, пытаясь помочь? – Дженна, – шепчет она снова. – Это была Дженна, так ее звали. Часть меня умерла вместе с ней.

Келли выныривает из воспоминания, или сна, или что там это было, и плачет – не тихонько, а навзрыд, с горькими всхлипами, которые разрывают мне душу. Я обнимаю ее и легонько покачиваю.

– Ш-ш, ш-ш, Лара, я с тобой, никто тебя не обидит.

– Я Келли, – бормочет она между всхлипами и качает головой.

– Хорошо. Келли. Тебе ничто не грозит, пока я здесь, обещаю.

Но на самом деле я не знаю, смогу ли сдержать обещание. Анна сказала, что в лесу, ниже поселка, началась эпидемия, и там умирают люди. Теперь, когда нет Дженны, которая распространяла ее везде и повсюду, она может передаваться только непосредственно от человека к человеку, но ведь они так близко. Подвергалась ли Келли инфекции раньше? Девяносто пять процентов людей умирают, всего пять невосприимчивы, и очень, очень мало таких, как я, которые заболевают, но выживают.

По силам ли мне защитить ее от этого?

Выплакав все слезы, а с ними и все силы, Келли наконец позволяет мне отвести ее к кровати и почти мгновенно проваливается в сон, продолжая сжимать мою руку в своей. Я все жду, что кто-нибудь придет узнать, в чем дело, но никто не приходит.

Наблюдаю за спящей и не спешу высвободить руку, чтобы не потревожить ее.

Почему Келли переживает смерть Дженны как свою собственную? Как такое возможно? Она была там, я знаю, потому что все детали в точности такие, как в воспоминаниях Дженны, которыми она со мной поделилась. И Келли сказала, что часть ее умерла с Дженной?

Не могу придумать этому никакого разумного объяснения.

Но этой тайне придется пока подождать.

Я простираю сознание к лесам и дальше: птицы, животные, любые глаза, через которые можно увидеть свидетельства эпидемии, о которых говорила Анна. В душе еще теплится надежда, что может быть, она ошиблась. Может быть, у них обычный грипп или какая-нибудь другая болезнь.

Но проходит совсем немного времени, и я нахожу крысу, обнюхивающую тело. Мертвое тело. Смерть несомненно наступила от эпидемии: в широко открытых застывших глазах – кровь. А затем я вижу и других, больных и умирающих прямо сейчас.

Эпидемия никогда раньше не добиралась до этого места. Члены общины не обладают иммунитетом. Они не защищены.

А Келли?

Я устанавливаю мысленный контакт с Ксандером, и в мои мысли просачивается паника.

19
КЕЛЛИ

На следующее утро просыпаюсь медленно.

Я одна… нет, Чемберлен здесь, спит у меня в ногах. На столе у кровати записка: «Пожалуйста, не выходи из дома – это важно. Потом объясню. Вернусь, как только смогу. Люблю, Шэй».

Прикладываю пальцы к двум последним словам и чувствую, как их тепло мало-помалу наполняет меня.

Шэй не написала мое имя наверху листка. Может, просто не знала, стоит ли это делать, не вернулась ли я вновь в пустую оболочку Лары?

Нет, этого не будет. Я Келли. Теперь я это знаю и быть Ларой больше не желаю.

Еще я знаю, что есть много такого, что я забыла – точнее, такого, что меня заставили забыть, и хочу все это вернуть.

Прошлой ночью, когда я увидела свечу в руке Анны, края сдвинулись, окружили меня. То создание тени было здесь, и мы вместе корчились в пламени от боли.

Но вчера было не так, как раньше, в других случаях. Раньше я никогда не могла вспомнить ночные кошмары после пробуждения, но кошмары прошлой ночи помню целиком. Произошло ли так из-за того, что прекратилось влияние Септы?

Как и раньше, мне было страшно, я кричала от боли, но в этот раз все осознавала. Я понимала, что это не галлюцинация, не ночной кошмар, что это реально. Что это на самом деле произошло. Не со мной, но с той другой мной, которая таится в глубинах моего сознания столько, сколько я себя помню. В последнее время Септа своими фокусами принуждала ее молчать, но ей надоело оставаться незамеченной.

Шэй была со мной прошлой ночью, но вместо того, чтобы прогнать другую меня, осталась и помогла справиться с воспоминанием, потому что это было именно воспоминанием. Она знала, потому что видела это своими глазами.

И Шэй знала ее, узнала ее: другую меня.

«Это Дженна», – удивленно прошептала она у меня в голове.

Имена имеют силу. Тогда Дженна считала себя мной в своем воспоминании об огне и боли, как я порой считаю себя ею. Наши жизни так переплетены, что, услышав ее имя, я увидела, кто она на самом деле.

Имя Келли тоже имеет силу, и оно мое: я возвращаю его.

20
ШЭЙ

Я бегу через общину к Ксандеру сказать ему в лицо то, чему он сопротивлялся на расстоянии.

– Ксандер! Вот ты где. Мы должны немедленно уходить отсюда. Может быть, еще не поздно избежать эпидемии.

– Нет, – говорит он. – Мы должны остаться и бороться.

– Бороться? Бога ради, о чем ты? С этим невозможно бороться. Люди умрут, большинство из них, если не все.

Он качает головой, и его аура излучает печаль и что-то еще, что я не могу распознать.

– Мы останемся и будем бороться, потому что это единственное, что мы можем сделать.

Ксандер ведет меня в большой зал. Сюда, где мы объединялись вчера вечером, сейчас приносят больных. Их пятеро, заболевших членов общины, все в агонии, лежат на соломенных тюфяках на полу.

Уже пятеро.

Слишком поздно бежать.

Мне становится страшно за Келли. Я устанавливаю с ней мысленный контакт, чтобы убедиться, что с ней все хорошо. Она говорит, что все в порядке, что мне следует остаться, чтобы помочь, чем можно, и обещает оставаться дома.

Впервые я рада, что ее держат отдельно, что ее дом в стороне ото всех остальных.

Она храбрая. Она не думает, что заболеет, и мне остается только надеяться, что она права.

Это ведь я устроила так, чтобы Келли пришла вчера обедать вместе со всеми. А вдруг она заразилась еще тогда, когда мы не знали, что к нам пришла эпидемия? Я никогда не прощу себя за это.

Септа отчаянно старается облегчить их боль, забрать ее себе, и я уважаю ее за это. Она передает свою волю: «Они мои. Они не могут умереть, я этого не допущу!» Но заболевших становится все больше и больше. И вскоре первые несколько человек умирают, несмотря на все ее усилия не допустить этого.

Что я могу сделать, чтобы это остановить?

Впервые об аурах я узнала из книг Ксандера в его доме на Шетлендах. У моей ауры цвета и оттенки радуги: в книгах сказано, что это знак целителя, звездной личности. И хотя я не знала и до сих пор не знаю, что означает последнее, с целителем все ясно: целитель исцеляет больных людей. Но как? Мне страшно.

Мне хочется убежать, но я заставляю себя встать на колени перед девочкой. Меган. Она не старше Беатрис.

– Так больно, – всхлипывает она, и я понимаю, что должна помочь. Должна попытаться найти способ остановить эту болезнь.

Что вызывает такую боль? Почему смерть наступает так быстро?

Я проникаю в ее сознание, и от мучительной боли, которую испытываю вместе с ней, едва не забываю, что должна сделать: облегчить ее страдания, увидеть, откуда берется боль.

Я немного смягчаю боль, забираю ее на себя, чтобы рассеять, насколько это возможно, не утратив способности думать. Затем заглядываю внутрь пристальнее, глубже.

В ее крови есть нечто, чего там быть не должно: компоненты клеток, мертвые и умирающие клетки, которые быстро распространяются с кровью по всему телу. Почему они умирают?

Так. Сосредоточиться на одной поврежденной клетке. Что-то происходит, что-то необычное для здоровой клетки. Вся клетка производит все больше и больше нового протеина, которого в нормальном состоянии здесь быть не должно, причем с бешеной скоростью. Клетка очищается для аминокислот, строительных кирпичиков протеина; он уничтожает необходимые компоненты клетки и ее стенки и, в конце концов, клетка лопается как мыльный пузырь.

Это ускоренное производство протеина повторяется везде, словно каждая клетка в теле превращается в опухоль, которая растет и растет, пока клетка не уничтожает саму себя.

Теперь, когда я увидела, что происходит, могу ли нацелиться на клетку и исцелить ее?

Я сосредотачиваюсь на одной клетке, где выработка протеина только что ускорилась, посылаю исцеляющие волны, дабы блокировать выработку протеина – остановить процесс. И у меня получается! Я могу вылечить клетку.

Но пока я лечила одну, тысячи, десятки тысяч других умерли. Процесс идет слишком быстро, клетки погибают быстрее, чем я успеваю их вылечить.

Они лопаются, выбрасывая токсины в кровь, и кровь разносит яд по всем органам.

Боль… отказ органов… смерть.

Меган ушла. Маленькая девочка умерла. Так много боли, ее и моей.

Кошмарный день продолжается. Мы облегчаем их боль, как можем, и держим за руки, когда они умирают, но из-за нашего бессилия меня, как и Септу, переполняет та же безумная ярость. Неужели это все, что мы можем? Я одержима стремлением сделать все что угодно, лишь бы помочь им, но даже когда пытаюсь помочь тем, у кого болезнь еще не зашла так далеко, как у Меган, не могу остановить ее, исцеляя клетки по одной: процесс ускоряется и распространяется слишком быстро.

А заболевших становится все больше. Люди умирают и умирают.

Еще один умирающий вскрикивает от боли, и я опускаюсь на колени рядом с ним. Его зовут Джейсон. Я знаю его, конечно же. Несмотря на короткое время, что пробыла здесь, я знаю их изнутри – по вечерним слияниям. Он химик с необычным чувством юмора, любит выращивать такие непрактичные вещи, как цветы – такие, которые нельзя есть.

Проникая в его сознание, я погружаюсь в его боль, как делала это со всеми остальными. Но на этот раз нашей с ним боли оказывается слишком много, и моя выдержка дает трещину.

Я плачу.

«Это твой час, – говорит мне Ксандер твердо. – Найди ответ на свой вопрос. Почему так мало людей переживают эту болезнь… как они выживают? Если найдешь ответ, то сможешь спасти Джейсона». Его слова наполнены такой силой убеждения, что я начинаю верить в себя. В то, что могу сделать это.

Боль Джейсона очень сильная, она берет верх, она душит его ауру даже раньше, чем токсины в крови убивают его самого. Жизненной энергии почти не осталось.

Может быть, эта повышенная способность выносить боль и позволяет некоторым выживать – если сможешь прожить дольше, то процесс каким-то образом повернется вспять? Сомневаюсь, что все может быть настолько просто, и все же…

Я отпускаю Джейсона и простираю свое сознание вдаль и вширь, первым делом отыскивая испуганную Беатрис. Объясняю ей, и она помогает мне собрать других выживших. И на этот раз, когда я соединяюсь с Джейсоном, они помогают мне.

Шок от его боли сродни нырку в солнце. Одна бы я с ней не справилась, но вместе мы погружаем его в прохладные темные глубины и почти избавляем от боли.

Мы облегчаем его уход, но он все равно умирает.